когда я сожрал целую коробку конфет.
- И тебе понравилось?
- Черт, нет! Кому понравится, когда в тебя вливают кварту теплой
воды?
- Моему брату, - грустно сказал Пирсон. - Я спросил этого маленького
засранца, жалеет ли он, что я иду, а он сказал, что мама обещала
поставить ему клизму, если он не будет плакать. Он их обожает.
- Какая гадость, - поморщился Гаркнесс.
- Вот и я так думаю, - так же грустно согласился Пирсон.
Через несколько минут к ним присоединился Дэвидсон и рассказал, как
он однажды напился на пикнике, ввалился в палатку и наблевал чуть не на
голову какой-то толстой тетке, на которой не было ничего, кроме трусов.
Она, по его словам, не рассердилась и даже позволила ему "за себя
подержаться", как он выразился.
Потом Бейкер рассказал, как они в детстве "пускали ракеты", и один
парень по имени Дэви Попхэм спалил себе все волосы на заднице. "Вонял,
как свинья", - сказал Бейкер. Гаркнесс так смеялся, услышав это, что
получил предупреждение.
После этого начался подъем. Истории передавались по цепочке идущих,
пока Бейкер (не тот - Джеймс) не получил пропуск. После этого всякое
желание шутить пропало. Некоторые заговорили о своих подружках. Гэррети
ничего не сказал о Джен, но сейчас, в этом угольном мешке ночи, она
казалась ему лучшим в мире из всего, что он когда-либо видел и знал.
Они прошли через спящий городок, вдоль шеренги мертвеннобледных
фонарей, продолжая переговариваться шепотом. У одного из домов на
скамейке сидела молодая пара, прижавшись друг к другу. Девушке было не
больше четырнадцати. Их тени, сливаясь, падали на дорогу, и идущие
перешагивали через них в наступившей вдруг тишине.
Гэррети обернулся, уверенный, что рычание вездехода разбудит их. Но
они все так же сидели, безразличные ко всему на свете. Он доел остаток
концентратов и почувствовал себя немного лучше. Олсону ничего не
осталось.
Странный этот Олсон - Гэррети еще шесть часов назад был уверен, что
он мертв. Но он все еще шел и больше не получал предупреждений. Человек
на многое способен, когда на кону оказывается его жизнь. Они прошли уже
54 мили.
За безымянным городком разговор умолк. Они прошли в молчании около
часа, и к Гэррети снова начал подкрадываться сон. Он доел печенье матери
и зашвырнул фольгу в кусты на обочине.
Макфрис извлек из своего рюкзака зубную щетку и чистил зубы - без
пасты. "Распорядок дня, - подумал Гэррети. - Ужин, чистка зубов,
здоровый сон. Люди машут тебе, и ты им машешь - так принято. Никто не
ссорится (кроме Барковича) - тоже потому, что так принято".
Или нет? Он вспомнил, как Макфрис крикнул Стеббинсу, чтобы тот
заткнулся. И как Олсон жадно, не поблагодарив, схватил сыр, который он
дал ему. Эти фрагменты выглядели ярче, острее на тусклом распорядке дня.
В одиннадцать вечера одновременно произошло несколько событий.
Прошел слух, что мост впереди смыло во время грозы, и ДЛИННЫЙ ПУТЬ -
будет временно приостановлен. По рядам идущих прошла волна оживления, и
Олсон спекшимися губами пробормотал: "Слава Богу".
Тут же Баркович начал кричать что-то идущему рядом парню с дурацкой
фамилией Ранк. Тот попытался ударить его, что было строжайше запрещено,
и тут же получил предупреждение. Баркович легко увернулся от удара,
продолжая кричать:
- Ну, сукин сын, давай! Я еще спляшу на твоей могиле! Давай, балда,
шевели ногами! Все равно сдохнешь здесь!
Ранк ударил еще раз. Баркович отскочил и налетел на парня, идущего
сзади, и они оба получили предупреждения. Теперь солдаты смотрели на них
внимательно, хотя и спокойно, - как люди на муравьев, волокущих крошку
хлеба.
Ранк пошел быстрее, не глядя на Барковича. Тот, взбешенный полученным
предупреждением (он налетел на Гриббла, того самого, что хотел сказать
Майору, что он убийца), заорал:
- Эй, Ранк, твоя мать брала в рот на 42-й улице! Тут Ранк повернулся
и вцепился в Барковича. Раздались крики "Эй, хватит!" и "Брось это
дерьмо!", но Ранк как будто не слышал. Он побежал за Барковичем,
которому удалось вырваться, споткнулся и упал на асфальт, раскинув ноги.
