изрек Адли.
- Как вам будет угодно, - вежливо откликнулся Стивенс.
- Я вот сейчас вспоминаю его, - снова заговорил Джордж, - и, знаете,
Стивенс, вы поразительно похожи на вашего... вы сказали деда?
- Именно так, сэр.
- Если бы вас поставить рядом, я бы, пожалуй, затруднился сказать,
кто есть кто... впрочем, этого уже не проверишь, не так ли?
- Да, сэр.
- Ну так вот, я сидел в ломберной - вон за той дверью - и раскладывал
пасьянс, когда увидел Генри Брауэра... в первый и последний раз. Нас уже
было четверо, готовых сесть за покер; мы ждали пятого. И тут Джейсон
Дэвидсон сообщает мне, что Джордж Оксли, наш пятый партнер, сломал ногу и
лежит в гипсе, подвешенный к дурацкому блоку. Увы, подумал я, видимо, игра
сегодня не состоится. Впереди долгий вечер, и нечем отвлечься от печальных
мыслей, остается только раскладывать пасьянс и глушить себя слоновьими
дозами виски. Как вдруг из дальнего угла раздался спокойный приветливый
голос:
- Джентльмены, речь, кажется, идет о покере. Я с удовольствием
составлю вам компанию, если вы, конечно, не возражаете.
До этого момента гость сидел, зарывшись в газету "Уорлд", поэтому я
впервые мог разглядеть его. Я увидел молодого человека со старым лицом...
вы понимаете, о чем я? После смерти Розали на моем лице появились точно
такие же отметины, только их было гораздо меньше. Молодому человеку, судя
по его шевелюре, было не больше двадцати восьми, но опыт успел наложить
отпечаток на его лицо, в глазах же, очень темных, залегла даже не печаль,
а какая-то затравленность. У него была приятная наружность - короткие
подстриженные усики, темно-русые волосы. Верхняя пуговица воротничка
элегантного коричневого костюма была расстегнута.
- Меня зовут Генри Брауэр, - отрекомендовался он.
Дэвидсон тотчас бросился к нему с протянутой рукой, от радости он,
кажется, готов был силой схватить покоившуюся на коленях ладонь молодого
человека. И тут произошло странное: Брауэр выронил газету и резко поднял
вверх обе руки, так что они оказались вне досягаемости. На его лице был
написан ужас.
Дэвидсон остановился в замешательстве, скорее смущенный, чем
рассерженный. Ему самому было двадцать два. Господи, какие же мы были...
телята.
- Прошу прощения, - со всей серьезностью сказал Брауэр, - но я
никогда не пожимаю руки!
Дэвидсон захлопал ресницами:
- Никогда? Как странно. Но отчего же?
Вы уже поняли, что он был настоящий теленок. Брауэр попытался
объяснить ему как можно доходчивее, с открытой (хотя и страдальческой)
улыбкой:
- Я только что из Бомбея. Удивительное место... толпы, грязь...
эпидемии, болезни. На городских стенах охорашиваются стервятники. Я|
пробыл там два года в торговой миссии, и наша западная традиция
обмениваться рукопожатием стала вызывать у меня священный ужас. Я отдаю
себе отчет в том, что поступаю глупо и невежливо, но ничего не могу с
собой поделать. И если вы не будете столь великодушны, что расстанетесь со
мной без обиды в сердце...
- С одним условием, - улыбнулся Дэвидсон.
- Каким же?
- Вы сядете за игровой стол и пригубите виски моего друга Джорджа, а
я пока схожу за Бейкером, Френчем и Джеком Уайлденом.
Брауэр учтиво кивнул и отложил в сторону газету. Дэвидсон круто
развернулся и бросился за остальными партнерами. Мы с Брауэром пересели за
стол, покрытый зеленым сукном, я предложил ему выпить, он вежливо
отказался и сам заказал бутылку. В этом я усмотрел новое свидетельство его
странной фобии и промолчал. Я знавал людей, чей страх перед микробами и
заразными болезнями был сродни брауэровскому, если не сильнее. Вероятно,
вам тоже известны подобные случаи.
Мы покивали в знак согласия, а Джордж продолжал:
- Как здесь хорошо, - задумчиво произнес Брауэр. - С тех пор, как я
оставил службу в Индии, я избегал общества. Негоже человеку быть одному. Я
полагаю, даже для самых независимых самоизоляция есть худшая из пыток!
