что я чувствовал - пронзившую меня насквозь боль. Жгло внизу живота, а
мой пенис - орган, о котором я обычно забывал, кроме тех случаев, когда
тот доставлял мне наслаждение, - казалось, вот-вот расплавится. Я думал,
что увижу кровь, стекающую с кончика, но оказалось, что это совершенно
обычная струя мочи.
Держась одной рукой за поленницу, я прижал другую ко рту, чтобы не
закричать. Я не хотел пугать жену и будить ее криком. Казалось, струя
мочи нескончаема, но наконец она иссякла. К этому времени боль ушла
глубоко внутрь живота и яичек и покалывала, как острые зубы. Я долго не
мог подняться, наверное, с минуту. Но вот боль пошла на убыль, и я встал
на ноги. Посмотрев на лужицу мочи, уже впитавшуюся в землю, я подумал:
неужели Бог мог сотворить мир, в котором такое ничтожное количество
жидкости способно выходить с такой невыносимой болью.
Я мог бы сказаться больным и пойти на прием к доктору Сэдлеру. Мне не
хотелось есть вонючие серные таблетки, от которых тошнит, но все лучше,
чем когда стоишь на коленях у поленницы, стараясь не кричать, а твой
член в это время сообщает, что в него налили нефти и подожгли.
Потом, глотая аспирин на кухне и прислушиваясь к легкому храпу Джен в
соседней комнате, я вспомнил, что сегодня должны доставить в блок
Вильяма Уортона и что не будет Брута - у него дежурство в другой части
тюрьмы, он помогает перевозить в новое здание остатки библиотеки и
оборудование лазарета. Несмотря на боль я чувствовал, что нельзя
оставить Уортона на Дина и Харри. Они хорошие ребята, но в рапорте
Кэртиса Андерсона говорилось, что Вильям Уортон совсем не подарок.
"Этому человеку терять нечего", - написал он и подчеркнул.
Боль слегка поутихла, и я смог соображать. Мне казалось, что лучше
поехать в тюрьму утром. Я смогу добраться туда к шести, в это время
обычно приезжает начальник Мурс. Он может переместить Брутуса заранее в
блок "Г" для приема Уортона, а я тогда нанесу свой запоздалый визит к
врачу. Так что путь мой лежал в Холодную Гору.
Дважды на протяжении тридцатикилометрового пути в тюрьму меня
останавливала внезапная потребность выйти по малой нужде. Оба раза я
смог решить проблему без особого смущения (во многом благодаря тому, что
движение на сельских дорогах в такое время практически отсутствует). Ни
один из этих двух позывов не был таким болезненным, как тот, что застал
меня по пути во двор, но оба раза мне пришлось держаться за ручку дверцы
моего маленького "форда"-купе, чтобы не упасть, и я чувствовал, как пот
течет по лицу. Я был болен, и еще как.
И все же я добрался, въехал в южные ворота, припарковал машину в
обычном месте и пошел прямо к начальнику. Было около шести часов.
Кабинет мисс Ханны оказался пуст: раньше цивилизованных семи она не
появлялась, но в кабинете Мурса горел свет, я видел его сквозь матовое
стекло.
Предварительно постучавшись, я открыл дверь. Мурс поднял глаза, не
ожидая увидеть никого в столь ранний час, да и я многое бы отдал, чтобы
не встретить его в таком состоянии, с таким беззащитным лицом. Его седые
волосы, обычно аккуратно причесанные, были взлохмачены и торчали во все
стороны, и, когда я вошел, он сидел, обхватив руками голову. Глаза были
красные, опухшие, с мешками. Самое ужасное - он дрожал, словно вошел в
дом после прогулки ужасно холодной ночью.
- Хэл, извини, я зайду позже, - начал я.
- Нет, - сказал он. - Пожалуйста, Пол. Зайди. Мне так нужно сейчас с
кем-нибудь поговорить, как никогда в жизни. Зайди и закрой дверь.
Я сделал, как он велел, забыв о своей боли впервые с тех пор, как
проснулся утром.
