не могли услышать:
- Я совершил в своей жизни несколько поступков, за которые мне
стыдно, но сейчас впервые в жизни действительно ощущаю страх, что могу
попасть в ад.
Я посмотрел на него, чтобы убедиться, не шутит ли он. По-моему, он не
шутил.
- Что ты имеешь в виду?
- Я имею в виду то, что мы казним Дар Божий, - произнес он. - Того,
кто не причинил вреда ни нам, ни кому другому. Я хочу сказать, а что
если я закончу тем, что предстану перед Богом, Отцом всемогущим, и Он
спросит меня, почему я это сделал? Что я отвечу, что это была моя
работа? Моя работа?
Глава 8
Когда Джон вернулся из душа и временные ушли, я открыл его камеру,
вошел и сел на койку рядом. За столом был Брут. Он поднял глаза, увидел,
что я там один, но ничего не сказал. Он просто продолжал заполнять
бумажки, все время слюнявя кончик карандаша.
Джон смотрел на меня своими странными глазами: покрасневшими,
далекими, влажными от слез и в то же время спокойными, словно скорбь не
самое плохое состояние, если к нему привыкнуть. Он даже слегка улыбался.
От него исходил запах мыла, я помню, - чистый и свежий, точно запах
ребенка после вечернего купания.
- Привет, босс, - сказал он, а потом взял мои руки в свои ладони.
Сделал он это совершенно непринужденно и естественно.
- Привет, Джон. - В горле у меня стоял ком, и я пытался его
проглотить. - Думаю, ты знаешь, что время уже подходит. Через каких-то
пару дней.
Он молчал, только сидел и держал мои руки в своих. Оглядываясь назад,
думаю, что уже тогда что-то начало со мной происходить, но я был слишком
сосредоточен - эмоционально и умственно - на своей работе, и не заметил
этого.
- Ты бы хотел чего-нибудь особенного на ужин в тот вечер, Джон? Мы
можем сделать для тебя почти все. Даже принести пиво. Нальем его в
подходящую чашку.
- Никогда не пробовал, - сказал он.
- А что-нибудь особое из еды?
Его лоб сморщился под гладкой коричневой кожей черепа. Потом морщины
разгладились, и он улыбнулся:
- Хорошо бы мяса.
- Мясо будет, с подливкой и картофельным пюре. - Я почувствовал
покалывание, как бывает, когда отлежишь руку, только это покалывание
распространилось по всему телу. Моему телу. - А что еще?
- Не знаю, босс. Что есть, наверное. Может, окра, но не обязательно.
- Хорошо, - сказал я и подумал, что еще на десерт будет
приготовленный миссис Дженис Эджкум фруктовый пирог. - А как насчет
священника? Когонибудь, с кем бы ты мог произнести коротенькую молитву
послезавтра ночью? Это успокаивает людей, я видел много раз. Могу
связаться с преподобным Шустером, он приходил к Дэлу...
- Я не хочу священника, - возразил Джон. - Ты хорошо относился ко
мне, босс. Ты можешь прочесть молитву, если пожелаешь. Этого хватит. И я
стану на колени с тобой.
- Со мной? Джон, я не могу... Он сжал слегка мои руки, и ощущение
покалывания стало сильнее.
- Ты можешь. Ведь правда, босс?
- Думаю, да, - услышал я свой собственный голос, отдававшийся словно
эхом. - Наверное, смогу, если до этого дойдет.
Ощущение было очень сильным, как в тот день, когда он вылечил мои
мочевые пути, но другим. И не потому, что на этот раз я здоров. Оно было
другим потому, что сейчас Джон не знал, что делает это. И вдруг я
испугался, я был почти потрясен необходимостью выйти отсюда. Внутри меня
как будто зажигались огни. Не только в мозгу, по всему телу.
- Ты, мистер Ховелл и другие боссы хорошо относились ко мне, - сказал
Джон Коффи. - Я знаю, ты очень переживаешь, но теперь можешь не
переживать. Потому что я сам ХОЧУ уйти, босс.
Я попытался возразить, но не смог. А он смог. И речь, которую он
произнес, была самой длинной из всего когда-либо сказанного при мне.
