удивительное откровение, и ей необходимо подумать. Голубое сияние теперь
виднелось лишь на кончиках пальцев, да и то вскоре исчезло.
Луиза посмотрела на Ральфа и улыбнулась:
- Да, с НЕЙ все в порядке. Так что перестань заниматься
самобичеванием.
- Разве я занимаюсь именно этим?
-Мы снова общаемся иначе, Ральф.
- Знаю.
- Да?
- Все так удивительно.
- Согласен.
Ральф попытался скрыть от Луизы некоторые из своих мыслей: когда
придет срок расплаты за это удивительное, цена окажется непомерной.
4
- Прекрати пялиться на этого ребенка, Ральф. Мамаша и так уже
нервничает.
Ральф взглянул на женщину, в чьих объятиях спал младенец, и понял,
что Луиза права... Но трудно было не смотреть. Ребенок, вряд ли старше
трех месяцев, лежал в капсуле бешено кружащейся желто-серой ауры.
Мощные, но невероятно беспокойные молнии вращались вокруг немощного
тельца со скоростью атмосферы, окружающей газовых гигантов - скажем,
планету Юпитер или Сатурн.
- Господи, Луиза, у него поврежден мозг. - Да. Мать говорит, что он
попал в автокатастрофу.
- Говорит? Ты с ней беседовала?
- Нет. Но...
- Не понимаю.
- Как и я.
Просторный больничный лифт медленно поднимался вверх.
Находящиеся внутри - искалеченные, хромые и несколько здоровых людей,
стыдящихся своего здоровья, - не разговаривали, отводя взгляды,
уставившись либо на указатель этажей, либо разглядывая свою обувь.
Единственным исключением была женщина с грудным ребенком. Она
настороженно смотрела на Ральфа, словно ожидая, что в любой момент тот
может наброситься на нее и вырвать младенца из рук.
"И дело не только в том, что я смотрел на нее, - подумал Ральф. - Мне
так не кажется. Она чувствует, что я думаю о ее ребенке.
Чувствует... Ощущает меня... Слышит меня... Каким-то непостижимым
образом".
Лифт остановился на втором этаже, створки со скрипом разошлись в
стороны. Мать с младенцем на руках повернулась к Ральфу.
Ребенок пошевелился, предоставив на обозрение Ральфу свой нимб. На
тоненьком черепе виднелась глубокая вмятина. По всей длине ее шел
красный рубец. Ральфу это напоминало отравленный ручеек, текущий по дну
канавы. Уродливая, желтосерая смесь ауры, окружающей ребенка, изливалась
из рубца, как пар из разлома земной коры. "Веревочка" младенца была того
же цвета, что и аура, однако, в отличие от других "веревочек", виденных
Ральфом у детей, внешне казалась здоровой, но короткой, уродливой, не
длиннее обрывка.
- Разве мать не учила вас хорошим манерам? - спросила женщина Ральфа,
но задело его не столько замечание, сколько то, как она сделала это.
Повидимому, он ее сильно напугал.
- Мадам, уверяю вас...
- Можете заверить свою ... - отрезала она и вышла из лифта.
Дверцы стали закрываться. Ральф и Луиза обменялись взглядами,
исполненными абсолютного понимания. Луиза погрозила пальцем дверцам, и
серая ячеистая субстанция возникла из кончика ее пальца, направившись к
ним.
Створки наткнулись на препятствие и разошлись в стороны, как и было
запрограммировано в случае возникающих помех.
- Мадам.
Женщина, смутившись, повернулась. Она подозрительно огляделась по
сторонам, как бы пытаясь понять, кто же с ней разговаривает. Аура ее
была темная, маслянисто-желтая, со слабыми вспышками оранжевого по
краям.
Ральф посмотрел ей прямо в глаза.
- Простите, если обидел вас. Все это так ново для меня и моего друга.
Мы словно дети на официальном приеме. Примите мои извинения.