- У нее опухоль мозга, - сообщил Муре. - Врачи сделали рентгеновские
снимки. И этими снимками они очень довольны. Один из них сказал: это,
наверное, лучшие из всех, что есть. Собираются опубликовать их в
каком-то медицинском журнале в Новой Англии. Они сказали, что опухоль
размером с лимон и уходит вглубь, а там нельзя оперировать. Они
предполагают, что она умрет к Рождеству. Я ей не сообщил. Не
представляю, как это сделать. Я не знаю, как мне жить дальше.
Потом он заплакал, всхлипывая, и его рыдания вызвали во мне жалость и
своего рода страх: когда человек, умеющий владеть собой так, как Хэл
Муре, вдруг теряет самообладание, на это страшно смотреть. Я постоял, а
потом подошел к нему и положил руку на плечи. Он обнял меня обеими
руками, как утопающий, и стал рыдать у меня на животе. Позже, снова взяв
себя в руки, он извинился. Мурс старался глядеть мне в глаза, как
человек, чувствующий, что ему стыдно, и, может быть, так стыдно, что он
не в состоянии это пережить.
Человек способен даже возненавидеть другого, если тот застал его в
таком состоянии. Я думаю, что Мурсу было не настолько плохо, но мне и в
голову не пришло говорить о деле, ради которого я, собственно, и пришел.
Поэтому, выйдя из кабинета, я отправился в блок "Г", а не обратно к
машине. Аспирин уже начал действовать, и боль внизу живота уменьшилась
до тихой пульсации. Я подумал, что как-нибудь переживу этот день, устрою
Уортона, зайду к Хэлу Мурсу после обеда и получу больничный на завтра. Я
считал, что худшее позади, без малейшей мысли о том, что самое плохое в
этот день еще не началось.
Глава 11
"Мы подумали, что он все еще под действием наркотиков после
обследования", - сказал Дин поздно вечером. Его голос звучал тихо,
хрипло и отрывисто, словно лай, а на шее все ярче проступал
темно-багровый синяк. Я видел, что ему больно говорить, и хотел уже
предложить бросить это дело, но иногда бывает больнее молчать. Я понял,
что сейчас как раз тот момент, и промолчал. "Мы все думали, что он
наколот наркотиками, правда?"
Харри Тервиллиджер кивнул. Даже Перси, сидевший в печальном
одиночестве, тоже кивнул.
Брут взглянул на меня, и наши глаза на мгновение встретились. Мы
думали одинаково о том, как это все произошло. Вот живет человек, все
делает по Святому Писанию, но вот одна ошибка и - хлоп! - на него
обрушивается небо. Они считали, что он наколот наркотиками, вполне
обоснованное предположение, но никто не спросил: а так ли это? По-моему,
я еще кое-что заметил в глазах Брута: Харри и Дин извлекут уроки из этой
ошибки. Особенно Дин, ведь он мог быть уже мертвецом. Перси не извлечет.
Перси скорее всего не сможет. Все, что остается Перси, - это сидеть в
уголке и дуться, потому что он опять оказался в дерьме.
За Буйным Биллом Уортоном в Индианолу отправились семеро: Харри, Дин,
Перси, два охранника сзади (я забыл их имена, хотя уверен, что когда-то
знал), и еще два впереди. Они поехали на том, что мы называли фургоном:
"форд"-грузовик с фургоном со стальными стенками и пуленепробиваемым
стеклом. Он походил на помесь молоковоза с танком.
Харри Тервиллиджер был старшим в экспедиции. Он передал бумаги шерифу
графства (не Хомеру Крибусу, а другому такому же мужлану, как и тот),
который в свою очередь вручил им мистера Вильяма Уортона, просто
extraordinaire (выдающегося) возмутителя спокойствия, как выразился бы
Делакруа. Униформу заключенного Холодной Горы передали заранее, но ни
шериф, ни его ребята не побеспокоились одеть в нее Уортона, оставив эту
работу моим ребятам. Уортон оказался в хлопчатобумажной больничной
пижаме и дешевых шлепанцах, когда они впервые встретили его на втором
этаже больницы.
Это был щуплый паренек с узким прыщавым лицом и копной длинных
спутанных белокурых волос. Из спущенных пижамных штанов торчал его тоже
узкий и тоже прыщавый зад. Эту его часть Гарри и остальные увидели
раньше всего, потому что, когда пришли, Уортон стоял у окна и смотрел на
стоянку машин. Он не повернулся, а так и стоял, держа одной рукой шторы,
молчаливый, как кукла, пока Харри ругал шерифа за то, что поленились
напялить на Уортона тюремную робу, а шериф графства вещал - как и все
графское начальство, - о том что входит в его обязанности, а что нет.
