так надеялся!), я пойду в солярий и напишу о казни Эдуара Делакруа. Я
постараюсь писать как можно быстрее, чтобы не потерять смелость.
Переходя через поле для крокета, я думал о Мистере Джинглзе, о том,
как Перси Уэтмор наступил на него и сломал ему хребет и как Делакруа
кричал, когда понял, что его враг сделал, - и я не заметил Брэда Долана,
стоящего под козырьком, пока он не схватил меня за руку.
- На прогулку ходил, Поли? - спросил он. Я отшатнулся от него и
отдернул руку. Отчасти это объяснялось тем, что я не ожидал этого -
любой вздрогнул бы от неожиданности, - но отчасти еще и другим. Я как
раз думал о Перси Уэтморе, помните, именно его мне напоминал Брэд. И
тем, что Брэд всегда ходил с книжкой в кармане (у Перси был
приключенческий журнал для мужчин, а у Брэда книжка идиотских анекдотов,
которые смешны только для тупых и злых), и тем, что он все время
изображал себя Королем Дерьма из Горы Помета, но больше всего тем, что
он был труслив и любил делать больно. Я увидел, что он только что
приступил к работе, даже не переоделся в обычный белый халат. На нем
были джинсы и модная ковбойская рубашка. В одной руке он держал остатки
рулета, взятого на кухне. Он стоял и ел под козырьком, чтобы не
промокнуть. И чтобы наблюдать за мной, теперь я в этом не сомневаюсь.
Еще я уверен в том, что мне нужно опасаться мистера Брэда Долана. Он не
очень меня любит. Не знаю почему, но я так и не узнал, за что Перси
Уэтмор так не любил Делакруа. "Не любил" еще мягко сказано. Перси
ненавидел Дэла с самой первой минуты, когда маленький французик прибыл
на Зеленую Милю.
- Что это за накидка на тебе, Поли? - спросил Брэд, встряхивая ее
воротник. - Это не твоя.
- Я взял ее в коридоре возле кухни. - Я терпеть не мог, когда Брэд
называл меня Поли, и, по-моему, он это знал, но будь я проклят, если
доставлю ему удовольствие и покажу это. - Там их целый ряд, Я ее не
испортил, правда же? В конце концов, они сделаны для дождя.
- Но они сделаны не для тебя, Поли, - сказал он и еще раз дернул
воротник. - Вот в чем дело. Эти дождевики для сотрудников, а не для
проживающих.
- Я все равно не понимаю, кто при этом пострадал.
Он ехидно улыбнулся.
- Речь не идет о том, кто пострадал. Речь о правилах. Что за жизнь
была бы без правил? Поли, Поли, Поли. - Он покачал головой, словно от
одного моего вида ему не хотелось жить. - Ты, наверное, думаешь, что
такому старперу, как ты, уже не надо думать о правилах. Но в этом ты
очень ошибаешься, Поли.
Улыбается мне. Не любит меня. Может, даже ненавидит. Но почему? Я не
знаю. Иногда на вопрос "почему" нет ответа. И это страшно.
- Ну хорошо, извините, что я нарушил правила, - сказал я. Слова
прозвучали жалобно и слегка испуганно, и я ненавидел себя за это, но я
стар, а старые люди легко пугаются. Очень легко.
Брэд кивнул.
- Извинения принимаются. А теперь повесь накидку на место. Нечего
тебе гулять под дождем. Особенно в лесу. А вдруг ты поскользнешься,
упадешь и сломаешь себе бедро? Кто тогда потащит твои старые кости
наверх?
- Я не знаю. - Мне уже хотелось уйти от него. Чем больше я его
слушал, тем больше он напоминал мне Перси. Вилли Уортон, сумасшедший,
появившийся на Зеленой Миле осенью тридцать второго, как-то схватил
Перси и так напугал, что тот намочил в штаны, "Только попробуйте
кому-нибудь рассказать, - сказал потом Перси нам всем. - Вы все тут же
окажетесь в очередях за хлебом". И теперь, через столько лет я почти
слышал, как Брэд Долан произносит те же слова тем же самым тоном.
Словно, описывая эти старые времена, я отомкнул какую-то необъяснимую
дверь, соединяющую прошлое и настоящее: Перси Уэтмора с Брэдом Доланом,
Дженис Эджкум с Элен Коннелли, тюрьму "Холодная Гора" с домом для
престарелых "Джорджия Пайнз". И только из-за этого я не смогу заснуть
сегодня ночью.
