круги своя, и он сам сгорел заживо. По крайней мере никто не скажет, что
это сделали мы. Они скажут, что это воля Божья, а мы были ее
исполнителями. Может, в этом есть доля правды. И знаете, что самое
интересное? Просто самый персик? Друзья будут завидовать и жалеть, что
их там не было и они ничего не видели. - Произнося последнюю фразу, он
поглядел на Перси одновременно с отвращением и злорадством.
- А если их перышки слегка растрепались, так что? - заявил Харри.
-Они сами пожелали все увидеть, никто их не заставлял.
- Я не знал, что губка должна быть мокрой, - повторял Перси
механическим голосом. - На репетициях она всегда была сухой.
Дин посмотрел на него с явным отвращением.
- Сколько лет ты мочился на сиденье унитаза, пока тебе не сказали,
что его надо сначала поднять? - проворчал он.
Перси открыл было рот, но я велел ему заткнуться. К удивлению, он
подчинился. Я обратился к Андерсену.
- Кэртис, все просто и ясно - дело испортил Перси, вот что случилось.
- Я повернулся к Перси, ожидая возражений. Но он не возражал, наверное
потому, что понял по моим глазам: лучше, если Андерсон услышит, что
произошла глупая ошибка чем узнает, что это были сознательные действия.
Кроме того, что бы ни говорилось здесь в тоннеле, это все не имело
большого значения. В мире Перси Уэтморов важно было то, в каком именно
виде попадет информация к большим шишкам - влиятельным людям. В мире
таких, как Перси, важно было то, как это появится в газетах.
Андерсон неуверенно обвел взглядом всех нас пятерых. Он даже
посмотрел на Дэла, но Дэл молчал.
- По-моему, могло быть гораздо хуже, - сказал Андерсон.
- Ты прав, - подтвердил я. - Он мог быть все еще жив. Кэртис моргнул:
такая возможность не приходила ему в голову.
- Мне нужен полный отчет о случившемся к завтрашнему утру. И никто из
вас ничего не скажет начальнику Мурсу, пока я не поговорю с ним. Ладно?
Мы дружно кивнули. Если Кэртис Андерсон хочет сам сообщить
начальнику, что ж, мы не против. - Если только эти щелкоперы ничего не
напишут в своих газетенках.
- Не напишут, - сказал я. - Даже если попытаются, их редакторы все
вырежут. - Слишком мрачно для семейного чтения. Но они и не станут
пытаться, сегодня не было новеньких. А старые не хуже нас знают, что
иногда случаются неудачи, вот и все.
Андерсон на секунду задумался, потом кивнул. Он повернулся к Перси с
выражением отвращения на обычно приятном лице:
- Ты - поганец, и я терпеть тебя не могу. - Он кивнул в ответ на
изумленный взгляд Перси. - Если ты хоть кому-нибудь из своих трусливых
друзей об этом расскажешь, я все буду отрицать до тех пор, пока рак на
горе свистнет, а эти ребята меня поддержат. У тебя будут неприятности,
сынок.
Он повернулся и пошел вверх по лестнице. Я дал ему подняться на
четыре ступеньки, а потом окликнул:
- Кэртис!
Он молча повернулся, удивленно подняв брови.
- Не беспокойся так сильно о Перси, - сказал я. - Он скоро перейдет в
Бриар Ридж. Больше зарплата и условия лучше. Правда, Перси?
- Как только подпишут перевод, - добавил Брут.
- А пока его не подпишут, он возьмет больничный на все ночные смены,
вставил свое слово Дин.
И тут Перси очнулся: он еще не проработал в тюрьме столько, чтобы
заработать оплачиваемый больничный. Перси посмотрел на Дина с явной
неприязнью.
- И не надейся, - процедил он.
Глава 6
Мы вернулись в блок примерно в четверть второго (кроме Перси,
которому было приказано вычистить помещение склада, и он с надутым видом
взялся за работу), мне нужно было написать рапорт. Я решил сделать это
за столом дежурного, боясь, что, сидя в своем удобном кресле в кабинете,
просто засну. Вам это может показаться странным после всего, что
произошло всего час назад, но я чувствовал, что прожил как минимум три
жизни, начиная с одиннадцати вечера, и все эти жизни без сна.