Когда Харри это надоело (а я думаю, что очень скоро), он приказал
Уортону повернуться. Тот повиновался. Парень был похож, по словам Дина,
говорящего хриплым, лающим сдавленным голосом, на одного из тысячи
сельских жителей, прошедших через Холодную Гору за годы нашей работы.
Иногда вы обнаруживаете у них склонность к трусости, особенно если они
стоят спиной к стенке, но чаще всего в них нет ничего, кроме злобы и
тупости, потом еще большей злобы и еще большей тупости. Некоторые
усматривают благородство в людях типа Билли Уортона, но я не отношусь к
таким. Крыса тоже будет драться, если ее загнать в угол. В лице этого
человека, казалось, не больше индивидуальности, чем в его прыщеватой
заднице, так сказал нам Дин. Его подбородок был безвольным, глаза
отсутствующие, плечи опущены, руки дрожали. Похоже, что ему вкололи
морфий, типичный наркоман и шизик, они таких видели не раз.
В этом месте Перси опять грустно кивнул.
- Надевай, - приказал Харри, указывая на тюремную робу, лежащую на
кровати. Ее уже достали из коричневой бумаги, но больше не трогали, она
была сложена так, словно только из прачечной: белые хлопчатобумажные
трусы торчали из одного рукава, а пара белых носков - из другого.
Уортон вроде бы проявил готовность повиноваться, но без посторонней
помощи не очень получалось. Он надел трусы, но когда взялся за брюки, то
все время попадал двумя ногами в одну штанину. В конце концов Дин помог
ему сунуть ноги туда, куда надо, натянул брюки, застегнул ширинку и
пояс. Уортон стоял и даже не пытался помогать, видя, что Дин делает все
за него. Он тупо смотрел через комнату, опустив руки, и никому в голову
не пришло, что парень притворяется. Не для того, чтобы попытаться
убежать (по крайней мере я не верю в это), а только для того, чтобы
доставить максимум неприят ностей в подходящий момент.
Бумаги были подписаны. Вильям Уортон, бывший собственностью графства
после ареста, перешел в собственность штата. Его провели по черной
лестнице через кухню в окружении охранников в синей форме. Он шел,
опустив голову, и его руки с длинными пальцами дрожали. Первый раз,
когда упала его кепка, Дин надел ее на него. Во второй раз он просто
сунул кепку к себе в задний карман. Уортон имел еще один шанс устроить
неприятность в задней части фургона, когда его заковывали, но он им не
воспользовался. Если он и хотел (я даже сейчас не уверен хотел ли он, а
если хотел, то насколько сильно), то, наверное, думал, что там слишком
мало места и чересчур много народа, чтобы вызвать соответствующий шум.
Поэтому дальше он ехал в цепях: одна между лодыжек, а другая, как
оказалось, слишком длинная, - между кистями. Дорога в Холодную Гору
заняла час. Все это время Уортон сидел на левой скамейке, опустив
голову, руки болтались между колен. Время от времени он постанывал, по
словам Харри, а Перси, слегка отошедший от испуга, сказал, что у этого
тюфяка слюна капала с отвисшей нижней губы, как у собаки с языка в
жаркий летний день, и под ногами образовалась лужица.
Они въехали через южные ворота к тюрьме, наверное, проехали мимо моей
машины. Охранник на южном посту открыл большую дверь между стоянкой и
прогулочным двориком, и фургон проехал внутрь. Во дворе почти никого не
было, несколько человек гуляли, но большинство копалось в саду. Было
время урожая. Они подъехали прямо к блоку "Г" и остановились. Водитель
открыл дверь и сказал, что ему нужно отогнать фургон в гараж, чтобы
поменять масло, и что с ними было хорошо работать. Дополнительная охрана
поехала вместе с фургоном, двое сзади ели яблоки, двери фургона стояли
распахнутыми.
С закованным осужденным остались Дин, Харри и Перси. Этого было бы