Я попытался пойти к кухонной двери, и Брэд снова схватил меня за
руку. Я не знаю, как первый раз, но теперь он делал это сознательно,
чтобы причинить боль. Его глаза бегали по сторонам - он желал убедиться,
что в утренней сырости никого поблизости нет и никто не увидит, как он
оскорбляет одного из тех стариков, за которым должен ухаживать.
- Что ты делал там, на тропинке? - спросил он. - Я знаю, ты ходишь
туда не для того, чтобы мастурбировать, эти дни для тебя давно миновали,
поэтому признавайся, что ты там делаешь?
- Ничего. - Я сказал себе, что нужно сохранять спокойствие и не
показывать, как мне больно; спокойно, ведь он упомянул лишь тропинку, он
не знает про сарай. - Я просто гулял. Проветривал мозги.
- Слишком поздно, Поли. Твои мозги уже никогда не станут ясными. - Он
снова сжал мою худую старческую кисть, перемещая хрупкие кости, глаза
его постоянно бегали из стороны в сторону, чтобы знать, что он в
безопасности. Брэд не боялся нарушать правила, он только боялся, что его
поймают, когда он нарушает их. И в этом тоже походил на Перси Уэтмора,
который никогда не давал вам забыть, что он племянник губернатора. - Ты
такой старый, просто чудо, как ты еще помнишь, кто ты такой. Ты слишком,
чертовски стар. Даже для этого музея. Ты мне действуешь на нервы, Поли.
- Пусти меня, - сказал я, стараясь, чтобы голос не звучал жалобно. И
не просто из гордости. Я думал, что это может возбудить его, как запах
пота нервную собаку, которая обычно только рычит, и она кусает. И я
вспомнил журналиста, писавшего о Джоне Коффи. Этот репортер - ужасный
человек по фамилии Хэммерсмит. Самое ужасное в кем было то, что он не
знал, что он ужасен.
Вместо того, чтобы меня отпустить, Долан снова сжал мою кисть. Я
застонал. Я не хотел, но ничего не мог поделать. Боль пронзила меня
насквозь до самых лодыжек.
- Что ты там делаешь, Поли? Скажи мне.
- Ничего! - Я еще не плакал, но боялся, что скоро заплачу, если он
будет продолжать в том же духе. - Ничего, я просто гуляю, я люблю
гулять, отпусти меня!
Он отпустил ненадолго и лишь для того, чтобы схватить мою другую
руку. Пальцы ее были сжаты.
- Открой, - приказал он. - Дай папе посмотреть. Я повиновался, и он
фыркнул с отвращением. Там не было ничего, кроме остатков второго
кусочка жареного хлеба. Я сжимал его в правой руке, когда он стал давить
мою левую кисть, и на пальцах осталось масло - не масло, маргарин, масла
здесь не держали.
- Иди в дом и вымой свои мерзкие руки, - велел он, отходя назад и
откусывая кусок рулета. - Боже правый.
Я пошел вверх по лестнице. Ноги у меня дрожали, сердце колотилось,
как мотор с протекающими клапанами и старыми разболтанными поршнями.
Когда я взялся за ручку двери, ведущей в кухню - и к безопасности, -
Долан сказал: - Если ты, Поли, расскажешь хоть кому-нибудь, что я сжимал
твою бедную ручку, то я всем скажу, что у тебя галлюцинации. Начало
старческого маразма. А ты знаешь, что мне поверят. Если же там синяки,
они подумают, что ты их сам себе поставил.
Да. Это правда. И опять - эти слова мог сказать Перси Уэтмор. Перси,
каким-то образом оставшийся молодым и подлым, тогда как я стал старым и
хрупким.
- Я никому не собираюсь ничего говорить, - пробормотал я. - Нечего
говорить.
- Вот и правильно, дорогуша. - Его голос звучал легко и насмешливо
голос верзилы (если взять словечко Перси), который думает, что будет
молодым вечно. - А я узнаю, что ты там делаешь. Я сделаю это своей
обязанностью. Слышишь?
Конечно, я слышал, но не доставил ему удовольствия подтвердить это. Я
вошел в дом, прошел через кухню (я чувствовал запах яичницы с сосисками,
но уже не хотел их) и повесил накидку на крюк. Потом поднялся в свою
комнату, останавливаясь на каждой ступеньке, давая своему сердцу время
успокоиться и собираясь с мыслями, чтобы начать писать.