Он получил третье предупреждение.
- Давай, балда! - вопил Баркович. - Шевели жопой!
Ранк попытался встать и упал назад.
Третьим, что случилось в одиннадцать, была смерть Ранка. Qначала
щелкнули затворы, и в повисшем молчании прозвучал голос Бейкера:
- Ну вот, Баркович. Теперь ты убийца.
Грянул залп. Тело Ранка подпрыгнуло и безжизненно вытянулось на
дороге.
- Он сам виноват! - взвизгнул Баркович. - Ты видел, он ударил меня!
Пункт восьмой!
Все молчали.
- Хрен вам! Вам всем!
- Вернись и спляши на нем, Баркович, - посоветовал Макфрис. -
Повесели нас. Тебе же хочется, я знаю.
- Твоя мамаша тоже брала в рот, меченый! - хрипло прошипел Баркович.
- Не терпится увидеть, как твои мозги разлетятся по дороге, - спокойно
сказал Макфрис. Он дотронулся до шрама и тер его, тер. - С большим
удовольствием погляжу на это, ублюдок.
Баркович бормотал еще что-то, но все отвернулись от него и продолжали
идти, нагнув головы.
Они прошли уже 60 миль, а никакого моста так и не было. Гэррети начал
думать, что его и нет, когда они перевалили небольшой холм и окунулись в
озеро электрического света - фары нескольких грузовиков, сгрудившихся
перед остатками деревянного моста.
- Как я люблю этот мост, - прошептал Олсон, закуривая одну из сигарет
Макфриса.
Но когда они подошли ближе, Олсон выругался и отбросил сигарету
прочь.
Часть моста уцелела, и люди из Эскадрона быстро восстанавливали
остальное.
Времени не хватало, поэтому рядом с мостом они навели понтонную
переправу из тяжелых армейских грузовиков, связанных проводом.
- Мост короля Людовика Святого, - мрачно заметил Абрахам. - Может,
если кто впереди топнет, он опять обвалится.
- Мало надежды, - сказал Пирсон. - А, черт!
Трое идущих впереди ступили на мост и, не оглядываясь, перешли на
другую сторону. Их ботинки гулко стучали по доскам. Солдаты спрыгнули с
вездехода и пошли вперед вместе с участниками. Двое дорожных рабочих в
комбинезонах и зеленых резиновых сапогах стояли у обочины и смотрели,
как они идут. Один из них вдруг хлопнул товарища по плечу и сказал:
- Вот он, Гэррети.
- Давай, парень! - крикнул другой. - Я поставил на тебя десять
баксов!
Двадцать к одному.
Гэррети помахал им и ступил на мост. Доски жалобно заскрипели под
ногами, и он оказался на другой стороне. Скоро дорога сделала поворот, и
свет грузовиков померк позади.
- А ДЛИННЫЙ ПУТЬ - когда-нибудь останавливали? - спросил Гаркнесс.
- Не думаю, - ответил Гэррети. - Что, материал для книги?
- Нет, - Гаркнесс выглядел уставшим. - Просто так.
- Его останавливают каждый год, - сказал сзади Стеббинс. - Но только
раз.
Никто ничего не сказал.
Через полчаса к Гэррети подошел Макфрис и некоторое время шел молча.
Потом очень тихо спросил:
- Ты надеешься выиграть, Рэй? Гэррети долго думал.
- Нет, - сказал он наконец.
Осознание этого напугало его. Он снова подумал о том, как получит
пропуск, - нет, получит пулю. О последних секундах беспощадной ясности,
о черных дулах карабинов, смотрящих в лицо. Ноги на миг окоченели.
Кровь, казалось, застыла в жилах, обволакивая мозг, сердце, гениталии
липкой красной коркой.
- А ты?
- Тоже нет, - ответил Макфрис. - Я перестал в это верить где-то около
девяти. Видишь ли, я, - он откашлялся, - мне трудно говорить об этом, но
я не думал, что это будет так тяжело. Похоже, все они, - он махнул рукой
в сторону идущих, - думали, что, когда станет невмоготу, в них
прицелятся, крикнут "пах! пах!", - и все пойдут по домам. Понимаешь, о
чем я? Гэррети вспомнил свой собственный шок, когда кровь и мозги Кэрли
брызнули на дорогу.
