знает, потому что Мистер Джинглз - догадались? - шепнул ему на ухо.
- Ну хорошо, - предложил я. - Один из нас, Дэл, возьмет его к себе
домой. Например, Дин, У него маленький сын, который полюбит мышонка,
уверяю.
Делакруа просто побледнел от ужаса при мысли о том, что заботам
маленького ребенка поручат такого гения среди грызунов, как Мистер
Джинглз. Ради всего святого, неужели мальчик способен обеспечить ему
тренировки, не говоря уже о том, чтобы научить чему-нибудь новенькому, А
если ребенку станет неинтересно и он забудет его покормить дня два, а то
и три? Делакруа, который погубил шесть человеческих жизней в попытке
скрыть следы первоначального преступления, ежился от отвращения, как
ярый противник вивисекций.
Ну хорошо, я пообещал тогда, что возьму его к себе (обещайте им все,
помните? В последние двое суток обещайте им все). Как этот вариант?
- Нет, господин начальник Эджкум, - извиняющимся тоном отверг и этот
вариант Дэл. И снова бросил катушку. Она ударилась о стенку, отскочила и
покатилась. Мистер Джинглз тут же догнал ее и носом прикатил к Делакруа,
-Спасибо вам большое, мерси боку, но вы живете в лесу, а Мистеру
Джинглзу будет страшно жить dans la foret <В лесу (фр.)>. Мне лучше
знать, потому что...
- По-моему, я угадал, откуда ты знаешь, Дэл.
Делакруа кивнул, улыбаясь.
- Но мы все равно что-нибудь придумаем. Обязательно. - Он опять
бросил катушку. Мистер Джинглз кинулся за ней. Я старался не кривиться.
В конце концов на помощь пришел Брут. Он стоял, у стола дежурных и
наблюдал, как Дин и Харри играют в нарды. Перси тоже был там, Бруту
наконец надоело пытаться заговорить с ним, получая в ответ только
высокомерное ворчание, и он подошел к нам с Делакруа и, сложив на груди
руки, слушал наш разговор.
- А как насчет Маусвилля? - вмешался Брут во время паузы, возникшей
после того, как Дэл отверг мой старый дом в лесу, где водились
привидения. Он спросил это обычным тоном, словно подбрасывая еще одно
предложение.
- Маусвилль? - переспросил Делакруа, глядя на Брута с недоумением и
интересом одновременно. - Какой Маусвилль?
- Это аттракцион для туристов во Флориде, - объяснил он. - По моему,
в Таллахасси. Я прав, Пол? В Таллахасси?
- Да, - ответил я без малейших раздумий, подумав: "Дай Бог здоровья
Брутусу Ховеллу". - Таллахасси, прямо по дороге, сразу же за
университетом для собак. - Губы Брута при этом дернулись, и я подумал,
что он сейчас все испортит смехом, но он сдержался и кивнул. Я
представил, что он мне потом выдаст насчет собачьего университета.
На этот раз Дэл не бросил катушку, хотя Мистер Джинглз стоял на его
шлепанце, подняв передние лапки, явно ожидая следующего случая догнать
катушку. Французик переводил взгляд с Брута на меня и обратно.
- А что они делают в Маусвилле? - спросил он.
- Как ты считаешь, они возьмут Мистера Джинглза? - обратился ко мне
Брут, словно не слыша Дэла и в то же время провоцируя его. - Думаешь, он
им подойдет, Пол?
Я попытался изобразить задумчивость:
- Ты знаешь, - начал я, - чем больше я об этом думаю, тем больше мне
нравится эта мысль. - Уголком глаза я увидел, что Перси прошел половину
Зеленой Мили (далеко обходя камеру Уортона). Он стоял, прислонившись
плечом к двери пустой камеры и слушал с полупрезрительной улыбкой.
- Что такое Маусвилль? - спросил Дэл уже с огромным интересом.
- Аттракцион для туристов, я уже говорил тебе, - ответил Брут. - Там
столько, я не знаю, штук сто, наверное, мышей. Да, Пол?
- Сейчас уже, наверное, сто пятьдесят, - поддакнул я. - Успех
бешеный. Слышал, они собираются открыть еще един в Калифорнии и назвать
его "Маусвилль Вест", так что дело это процветает. Говорят,
дрессированные мыши становятся популярными в высшем свете, хотя мне
этого не понять.