Я вошел в солярий и просто сидел за маленьким столом у окон, когда
мой друг Элен, просунула в дверь голову. Она казалась усталой, и,
по-моему, ей было нехорошо. Элен гладко зачесала волосы, но все еще была
в своем платье. Старые возлюбленные не тратят много времени на
церемонии, ведь по большей части мы просто не можем себе этого
позволить.
- Я не буду тебя отвлекать, - сказала она. - Я вижу, что ты собрался
писать...
- Не говори глупостей, - ответил я. - У меня времени больше, чем у
Картера печеночных таблеток. Заходи.
Она вошла, но остановилась у двери.
- Просто я не могла заснуть... Опять... И случайно оказалась у окна
чуть пораньше... И...
- И ты видела меня с мистером Доланом во время нашей милой беседы,
помог ей я. - Я надеялся, что она только видела, что ее окно было
закрыто, и она не слышала, как я хныкал и просил отпустить.
- Это было неприятно и совсем не дружески, - сказала она. - Пол, этот
мистер Долан расспрашивал всех о тебе. Он и меня спрашивал, это было на
прошлой неделе. Я тогда об этом не задумалась, просто решила, что у него
противный любопытный нос, который он сует в чужие дела, а теперь мне
интересно.
- Спрашивал обо мне? - Я надеялся, что мой голос звучит не так
тревожно, как я ощущал. - Что спрашивал?
- Во-первых, куда ты ходишь. А еще - зачем ты ходишь гулять.
Я попробовал засмеяться.
- Этот человек просто не верит в тренировки, все ясно.
- Он считает, что у тебя есть тайна. - Она помолчала... - Мне тоже
так кажется.
Я открыл было рот, чтобы сказать, что впервые об этом слышу, но Элен
подняла свою скрюченную, но странно прекрасную руку, прежде, чем я
произнес хоть звук.
- Если это так, мне совсем не надо знать, что там, Пол. Твои дела
только твои дела. Меня воспитывали так, но не все это понимают. Поэтому
будь осторожен. Именно это я и хотела сказать. А теперь оставляю тебя,
занимайся своим делом.
Элен повернулась, чтобы уйти, но, прежде чем она вышла, я позвал ее
по имени. Она обернулась и посмотрела вопросительно.
- Когда я закончу то, что пишу... - Начал было я, но потом покачал
головой. Не так. - Если я закончу то, что пишу, ты прочитаешь?
Она чуть задумалась, а потом улыбнулась такой улыбкой, что можно было
влюбиться, даже такому старику, как я.
- Для меня это будет большая честь.
- Подожди, пока прочитаешь, а потом уже говори о чести, - возразил я,
думая о смерти Делакруа.
- Я все равно прочту, - сказала она. - Каждое слово, обещаю. Но
сначала ты должен завершить начатое.
Она оставила меня писать, но, прежде чем я написал хоть слово, прошло
довольно много времени. Я сидел почти час, глядя в окно и постукивая
карандашом по столу, наблюдая, как временами проясняется серый день,
думая о Брэде Долане, который называет меня Поли и все время отпускает
пошлые шуточки про китайцев, ирландцев и негров, а также о том, что
сказала Элен Коннелли. "Он считает, что у тебя есть тайна. Мне тоже так
кажется". Может, так оно и есть. Да, может быть, И конечно же, Брэд
Долан хочет знать. Не то чтобы он думал, что это важная тайна (это не
так, важная она разве что для меня), а просто потому, что считает: такой
старик, как я, не должен иметь тайны. Не должен брать накидки с крюка
возле кухни и, конечно же, не должен иметь тайн. Не должен думать, что
такие, как мы, все еще люди. А почему бы нам не позволить такую мысль?
Он не знает. И в этом он тоже похож на Перси. И вот мои мысли, как рукав
реки, снова вернулись туда, где их прервал Брэд Долан, когда из-под
козырька кухонного входа схватил меня за руку: к Перси, к злобному Перси
Уэтмору, и к тому, как он отомстил человеку, посмеявшемуся над ним.
Делакруа бросал в стену разноцветную катушку, ту, которую приносил
Мистер Джинглз, и она отскочила из камеры в коридор. И тут уж Перси не