Джон Коффи стоял у двери своей камеры, слезы текли из его необычных
нездешних глаз - словно кровь из какой-то незаживающей, но странно
безболезненной раны. В камере, расположенной ближе к столу, на койке
сидел Уортон, раскачиваясь из стороны в сторону, и распевал песенку,
скорее всего собственного сочинения и не совсем лишенную смысла.
Насколько я помню, звучала она примерно так:
Жа-ров-ня! Для тебя и для меня! Шкворчит и дымится - тра-ля-ля-ля!
Это не Филли - старый Вонючка. Не Джеку и не Джолиан. Подлый убийца,
мерзкая штучка По прозвищу Делакруа!
- Заткнись, идиот, - бросил я.
Уортон оскалился, показав два ряда гнилых зубов. Он не умирал, по
крайней мере еще, он был жив, счастлив и весел, чуть ли не танцевал.
- Ну, заходи и заставь меня, а? - сказал он весело, а потом запел
другой вариант своей песенки, составляя слова отнюдь не случайно. Что-то
в этом было, какие-то зачатки отвратительной сообразительности,
по-своему даже блестящей.
Я подошел к Джону Коффи. Он вытер слезы тыльной стороной ладони.
Глаза его были красные и воспаленные, и мне показалось, что он тоже
очень устал. Как это могло быть, ведь он слонялся по прогулочному
дворику всего два часа в день, а остальное время сидел или лежал у себя
в камере, я не знаю, но, без сомнения, видел, что он устал. Это было
ясно.
- Бедный Дэл, - произнес он тихим, хриплым голосом. - Бедный старина
Дэл.
- Да, - ответил я. - Бедный старина Дэл. Джон, а с тобой все в
порядке?
- Для него уже все позади, - продолжал Коффи. - Для Дэла все уже
позади, правда, босс?
- Да. Но ответь на мой вопрос, Джон. С тобой все в порядке?
- Для Дэла уже все прошло, везет ему. Неважно, как это произошло, но
ему везет.
Я подумал, что Делакруа вряд ли согласился бы с этим, но ничего не
сказал. Вместо этого я осмотрел камеру Коффи.
- А где Мистер Джинглз?
- Убежал туда. - Он указал сквозь решетку по коридору в сторону
смирительной комнаты. Я кивнул.
- Он вернется.
Но он не вернулся, дни Мистера Джинглза на Зеленой Миле закончились.
Единственные следы его Брут обнаружил зимой: несколько ярко окрашенных
деревянных щепочек и запах мятных леденцов, исходящий из дыры в балке.
Я уже собирался уйти, но не смог. Я смотрел на Джона Коффи, а он на
меня, словно читая мои мысли. Я сказал себе, что надо двигаться, считать
ночную смену оконченной, вернуться к столу дежурных и к своему рапорту.
Вместо этого произнес его имя.
- Джон Коффи.
- Да, босс, - тут же ответил он.
Иногда человека просто преследует мысль кое-что узнать, именно это
происходило во мне. Я опустился на одно колено и стал снимать башмак.
Глава 7
Когда я добрался домой, дождь уже перестал и над горами взошел тонкий
серп луны. Моя сонливость словно исчезла вместе с тучами. Мне совсем не
хотелось спать, и я чувствовал, как от меня исходит запах Делакруа. Я
подумал, что еще долго моя кожа будет пахнуть паленым - "Жа-ров-ня! Для
тебя и для меня, шкворчит и дымится - тра-ля-ля-ля!"
Дженис ждала меня, как всегда, когда ночью была казнь. Мне не
хотелось пересказывать ей все, я не видел смысла в том, чтобы мучить ее,
но она поняла по моему виду, когда я появился в кухонной двери, и
потребовала рассказать все. Поэтому я сел, взял ее теплые руки в свои
ледяные ладони (отопитель в моем "форде" почти не грел, а погода после
шторма резко изменилась) и поведал ей все, что она хотела услышать.
