нашествие божьих коровок, они усеяли всю крышу и набились в цистерну с
водой, в другой раз он вышел прогуляться вдоль по хребту и наступил прямо на
спящего медведя.
- Ого, а я-то думал, тут дикие места...
- Ты что, это ерунда... А однажды надвигалась гроза, все ближе, ближе,
и в последний раз он вызвал меня и сказал, что выходит из эфира, гроза
слишком близко, чтобы оставлять включенное радио, и голос пропал, только,
смотрю, черные тучи надвинулись на его вершину и молнии пляшут то тут, то
там. Но лето пришло, и на пике Заброшенности стало сухо, зацвели цветочки,
блейковские барашки, он бродил по скалам, а я на своем Кратерном, в трусах и
бутсах, любопытства ради искал гнезда куропаток, лазил везде, пчелы меня
кусали... Пик Заброшенности, Рэй - высокая гора, под шесть тысяч футов,
Канаду видно, Челанскую возвышенность, Пикетский хребет, такие горы, как
Часовой, Ужас, Гнев, Отчаяние (твой хребет называется хребет Голода), а на
юг - Бостон-пик, Бакнер-пик, тысячи миль сплошных гор, олени, медведи,
кролики, орлы, бурундуки, форель... То, что тебе надо, Рэй.
- Надеюсь. Надеюсь, пчелы меня не съедят.
Потом он засел за книги, я тоже сидел читал, каждый со своей неяркой
масляной лампой, тихий домашний вечер, а вокруг шумели деревья, и внизу в
долине трубил мул, да так жалобно, прямо сердце разрывалось. "Когда он вот
так рыдает, - сказал Джефи, - хочется молиться за всех живых существ".
Какое-то время он медитировал, неподвижно сидя на циновке в полном "лотосе",
затем сказал: "Ну что ж, пора спать". Но теперь я хотел рассказать ему обо
всем, что открылось мне за эту зиму. "Да ну, все слова, слова," - вздохнул
он печально, удивив меня. - Не хочу я слушать все эти словесные описания
слов-слов-слов, которыми ты занимался зимой, я, брат, хочу просветления
через действие". Надо сказать, что с прошлого года он изменился. Сбрил
бородку, придававшую ему такой забавный веселенький вид, лицо стало
костистым, каменно-жестким. Кроме того, очень коротко постригся, что придало
ему германски-суровый, печальный вид. Какое-то разочарование омрачило его
лицо и, очевидно, душу, не хотелось ему моих восторженных излияний, что мол,
все в порядке ныне и присно и во веки веков. Внезапно он сказал:
- Скоро, наверно, женюсь, устал я так болтаться.
- А я-то думал, тебе открылся дзенский идеал нищеты и свободы.
- Ой, не знаю, устал я, надоело. Вот съезжу в Японию, и хватит. Может,
даже разбогатею, буду работать, зарабатывать, дом куплю большой. - И через
минуту: - Хотя разве можно отдаваться в рабство всему этому? Не знаю я,
Смит, просто у меня депрессия, и чем ты больше говоришь, тем хуже. Кстати,
знаешь, сестра моя в городе.
- Кто?
- Сестра моя, Рода. Мы с ней выросли вместе в орегонских лесах. Хочет
выйти за какого-то богатого хрена из Чикаго, полного идиота. А отец со своей
сестрой поссорился, с тетей Носс. Тоже, между прочим, сука порядочная.
- Не надо тебе было бриться, с бородкой ты был похож на счастливого
маленького мудреца.
- Никакой я больше не мудрец, я устал. - Он был вымотан целым днем
тяжелой работы. Вообще встреча несколько опечалила и разочаровала нас обоих.
