похоже: судья и тут словно в угрозе приподымался на своем троне, сжимая
боковые ручки.
"Да ведь это судья", - хотел было сказать К., но удержался и, подойдя
к картине, стал рассматривать ее во всех подробностях. Ему показалась
непонятной длинная фигура, стоявшая за высокой спинкой кресла, похожего на
трон, и он спросил художника, что это такое.
- Ее надо еще немного подработать, объяснил ему художник и, взяв со
столика пастельный карандаш, несколькими штрихами подчеркнул контуры
фигуры, но для К. она от этого не стала яснее. - Это Правосудие, -
объяснил наконец художник.
- Да, теперь узнаю, - сказал К. - Вот повязка на глазах, а вот и чаши
весов. Но, по-моему, у нее крылышки на пятках, и она как будто бежит!
- Да, сказал художник, - я ее написал такой по заказу. Собственно
говоря, это богиня правосудия и богиня победы в едином лице.
- Не очень-то правильное сочетание, - сказал К. с улыбкой. - Ведь
богиня правосудия должна стоять на месте, иначе весы придут в колебание, а
тогда справедливый приговор невозможен.
- Ну, тут я подчиняюсь своему заказчику, - сказал художник.
- Да, конечно, - сказал К., не желая обидеть его своим замечанием. -
Очевидно, вы нарисовали эту статую так, как ее обычно и изображают - за
креслом.
- Нет, - сказал художник, - ни кресла, ни статуи я никогда не видел,
все это выдумки, но мне дали точное указание, что я должен написать.
- Как? - переспросил К., нарочно сделав вид, что не понимает
художника. - Но ведь в кресле сидит судья!
- Верно, - сказал художник, - но это не верховный судья, а этот
никогда и не сидел в таком кресле.
- И однако заставил написать себя в столь торжественной позе! Он тут
похож на председателя суда!
- Да, честолюбие у этих господ большое! - сказал художник. - Но у них
есть распоряжение свыше, чтобы их изображали именно в такой позе. Каждому
точно предписано, в каком виде ему разрешается позировать. К сожалению, по
этой картине трудно судить о подробностях одежды и форме кресел, пастель
для таких портретов не подходит.
- Да, - сказал К., - странно, что этот портрет писан пастелью.
- Так пожелал судья, - сказал художник. - Портрет предназначен в
подарок даме.
При взгляде на портрет художнику, очевидно, пришла охота поработать;
засучив рукава рубахи, он взял пастельные карандаши, и К. увидел, как под
их мелькающими остриями вокруг головы судьи возник красноватый ореол,
расходящийся лучами к краям картины. Постепенно игра теней образовала
вокруг головы судьи что-то вроде украшения или даже короны. Но вокруг
фигуры Правосудия ореол оставался светлым, чуть оттененным, и в этой игре
света фигура выступила еще резче, теперь она уже не напоминала ни богиню
правосудия, ни богиню победы; скорее всего, она походила на богиню охоты.
Почти помимо воли К. увлекся работой художника; но наконец он мысленно
стал упрекать себя, что задержался так долго, а для своего дела еще ничего
не предпринял.
- А как зовут судью? - внезапно спросил он.
- Этого я вам сказать не имею права, - ответил художник. Он низко
наклонился над картиной и явно не обращал никакого внимания на гостя,
которого встретил так приветливо. К. счел это просто капризом и
рассердился, что теряет столько времени.
- А вы, должно быть, доверенное лицо в суде? - спросил он.
И тут художник отложил карандаши, выпрямился и, потирая руки, с
улыбкой посмотрел на К.
- Ну, давайте начистоту! - сказал художник. - Вы хотите что-то узнать
о суде? Кстати, так и написано в вашем рекомендательном письме, а о моих
картинах вы заговорили, чтобы расположить меня к себе. Да я на вас не в
обиде. Вы же не могли знать, что меня этим не проведешь. Нет, нет, не
надо! - резко сказал он, когда К. хотел что-то возразить. И тут же
добавил: - Впрочем, вы совершенно правильно заметили, я действительно
доверенное лицо в суде.
