треп. На самом деле смерть _ужасала_ его, и в результате он всю жизнь
сдерживал свое воображение, которое постоянно рисовало ему различные
варианты с неизбежным финалом. Поздно ночью, не в силах уснуть, он
особенно живо представлял себе подкрадывающуюся к нему смерть. Отказываясь
пойти к врачу, пройти обследование, не позволяя заглянуть внутрь своего
организма, он, разумеется, не возводил преграду перед всеми этими
болезнями, что могли точить или, возможно, уже точили его, но, держась
подальше от докторов и их дьявольских приборов, Джонни _обретал_
_возможность_ _не_ _знать_. Точно так же можно не иметь дел с призраком,
который прячется под кроватью или шныряет по темным углам, если не
выключать в спальне свет. И ни один доктор в мире, похоже, не знал, что
для таких людей, как Джонни Маринвилл, лучше бояться, чем знать наверняка.
Особенно если дверь в твой организм открыта любой болезни.
_Включая_ _СПИД_, подумал Джонни, продолжая оглядывать пустыню. Он
старался соблюдать осторожность. Во-первых, не трахался так часто, как
раньше, сказывался возраст. Во-вторых, последние восемь или десять месяцев
действительно был осторожен, поскольку, как только он отказался от
спиртного, исчезли провалы в памяти. А годом раньше, до того, как Джонни
бросил пить, он пять или шесть раз просыпался рядом с совершенным
незнакомцем. Всякий раз Джонни поднимался и шел в ванную, чтобы взглянуть
на унитаз. Однажды там плавал презерватив, то есть все обошлось. В других
случаях - ничего. Разумеется, он или его дружок (дружок-подружка, так
точнее) могли ночью спустить презерватив в канализацию, но где
уверенность, что так оно и было? Особенно если ты допился до провала в
памяти. А СПИД...
- Это дерьмо проникает внутрь и _ждет_, - констатировал Джонни и
отвернулся от порыва ветра, припорошившего пылью его щеку, шею и
болтающийся конец. Последний уже с минуту прекратил делать что-то
полезное.
Джонни тряхнул его и убрал в трусы.
- Братья, - обратился он к далеким, дрожащим в мареве горам голосом
известного проповедника, - как сказано в Книге ефесян, глава третья, стих
девятый, как бы ты ни прыгал и ни скакал, последние две капли падают в
штаны. Так написано и так...
Он уже поворачивался, застегивая ширинку и произнося вслух слова
главным образом для того, чтобы отогнать очередной приступ плохого
настроения (в последнее время эти приступы, словно стервятники, так и
вились вокруг него), но вдруг застыл, замолчав на полуслове.
За его мотоциклом стояла патрульная машина, на крыше которой в ярком
солнечном свете лениво перемигивались синие огни.
3
Идею, которая могла стать последним шансом Джонни Маринвилла,
подсказала ему его первая жена.
Нет, речь не шла о публикации его очередного опуса, тут проблем не
возникало. Он мог продолжать заниматься, чем занимался, пока ему
удавалось: а) укладывать слова на бумагу; б) посылать их своему агенту.
Достаточно один раз утвердиться в качестве литературного льва, чтобы
обязательно нашелся издатель, который с радостью опубликует твои слова,
даже если они лишь жалкая тень былого или просто полное дерьмо. Джонни
именно в этом видел самую отвратительную черту американского литературного
сообщества: его члены позволяли тебе болтаться в петле на ветру, медленно
задыхаясь, в то время как сами стояли вокруг с коктейлями в руках и
хвалили себя за доброту, проявленную к бедному старикану.
Нет, Терри дала ему не последний шанс опубликоваться, она подсказала
Джонни, каким образом он может создать что-то значительное, оставить после
себя еще один след. Написать книгу, которая будет мгновенно исчезать с
прилавков... а на что потратить причитающиеся ему денежки, он знал.
