заставляющее меня сейчас почти что так рассвирепеть что хочется орать: У
МЕНЯ ЕСТЬ МОЯ СОБСТВЕННАЯ МАЛЕНЬКАЯ УРЕЗАННАЯ СУЩНОСТЬ И ЭТА СУЩНОСТЬ
ОСОЗНАНИЕ РАЗУМА - ) теперь уже нет больше сомнений. Даже, тысячу раз, я
даже не помня об этом позже спрашивал ее действительно ли она украла
порнографическую открытку у Бернарда и в последний раз она наконец взор-
валась "Но я же твердила и твердила тебе, раз восемь уже, не брала я ту
открытку и я говорила тебе еще тыщу раз у меня нет даже не было даже
карманов ни единого в том костюме который был на мне в ту ночь - вообще
никаких карманов," и все равно никак не оставляло впечатления (в лихора-
дочном безрассудном мозгу меня) то что это Бернард вот кто теперь дейс-
твительно спятил, это Бернард постарел и у него развился некий персо-
нальный прискорбный пунктик, обвинять других в воровстве, на полном
серьезе - "Лео разве ты не видишь а все продолжаешь спрашивать" - и это
последнее глубочайшее окончательное сомнение которого я хотел по части
Марду что она на самом деле воровка в некотором роде и следовательно на-
меревается украсть мое сердце, мое сердце белого человека, негритянка
крадущаяся по миру украдкой крадя святых белых людей для священных риту-
алов попозже когда их зажарят и они надоедят (вспоминая рассказ Теннесси
Уильямса про негритянку-служительницу в турецких банях и маленького бе-
лого педика) поскольку, не только Росс Валленстайн назвал меня в лицо
педом - "Чувак ты что, голубой? тебя послушать так ты вылитый педак,"
сказав это после того как я ему сказал с тем что я надеялся было куль-
турными интонациями: "Ты на колесах сегодня вечером? тебе следует попро-
бовать три как-нибудь, они наглухо тебя вставят, и пивом догонись, но
четыре не принимай, только три," это оскорбило его до глубины души, пос-
кольку он хипстер-ветеран Пляжа и для любого особенно для наглого нович-
ка крадущего Марду из его компании и в то же время похожего на громилу с
репутацией великого писателя, чего он не видел, по единственной напеча-
танной книге - вся эта катавасия, Марду становится негритянкой-банщицей
с крутыми бабками, а я маленький педик разбившийся вдребезги в своем лю-
бовном романе и которого теперь несут к бухте в джутовом мешке, чтобы
разбросать там осколок за осколком и одну переломанную косточку за дру-
гой рыбам если там еще есть рыба в этой печальной воде) - поэтому она
похитит мою душу и съест ее - вот значит повторяла мне тысячу раз: "Не
крала я эту открытку и уверена что Эйлуорд какеготам тоже нет и ты нет
это просто Бернард, у него там просто какой-то фетиш" - Но это так и не
запечатлелось и оставалось до последнего, вот только что ночью, раза -
это глубочайшее сомнение о ней возникающее к тому же и из времени, (о
котором она мне рассказала) она жила на хате у Джека Стина в сумасшедшей
мансарде на Коннектикут-Стрит рядом с залами морских собраний, впотьмах,
сидела перед его чемоданом целый час раздумывая заглянуть ли ей внутрь
чтобы посмотреть что у него там, затем Джек вернулся домой и стал в нем
рыться и подумал или увидел что там чего-то не хватает и сказал, злове-
щий, угрюмый: "Ты лазила ко мне в сумку?" и она чуть не подпрыгнула и не
закричала ДА потому что она ЛАЗИЛА - "Чувак я туда лазила, в Мыслях, ла-
зила в этой сумке весь день как вдруг он смотрит на меня, таким взглядом
- я чуть не поехала" - Эта история тоже не запечатлеваясь в моем закос-
нелом охваченном паранойей мозгу, поэтому два месяца я ходил везде и ду-
мал о том что она мне сказала: "Да, я действительно лазила в его сумку
но ничего конечно не взяла," но так я увидел что она соврала Джеку Стину
в реальности - но в реальности теперь, по фактам, она лишь думала это
сделать, и так далее - моим сомнениям всем им торопливо способно помогла
неудержимая паранойя, которая и есть на самом деле мое признание - сом-
нения, стало быть, все исчезли.