Где-то на половине рассказа я вдруг неожиданно разрыдался. Мне было
стыдно, но не очень, ведь рядом была Дженис, а она никогда не упрекала
меня за то, что я иногда вел себя не так, как подобает мужчине... Не
так, как, полагал, должен себя вести. Если у мужчины хорошая жена, он
счастливейшее из созданий Божьих, а если такой жены нет, мне его жаль,
единственное утешение состоит в том, что он не знает, сколь жалка такая
жизнь. Я плакал, а она прижимала мою голову к своей груди, когда же моя
буря улеглась, мне стало чуть-чуть лучше. И, наверное, именно тогда
впервые моя мысль стала отчетливой. Не о ботинке, нет. Она имела к нему
некоторое отношение, но иное. Именно тогда я вдруг ясно осознал: при
всем несходстве пола, цвета кожи и габаритов у Джона Коффи и у Мелинды
Мурс были одинаковые глаза: несчастные, печальные и нездешние. Умирающие
глаза.
- Пойдем спать, - сказала жена наконец. - Пойдем со мной, Пол.
И мы пошли и занимались любовью, а потом она заснула. А я лежал,
глядя на серп луны и прислушиваясь к потрескиванию стен: они остывали и
сжимались, сменяя лето на осень. Лежал и думал о Джоне Коффи, о том, как
он говорил, что помог. "Я помог мышонку Дэла. Я помог Мистеру Джинглзу.
Он цирковая мышь". Конечно. И, может быть, думал я, мы все - цирковые
мыши, бегающие туда-сюда, имеющие лишь слабое представление о том, что
Бог и Дух святой смотрят сверху в наши бакелитовые дома через слюдяные
окошечки.
Я задремал, когда начало светать, и проспал часа два или три, я спал
так, как теперь все время сплю в Джорджии Пайнз и как редко бывало тогда
короткими отрывками. Я засыпал, думая о церквях моей юности. Их названия
менялись в зависимости от пристрастий матушки и ее сестер, но все они
были как одна - Первая Церковь в Бэквудзе молитвы "Отче наш, сущий на
Небесах". В тени ее квадратной колокольни понятие расплаты
присутствовало постоянно, как удары колокола, созывающего верующих на
молитву. Только Бог может прощать грехи и прощает их, смывая
предсмертной кровью своего распятого Сына, но это не снимает с его детей
обязанности каяться в этих грехах (и даже в простых ошибках и
заблуждениях) при первой возможности. Расплата была мощной, как замок на
двери, закрывающей прошлое.
Я заснул, думая о расплате, Эдуаре Делакруа, скачущем на молнии, о
Мелинде Муре и моем громадном парне с бесконечно плачущими глазами.
Мысли сложились в сон. В этом сне Джон Коффи сидел на берегу реки и
издавал свои нечленораздельные идиотские горестные вопли под утренним
летним небом, а на другом берегу товарный поезд нескончаемой лентой
мчался по высокому арочному мосту в Трапингус. На каждой руке
чернокожего лежало тело обнаженной белокурой девочки. Его кулаки, как
огромные коричневые камни, были сжаты. Вокруг него стрекотали сверчки и
вились мошки, день наполнялся жарой. Во сне я подошел к нему, опустился
на колени и взял его руки. Кулаки его разжались, явив свои секреты. В
одном была катушка, окрашенная зеленым, красным и желтым. В другом -
башмак тюремного надзирателя.
- Я ничего не мог сделать, - сказал Джон Коффи. - Я пытался вернуть
все назад, но было уже слишком поздно.
И на этот раз, во сне, я его понял.
Глава 8
На следующее утро в девять часов, когда я на кухне пил уже третью
чашечку кофе (жена ничего не сказала, но я видел неодобрение, крупно
написанное у нее на лице, когда она мне подавала ее), зазвонил телефон.
Я пошел в прихожую, чтобы взять трубку, и Центральная сказала кому-то,
что линия занята. Потом она пожелала мне веселенького дня и
отключилась... Предположительно. С этой Центральной никогда ничего не
знаешь наверняка. Голос Хэла Мурса меня потряс. Срывающийся и хриплый,
он будто принадлежал восьмидесятилетнему старику. Я подумал, что, слава
Богу, все уладилось вчера с Кэртисом Андерсоном в тоннеле, хорошо, что
он относится к Перси так же, как и мы, потому что человек, с которым я
говорил по телефону, вряд ли остался бы работать в Холодной Горе хоть на
день.
- Пол, я понял, что вчера ночью что-то произошло. Я также понял, что
в этом участвовал наш друг мистер Уэтмор.
- Да, случилась неприятность, - согласился я, прижимая наушник как
можно плотнее к уху и наклоняясь к рожку, - но работа сделана. А это
