кошмарный сон, вот и все.
- Он колдун с амулетом! - с горячностью произнес Делакруа. На верхней
губе у него выступили капельки пота. Дэл не так много видел, но ему
хватило, чтобы перепугаться до смерти. - Он приносит несчастье.
- Почему ты так думаешь?
Делакруа взял мышонка на ладонь. Он прикрыл его другой ладонью и
поднес к своему лицу. Потом вынул из кармана кусок розового мятного
леденца. Протянул его мышонку, но тот сначала не обратил на леденец
внимания, а вытянул шею, принюхиваясь к дыханию человека, словно вдыхая
аромат цветов. Его бусинки-глаза были полуприкрыты и на мордочке
написано выражение восторга, Делакруа поцеловал его в носик, и мышонок
позволил себя поцеловать. Потом он взял предложенный кусочек леденца и
принялся жевать. Делакруа смотрел на него несколько секунд, затем
перевел взгляд на меня. И я сразу понял.
- Тебе мышонок сказал, - произнес я. - Так?
- Oui.
- Так же, как прошептал свое имя?
- Да, он шепнул его мне на ухо.
- Ложись, Дэл, - предложил я. -- Отдохни. Все эти шептанья, наверное,
тебя утомили. - Он сказал что-то еще, должно быть, осудил за то, что не
верю ему. Его голос снова долетал как бы издалека. А когда я вернулся к
столу дежурного, мне казалось, что я не иду, а плыву или вообще это
камеры плывут мимо меня с обеих сторон, передвигаясь на потайных
колесах.
Я хотел было сесть, как обычно, но на полпути мои колени подкосились,
и я свалился на голубую подушку, которую год назад Харри принес из дома
и положил на сиденье. Если бы стул стоял чуть дальше, я плюхнулся бы
прямо на пол, не успев сосчитать до трех.
Вот так и сидел, не ощущая никакой боли в паху, где еще десять минут
назад горел лесной пожар.
"Я помог вам, правда?" - сказал Джон Коффи, и это было правдой, мое
тело это подтверждало. Но умиротворения в моей душе не наступило. Этому
он совсем не помог. Мой взгляд упал на стопку бумаг под жестяной
пепельницей на углу стола. На верхней стояло: "Отчет по блоку", а где-то
посередине была графа, озаглавленная "Отчет о необычных происшествиях".
Я заполню ее вечером, когда начну составлять рапорт о ярком и шумном
прибытии Вильяма Уортона. Но нужно ли рассказывать, что произошло со
мной в камере Джона Коффи? Я представил, как беру карандаш" тот, чей
кончик всегда облизывал Брут, и вывожу одно слово крупными прописными
буквами: ЧУДО.
Это, наверное, выглядело смешно, но вместо того, чтобы улыбаться, я
вдруг почувствовал, что сейчас заплачу. Я закрыл лицо руками, прижав
ладони ко рту, чтобы сдержать рыдания: мне не хотелось опять пугать
Дэла, когда он только-только начал успокаиваться. Но рыданий не было,
как не было и слез. Через несколько секунд я отнял руки от лица и сложил
их на столе. Не знаю, что я чувствовал, но в моей голове жила
единственная ясная мысль, чтобы никто не вернулся в блок, пока я не
возьму себя в руки. Я боялся того, что они смогут увидеть на моем лице.
Я придвинул к себе бланк отчета. Я хотел подождать, пока успокоюсь,
чтобы написать о том, как мой последний "проблемный ребенок" чуть не
задушил Дина Стэнтона, но бюрократические штуки вполне мог заполнить
сейчас. Я боялся, что мой почерк тоже будет смешным - дрожащим, но
писал, как обычно.
Через пять минут я положил карандаш и пошел в туалет рядом с моим
кабинетом. В общем-то, не сильно и хотелось, но, думаю, мне не терпелось
проверить, что же случилось со мной! Стоя в ожидании, когда потечет, я
предчувствовал, что будет больно, как утром, когда казалось, будто из
меня выходят мелкие осколки стекла, и то, что он сделал, в конце концов
окажется всего лишь гипнозом, просто временным облегчением.
Боли я не почувствовал, а моча оказалась чистой, без признаков гноя,
Я застегнул брюки, потянул за цепочку и вернулся к столу дежурного
продолжать работу.
