огромное и переполняющее, похожее на волну - сила, которой я никогда не
чувствовал ни прежде, ни потом. С того дня у меня никогда не было ни
воспаления легких, ни гриппа, ни хотя бы простуженного горла. У меня
никогда больше не было "мочевой" инфекции, даже порезы никогда не
гноились. Иногда я болел простудой, но не часто: раз в шесть или семь
лет, и, хотя люди, которые не простуживаются, обычно болеют более
серьезно, со мной было совсем не так. Однажды, в том ужасном 1956 году,
у меня вышел желчный камень. И хотя это может показаться странным,
что-то во мне обрадовалось боли, с которой выходил этот камень. Это был
единственный раз, когда я испытал боль со времени моих проблем с мочевой
системой двадцать четыре года назад. Болезни, уносившие одного за другим
моих друзей и любимых, пока никого из них не осталось: инсульты, рак,
инфаркты, болезни печени и крови - меня миновали, объехали, как машины
объезжают оленя или енота на дороге. В единственной серьезной катастрофе
я не пострадал, отделался лишь царапиной на руке. В 1932-м Джон Коффи
зарядил меня жизнью. "Наэлектризовал" меня жизнью, можно сказать. Со
временем я, конечно, умру, все иллюзии насчет бессмертия, если они у
меня и были, канули в Лету вместе с Мистером Джинглзом, но я пожелаю
смерти задолго до ее прихода. Честно говоря, я уже хочу смерти, с тех
пор как умерла Элен Коннелли. Нужно ли об этом говорить?
Я просматриваю эти страницы, листая их своими дрожащими, в старческих
пятнах руками, и мне интересно, есть ли здесь какой-то смысл, как в
книжках, которые считаются духовно возвышающими и облагораживающими. И я
опять возвращаюсь к проповеди своего детства, шумным собраниям в Церкви
молитвы "Отче наш, сущий на Небесах", и вспоминаю, как проповедник
говорил, что Божье око не дремлет, оно видит и замечает даже самое малое
из своих созданий. Когда я вспоминаю Мистера Джинглза и те щепочки, что
нашли мы в дыре балки, то думаю, что так и есть. Но ведь тот же Бог так
жестоко принес в жертву Джона Коффи, пытавшегося творить добро
по-своему, как только ветхозаветный пророк мог принести в жертву
беззащитного агнца, ...как Авраам пожертвовал бы собственным сыном, если
бы ему и впрямь повелели. Я вспоминаю слова Джона, что Уортон убил
близняшек Деттерик их любовью друг к другу, и такое происходит каждый
день по всему миру. Значит Бог позволяет, чтобы оно случалось, и, когда
мы говорим: "Я не понимаю", Бог отвечает: "Мне все равно".
Я думаю о Мистере Джинглзе, который умирал, когда я стоял к нему
спиной и все мое внимание сосредоточилось на недобром человеке, чьим
лучшим чувством, кажется, было мстительное любопытство. Я думаю о
Дженис, ушедшей из жизни в судорогах и о ее последних секундах, когда я
стоял на коленях возле нее под дождем. "Перестань, - пытался я сказать
Джону в тот день в его камере. - Отпусти мои руки, я утону, если не
отпустишь. Утону или взорвусь".
- Ты не взорвешься, - ответил он, услышав мои мысли и улыбнувшись им.
И самое ужасное, что со мной ничего не случилось. Ничего.
И все же у меня есть одна старческая болезнь: я страдаю от
бессонницы. Поздно ночью я лежу на постели и слышу влажные и полные
безнадежности звуки немощных мужчин и женщин, прокашливающих себе дорогу
в еще более преклонный возраст. Иногда я слышу звонок вызова, скрип
туфель в коридоре или звук маленького телевизора миссис Джэвиц,
настроенного на ночные новости. Я лежу и, если луна заглядывает в окно,
смотрю на нее. Я лежу и думаю о Бруте, Дине, иногда о Вильяме Уортоне и
его словах: "Правильно, черномазый, хуже не бывает". Я вспоминаю, как
Делакруа говорил: "Посмотрите, босс Эджкум, я научил Мистера Джинглза
новому трюку". Я вспоминаю, как Элен стояла в дверях солярия и говорила
Брэду Долану, чтобы тот оставил меня в покое. Иногда я могу задремать и
тогда вижу подземный переход под дождем и Джона Коффи, стоящего в тени.
В моих снах это никакой не обман зрения, это всегда он, мой парень, он
просто стоит и смотрит. Я лежу и жду. Я думаю о Дженис, о том, как
потерял ее, как она утекла красной кровью сквозь пальцы под дождем, и я
жду. Мы все заслужили смерть, без исключения, я это знаю, но иногда,
Боже, Зеленая Миля бывает слишком длинной.