Дэл сидел с разноцветной катушкой в руках и глядел на нас, позабыв на
время о своей собственной участи.
- Туда берут только самых умных мышей, - предупредил Брут. - Тех,
которые умеют выполнять трюки. И не берут белых, потому что белые мыши
продаются в магазинах.
- Эти мыши из зоомагазинов, - воскликнул Делакруа с жаром, - я их
терпеть не могу!
- А еще у них есть, - не унимался Брут, и глаза его стали далекими,
словно он представлял себе это, - у них есть такая палатка, куда входят
люди...
- Да, да как в цирке! А нужно платить за вход?
- Ты шутишь? Конечно, надо. Десять центов для взрослых, два цента для
детей. А там внутри целый городок, сооруженный из коробок из-под печенья
и рулонов туалетной бумаги, и сделаны окошечки из слюды, чтобы видеть,
что там происходит.
- Да! Да! - Делакруа был в восторге. Потом повернулся ко мне: - А что
такое слюда?
- Это вроде стекла в газовой плите, через нее видно, что там внутри,
ответил я.
- Конечно, конечно! Именно это! - Он помахал рукой Бруту, чтобы тот
продолжал рассказывать, а маленькие глазки-бусинки Мистера Джинглза чуть
не выскочили из орбит, когда он пытался не упустить из вида катушку. Это
выглядело очень смешно. Перси подошел поближе, словно хотел увидеть
получше, и я обратил внимание, как Джон Коффи хмурится, но был так
погружен в фантазию Брута, что не придал этому значения. Разговор, в
котором приговоренный слышал то, что хотел, поднялся к новым высотам, и
я был восхищен, честное слово.
- Да, - продолжал фантазировать Брут, - это городок для мышей, но
детям больше всего нравится цирк "Все звезды Маусвилля", где мыши
качаются на трапециях, катают маленькие бочонки и складывают монетки...
- Да, это то, что надо для Мистера Джинглза! - сказал Делакруа. Глаза
его сияли, а щеки порозовели. Мне показалось, что Брутус Ховелл просто
святой. - Ты будешь выступать в цирке, Мистер Джинглз! Будешь жить в
мышином городе во Флориде! Со слюдяными окошками! Ура!
Он с силой бросил катушку. Она ударилась низко в стену, отскочила
очень далеко и вылетела сквозь решетку двери на Милю. Мистер Джинглз
бросился за ней, и тут Перси понял, что у него появился шанс.
- Стой, дурак! - закричал Брут, но Перси не прореагировал. Как только
Мистер Джинглз догнал катушку - слишком увлеченный ею, чтобы заметить,
что его старый враг неподалеку, - Перси наступил на него подошвой своего
тяжелого черного башмака. Послышался хруст ломающегося позвоночника
Мистера Джинглза, изо рта у него хлынула кровь. Его темные глазки
выкатились из орбит, и в них я прочел совсем человеческое выражение
удивления и муки. Делакруа закричал от ужаса и горя. Он бросился на
дверь камеры, просунул руки сквозь решетку, как можно дальше, и стал
снова и снова звать мышонка по имени.
Перси обратился к нему, улыбаясь. И ко всем нам троим.
- Вот так, - сказал он. - Я знал, что рано или поздно разделаюсь с
ним. Вопрос времени. - Он отвернулся и не торопясь пошел по Зеленой
Миле, оставив Мистера Джинглза лежать на линолеуме в небольшой лужице
крови.
ЧАСТЬ 4
УЖАСНАЯ СМЕРТЬ ЭДУАРА ДЕЛАКРУА
Глава 1
Кроме всей этой писанины, с самого начала своей жизни в Джорджии
Пайнз я вел маленький дневник - так, ничего особенного, пара-тройка
строк в день, в основном о погоде, - и вчера вечером я его просматривал.