- Я так устал от боли, которую слышу и чувствую, босс. Я устал от
дорог, устал быть один, как дрозд под дождем. Устал от того, что никогда
ни с кем мне не разделить компанию и не сказать, куда и зачем мы идем. Я
устал от ненависти людей друг к другу. Она похожа на осколки стекла в
мозгу. Я устал от того, что столько раз хотел помочь и не мог. Я устал
от темноты. Но больше всего от боли. Ее слишком много. Если бы я мог сам
со всем покончить! Но я не могу.
"Перестань, - пытался сказать я. - Перестань, отпусти мои руки. Иначе
я утону. Утону или взорвусь".
- Не взорвешься, - вымолвил он, слегка улыбаясь от этой мысли... Но
руки мои отпустил.
Я наклонился вперед, задыхаясь. Я мог видеть каждую трещинку в
бетонном полу, каждую раковину, каждый проблеск слюды. Подняв глаза на
стену, я увидел имена, написанные на ней в 1924-м, в 1931-м. Эти имена
были смыты, люди, которые их написали, тоже в некотором роде были смыты,
но я думаю, что ничего нельзя смыть полностью, ничего с этого темного
стекла нашего мира, и теперь я увидел их снова, переплетения имен,
находящих одно на другое. Я смотрел на них и словно слышал, как мертвые
говорят, поют и просят о милосердии. Я почувствовал, как мои глаза
пульсируют в орбитах, уловил биение своего сердца, ощутил шорох моей
крови, бегущей по всем сосудам моего тела, словно письма отовсюду.
Вдалеке я услышал гудок поезда - должно быть, трехчасовой в
Прайсфорд, подумал я, но не был уверен, потому что раньше никогда его не
слышал. Особенно из Холодной Горы, ибо ближайшее место, где проходила
железная дорога, находилось в десяти милях к востоку от тюрьмы. Значит,
я не мог его слышать из тюрьмы, скажите вы, да, так оно и было до ноября
1932-го, но в тот день я его слышал.
Где-то с треском, словно бомба, разорвалась лампочка - Что ты со мной
сделал? - прошептал я. - О Джон, что ты сделал?
- Извини, босс, - сказал он спокойно. - Я не подумал. Это ненадолго.
Скоро ты опять будешь в норме.
Я поднялся и направился к двери камеры. Я шел словно во сне. Когда я
дошел до двери, он проговорил:
- Ты хотел знать, почему они не кричали? Тебе и сейчас непонятно
только это, правда? Почему девочки не кричали, пока были еще на веранде.
Я обернулся и посмотрел на него. Я мог видеть все красные прожилки в
его глазах, каждую пору на его лице... И я почувствовал его боль, боль,
которую он забрал у других людей, как губка впитывает воду. Я увидел
темноту, о которой он говорил. Она лежала повсюду в мире, когда он
смотрел на мир, и в этот момент я чувствовал одновременно и жалость к
нему, и огромное облегчение. Да, мы совершим нечто ужасное, этого нельзя
избежать... И все-таки сделаем это ему во благо.
- Я увидел все, когда тот плохой парень схватил меня, - сказал Джон.
-Тогда я понял, что это он сделал. Я видел его в тот день, он был среди
деревьев, и я видел, как он их бросил и убежал, но...
- Ты забыл, - подсказал я.
- Верно, босс. Пока он до меня не дотронулся.
- Почему они не кричали, Джон? Он ударил их так, что потекла кровь,
родители находились прямо над ними, наверху, почему же они не кричали?
Джон посмотрел на меня своими нездешними глазами:
- Он сказал одной из них: "Если будешь шуметь, я убью твою сестру, а
не тебя". То же самое он сказал другой. Понимаешь?
- Да, - прошептал я и увидел все. Веранду Деттериков в темноте.
Уортона, склонившегося над ними, как вампир. Одна из них начала звать на
помощь, но Уортон ударил ее, и кровь потекла из носа. На веранде была
эта кровь.
- Он убил их любовью, - объяснил Джон. - Их любовью друг к другу.
Теперь ты понимаешь, как все было?
Я кивнул, не в силах вымолвить ни слова. Он улыбнулся. Слезы потекли
снова, но он улыбался.
- И вот так каждый день, - сказал он, - по всему миру. - Потом лег и
повернулся лицом к стене.
