- Мы договорились, - сказал К.
Но тут посетители не выдержали; они окружили К. и заявили, что не
стали бы ждать часами, если бы у них не было важных дел, которые надо
обсудить немедленно, и притом с глазу на глаз. Заместитель директора
послушал их, посмотрел на К. - тот, держа шляпу в руках, чистил на ней
какое-то пятнышко - и потом сказал:
- Господа, есть очень простой выход. Если я могу вас удовлетворить, я
с удовольствием возьму на себя переговоры вместо господина прокуриста.
Разумеется, ваши дела надо разрешить немедленно. Мы, такие же деловые
люди, как и вы, понимаем, как драгоценно ваше время. Не угодно ли вам
пройти сюда? - И он отворил дверь, которая вела в его приемную.
Как этот заместитель директора умел присваивать себе все, от чего К.
по необходимости вынужден был отказываться! Но, может быть, К. вообще
слишком перегибает палку и это вовсе не обязательно? Пока он будет бегать
к какому-то неизвестному художнику с весьма необоснованными и - нечего
скрывать - ничтожными надеждами, тут, на службе, его престиж потерпит
непоправимый урон. Вероятно, было бы лучше всего снять пальто и по крайней
мере заполучить для себя хотя бы тех двух клиентов, которые остались ждать
в приемной. Возможно, что К. и попытался бы так сделать, если бы не
увидел, что к нему в кабинет вошел заместитель директора и роется на его
книжной полке, словно у себя дома. Когда К. подошел к двери, тот
воскликнул:
- А-а, вы еще не ушли? - Он посмотрел на К. - от резких прямых морщин
его лицо казалось не старым, а скорее властным - и потом снова стал шарить
среди бумаг. - Ищу договор, - сказал он. - Представитель фирмы утверждает,
что бумаги у вас. Не поможете ли вы мне найти их?
К. подошел было к нему, но заместитель директора сказал:
- Спасибо, уже нашел, - и, захватив толстую папку с документами, где
явно лежал не только один этот договор, он прошел к себе в кабинет.
Теперь мне с ним не под силу бороться, сказал себе К., но пусть
только уладятся все мои личные неприятности, и я ему первому отплачу, да
еще как! Эта мысль немного успокоила К., он велел курьеру, уже давно
открывшему перед ним дверь в коридор, сообщить директору банка, что ушел
по делам, и, уже радуясь, что может хоть какое-то время целиком посвятить
своему делу, вышел из банка.
Не задерживаясь, он поехал к художнику, который жил на окраине, в
конце города, противоположном тому, где находились судебные канцелярии.
Эта окраина была еще беднее той: мрачные дома, переулки, где в лужах
талого снега медленно кружился всякий мусор. В доме, где жил художник,
было открыто только одно крыло широких ворот; в другом крыле внизу был
пробит люк, и навстречу К. оттуда хлынула дымящаяся струя какой-то
отвратительной желтой жидкости, и несколько крыс метнулось в канаву,
спасаясь от нее. Внизу у лестницы, на земле ничком лежал какой-то младенец
и плакал, но его почти не было слышно из-за оглушительного шума слесарной
мастерской, расположенной с другой стороны подворотни. Двери в мастерскую
были открыты, трое подмастерьев стояли вокруг какого-то изделия и били по
нему молотками. От широкого листа белой жести, висящего на стене, падал
бледный отсвет и, пробиваясь меж двух подмастерьев, освещал лица и
фартуки. Но К. только мельком взглянул туда, ему хотелось как можно скорее
уйти, переговорить с художником как можно короче и сразу вернуться в банк.
И если он хоть чего-нибудь тут добьется, то это хорошо повлияет на его
сегодняшнюю работу в банке.
На третьем этаже ему пришлось умерить шаг - он совсем задыхался,
этажи были непомерно высокие, а художник, видимо, жил в мансарде. К тому
же воздух был затхлый, узкая лестница шла круто, без площадок, зажатая с
двух сторон стенами - в них кое-где, высоко над ступеньками, были пробиты
узкие оконца. К. немного приостановился, и тут из соседней квартиры
выбежала стайка маленьких девочек и со смехом помчалась вверх по лестнице.