Я знал, что произошло. Наверное, знал это даже тогда, когда пытался
убедить себя, что был под гипнозом. Я получил исцеление, настоящее,
чудесное, от Всемогущего Бога. Еще мальчиком, посещая всякие баптистские
или пятидесятницкие церкви, которые почитались моей матерью и сестрами в
определенный месяц года, я наслушался разных историй о чудесных
исцелениях. Не все я принимал на веру, но многим людям верил. Один из
них - мужчина по имени Рой Делфинс, живший неподалеку от нас со своей
семьей, когда мне было лет шесть. Делфинс случайно отрубил топором
пальчик своему маленькому сыну, когда тот неосторожно положил руку на
полено, которое держал, помогая отцу рубить дрова. Рой Делфинс сказал,
что почти протер ковер коленями в мо литвах осенью и зимой, а весной
пальчик прирос снова. Даже ноготь стал расти. Я поверил Рою Делфинсу,
когда тот свидетельствовал об этом во время празднования в четверг
вечером. В том, что он говорил, чувствовалась неподдельная искренность;
он стоял, засунув руки в карманы комбинезона, и не поверить ему было
невозможно. Когда палец начал прирастать, его сначала покалывало, палец
не давал спать ночью, говорил Рой Делфинс, но он знал, что это
божественное покалывание, и терпел, Молитесь Иисусу, Отче наш, сущий на
Небесах.
Рассказ Роя Делфинса был одним из многих, я воспитывался в традициях
чудес и исцелений. Я вырос с верой и в амулеты (только там, в горах, мы
рифмовали его со словом "портрет"), - болотная вода от бородавок, мох
под подушкой от сердечной боли из-за потерянной любви - и, конечно же, в
то, что мы называли талисманами, но я не верил, что Джон Коффи колдун. Я
смот рел ему в глаза. Более того, я ощутил его прикосновение. Оно было
как прикосновение странного и удивительного доктора.
- Я ведь помог, правда?
Эти слова все звенели и звенели у меня в голове, как обрывок песенки,
от которой никак не можешь избавиться, или как слова заклинания, - Я
ведь помог, правда?
Правда, только помог не он. Помог Господь. И если Джон Коффи говорил
"я", то скорее от незнания, чем из гордости, но я знал, верил по крайней
мере в то, что узнал об исцелениях в этих церквях (Молитвы "Отче наш,
сущий на Небесах"), в сосновых деревянных домиках, так милых сердцу моей
двадцатидвухлетней матушки и теток: исцеление зависит не от исцеляемого
и не от целителя, а только от воли Божьей. Для того, кто просто
поправился после болезни, это нормально, так и должно быть, но человек
исцеленный должен потом спросить "почему", задуматься о воле Божьей и о
том, какие сверхъестественные пути прошел Господь для осуществления воли
своей.
Чего же тогда Бог хотел от меня? Чего так сильно желал, что вложил
целительную силу в руки детоубийцы? Чтобы я остался в блоке, а не дрожал
дома в постели, больной, как собака, с мерзким запахом серы, исходящей
из всех моих пор? Возможно. А может быть, мне нужно было находиться
здесь, а не дома на тот случай, если Буйный Билл Уортон опять решит
выкинуть какойнибудь номер, или для того, чтобы Перси Уэтмор не отмочил
что-нибудь идиотское и разрушительное. Ну ладно, что ж. Я буду смотреть
вокруг и помалкивать, особенно о чудесных исцелениях.
Никто не удивится тому, что я лучше выгляжу, я всем говорил, что мне
лучше, и до сегодняшнего дня действительно в это верил. Я даже сказал
начальнику Мурсу, что поправляюсь. Кое-что видел Делакруа, но я подумал,
что он тоже будет помалкивать (опасаясь, вероятно, что Джон Коффи
напустит порчу, если станет болтать). Что же касается самого Коффи, то
он, наверное, уже забыл обо всем. В конце концов, он всего лишь
посредник, передаточная труба, а ни одна труба не вспомнит, что за вода
текла в ней, когда перестанет идти дождь. Так что я решил молчать по
этому поводу и не представлял себе вовсе, когда смогу рассказать об этом
и тем более, кому. Однако, нужно признаться, этот громадный парень был
мне интересен. А после того, что произошло со мной в его камере, он стал
мне еще интереснее.
