интонациями нового поколения). - И поэтому поимев сущность ее любви те-
перь я воздвигаю большие словесные конструкции и тем самым предаю ее на
самом деле - пересказывая слухи каждого подметного листка бельевая ве-
ревка мира - и ее, наше, за все два месяца нашей любви (думал я) только
раз постиранное поскольку она будучи одинокой подземной проводила луна-
тичные дни и ходила бывало в прачечную с ними но внезапно уже промозглый
поздний день и слишком поздно и простыни серы, милы мне - поскольку мяг-
ки. - Но не могу я в этом признании предать самые потаенные, бедра, то
что в бедрах есть - а тогда зачем писать? - бедра хранят сущность - од-
нако хоть там мне и следует остаться и оттуда я пришел и рано или поздно
вернусь, все же я должен срываться и возводить возводить - ради ничто -
ради бодлеровских стихов...
Ни разу не употребила она слово любовь, даже в то первое мгновенье
после нашего дикого танца когда я пронес ее по-прежнему на себе не касая
ногами пола к постели и медленно опустил, страдая отыскать ее, что она
полюбила, и будучи несексуальной всю свою жизнь (кроме первого 15-летне-
го совокупления которое по какой-то причине поглотило ее и никогда боль-
ше с тех пор) (О боль когда выбалтываешь эти секреты которые так необхо-
димо выболтать, или к чему писать или жить) теперь "casus in eventu est"
но рада что я тут теряю рассудок несколько эгоманиакально как и следова-
ло ожидать после нескольких пив. - Лежа потом в темноте, мягко, щупаль-
цево, ожидая, до сна - и вот утром я просыпаюсь от крика пивных кошмаров
и вижу рядом негритянскую женщину с приотворенными губами спящую, и пу-
шинки от белой подушки набились ей в черные волосы, испытываю почти что
отвращение, осознаю что я за животное чувствуя хоть что-то близкое к не-
му, виноградному сладкому тельцу обнаженному на беспокойных простынях
возбужденного прошлоночья, шум из Небесного Переулка просачивается
сквозь серое окно, серый судный день в августе поэтому мне хочется уйти
немедленно чтобы "вернуться к своей работе" к химере не химеры а упоря-
доченно надвигающегося ощущения работы и долга которое я разработал и
развил дома (в Южном Городе) скромного дальше некуда, свои утешения там
тоже есть, уединения которого я желал а теперь не переношу. - Я встал и
начал одеваться, извиняться, она лежала маленькой мумией под простыней и
бросала серьезные карие взгляды на меня, как взгляды индейской насторо-
женности в лесу, словно карими ресницами внезапно поднимающимися черными
ресницами чтобы явить неожиданные фантастические белки взора с карим
поблескивающим центром радужки, серьез-ость ее лица подчеркнута слегка
монголоидным как бы боксерским носом и скулами немного припухшими от
сна, словно лицо прекрасной порфирной маски найденной давным-давно и ац-
текской. - "Но зачем тебе нужно срываться так быстро, как будто почти в
истерике или тревоге?" - "Ну вот нужно у меня работа и мне надо прийти в
себя - с бодуна..." и она едва проснулась, поэтому я на цыпочках выс-
кальзываю с несколькими словами фактически когда она почти снова прова-
ливается в сон и я не вижу ее опять несколько дней...
Ебарь-подросток совершив этот подвиг едва ли оплакивает дома утрату
любви завоеванной девицы, чернобровой милашки - здесь нет признания. -
Только в то утро когда я ночевал у Адама увидел я ее снова, я собирался
вставать, кое-что печатать и пить кофе в кухне весь день поскольку в то
время работа, работа была у меня господствовавшей мыслью, не любовь - не
боль, вынуждающая меня писать это даже если я не хочу, боль которая не
облегчится писанием этого но усилится, но которая будет искуплена, и ес-
ли б только она была болью с чувством собственного достоинства и если б
ее можно было куда-то определить а не в эту черную канаву стыда и утраты
и шумного безрассудства в ночи и несчастной испарины у меня на челе -
Адам встает идти на работу, я тоже, умываемся, мыча переговариваемся,
когда телефон зазвонил и там была Марду, которая собиралась к своему
доктору, но ей нужна монетка на автобус, а поскольку живет сразу за уг-
лом: "Ладно забегай но побыстрее я иду на работу или оставлю монетку у
Лео." - "О и он там?" - "Да." - У меня в уме мужские мысли сделать это
снова и на самом деле с нетерпением жду чтобы увидеть ее неожиданно, как
будто чувствовал что она недовольна нашей первой ночью (никаких причин
так чувствовать нет, перед всей этой кутерьмой она легла мне на грудь
доедая яичный фуянг и врубалась в меня поблескивавшими ликовавшими гла-
зами) (которые сегодня ночью мой враг пожирает?) мысль об этом заставля-
ет меня уронить сальное пылающее чело в усталую руку - О любовь, бежала
от меня - или телепатии действительно сочувственно пересекаются в ночи?