Он сделал паузу, словно хотел дать К. время привыкнуть к этому
утверждению. За дверью снова послышались голоса девочек. Должно быть, они
столпились у замочной скважины, а может быть, подсматривали и в щели между
досками. К. не стал особенно оправдываться, ему не хотелось отвлекать
художника от рассказа о суде, и вместе с тем он не хотел, чтобы художник
слишком преувеличивал свое значение и тем самым старался стать
недоступным, поэтому К. спросил:
- А это официально признанная должность?
- Нет, - коротко ответил художник, словно этот вопрос заставил его
замолчать. Но для К. его молчание было не с руки, и он сказал:
- Знаете, люди на таких неофициальных должностях часто бывают куда
влиятельнее официальных служащих.
- Именно так со мной и обстоит дело, - кивнул головой художник, хмуря
лоб. - Вчера я говорил с фабрикантом о вашем процессе, и он меня спросил,
не могу ли я вам помочь. Я сказал: "Пусть этот человек зайдет ко мне" и
рад, что вы так быстро явились. Как видно, это дело затронуло вас всерьез,
чему я, впрочем, не удивляюсь. Может быть, вы для начала снимете пальто?
Хотя К. собирался уйти как можно скорее, он очень обрадовался
предложению художника. Ему становилось все более душно в этой комнате,
несколько раз он удивленно косился на явно нетопленую железную печурку в
углу - было непонятно, отчего в комнате стояла такая духота. Пока он
снимал пальто и расстегивал пиджак, художник извиняющимся тоном сказал:
- Мне тепло необходимо. А тут очень тепло, правда? В этом отношении
комната расположена необыкновенно удобно.
К. ничего не сказал; собственно говоря, ему неприятна была не столько
жара, сколько затхлый воздух, дышать было трудно, видно, комната давно не
проветривалась. Неприятное ощущение еще больше усилилось, когда художник
попросил К. сесть на кровать, а сам уселся на единственный стул, перед
мольбертом. При этом художник, очевидно, не понял, почему К. сел только на
краешек постели, - он стал настойчиво просить гостя сесть поудобнее, а
увидев, что К. не решается, встал, подошел и втиснул его поглубже, в самый
ворох подушек и одеял. Потом снова уселся на стул и впервые задал точный
деловой вопрос, заставив К. позабыть обо всем вокруг.
- Ведь вы невиновны? - спросил он.
- Да. - сказал К. Он с радостью ответил на этот вопрос, особенно
потому, что перед ним было частное лицо и никакой ответственности за свои
слова он не нес. Никто еще не спрашивал его так откровенно. Чтобы продлить
это радостное ощущение, К. добавил: - Я совершенно невиновен.
- Вот как, - сказал художник и, словно в задумчивости, наклонил
голову. Вдруг он поднял голову и сказал: - Но если вы невиновны, то дело
обстоит очень просто.
К. сразу помрачнел: выдает себя за доверенное лицо в суде, а
рассуждает, как наивный ребенок!
- Моя невиновность ничуть не упрощает дела, - сказал К. Он вдруг
помимо воли улыбнулся и покачал головой: - Тут масса всяких тонкостей, в
которых может запутаться и суд. И все же в конце концов где-то, буквально
на пустом месте, судьи находят тягчайшую вину и вытаскивают ее на свет.
- Да, да, конечно, - сказал художник, словно К. без надобности
перебивал ход его мыслей. Но ведь вы-то невиновны?
- Ну конечно, - сказал К.
- Это самое главное, - сказал художник.
Противоречить ему было бесполезно. Одно казалось неясным, несмотря на
его решительный тон: говорит ли он это от убежденности или от равнодушия.
К. решил тотчас же выяснить это, для чего и сказал:
- Конечно, вы осведомлены о суде куда лучше меня, ведь я знаю о нем
только понаслышке, да и то от самых разных людей. Но в одном они все
согласны: легкомысленных обвинений не бывает, и если уж судьи выдвинули
обвинение, значит, они твердо уверены в вине обвиняемого, и в этом их
переубедить очень трудно.