Днем я нашел во дворе под кустом диких роз подходящее место для спальника и
на фут устлал его свежей травой. Теперь я пришел сюда с фонарем и бутылкой
воды из-под крана; чудесный отдых под вздыхающими деревьями предстоял мне,
но вначале надо помедитировать. В отличие от Джефи, медитировать в помещении
я разучился, после этой лесной зимы мне надо было слышать шорохи зверей и
птиц, чувствовать дыханье холодной земли подо мной, чтобы ощутить кровное
родство со всем живым - пустым, бодрствующим и уже спасенным. Я помолился за
Джефи: кажется, он менялся к худшему. На рассвете заморосило; ругаясь, я
вытащил пончо из-под спальника, укрылся им и снова заснул. В семь часов
вышло солнце, бабочки запорхали в розах над моей головой, колибри чуть не
спикировал прямо на меня, свистнул и весело упорхнул. Но я ошибся: Джефи не
изменился. Настало одно из лучших утр в нашей жизни. Стоя на пороге, лупил
он по большой сковородке и распевал: "Буддам саранам гоччами... Дхаммам
саранам гоччами... Сангхам саранам гоччами", и выкликал: "Подъем, дружище,
блины готовы! Скорей за стол! Бум-бум-бум!" - и оранжевое солнце било сквозь
ветви сосен, и все опять было хорошо, наверное, ночью Джефи подумал и решил,
что я прав, и надо прорубаться к старой доброй Дхарме.
25
Джефи напек отличных гречневых блинов, к блинам у нас был сироп и
немного масла. Я спросил, что означает его песнь "гоччами".
- Это распевают перед едой в японских буддистских монастырях. Значит:
"Буддам саранам гоччами" - нахожу прибежище в Будде; "сангхам" - нахожу
прибежище в церкви, и "дхаммам" - в Дхарме, в истине. Завтра приготовим на
завтрак "сламгальон" - "кутерьму всмятку", это знаешь чего? Яичница с
картошкой, вот и все.
- Пища лесорубов?
- Забудь это слово - "лесорубы", это по-вашему, по-восточному, а
по-нашему - логгеры. Давай доедай блины, пошли вниз, покажу тебе, как
обращаться с двусторонним топором. - Он вынул топор, наточил его и показал
мне, как это делается. - И никогда не коли прямо на земле, попадешь на
камень и затупишь, всегда надо подкладывать бревно.
Возвращаясь из уборной и желая удивить Джефи дзенской штучкой, я
забросил в окно рулон туалетной бумаги - и с самурайским воинственным кличем
выскочил он на подоконник в трусах и бутсах, с кинжалом в руке, да как
прыгнет на пятнадцать футов вниз, в заваленный бревнами двор! С ума сойти. В
прекрасном настроении спустились мы с холма. Все распиленные бревна были
более или менее треснуты; вставляешь в трещину тяжелый железный клин, потом
заносишь над головой пятифунтовую кувалду, чуть отступив, чтоб не попасть
себе по ногам, хрясь со всей силы по клину - и бревно пополам. Потом ставишь
по половинке на опорное бревно, и тут уже в ход идет двусторонний топор,
длинный, красивый, острый, как бритва, крак! - и четвертинки. Потом
четвертинки раскалываешь на осьмушки. Джефи показал мне, как орудовать
кувалдой и топором, не вкладывая лишней силы, но когда он сам озверел, то
стал лупить напропалую, испуская свой знаменитый рык и ругательства. Скоро я
наловчился и фигачил вовсю, как будто всю жизнь только этим и занимался.
Кристина вышла посмотреть, как у нас дела, и крикнула:
- У меня для вас вкусный обед.
- О'кей. - Джефи и Кристина были как брат и сестра.
Мы накололи кучу дров. Совершенно особое ощущение - махать тяжелой
кувалдой, всем своим весом обрушиваясь на клин, и чувствовать, как бревно
подается, если не с первого, то уж со второго раза точно. Запах опилок,
сосны, морской ветерок поверх голов безмятежных гор, жаворонки заливаются,
бабочки в траве, красота. Потом мы зашли в дом, поели сосисок с рисом и
супа, запивая красным вином, закусили свежими кристиниными бисквитами и
сели, скрестив разутые ноги, проглядывая книги обширной шоновской
библиотеки.
- Знаешь, как один ученик спросил мастера: "Что такое Будда?"
- Нет, и что?
- "Будда - это кусок высохшего дерьма", ответил мастер. И внезапное
просветление снизошло на ученика.
- Просто, как посрать, - сказал я.
- А знаешь, что такое внезапное просветление? Один ученик пришел к
мастеру и ответил на его коан, а мастер как даст ему палкой, так что тот
отлетел с веранды футов на десять и шлепнулся в грязную лужу. Ученик встал и
рассмеялся. Позже он сам стал мастером. Он получил просветление не от слов,
а от здорового удара палкой.