Ральф не понимал, что именно пыталась сказать женщина - как будто он
смотрел на человека, разговаривающего внутри звуконепроницаемой кабины,
- но все равно чувствовал облегчение и глубокое смущение... Подобное
случается у людей, когда им кажется, что их застали за делом, не
предназначенным постороннему взору. Сомневающиеся глаза женщины еще на
мгновение задержались на лице Ральфа, затем она отвернулась и поспешила
в направлении таблички "НЕВРОЛОГИЯ". Серая сетка, брошенная Луизой в
дверцы, истончалась, а когда створки вновь попробовали сомкнуться,
субстанция спокойно прошла сквозь них. Кабина лифта продолжила свое
медленное восхождение.
- Ральф... Ральф, кажется я знаю, что произошло с ребенком.
Луиза потянулась правой рукой к его лицу, слегка коснувшись щек
подушечками указательного и большого пальцев. Сделано это было так
быстро, что никто другой даже не заметил ее жеста. Но если кто-то из
тройки пассажиров и заметил, то, наверное, подумал, что заботливая жена
вытирает засохшую каплю крема для бритья.
Однако Ральф ощутил это движение как заряд высокой частоты - внутри
него словно включились мощные прожекторы, освещающие стадион. В их
нестерпимо ярком сиянии он увидел ужасное видение: руки, окутанные
жесткой коричнево-лиловой аурой, тянутся к колыбели и выхватывают из нее
младенца.
Тот весь дрожит, махая из стороны в сторону головкой на тонкой
шейке... И бросают... И здесь прожектора в голове Ральфа гаснут, и он
облегченно вздыхает.
Ему вспоминаются защитники жизни, демонстрацию которых показывали
вчера в вечернем блоке новостей. Мужчины и женщины, размахивающие
портретами Сьюзен Дэй с надписью: "РАЗЫСКИВАЕТСЯ ЗА УБИЙСТВО". Мужчины и
женщины в одеяниях Мрачных Убийц, мужчины и женщины, несущие лозунг:
"ЖИЗНЬ -ПРЕКРАСНЫЙ ВЫБОР".
- Это сделал отец, правильно? Он швырнул ребенка о стену?
- Да. Малыш все время плакал.
- И ей это известно. Она знает, но никому не сказала.
- Да... Но, Ральф, может, она обдумывает.
- Возможно, она ждет, когда он повторит это снова. Возможно, в
следующий раз ему удастся довести начатое до конца.
Внезапно в голову Ральфу пришла ужасная догадка; она пронеслась в его
мыслях, словно метеорит в летнем полночном небе: возможно, будет легче,
если отец действительно доведет начатое до конца. "Веревочка" младенца с
грозовой аурой была обрубком, но здоровым обрубком. Ребенок может
прожить еще целые годы, не понимая, кто он, где находится и почему
вообще существует, наблюдая, как появляются и исчезают люди, словно
деревья... Луиза стояла, опустив плечи, уставившись в пол и излучая
такую печаль, что у Ральфа защемило сердце. Он потянулся к ней и поднял
ее голову за подбородок, наблюдая, как в месте соприкосновения их аур
появляется нежная голубая роза. Ральф не удивился, заметив слезы у нее в
глазах.
- Луиза, ты по-прежнему считаешь все это таким замечательным? - мягко
спросил он, но не получил ответа: ни вслух, ни мысленно.
5
На третьем этаже вышли только они. Здесь царила тишина, плотная, как
слой пыли под библиотечными полками. Немного дальше по коридору две
медсестры тихо переговаривались. Любой стоящий возле лифта мог подумать,
что разговор касается жизни, смерти и героических усилий;
Ральф и Луиза, однако, взглянули на их соприкасающиеся ауры и поняли,
что темой беседы являлась проблема, куда отправиться повеселиться после
окончания смены.
Ральф одновременно и видел, и не видел этого; так погруженный в
собственные мысли человек подчиняется сигналам светофора, на самом деле
даже не замечая их. Мысли его были заняты ощущением deja vu, нахлынувшим
на него в тот момент, когда они с Луизой вышли из лифта в этот мир, где
даже еле слышное поскрипывание туфель медсестры по линолеуму напоминало
попискивание системы жизнеобеспечения.
"Четные номера палат слева, нечетные - справа, - подумал Ральф. -А
317-я, в которой умерла Кэролайн, находится как раз за постом медсестер.
Я помню. Теперь, снова очутившись здесь, я помню все. Как косым
квадратом на ее кровать из окна падал свет в солнечные дни. Как, сидя на
стуле для посетителей, можно было видеть столик медсестры, в чьи
обязанности входило делать записи в журналах, отвечать на телефонные
звонки и заказывать пиццу".