Хотелось понять, сколько времени прошло с тех пор, как мои внуки
Кристофер и Даниэль так или иначе заставили меня переехать в Джорджию
Пайнз. "Это для твоей пользы, дедушка", - утверждали они. Конечно, так
всегда говорят, когда наконец понимают, что можно избавиться от
проблемы, которая ходит и разговаривает. Это произошло чуть больше двух
лет назад. Странно, что я не знаю, сколько это - два года, - много или
мало. Мое чувство времени как будто тает, словно детский снеговик в
январскую оттепель. Словно времени, в котором всегда жил - стандартное
восточное время, дневное время скидки, время в человеко-днях, больше не
существует. А есть только время Джорджии Пайнз, то есть Время Пожилого
Человека, Время Пожилой Дамы и Время Мокрой Постели. Все остальное...
Ушло.
Опасное, проклятое место. Сначала этого не понимаешь, сначала
кажется, что здесь скучно, только и всего, а опасность - как в детском
садике во время тихого часа, во здесь все-таки опасно. Я видел многих
людей, которые впали в старческий маразм уже после моего прихода сюда, и
иногда они не просто впадали, они иногда влетали в маразм со скоростью
торпеды. Сюда они прибывали в сравнительной норме: затуманенные глаза,
палочка в руках, может, чуточку более слабый мочевой пузырь, но вполне
здравый рассудок - а потом в ними что-то случалось. Через месяц они
только сидели в телевизионной, уставившись на очередную мыльную оперу
безразличными глазами, отвесив нижнюю челюсть и забыв о стакане с
апельсиновым соком в трясущейся неверной руке. А еще через месяц им уже
нужно было напоминать имена детей, когда те приходили их навестить. А
еще месяц спустя уже не помнили даже своих собственных имен. Что-то с
ними случается: да, с ними случается Время Джорджии Пайнз. Время здесь
напоминает слабую кислоту, которая сначала стирает память, а потом и
само желание жить.
С этим приходится бороться. Именно это я и сказал Элен Коннелли,
своему особому другу. Мне стало лучше с тех пор, как я начал писать о
том, что происходило в 1932-м, в тот год, когда на Зеленую Милю прибыл
Джон Коффи. Некоторые вещи я помню очень смутно, но чувствую, как
обостряются память и сознание, словно нож заостряет карандаш, а это
многого стоит. У меня еще есть тело, изношенное и смешное, и хотя это
нелегко, я стараюсь тренировать его, как могу. Сначала было трудно,
старые чудаки вроде меня без особого энтузиазма относятся к упражнениям
ради самих упражнений, но сейчас гораздо легче, потому что теперь у моих
прогулок есть цель.
Я выхожу рано, еще до завтрака, когда только рассветет, почти каждый
день - на свою первую прогулку. В то утро шел дождь, и мои суставы ныли
на погоду, но я взял накидку с крюка около кухонной двери и все равно
вышел. Когда у человека есть ежедневная работа, он обязан ее делать,
даже если при этом больно. Это имеет и положительную сторону. Главная -
сохранение чувства Реального Времени, в противоположность времени
Джорджии Пайнз. И мне нравится дождь, независимо от того, болят ли
суставы, особенно по утрам, когда день еще молодой, полный возможностей
даже для такого потрепанного старика, как я.
Я прошел через кухню, остановившись, чтобы попросить пару поджаренных
кусочков хлеба у одной из поварих с сонными глазами, а потом вышел. Я
пересек поле для крокета, потом заросшее сорняками небольшое поле для
гольфа. За ним начинался небольшой лес, где между двух заброшенных и
тихо разрушающихся сараев проходила узенькая тропинка. Я медленно шел по
этой тропинке, прислушиваясь к слабому шороху дождя в соснах и жуя
потихоньку кусочек жареного хлеба оставшимися зубами. Ноги у меня
болели, но эта боль была не сильной, а вполне переносимой. Так что в
общем мне было хорошо! Я вдыхал влажный серый воздух во всю силу легких,
вкушая его, как пищу. Добредя до второго из этих старых сараев, я зашел
в него ненадолго и там сделал свое дело.
Когда через двадцать минут я возвращался по тропинке обратно, то
почувствовал, как червячок голода начинает шевелиться у меня в животе, и
подумал, что съел бы, пожалуй, что-нибудь посущественней, чем
поджаренный хлеб. Тарелку овсянки, а может, даже глазунью с сосиской. Я
люблю сосиски, всегда любил их, но сейчас, если съедаю больше одной,
страдаю расстройством желудка. Хотя одну вполне можно. А потом, когда
желудок наполнится, а влажный воздух все еще будет освежать мой ум (я