Ибо теперь я хочу Марду - она только что сказала мне что полгода на-
зад в ее душе глубоко пустила корни болезнь, и уже навсегда - разве не
сделало это ее еще прекраснее? - Но я хочу Марду - потому что вижу как
она стоит, в своих черных вельветовых брючках, руки-в-карманах, худень-
кая, сутулая, сигочка болтается в губах, сам дымок заворачивается вверх,
ее маленькие черные волосы на затылке короткой стрижки зачесаны тонко и
гладко, ее помада, бледнокоричневая кожа, темные глаза, то как тени иг-
рают на ее высоких скулах, носу, маленькая мягкая форма ее подбородка к
шее, маленькое адамово яблоко, такая хиповая, такая сдержанно-четкая,
такая прекрасная, такая современная, такая новая, такая недостижимая для
грустного мешкоштанного меня в моей хижине в лесной глухомани - я хочу
ее из-за того как она передразнивала Джека Стина в тот раз на улице и
это изумило меня так сильно но Адам Мурэд оставался серьезен наблюдая
как она его передразнивает как будто может был слишком поглощен самой
этой штукой, или просто скептичен, но она откололась от двух человек с
которыми шла и обогнала их явив походку (посреди толп) мягкое покачива-
ние рук, широкие четкие шаги, остановку на углу немного там поболтаться
подняв лицо к птицам с типа как я уже говорил видом венского философа -
но видеть как она это делает, притом в совершенстве, (как я видел как он
в самом деле шел через парк), сам факт ее - я люблю ее но эта песня...
сломана - но теперь по-французски... по-французски я могу воспевать ее
дальше и дальше....
Наши маленькие удовольствия дома ночью, она ест апельсин, она слишком
шумно высасывает его -
Когда я смеюсь она смотрит на меня маленькими круглыми черными глаза-
ми которые прячутся под веками потому что она смеется тяжко (искажая все
свое лицо, обнажая зубки, освещая все везде) (первый раз когда я ее уви-
дел, у Ларри О'Хары, в уголке, я помню, я приблизил свое лицо к ее чтобы
поговорить о книгах, она обернулась ко мне близко-близко, то был океан
всего тающего и тонущего, я мог бы плыть в нем, я боялся всего этого бо-
гатства и смотрел в другую сторону) -
Со своим розовым платком который она всегда повязывает на голову ради
удовольствий постели, как цыганка, розовым, а потом пурпурным, и малень-
кие волоски опадают черным с фосфоресцентного пурпура на ее челе корич-
невом как дерево -
Ее небольшие глаза шевелятся как кошки -
Мы ставим Джерри Маллигэна громко когда он приезжает посреди ночи,
она слушает и грызет ногти, ее голова медленно покачивается из стороны в
сторону как у монахини глубоко в молитве -
Когда она курит то подносит сигарету ко рту и сощуривается -
Она читает до серой зари, подперев голову одной рукой, Дон Кихота,
Пруста, что угодно -
Мы ложимся, смотрим серьезно друг на друга ничего не говоря, голова к
голове на подушке -
Временами когда она говорит а моя голова ниже ее лица на подушке и я
вижу линию ее подбородка ямочку женщину в ее шее, я вижу ее глубоко, бо-
гато, шею, глубокий подбородок, я знаю что она одна из самых оженствлен-
ных женщин которых я видел, брюнетка вечности непостижимо прекрасной и
навечно печальной, глубокой, спокойной -
Когда я настигаю ее в доме, маленькую, сжимаю ее, она пронзительно
вскрикивает, щекочет меня яростно, я смеюсь, она смеется, ее глаза си-
яют, она колотит меня кулачком, ей хочется избить меня хлыстом, она го-
ворит что я ей нравлюсь -
Я прячусь с нею вместе в тайном домике ночи -
Заря застает нас мистическими под нашими покровами, сердцем к сердцу
-
"Сестра моя!" подумал я вдруг когда впервые увидел ее -
Свет гаснет.
Грезы дневные вот она и я раскланиваемся на больших приемах феллахов
с коктейлями как-то с блистающими Парижами на горизонте и переднем плане
- она пересекает длинные доски моего пола с улыбкой.