Глава 4
Прежде чем уйти домой в тот день, я договорился с Брутом, что он
заменит меня утром, если я задержусь, а когда проснулся, то сразу же
отправился в городок Тефтон графства Трапингус.
- Что-то мне не очень нравится, что ты так беспокоишься об этом
Коффи, - сказала жена, протягивая мне пакет с приготовленным завтраком
(Дженис не доверяла гамбургерам из придорожных забегаловок, она
говорила, что в каждом из них - расстройство желудка). - Это на тебя не
похоже, Пол.
- Я не беспокоюсь о нем, - объяснил я. - Мне просто интересно, вот и
все.
- Опыт мне подсказывает, что одно с другим всегда связано, -
язвительно заметила Дженис и крепко поцеловала меня в губы. - Я бы
сказала, что ты стал лучше выглядеть. А то я уже стала волноваться. Твои
"водные артерии" прошли?
- Да, все прошло, - ответил я и уехал, всю дорогу напевая песенки
вроде "Приходи, Джозефина, покатаемся в машине" или "Мы богачи".
Сначала я зашел в редакцию тефтонской газеты "Интеллидженсер", и там
мне сообщили, что парень, которого я ищу, - Берт Хэммерсмит, скорее
всего в здании суда графства. В здании суда мне сказали, что Хэммерсмит
был, но ушел, после того как прорвало трубу и заседание суда отложили.
Рассматривалось дело об изнасиловании (на страницах "Интеллидженсера"
преступление будет упоминаться как "нападение на женщину", именно в
таком стиле описывались подобные дела, пока на сцене не появлялись Рикки
Лейк и Карни Вильсон). Вероятнее всего, он пошел домой, объяснили мне. Я
узнал, в каком направлении нужно ехать по грунтовой дороге, такой
разбитой и узкой, что я с трудом осмелился направить на нее свой "форд",
и там наконец нашел нужного мне господина. Хэммерсмит написал большую
часть очерков о суде над Коффи, и именно от него я узнал многие
подробности преследования, которое и привело к поимке Коффи.
Подробности, которые в "Интеллидженсере" посчитали слишком ужасными,
чтобы напечатать.
Миссис Хэммерсмит оказалась симпатичной молодой женщиной с усталым
лицом и покрасневшими от стирки руками. Она не спросила, по какому я
делу, а просто провела через весь дом, пахнущий выпечкой, на заднее
крыльцо, где сидел ее муж с бутылкой ситро в руке и нераскрытым номером
журнала "Либерти" на коленях. За домом был небольшой, уходящий углом
двор. В дальнем конце двое маленьких детей то смеялись, то ссорились
из-за качелей. С крыльца было трудно различить, какого они пола, но мне
показалось, что это мальчик и девочка. Возможно, даже двойняшки, что
придавало участию их отца в суде над Коффи особую личную окраску. Чуть
поближе, посреди вытоптанного, усыпанного пометом участка земли,
айсбергом возвышалась собачья конура. Но никаких признаков ее хозяина;
день был опять не по сезону жарким, и я подумал, что он, вероятно,
храпит внутри.
- Берт, вот тебе и компания, - сказала миссис Хэммерсмит.
- Хорошо. - Он взглянул на меня, затем на жену, а потом опять стал
смотреть на детей, и стало ясно, что сердце его с ними. Он был очень
худ, даже болезненно худ, словно только стал выздоравливать после
тяжелой болезни, его волосы начинали редеть. Жена робко положила ему на
плечо покрасневшую, распухшую от стирки руку. Он не взглянул и не
дотронулся до нее, и она убрала руку. Мне вдруг показалось на секунду,
что они похожи больше на брата и сестру, чем на мужа и жену: у него ум,
у нее - внешность, но в обоих просматривается некое фамильное сходство,
наследство, которого трудно избежать. Позже, уже по дороге домой, я
понял, что они совсем не похожи, такими их сделали следы пережитого
стресса и давней печали. Так странно, боль оставляет следы на наших
лицах и делает похожими друг на друга.
Она спросила:
- Хотите выпить чего-нибудь холодного, мистер...