ПОСЛЕСЛОВИЕ АВТОРА
Я не думаю, что напишу еще один "многосерийный" роман (хотя бы
потому, чтобы критики пинали меня лишь один раз вместо шести), но я не
мог пройти мимо такого опыта мировой литературы. Я пишу это послесловие
за день до выхода второй части "Зеленой Мили", эксперимент, похоже,
имеет успех, по крайней мере в том, что касается продаж. И за это, мой
Постоянный Читатель, я тебе благодарен. Иногда нечто необычное может
немного всколыхнуть нас, даже если это всего лишь новый способ
рассказывать старые сказки. Во всяком случае вот так хорошо это
оказалось для меня.
Я писал торопливо, потому что сама идея требовала спешки. Это
придавало живости, но в то же время порождало множество анахронизмов.
Охранники и заключенные слушали по радио в блоке "Г" "Аллен Аллена", а я
сомневаюсь, что Фред Аллен вел передачи в 1932-м. То же самое касается
Кея Кайзера и его "Колледжа музыкальных знаний". Это не снимает с меня
вины, но иногда мне кажется, что историю, ушедшую за горизонт недавно,
изучать сложнее, чем средние века или времена крестовых походов. Я смог
определить, что Брут все-таки мог назвать мышь "Вилли-Пароход" -
мультфильм Диснея в то время показывали уже четыре года, но у меня есть
сильное подозрение, что маленькая порнографическая книжечка комиксов с
Попайем и Олив Ойл явно выпадает из времени. Вероятно, я кое-что
выброшу, когда решу издать "Зеленую Милю" одной книжкой... А может, и
оставлю все эти "ляпсусы". В конце концов, разве сам великий Шекспир не
вставил в "Юлия Цезаря" анахронизм - часы с боем - задолго до
изобретения механических часов? Издание "Зеленой Мили" одной книгой
могло бы иметь свои преимущества, как я понимаю, отчасти потому, что
книгу нельзя опубликовать в настоящем виде, ведь она выходила по частям.
Взяв за образец Диккенса, я спросил нескольких человек, как Диккенсу
удавалось решать проблему восстановления в памяти читателя предыдущих
событий в начале каждой новой части. Я ожидал, что в начале должно идти
своеобразное краткое изложение, как в "сериалах" в моей любимой газете
"Сатэрдэй ивнинг пост", но обнаружил, что Диккенс не был столь
прямолинеен: он включал содержание предыдущих частей прямо в ткань
повествования.
Когда я пытался решить, как мне сделать это, жена стала говорить (она
не придирается, но иногда критикует довольно резко), что я так и не
закончил историю с Мистером Джинглзом, цирковой мышью. Подумав, что она
права, я начал вносить исправления. Сделав Мистера Джинглза тайной Пола
Эджкума в пожилые годы, я смог создать довольно интересный сюжет
"первого плана". (Результат слегка напоминает киноверсию "Жареных
Зеленых Помидоров"). И в самом деле, все в истории Пола в наши дни - его
жизни в Джорджии Пайнз - меня устроило. Особенно мне понравилось, как
переплелись в голове Пола образы санитара Долана и Перси Уэтмора. Причем
я не предполагал этого заранее, просто в какой-то момент сюжет и герои
стали действовать сами по себе.
Прежде всего я хочу поблагодарить Ральфа Висинанзу за идею
"многосерийного триллера" и всех моих друзей в Викинг Ренгуине и в
Сайнете за то, что эту идею поддержали, хотя сначала они до смерти
боялись (все писатели безумцы, и они это знали). Я также выражаю
благодарность Марше де Филиппе, которая расшифровала целый
стенографический блокнот, исписанный моим неразборчивым почерком, и при
этом не жаловалась. Ну, если и жаловалась, то редко.
Однако более всего я благодарен своей жене Табиде, которая прочла
книгу и сказала, что ей нравится. Писатели всегда воображают себе
некоего идеального читателя и пишут для него. У меня такой читатель -
моя жена. Мы редко обсуждаем вдвоем то, что оба пишем (как редко
обсуждаем свои покупки в супермаркете), но если она говорит, что это
хорошо, значит, так оно и есть. Потому что она - человек жесткий, и,
если я пытаюсь схитрить или срезать угол, она всегда это замечает.
И тебе спасибо, Постоянный Читатель. Спасибо, и если у тебя есть
какие-то мысли о "Зеленой Миле" отдельной книгой, пожалуйста, сообщи
мне. Стивен Кинг 28 апреля 1996 года Нью-Йорк 4
1