- Да, - сказал он. - Понимаю.
- Я сам не сразу в это вник, но теперь знаю. Это не гонки на
выживание, как я сперва думал. Здесь победит не тот, кто сильнее - тогда
у меня был бы шанс, - а тот, кто сможет идти, несмотря ни на что. Ни на
кого.
Это не в ногах, а в мозгу.
Вдалеке закричал козодой.
- Были парни, которые продолжали идти вопреки всем законам физики. В
прошлом году один шел с судорогой обеих ног, помнишь? Посмотри на Олсона
- он вымотан до предела, но идет. Этот сучонок Баркович держится на
ненависти, и она дает ему силы. А я так не могу. Я еще не устал, как
следует, но устану, - шрам резко выделялся на его осунувшемся лице. - И
я думаю... Когда я устану... Я просто сяду и останусь сидеть.
Гэррети промолчал, но ему было плохо. Очень плохо.
- Впрочем, Барковича я переживу, - добавил Макфрис. - Клянусь Богом.
Гэррети посмотрел на часы - было 11.30. Они прошли перекресток с
дремлющей на нем полицейской машиной. Движение на дороге отсутствовало,
и констебль, видимо, спокойно спал. Они миновали круг света от фар и
снова окунулись в темноту.
- Мы можем убежать в лес, и они нас никогда не найдут, - задумчиво
сказал Гэррети.
- Как же! - хмыкнул Олсон. - У них сверхчувствительное оборудование.
Они слышат все, что мы говорим, слышат удары наших сердец. И видят,
как дНем. Словно в подтверждение его слов кто-то впереди получил второе
предупреждение.
Макфрис куда-то отошел. Темнота разъединила их, и в Гэррети
зашевелился страх одиночества. В лесу кто-то пыхтел и трещал сучьями.
Гэррети внезапно понял, что путь ночью через мэнский лес - это вовсе
не пикник для таких городских парней, как он. Где-то таинственно заухала
сова.
С другой стороны завозилось что-то тяжелое, и кто-то нервно крикнул:
"Что это?"
Наверху стайками проносились легкие весенние тучи, обещая дождь.
Гэррети поднял воротник, вслушиваясь в звук собственных шагов. Утром
он их не слышал, они терялись в стуке еще девяноста девяти пар ног. Но
теперь он отчетливо различал их особый звук и ритм, и то, как левый
туфель чутьчуть шаркал при каждом шаге. Ему казалось, что звук шагов
звучит так же громко, как удары сердца. Биение жизни - и смерти.
Глаза его закрывались. Казалось, их энергия втягивается внутрь тела,
в какую-то таинственную воронку.
Предупреждения раздавались с усыпляющей монотонностью, но выстрелов
не было. Баркович заткнулся. Стеббинс опять потерялся сзади, еле видимый
в тумане.
На часах было 11.40.
"Приближается час ведьм, - подумал он, - когда могилы раскрываются и
выпускают своих сгнивших обитателей. Когда послушные дети сидят дома.
Когда жены и любовницы ведут нелегкую схватку в постелях. Когда
пассажиры дремлют в нью-йоркском "грейхаунде". Когда по радио играют
Гленна Миллера, а бармены начинают поднимать стулья на столы..."
Перед ним появилось лицо Джен. Он вспомнил, как целовался с ней на
Рождество, полгода назад, под пластиковой веткой омелы, что его мать
всегда вешала на кухне. Губы ее были удивленно-мягкими, покорными. В
первый раз он целовался по-настоящему. Потом они снова поцеловались,
когда он проводил ее до дома, и они стояли перед ее дверью, глядя на
падающий рождественский снег. Но это был не просто поцелуй - что-то еще.
Его руки на ее талии. Ее руки, обвившиеся вокруг его шеи; ее закрытые
глаза (он подглядывал); ее теплая грудь под тканью пальто. Он чуть не
сказал ей, что любит ее, но... Нет, не так быстро.
Потом они учили друг друга тому, что знали. Она рассказывала ему о
книгах, которые прочла, - эта маленькая хохотушка, оказывается, любила
читать. Он научил ее вязать - это была мужская традиция у них в семье.
Дед Гэррети научил вязать отца, а тот - самого Гэррети, пока... Пока его
не забрал Эскадрон. Джен была зачарована мельканием спиц и очень скоро