- Трудно? - переспросил художник, воздевая руки кверху. - Да их
переубедить просто невозможно! Если бы я всех этих судей написал тут, на
холсте, и вы бы стали защищаться перед этими холстами, вы бы достигли
больших успехов, чем защищаясь перед настоящим судом.
- Он прав! - сказал К. про себя, забыв, что он только хотел выпытать
у художника его мнение.
За дверью снова запищала девчонка:
- Титорелли, ну когда же он наконец уйдет?
- Молчите! - крикнул художник. - Не понимаете, что ли, у меня с этим
господином серьезный разговор!
Но девочка не утихомирилась
- Ты его хочешь нарисовать? - И так как художник промолчал, она
добавила: - Пожалуйста, не рисуй его, он такой некрасивый! - Остальные
одобрительно зашумели, выкрикивая какие-то непонятные слова.
Художник подскочил к двери, приоткрыл ее - стали видны умоляюще
протянутые руки девочек - и сказал:
- Если вы не замолчите, я вас всех с лестницы спущу! Сядьте на
ступеньки и ведите себя смирно.
Видно, они не сразу послушались, и ему пришлось скомандовать
- Ну, марш на ступеньки! - И только тогда стало тихо.
- Простите, - сказал художник, возвращаясь к К. Но К. даже не
повернулся к двери, он полностью предоставил художнику защищать его, как и
когда тот захочет. Он и теперь не пошевельнулся, когда художник,
нагнувшись к нему, прошептал ему на ухо так, чтобы на лестнице не было
слышно: - Эти девчонки тоже имеют отношение к суду.
- Как? - спросил К., отшатнувшись и глядя на художника.
Но тот уже сел на свое место и то ли в шутку, то ли серьезно сказал:
- Да ведь все на свете имеет отношение к суду.
- Этого я пока не замечал, - коротко бросил К., но после такой общей
фразы его уже больше не тревожили слова художника про девочек. И все же К.
поглядывал на дверь, за которой притаились на ступеньках девочки. Одна из
них, просунув соломинку в щель межу досками, медленно водила ею вниз и
вверх.
- Очевидно, вы никакого представления о суде не имеете, - сказал
художник; он широко расставил ноги и постукивал по полу пальцами. - Но так
как вы невиновны, вам это и не потребуется. Я и один могу вас вызволить.
- Каким же образом? - спросил К. - Только что вы сами сказали, что
никакие доказательства на суд совершенно не действуют.
- Не действуют только те доказательства, которые излагаются
непосредственно перед самим судом, - сказал художник и поднял указательный
палец, словно К. упустил очень тонкий оттенок. - Однако все оборачивается
совершенно иначе, когда пробуешь действовать за пределами официального
суда, скажем в совещательных комнатах, в коридорах или, к примеру, даже
тут, в ателье.
Теперь слова художника показались К. гораздо более убедительными, они
в основном вполне совпадали с тем, что К. слышал и от других людей. Более
того, в них таилась явная надежда. Если судей так легко было склонить на
свою сторону через личные отношения, как утверждал адвокат, то связи
художника с тщеславными судьями были особенно важны; во всяком случае,
недооценивать эти связи было бы глупо. Тем самым художник тоже включался в
компанию помощников, которых К. постепенно собирал вокруг себя. В банке не
раз хвалили его организаторские таланты, и сейчас, когда он был всецело
предоставлен самому себе, у него была полная возможность использовать этот
свой талант как можно шире.
Художник увидел, какое впечатление его слова произвели на К., и
сказал с некоторой тревогой:
- А вам не кажется, что я говорю почти как юрист? Видно, на меня
влияет непрестанное общение с господами судейскими! Конечно, и это имеет
свои выгоды, но как-то пропадает артистический размах мысли.
- А как вы впервые столкнулись с этими судьями? - спросил К. Ему
хотелось войти в доверие к художнику, прежде чем прямо воспользоваться его