"Изваляться в грязище, чтоб постичь кристальную истину сострадания," -
подумал я, но ничего не сказал: как-то не хотелось больше произносить
"слова" перед Джефи.
- Эй! - крикнул он, кинув мне в голову цветком. - Знаешь, как Касьяпа
стал первым патриархом? Будда собрался излагать сутру, тысяча двести
пятьдесят бхикку ждали, скрестив ноги и расправив свои одеяния, а Будда
просто-напросто поднял цветок. Все были смущены. Будда не произнес ни слова.
Один лишь Касьяпа улыбнулся. Так Будда избрал Касьяпу. Это известно как
"цветочная церемония".
Я сходил на кухню за бананом и, вернувшись, спросил: "Знаешь, что такое
нирвана?"
- Что?
Я съел банан и выкинул кожуру. "Это банановая церемония".
- Ха! - воскликнул Джефи. - Я не рассказывал тебе про Старика Койота,
как они с Серебряным Лисом положили начало миру - стали топтаться на пустом
месте, пока у них под ногами не выросло немножко земли? Кстати, глянь-ка,
это знаменитые "Быки". - Это была серия китайских картинок, типа комиксов:
вначале юноша отправляется в горы, с посошком и котомкой, как американский
нэт-уилсовский бродяга образца 1905 года; на следующих изображениях он
встречает быка, пытается приручить его, оседлать, наконец приручает и ездит
на нем верхом, но потом бросает быка и просто сидит, медитируя под луной,
потом спускается с горы просветления, и вдруг на следующей картинке не
нарисовано абсолютно ничего, а дальше - цветущие ветви, и на последней
картинке юноша, уже не юноша, а толстый старый смеющийся волшебник с большим
мешком за спиной, просветленный, входит в город, чтобы напиться там с
мясниками, а новый юноша отправляется в горы с посохом и котомкой.
- Все повторяется, все через это проходят, ученики и учителя, вначале
надо найти и приручить быка собственного сознания, потом отказаться от него,
наконец постигнуть ничто, как показано на этой пустой картинке, и, постигнув
ничто, постичь все - весеннее цветение деревьев, а затем спуститься в город,
чтобы напиться с мясниками, подобно Ли Бо. - Мудрые были картинки, они
напомнили мне мой собственный опыт: сперва я приручал собственное сознание в
лесу, потом осознал, что все пребывает в пустоте и бодрствовании, и не нужно
ничего делать, а теперь напиваюсь с мясником-Джефи. Мы послушали пластинки,
перекурили и пошли опять рубить дрова.
Наступил вечер, похолодало, мы поднялись к себе в домик, вымылись и
переоделись к большой субботней вечеринке. За день Джефи раз десять бегал
вверх-вниз: то звонить по телефону, то взять у Кристины хлеба, то за чистыми
простынями на ночь (ожидая девушку, он всегда стелил на свой тощий матрасик
чистое белье, это был такой ритуал). Я же просто сидел на травке, ничего не
делал, сочинял хокку да смотрел, как кружит над холмом старина стервятник.
"Где-нибудь в округе, наверное, падаль," - думал я.
- Сколько можно задницу просиживать! - в очередной раз проносясь мимо,
воскликнул Джефи.
- Я занимаюсь не-деланием.
- Ну и что? К черту неделание, мой буддизм - деятельный, - и он
поскакал с холма, а через минуту, насвистывая, уже пилил бревно далеко
внизу. Он не мог затормозить ни на минуту. Медитировал он регулярно, по
часам: первым делом, просыпаясь с утра, потом дневная медитация, всего
минуты три, и последний раз перед сном, вот и все. Я же знай слонялся да
грезил. Мы были два странных, совершенно разных монаха на одной тропе.
Правда, я взял лопатку и сровнял землю под розовым кустом - раньше спать
было не совсем удобно из-за склона, теперь же я сделал ровно и той ночью,
после большой пьянки, спал отлично.
Пьянка удалась на славу. Джефи пригласил девушку по имени Полли Уитмор,
темноглазую брюнетку с испанской прической - настоящая сногсшибательная
красотка, вдобавок альпинистка. Она недавно развелась с мужем и жила в
Милбрэй. Приехал кристинин брат Уайти Джонс со своей невестой Пэтси. И Шон,
конечно, вернулся с работы и наводил в доме порядок перед приемом гостей.