Более того, Терри понятия не имела, что натолкнула его на столь
блестящую идею, поэтому Джонни мог не упоминать ее на странице, отведенной
выражению благодарности, ежели у него не будет на то желания. Но он
полагал, что скорее всего упомянет. Трезвость имела немало отрицательных
сторон, но она помогала человеку помнить о добрых деяниях других.
На Терри он женился в двадцать пять лет. Ей тогда исполнился
двадцать один год, и она училась на первом курсе Вассара [Престижный
частный гуманитарный колледж.]. Колледж Терри так и незакончила. Их
семейная жизнь продолжалась почти двадцать лет, Терри родила ему троих
детей, все они давно выросли. Один, Бронуин, даже поддерживал с ним
отношения. Остальные двое... ну, если они перестанут задирать нос, Джонни
готов протянуть им руку. Злопамятностью он никогда не отличался.
И Терри, похоже, это знала. После пяти лет общения исключительно
через адвокатов они рискнули вернуться к прямому диалогу, сначала
посредством писем, а потом и телефона. Поначалу они вели себя предельно
осмотрительно, опасаясь мин, которые могли остаться в руинах города их
любви, но с годами стремление к общению окрепло. Терри проявляла
постоянный интерес к делам своего бывшего мужа, что не слишком ему
нравилось. Но при этом в ее голосе постоянно звучала искренняя
доброжелательность, которую Джонни находил успокаивающей. Эдакая холодная
рука, ложащаяся на пылающий лоб.
После того как он бросил пить, их контакты участились, но опять же
через посредника, в роли которого выступали письмо или телефон. И Джонни,
и Терри, казалось, без слов понимали, что личная встреча может разрушить
те хрупкие узы, которые теперь связывали их. Но разговоры на трезвую
голову также таили в себе немалую опасность, грозя иной раз перейти в
пикировку язвительными фразами. Терри хотела, чтобы Джонни вернулся к
"Анонимным алкоголикам" [Международная общественная организация,
о6ъединяющая желающих излечиться от алкоголизма. Основана и 1935 г.], и
заявила ему, что он вновь запьет, если не прислушается к ее совету. А за
спиртным последуют наркотики, как за сумерками приходит ночь.
Джонни ответил, что у него нет желания провести остаток жизни в
церковных подвалах, общаясь с бывшими забулдыгами, которые радостно
уверяют друг друга, будто сила воли - это прекрасно... а потом
разъезжаются на старых развалюхах по своим домам, где их никто не ждет,
кроме кошек.
- К "Анонимным алкоголикам" ходят те, кто раздавлен жизнью и не
знает, чем себя занять, - говорил ей Джонни. - Поверь мне, я там бывал.
Или почитай Джона Чивера. Он написал о них всю правду.
- Джон Чивер нынче много не пишет, - ответила Терри. - Думаю, тебе
тоже известно, почему.
Терри иногда могла уколоть его, сомневаться в этом не приходилось.
А три месяца тому назад она одарила его этой идеей, промелькнувшей в
обычном разговоре, касающемся планов детей на будущее, ее планов и, само
собой, его планов. Первые месяцы этого года Джонни убил на двести страниц
исторического романа о Джее Гулде [Джей Гулл (1836 - 1892) - финансист,
железнодорожный магнат.]. Наконец он понял, что у него получается
(перепевы с Гора Видала), и выбросил все в корзину. Вернее, сварил. Крайне
недовольный собой, Джонни положил дискеты в микроволновую печь и на десять
минут включил ее на максимальный режим. Вонь пошла невообразимая, и в
итоге пришлось выкидывать микроволновку.
Обо всем этом он и рассказал Терри. Закончив свое повествование,
Джонни сел в кресло, прижал телефонную трубку к уху и закрыл глаза, ожидая
ее очередного совета: правильно, не надо тебе иметь дела с "Анонимными
алкоголиками", зато пора поискать хорошего психоаналитика.