Вечно испытывая ее, что идет рука об руку с "сомнениями" - да уж сом-
ненья - и мне бы хотелось обвинить себя в сволочизме - такие испытания -
кратко я могу назвать два, та ночь когда Ариаль Лавалина знаменитый мо-
лодой писатель вдруг стоял в Маске а я сидел с Кармоди теперь тоже зна-
менитыми писателем в каком-то смысле только что приехавшим из Северной
Африки, Марду за углом у Данте рассекая взад и вперед по нашему всеобще-
му обыкновению, из бара в бар, и иногда она туда врывалась без спутников
повидать Жюльенов и прочих - я заметил Лавалину и позвал его по имени и
тот подошел. - Когда Марду зашла забрать меня и идти домой я не хотел
уходить, я уперся в то что это самое важное литературное событие, встре-
ча этих двоих (Кармоди замыслив со мною вместе за год до этого в темном
Мехико когда мы жили нищо и битово а он торчал: "Напиши письмо Ральфу
Лоури разузнай как мне повстречаться с этим вот симпатичным Ариалем Ла-
валиной, чувак, посмотри только на эту фотку сзади на Признании Рима,
ништяк какой а?" мои симпатии к нему в этом деле будучи личными и
опять-таки как и Бернард тоже гомик он был связан с легендой о моих
собственных крутых мозгах которые были моей РАБОТОЙ, этой всепоглощающей
работой, поэтому написал письмо и все такое) но теперь вдруг (после ко-
нечно никакого ответа из Искии и иначе всяких сплетен и определенно в
такой же степени хорошо для меня по крайней мере) он стоял там и я узнал
его с того вечера когда мы с ним встретились на балете в Мете когда я
был в Нью-Йорке в смоке в котором рассекал вместе со своим редактором
тоже в смокинге чтоб посмотреть на сверкающий ночной мир Нью-Йорка мир
литературы и острого ума, и Леон Даниллиан, вот я и заорал "Ариаль Лава-
лина! иди сюда!" что он и сделал. - Когда пришла Марду я зашептал ликую-
ще "Это Ариаль Лавалина безумно правда!" - "Ага чувак только я хочу до-
мой." - А в те дни ее любовь означала для меня не больше чем то что у
меня была милая удобная собачонка бегающая за мною по пятам (совсем как
в моем подлинном скрытном мексиканском видении ее следующей за мною вниз
по темным глинобитным улочкам трущоб Мехико на идущей со мною рядом а
следующей за мной, как индейская женщина) я лишь прикололся и сказал "Но
погоди, ты иди домой и подожди меня, я хочу врубиться в Ариаля а потом
сразу домой." - "Но бэби ты же говорил так прошлой ночью и опоздал на
два часа и ты не знаешь какую боль мне причиняет ждать." (Боль!) - "Я
знаю но посмотри," и поэтому я пошел с нею вокруг квартала дабы убедить
ее, и пьяный как обычно в одном месте чтобы доказать что-то встал на го-
лову на мостовой Монтгомери или Клэй-Стрит и какие-то лохи проходили ми-
мо, увидели это и сказали "Эт пральна" - наконец (она смеялась) засунув
ее в такси, ехать домой, ждать меня - вернувшись к Лавалине и Кармоди
кого ликующе и теперь в одиночку обратно в своем вселенском ночном под-
ростковом литературном видении мира, с носом прижатым к оконному стеклу:
"Вы только посмотрите сюда, Кармоди и Лавалина, великий Ариаль Лавалина
хоть и не великий великий писатель как я однако такой же знаменитый и
блистательный и т. д. вместе в Маске и это я это устроил и все завязано
вместе, миф дождливой ночи, Мастер Псих, Разбитая Дорога, возвращаясь
назад в 1949 и 1950 и все вещи великолепны замечательны Маска старых ко-
рок истории" - (вот мое чувство и я вхожу) и сажусь с ними и пью дальше
- отправившись потом втроем в 13 Патер на лесбийскую точку по Колумбусу,
Кармоди, улетевший, оставил нас кайфовать и мы сидели там, дальнейшее
пиво, ужас невыразимый ужас меня самого внезапно обнаружившего в себе
нечто вроде возможно Уильяма Блейка или Сумасшедшей Джейн или на самом
деле Кристофера Смарта алкогольное унижение хватая и целуя руку Ариаля и
восклицая "О Ариаль дорогуша - ты будешь - ты так знаменит - ты писал
так хорошо - я помню тебя - что - " что бы там ни было а теперь невспо-
минаемо и пьяный угар, и вот он такой хорошоизвестный и совершенно оче-
видно гомосексуальный чистой воды, мой ревущий мозг - мы идем к нему в