Такая пагуба выпадает ему - что холодный любитель похоти заслужит тепло-
го кровоточения духа - и вот она вошла, 8 утра, Адам ушел на работу и мы
были одни и сразу же она свернулась у меня на коленях, по моему пригла-
шению, в большом набивном кресле и мы стали разговаривать, она начала
рассказывать о себе и я зажег (серым днем) тусклую красную лампочку и
вот так началась наша истинная любовь...
Ей нужно было рассказать мне все - несомненно на днях она уже расска-
зала всю свою историю Адаму и тот слушал пощипывая себя за бороду с меч-
тою в отдаленном взоре чтобы выглядеть внимательным и любовником в уны-
лой вечности, кивая - теперь же со мной она начинала все заново но как
будто (как я думал) брату Адама гораздо сильнее любящему и больше, более
благоговейно выслушивающему и принимающему ближе к сердцу. - Вот они мы
во всем сером Сан-Франциско серого Запада, можно было почти почуять
дождь в воздухе и далеко за всею ширью земли, за горами дальше Окленда и
гораздо дальше Доннера и Траки лежала великая пустыня Невады, пустоши
уводящие к Юте, к Колорадо, на холодные холодные стоит грянуть осени
равнины где я продолжал воображать себе этот ее полукровка-чероки бродя-
чий папаша валяется брюхом вниз на платформе а ветер треплет его тряпье
и черную шляпу, его бурая грустная физиономия видела всю эту землю и все
это опустошение. - В иные мгновенья я представлял себе его вместо этого
работающим сборщиком где-нибудь под Индио и жаркой ночью он сидит на
стуле на тротуаре среди мужиков в одних рубашках перекидывающихся шутка-
ми, и он сплевывает а те говорят: "Эй Ястреб Тау ну-ка расскажи нам еще
ту историю как ты угнал такси и доехал на нем аж до Манитобы в Канаде -
ты когда-нибудь слыхал как он ее рассказывает, Сай?" - У меня было виде-
ние ее отца, он стоял во весь рост, гордо, красивый, в унылом тусклом
красном свете Америки на углу, никто не знает его имени, никому нет де-
ла...