Я вышел в коридор, закрыл его камеру и пошел вверх по коридору, к
столу дежурного, все еще как во сне. Я вдруг понял, что слышу мысли
Брута, очень слабый шепот о том, как пишется слово, по-моему "получить".
Он думал: "После "ч" пишется "и" или "ы"?". Потом поднял глаза и начал
улыбаться, но улыбка погасла, как только он разглядел меня получше.
- Пол? - спросил он. - Ты в порядке?
- Да. - И я передал ему то, что рассказал мне Джон, не все, конечно,
опустив то, как повлияло на меня его прикосновение (об этом я не
рассказывал даже Дженис; Элен Коннелли будет первой, кто узнает, если...
Если захочет прочесть эти последние страницы), но я повторил ему то, что
Джон сказал о своем желании уйти. Это немного успокоило Брута, но я
почувствовал (услышал?), как он спрашивает себя, а не придумал ли я все,
чтобы облегчить его мучения. Потом я почувствовал, что он решил мне
поверить, просто потому, что так будет легче, когда придет время.
- Пол, что, опять твоя инфекция вернулась? - спросил он. - Ты весь
горишь.
- Нет, со мной все хорошо. - Мне было не очень хорошо, но я был
уверен, что Джон сказал правду и что скоро все образуется.
- Все равно, тебе не помешало бы пойти в свой кабинет и ненадолго
прилечь.
В этот момент даже сама мысль о том, чтобы прилечь, показалась мне
смешной и я чуть не рассмеялся. Мне хотелось сделать что-нибудь
основательное, например самому построить небольшой дом, потом обшить его
досками, разбить за домом сад и посадить деревья. И все это до ужина.
"Вот как, - подумал я. - Каждый день. По всему миру. Эта темнота. По
всему миру".
- Нет, я пойду в административный корпус. Надо кое-что там проверить.
- Как скажешь.
Я дошел до двери, открыл ее, а потом оглянулся.
- Ты все правильно пишешь: п-о-л-у-ч-и-т-ь, после "ч" пишется "и". И
всегда так. По-моему, у этого правила нет исключений.
Я вышел, не оглядываясь, чтобы не видеть, как он смотрит, открыв рот.
Я продолжал двигаться весь остаток смены, не в силах усидеть на месте
больше пяти минут. Я пошел в административный корпус, а потом вышел в
пустой прогулочный дворик и стал носиться взад и вперед, пока охранники
на вышках, наверное, не подумали, что я спятил. Но к концу смены я начал
успокаиваться, и шорох мыслей в голове - как шорох листьев - тоже
порядком поутих.
Однако на полпути к дому это чувство опять стало сильным. Как моя
"мочевая" инфекция. Мне пришлось припарковать "форд" у обочины, выйти и
пробежать почти с полмили, опустив голову, работая локтями, и дыхание,
вырывающееся у меня из горла, было горячим, словно я согревал его под
мышкой. Потом наконец я действительно почувствовал себя нормально. Я
потрусил назад, туда, где припарковал свой "форд", а половину пути
прошел, и пар изо рта поднимался в морозный воздух. Приехав домой, я
передал Дженис слова Джона Коффи о том, что он готов и хочет уйти. Она
кивнула с видом облегчения. Стало ли ей легче? Не могу сказать. Шесть
часов назад, даже три, я бы знал, но тогда уже нет. И это было хорошо.
Джон все повторял, что он устал, и теперь я понимал почему. То, чем он
владел, очень утомляет. И заставляет желать отдыха и тишины.
Когда Дженис поинтересовалась, почему я такой красный и от меня так
пахнет потом, я ответил ей, что остановил машину по дороге и слегка
пробежался. Я сказал ей только это, как уже упоминал (сейчас исписано
слишком много страниц, и мне не хочется просматривать их, чтобы
вспомнить), мы никогда не лгали друг другу, я просто ничего не объяснил
ей.
А она не спросила.
Глава 9
В эту ночь, когда настал черед Джона Коффи пройти по Зеленой Миле,
грозы не было. Было холодно, как всегда в это время года в тридцатые
годы, и миллионы звезд рассыпались над убранными и вспаханными полями,
иней блестел на оградах и, словно бриллианты, мерцал на сухих стеблях
кукурузы. Брутус Ховелл был распорядителем на казни, ему предстояло
надеть на Джона Коффи шлем и приказать Ван Хэю включить в нужное время