Он сказал это с каким-то особым нажимом; я молча согласился. Что
такое настоящее одиночество, я хорошо почувствовал в окопах, ночью. Еще
острее - после смерти Розали. Я начинал проникаться симпатией к Брауэру,
несмотря на столь откровенную эксцентричность.
- Бомбей, наверно, удивительный город, - заметил я.
- Удивительный... и отвратительный. С нашей точки зрения, многое в
тамошней жизни просто не укладывается в голове. Например, их реакция на
автомобили: дети шарахаются от них в сторону, а затем бегут за ними
несколько кварталов. Самолет в глазах местных жителей - сверхъестественное
чудовище. То, что мы воспринимаем с абсолютным спокойствием или с оттенком
самодовольства, для них чудо; но, скажу вам честно, с таким же ужасом я
впервые смотрел на уличного бродягу, проглотившего пачку стальных иголок и
вытаскивавшего их одну за другой из открытых язв на кончиках пальцев. А
для них это в порядке вещей.
- Как знать, - продолжил он с некоторой торжественностью, - возможно,
этим двум культурам суждено было не смешиваться, но существовать
обособленно, каждой со своими чудесами. Проглоти вы или я пакет с
иголками, и нам не избежать медленной и мучительной смерти. А что касается
автомобилей... - он умолк с отрешенным выражением лица.
Я собирался что-то сказать, но тут появился Стивенс-старший с
бутылкой шотландского виски для Брауэра, а за ним Дэвидсон и остальные.
Прежде чем рекомендовать своих приятелей, Дэвидсон обратился к
Брауэру:
- Генри, я их предупредил о вашей маленькой причуде, так что можете
ни о чем не беспокоиться. Позвольте вам представить: Даррел Бейкер... этот
суровый мужчина с бородой - Эндрю Френч... и, наконец, Джек Уайлден.
Джорджа Грегсона вы уже знаете.
Брауэр с учтивой улыбкой поклонился каждому, что как бы заменяло
рукопожатие. Тут же были распечатаны три колоды карт, деньги обменены на
фишки, и игра началась.
Мы играли шесть часов кряду. Я сорвал около двухсот долларов; Бейкер
игрок довольно слабый, оставил долларов восемьсот и глазом не моргнул (его
отец владел тремя самыми крупными обувными фабриками в Новой Англии);
Френч с Уайлденом поделили, примерно поровну, остальные шесть сотен.
Дэвидсон оказался в небольшом плюсе, а Брауэр в таком же минусе, но для
последнего остаться почти что при своих было равносильно подвигу: ему весь
вечер фатально не шла карта. Он одинаково свободно чувствовал себя как в
традиционной игре с пятью картами на руках, так и в новомодном варианте с
семью картами, и, по-моему, он несколько раз сорвал банк на чистом блефе,
на который сам я скорее всего не отважился бы.
Я обратил внимание: пил он изрядно, к последней сдаче почти усидел в
одиночку бутылку виски, но язык у него не заплетался, играл он безошибочно
и при этом был постоянно начеку, если чьи-то пальцы вдруг оказывались в
опасной от него близости. В случае выигрыша он не забирал банк, пока все
до последней фишки не были разменены на наличность или если кто-то по
рассеянности не делал вовремя ставку. Один раз Дэвидсон поставил свой
стакан рядом с его локтем, и Брауэр, отпрянув, едва не расплескал
собственный. Бейкер удивленно поднял брови, но Дэвидсон разрядил
обстановку.
Перед этим Джек Уайлден заявил, что ему предстоит неблизкая дорога в
Олбани и что хорошо бы ограничиться последним кругом. Круг заканчивался на
Френче, который объявил, что сдает по семь.
Я помню эту самую последнюю сдачу так же отчетливо, как свое имя; а
спроси вы меня, с кем я вчера обедал и что подавали, я ведь, пожалуй, не
отвечу. Вот они, парадоксы возраста. Впрочем, будь вы тогда на моем месте,
вы бы тоже не забыли.