К. медленно поднимался за ними, и, когда одна из девочек споткнулась и
отстала от других, он нагнал ее и спросил:
- Здесь живет художник Титорелли?
У девочки был небольшой горб, ей можно было дать лет тринадцать; в
ответ она толкнула К. локотком в бок и взглянула на него искоса. Несмотря
на молодость и физический недостаток, в ней чувствовалась безнадежная
испорченность. Даже не улыбнувшись, она вперила в К. настойчивый, острый и
вызывающий взгляд. К. притворился, что не заметил ее уловок, и спросил:
- А ты знаешь художника Титорелли?
Она кивнула и тоже спросила:
- А что вам от него нужно?
К. решил, что не мешает разузнать еще кое-что о Титорелли.
- Хочу, чтобы он написал мой портрет, - сказал он.
- Портрет? - переспросила она и, широко разинув рот, шлепнула К.
ладонью, словно он сказал что-то чрезвычайно неожиданное или несообразное,
подхватила обеими руками свою и без того короткую юбчонку и во всю прыть
побежала догонять остальных девочек, чьи крики уже терялись где-то
наверху.
За следующим поворотом лестницы К. опять увидел их всех.
Горбатенькая, очевидно, уже выдала им намерения К., и они дожидались его.
Прижавшись к стенкам по обеим сторонам лестницы, чтобы дать К. свободный
проход, они стояли, перебирая пальцами фартучки. В их лицах, в том, как
они стояли рядком у стенок, была смесь какого-то ребячества и распутства.
Горбатенькая пошла вперед, остальные со смехом сомкнулись за спиной К.
Только благодаря ей К. сразу нашел дорогу. Он хотел было идти прямо
наверх, но она сказала, что к Титорелли можно попасть только через боковую
лестницу. Лестница, ведущая к нему, была еще уже, еще длиннее, шла круто
вверх и кончалась у самой двери Титорелли. По сравнению со всей лестницей
эта дверь хорошо освещалась небольшим, косо прорезанным в потолке
окошечком, она была сколочена из некрашеных досок, и на ней широкими
мазками кисти красной краской было выведено имя Титорелли. К. со своей
свитой еще только поднялся до середины лестницы, как вдруг наверху,
очевидно услышав шум на лестнице, приоткрыли двери, и в щель высунулся
мужчина, на котором как будто ничего, кроме ночной рубахи, не было.
- Ох! - воскликнул он, увидев толпу, и сразу исчез. Горбунья от
радости захлопала в ладоши, другие девочки стали подталкивать К. сзади,
торопя его наверх.
Но не успели они подняться на самый верх, как дверь распахнулась и
художник с низким поклоном попросил К. войти. Однако девочек он впустить
не захотел и оттеснил их от дверей, сколько они ни просили и сколько ни
пытались проникнуть к нему против его воли, не добившись разрешения.
Только горбунье удалось проскользнуть у него под рукой, но художник
погнался за ней, схватил за юбки, закружил ее вокруг себя и выставил за
дверь, к другим девчонкам, которые не посмели переступить порог, даже
когда художник отошел от двери. К. никак не мог взять в толк, как
отнестись к тому, что происходит; тут как будто царили самые дружеские
отношения. Вытянув шейки, девочки весело кричали художнику какие-то
шутливые слова, которых К. не понимал, художник смеялся, и горбунья в его
руках чуть ли не взлетала в воздух. Потом он закрыл дверь, еще раз
поклонился К., пожал ему руку и представился:
- Художник-живописец Титорелли.
К. показал на дверь, за которой перешептывались девчонки, и
проговорил:
- Как видно, в этом доме вас очень любят!
- Ах уж эти мне мартышки! - сказал художник, тщетно пытаясь
застегнуть ночную рубашку у ворота.
Он стоял босой, теперь кроме рубахи на нем были широкие штаны из
желтоватого холста, они держались только на ремне, и длинный конец его
свободно болтался.