Без изменений. Все то же самое. Снова стояло начало марта, конец
хмурого, неповоротливо томительного дня, в окно палаты N317 стучит
морось, а он с самого утра сидит на стуле для посетителей, держа на
коленях закрытую книгу Ширера "Взлет и падение Третьего рейха". Сидит и
не желает подняться, даже чтобы пройти в туалет, потому что Страж Смерти
уже совсем близко, потому что между каждым новым стуком проходит целая
жизнь. Его старый друг торопилась на поезд, Ральф хотел находиться на
платформе, чтобы проводить ее. Существовала лишь одна возможность не
пропустить отход поезда.
Звук бьющегося о стекло дождя слышался отчетливо, потому что система
жизнеобеспечения уже была отключена. Ральф сдался в последнюю неделю
февраля; Кэролайн, никогда в жизни не терявшей надежду, потребовалось
время, чтобы получить его послание. И что там было написано? То, что в
изнурительном сражении Кэролайн Робертс с раком победил рак этот
бессменный чемпион-тяжеловес.
Ральф сидел, смотрел и ждал, а дыхание Кэролайн становилось все менее
уловимым - продолжительный вдох, плоская неподвижная грудь, растущая
уверенность, что это именно последний вдох, что Страж Смерти примчался,
поезд прибыл на станцию, чтобы забрать единственного пассажира.
А затем снова бессознательный выдох, когда Кэролайн выпускала из
легких запас недружелюбного воздуха, уже не дыхание в обычном смысле
этого слова, а лишь рефлекторные скачки от одного вдоха к следующему -
вот так же, качаясь, пьяница пробирается по темному коридору дешевого
отеля.
Тук-тук-тук-тук, дождь скребет невидимыми коготками по стеклу, пока
хмурый мартовский день вливается в мрачную мартовскую ночь, а Кэролайн
завершает последний раунд в своем поединке. К тому времени она уже
полностью перешла на автопилот; мозг, некогда существовавший под костью
черепа, исчез. Его заменил мутант - глупый черно-серый уродец, который
не мог ни думать, ни чувствовать, а только жрать, жрать и жрать, пока не
сожрет сам себя.
Тук-тук-тук-тук; Ральф замечает, что трубочка дыхательного аппарата
перекосилась, ждет, пока Кэролайн мучительно выдохнет, и поправляет
трубочку. Ральф помнит, как запачкал тогда палец слизью и вытер руку
салфеткой, взяв ее из коробки на столике. Он снова сел и ждал следующего
вдоха, желая убедиться, что аппарат не перекосится снова. Но никакого
следующего вдоха не было, и Ральф понял, что стук, раздававшийся,
казалось, отовсюду начиная с прошлого лета, прекратился.
Он помнит, как ждал томительные минуты - одну, затем три, затем
шесть, - не в состоянии поверить, что все хорошие годы и отличные
времена (не упоминая о нескольких плохих) закончились вот так - просто и
тихо.
Радиоприемник Кэролайн, настроенный на развлекательную станцию, тихо
играл в углу, и Ральф слушал, как Саймон и Гарфанкел исполняли "Ярмарку
"
Скарборо". Они допели песню до конца, их сменил Уэйн Ньютон. И тоже
допел до конца. Последовал прогноз погоды, но прежде чем диск-жокей
успел рассказать, какой погоды следует ожидать в первый день вдовства
Ральфа - похолодания или перемены направления ветра, Ральф наконец-то
все осознал.
Часы перестали отсчитывать время, поезд прибыл, спичечный коробок
опустел.
Все метафоры отпали, осталась лишь замолчавшая навеки женщина. Ральф
заплакал. Весь в слезах, он, пошатываясь, прошел в угол и выключил
радио.
Ему вспомнились летние дни, когда они посещали курсы по изучению
отпечатков пальцев, и ночи, когда они оставляли отпечатки пальцев на
своих обнаженных телах. От этого воспоминания Ральф заплакал еще
сильнее. Он подошел к окну, прислонился лбом к холодному стеклу и
плакал, плакал. В эту первую ужасную минуту осознания он хотел только