Мне сдали две червы в закрытую и одну в открытую. Про Уайлдена и
Френча ничего не скажу, у Дэвидсона же был туз червей, а у Брауэра десятка
пик. Дэвидсон прошел двумя долларами - пять был потолок, - и все получили
еще по одной открытой карте. Я прикупил к трем червям четвертую, Брауэр -
валета пик к десятке. Дэвидсону досталась тройка, и, хотя, это вряд ли
поправило его дела, он добавил еще три доллара. "Последняя игра, - весело
сказал он. - Не скупитесь, мальчики! Завтра мне предстоит угощать одну
даму!"
Нагадай мне кто-нибудь, что эта фраза будет преследовать меня всю мою
жизнь, я бы не поверил.
Френч в третий раз сдал по одной в открытую. Мне для цвета ничего не
пришло, а вот Бейкер, главный неудачник, составил пару - кажется, королей.
Брауэр получил двойку бубен, которая была ему как-то ни к чему. Бейкер со
своей парой поставил пять долларов, максимум, Дэвид не задумываясь
поставил еще пять. Остальные поддержали, и Френч в последний раз сдал в
открытую. Я прикупил короля червей и оказался с цветом. Бейкер взял к
своей паре третьего короля. Дэвидсон увидел второго туза, и глаза у него
заблестели. Брауэру досталась трефовая дама, и почему он сразу не вышел из
игры, я, убей меня Бог, понять не мог: казалось, в очередной раз за этот
вечер он оказался ни с чем.
Ставки резко возросли. Бейкер дал пять, Дэвидсон пять добавил, Брауэр
доставил десять. Со словами: "Ну, с моей парой мне здесь делать нечего", -
Джек Уайлден сбросил карты. Я поставил десять и еще пять. Бейкер доставил
и накинул столько же.
Я не стану утомлять вас скучными подробностями. Замечу лишь, что
каждый мог трижды пройтись по максимуму, и все мы - Бейкер, Дэвидсон и я -
воспользовались этим правом. Брауэр - тот всякий раз просто доставлял,
выждав паузу, когда все уберут руки от денег. А денег уже собралось немало
- двести с чем-то. И тогда Френч раздал по последней, в закрытую.
Воцарилось молчание, пока все смотрели свои карты, хотя мне-то
смотреть было не на что, у меня уже была комбинация и, судя по общему
раскладу, сильная. Бейкер поставил пять, Дэвидсон увеличил, и мы все
поглядели на Брауэра. Тот давно снял галстук и расстегнул вторую пуговицу,
к щекам прихлынула кровь от выпитого виски, но он оставался все таким же
невозмутимым. "Десять... и еще пять", - сказал он.
Я даже сморгнул от удивления: я не сомневался, что он скинет. Ну а с
моими картами я, конечно, должен был играть на выигрыш, поэтому я
приплюсовал еще пять долларов. Мы торговались без ограничений, и банк рос
как на дрожжах. Я остановился первым, довольный уже тем, что, по-видимому,
накажу кого-то с фулем. За мной последовал Бейкер, уже кидавший
подозрительные взгляды на Дэвидсона с его парой тузов, то на Брауэра с его
загадочным пшиком. Как уже говорилось, Бейкер был слабый игрок, но его
хватало на то, чтобы учуять в воздухе опасность.
Дэвидсон и Брауэр поднимали ставки еще раз по десять, если не больше.
Мы с Бейкером вынужденно отвечали - слишком много было поставлено. Фишки у
всех кончились, и поверх груды пластмассовых кругляшек росла гора бумажных
денег.
- Ну ладно, - сказал Дэвидсон после того, как Брауэр в очередной раз
поднял банк, - пожалуй, я раскроюсь. Если это блеф, Генри, то он вам
вполне удался. Но я должен вас проверить, да и Джеку предстоит дальняя
дорога. - С этими словами он бросил пять долларов и повторил: -
Раскроемся.
Не знаю, как другие, а я почувствовал облегчение, не имевшее, кстати,
никакого отношения к выложенной сумме. Игра пошла на выживание, и если мы
с Бейкером могли себе позволить проиграть, то для Дэвидсона это был вопрос
жизни. Он не вылезал из долгов, имея источником дохода скромное
наследство, оставленное ему тетушкой. Ну а Брауэр - был ли ему такой
проигрыш по средствам? Не забывайте, джентльмены, на кону стояло свыше
тысячи долларов.