- Мне от этих мартышек житья нет, - сказал он и, бросив попытки
застегнуть рубаху, так как и последняя пуговица отлетела, принес кресло и
пригласил К. сесть.
- Как-то я написал портрет одной из них - ее сейчас тут не было, - и
с тех пор они меня преследуют. Когда я дома, они заходят только с моего
позволения, но, стоит мне уйти, сюда непременно проберется хоть одна. Они
подделали ключ к моей двери и передают друг дружке. Вы просто не
представляете себе, как они мне надоели. Например, прихожу сюда с дамой,
которую я собираюсь рисовать, открываю дверь своим ключом и вижу: за
столом сидит горбунья и красит себе губы моей кисточкой, а ее братцы и
сестрицы, за которыми ей велели присматривать, бегают по комнате, пачкают
во всех углах. Или, например, вчера: вернулся я очень поздно - поэтому вы
уж простите меня за костюм и за беспорядок в комнате, - значит, вернулся я
домой поздно, хотел лечь в постель, и вдруг кто-то щиплет меня за ногу.
Лезу под кровать и вытаскиваю одну из этих негодниц! И почему их так ко
мне тянет - понять невозможно. Вы сами видели, что я их не очень-то
поощряю. Они мне и работать мешают. Если бы это ателье не досталось мне
бесплатно, я бы давно отсюда выехал.
И тут же за дверью нежный голосок боязливо пропищал:
- Титорелли, можно нам войти?
- Нет! - ответил художник.
- Даже мне одной нельзя? - спросил тот же голосок.
- Тоже нельзя! - сказал художник и, подойдя к двери, запер ее на
ключ.
К. уже успел оглядеть комнату; никогда в жизни он не подумал бы, что
эту жалкую каморку кто-нибудь называет "ателье". Двумя шагами можно было
измерить ее и в длину, и в ширину. Все - полы, стены, потолок - было
деревянное, между досками виднелись узкие щели. У дальней стены стояла
кровать с грудой разноцветных одеял и подушек. Посреди комнаты на
мольберте видна была картина, прикрытая рубахой с болтающимися до полу
рукавами. За спиной К. было окошко, в нем сквозь туман виднелась только
крыша соседнего дома, засыпанная снегом.
При звуке ключа, повернутого в двери, К. вспомнил, что он, в
сущности, намеревался уйти поскорее. Поэтому он вынул из кармана письмо
фабриканта, подал его художнику и сказал:
- Я узнал о вас от этого господина, вашего знакомого, и по его совету
пришел к вам.
Художник быстро просмотрел письмо и бросил его на кровать. Если б
фабрикант не говорил так определенно о Титорелли как о своем приятеле, о
бедном человеке, который зависит от его щедрот, то вполне можно было бы
сейчас подумать, что Титорелли вовсе и не знаком с фабрикантом или, во
всяком случае, совсем его не помнит. А тут художник еще спросил:
- Вы желаете купить картины или хотите заказать свой портрет?
К. с изумлением посмотрел на художника. Что же, собственно говоря,
было написано в письме? К. считал, что фабрикант, само собой разумеется,
сообщил в своем письме художнику, что К. хочет только одного: навести
справки о своем процессе. И зачем он так необдуманно и торопливо бросился
сюда! Но теперь надобно было хоть что-нибудь ответить художнику, и,
взглянув на мольберт, К. сказал:
- Вы сейчас работаете над картиной?
- Да, - сказал художник и, сняв рубаху, прикрывавшую картину, швырнул
ее на кровать, туда же, куда бросил письмо. - Пишу портрет. Неплохая
работа, но еще не совсем готова.
Все складывалось как нельзя удачнее для К.: ему просто преподнесли на
блюдечке предлог заговорить о суде, потому что портрет перед ним явно
изображал судью. Более того, он очень походил на портрет судьи в кабинете
адвоката. Правда, тут был изображен совершенно другой судья - чернобородый
толстяк с пышной, окладистой бородой, закрывавшей щеки; кроме того, у
адвоката висел портрет, написанный маслом, тогда как этот был сделан
пастелью в расплывчатых и мягких тонах. Но все остальное было очень