Вместо этого Терри сказала, что ему следовало положить дискеты в
кастрюльку из керамики или жаростойкого стекла и воспользоваться
конвекционной печкой. Джонни знал, Терри шутит, к тому же шутит насчет
него, но мысль о том, что она уважает принятое им решение и не видит в нем
признаков отрыва от реальности, подействовала успокаивающе, опять же как
холодная рука на разгоряченный лоб. Терри, конечно, его не одобряла, но он
и не искал одобрения.
- Впрочем, откуда тебе знать, что и для чего нужно на кухне. - Вот
тут он громко расхохотался. - И что ты теперь намерен делать, Джонни? Есть
какие-нибудь мысли н" этот счет?
- Ни одной.
- А может, тебе обратиться к документальной прозе? На какое-то время
забыть о романе?
- Это же глупо, Терри. Ты знаешь, что документальных вещей я не
пишу.
- Ничего такого я не знаю, - резко ответила она, мол, не дури мне
голову. - За первые два года нашей совместной жизни ты написал с дюжину
очерков. И опубликовал их. За хорошие деньги. В "Лайфе", "Хар-персе", даже
парочку в "Нью-йоркере". Тебе-то забыть легко, не ты ходил по магазинам и
оплачивал счета. А тогда твои гонорары пришлись как нельзя кстати.
- А-а. Очерки из так называемого цикла "Сердце Америки". Точно. Я не
забыл их, Терри. Просто выбросил из памяти. Они даже не изданы отдельной
книгой.
- Потому что ты не разрешил их издать, - уколола его Терри. -
Поскольку, по твоему разумению, они не соответствовали тому бессмертному
облику, какой должен остаться в памяти потомков.
Джонни предпочел промолчать. Иной раз он просто ненавидел ее память.
Сама-то она писать не умела, ее опусы на семинарах, где они и
познакомились, не следовало показывать даже преподавателю, если она что и
опубликовала, так это письма к редактору, но вот помнила Терри все, до
мельчайших подробностей. Тут уж с ней мало кто мог сравниться.
- Ты меня слушаешь, Джонни?
- Слушаю.
- Я безошибочно угадываю, когда тебе не нравится то, что я говорю,
так как только в этих случаях ты замолкаешь. Становишься очень уж
задумчивым.
- Я тебя слушаю. - И он вновь замолчал, надеясь, что Терри переменит
тему. Но она, естественно, не переменила.
- Ты написал три или четыре очерка, потому что кто-то попросил тебя
об этом. Не помню, кто...
_Чудо_, подумал Джонни. _Терри_ _чего_-_то_ _не_ _помнит_.
- ...И я думала, ты на этом и остановишься, но начали поступать
просьбы от других издателей. Меня это не удивило. Ты писал отличные
очерки.
Все это время Джонни молчал, стараясь вспомнить, действительно ли
они были так хороши. На все сто процентов доверять Терри в вопросах
творчества он не мог, но ее мнение не следовало и отметать. Как беллетрист
она не поднималась выше уровня "Проснувшись на рассвете, я увидел птичку,
и мое сердце радостно забилось", но вот критиком Терри была серьезным,
способным воспринять не только букву, но и дух написанного. Именно это
противоречие, ее желание писать прозу и ее способность к точному
критическому анализу, стало одной из причин, привлекших к ней его внимание
(основная, однако, заключалась в другом: в те годы Терри, пожалуй, вполне
могла бы претендовать на титул "Мисс Бюст Америки").
А вот из всего цикла очерков по прошествии стольких лет он мог
вспомнить только один - "Смерть во второй смене". Об отце и сыне,
работавших на сталеплавильном заводе в Питсбурге. У отца случился
сердечный приступ, и он умер на руках у сына на третий день четырехдневной
командировки Джонни Маринвилла на этот завод. Сначала-то он хотел писать о
сталелитейном производстве, но разом отказался от своего первоначального
замысла и написал сентиментальный очерк, ни единым словом не погрешив
против истины. Труд его не остался незамеченным. Редактор, который готовил
материал для публикации в "Лайф", шесть недель спустя прислал Джонни
письмо, в котором сообщил, что по числу откликов очерк "Смерть во второй