Ее маленькие истории о собственных безумствах и приключеньицах, о пе-
ресечении всех границ города, и курении слишком много марихуаны, в чем
для нее было столько ужаса (в свете моих собственных погружений каса-
тельно ее отца зачинателя ее плоти и ужаснувшегося предшественника ее
ужасов и знатока гораздо больших безумств и безумия чем она в своих воз-
бужденных психоаналитиком треволненьях могла бы хоть когда-нибудь даже
только вызвать в воображении), образовывали лишь фон для мыслей о неграх
и индейцах и Америке в общем но вместе со всеми обертонами "нового поко-
ления" и другими историческими замороками в которые ее теперь закрутило
точно так же как и всех нас в Забойно-Европейской Печали всех нас, та
невинная серьезность с которой она рассказывала свою историю а я слушал
так часто и сам рассказывал - распахнув глаза обнимаясь на седьмом небе
вместе - хипстеры Америки посреди 1950-х сидящие в полутемной комнатке -
лязг улиц за голым мягким подоконником окна. - Забота о ее отце, пос-
кольку я сам бывал там и садился на землю и видел рельсы сталь Америки
покрывающую землю наполненную костями старых индейцев и Коренных Амери-
канцев. - Холодной серой осенью в Колорадо и Вайоминге я работал в полях
и смотрел как индейцы-сезонники вдруг выныривают из кустов у полотна и
движутся медленно, тягуче отхаркиваясь, забывая смахнуть слюну с подбо-
родка, морщинистые, в великую тень света таща на себе котомки и всякую
ерунду тихо переговариваясь друг с другом и так далеки от всяческих за-
бот батраков в поле, даже негров с шайеннских и денверских улиц, джапов,
армян и мексиканцев общего меньшинства всего Запада что смотреть на ин-
дейцев по-трое или по-четверо пересекающих поле и железнодорожные пути
это как что-то невероятное для чувств будто во сне - ты думаешь: "Они
должно быть индейцы - ни единая душа на них не смотрит - они вон туда
идут - никто не замечает - не важно в какую сторону они идут - в резер-
вацию? Что у них в этих коричневых бумажных пакетах?" и только с большой
долей усилия ты понимаешь "Но ведь именно они населяли эту землю и под
этими громаднейшими небесами именно они беспокоились и плакали на похо-
ронах и защищали жен целыми нациями собиравшимися вокруг вигвамов - те-
перь же рельсы бегущие по костям их предков ведут их вперед указывая в
бесконечность, призраки человечества легко ступающие по поверхности зем-
ли так глубоко гноящейся наваром их страдания что нужно копнуть лишь на
фут вглубь чтобы наткнуться на ручку ребенка. - Пассажирский экспресс со
скрежещущими дизельными яйцами мимо гррум, грумм, индейцы лишь подымают
взгляд - Я вижу как они исчезают пятнышками перед глазами..." и сидя в
краснолампочной комнатке в Сан-Франциско теперь с милой Марду я думаю:
"И это твоего отца я видел на серой пустоши, проглоченного ночью - из
его соков возникли твои губы, твои глаза полные страданья и печали, и
нам не знать его имени или имени его судьбы?" - Ее смуглая ручка сверну-
лась в моей, ее ногти бледнее кожи, и на ногах и скинув туфли она втис-
кивает одну ножку мне между бедер для тепла и мы говорим, мы начинаем
наш романтический роман на более глубинном уровне любви и историй уваже-
ния и стыда. - Ибо величайший ключ к мужеству есть стыд и смазанные лица
в пролетающем поезде ничего не видят снаружи на равнине кроме фигур бро-
дячих сезонников укатывающихся прочь из поля зрения...
"Я помню как-то в воскресенье, пришли Майк с Ритой, у нас было немно-
го очень крепкого чая - они сказали он дает прямо вулканический пепел
сильнее у них ничего не было." - "Из Л. А.?" - "Из Мехико - какие-то
парни поехали туда в фургоне и они скинулись вместе, или из Тихуаны или
откуда-то еще, не знаю - Рита тогда сильно ехала - когда мы практически
уже раскумарились она поднялась очень так драматично и встала посреди
комнаты чувак говоря что чувствует как нервы прожигают ей кости насквозь
- Видеть как она едет прямо у меня на глазах - Я задергалась и какая-то
идея посетила меня по части Майка, он все смотрел на меня так будто хо-
тел убить - у него все равно такой смешной взгляд - Я выбралась из дому
и пошла и пошла и не знала куда идти, у меня ум все поворачивался и по-
ворачивался в нескольких направлениях куда я думала пойти: а тело про-
должало идти прямо вдоль Колумбуса хоть я и чувствовала ощущение каждого
из тех направлений куда я ментально и эмоционально сворачивала, изумлен-
ная всеми этими возможными направлениями которые можешь выбрать по раз-
личным мотивам что приходят в голову, как будто от этого станешь другой
личностью - Я часто думала об этом с самого детства, о том что предполо-
жим вместо того чтоб идти вверх по Колумбусу как я обычно делала я свер-
ну на Филберт случится ли тогда что-то что в это время достаточно незна-
чительно но будет как бы достаточно для того чтобы повлиять на всю мою
жизнь в конце? - Что ждет меня в том направлении куда я не иду? - и все
такое, поэтому если б это не было такой постоянной заморочкой сопровож-
давшей меня в моем одиночестве которую я разыгрывала настолько многими
