какое-то превосходство. Поэтому К. промолчал. Привыкнув к темноте, он уже
различал некоторые детали обстановки. Особенно бросилась в глаза большая
картина, висевшая справа от двери, и он подался вперед, чтобы лучшее ее
рассмотреть. На картине был изображен человек в судейской мантии, он сидел
на высоком, как трон, кресле; там и сям на резьбе выступала позолота. Но
самым необычным было то, что поза судьи не выражала ни покоя, ни
достоинства, напротив, левой рукой он схватился за подлокотник у самой
спинки кресла, а правую вытянул вперед, вцепившись пальцами в поручень,
будто в следующую секунду он с силой, может быть даже с гневом, вскочит с
места, чтобы сказать решительные слова, а возможно, и объявить приговор.
Обвиняемый, очевидно, стоял внизу на лестнице - на картине были видны
только верхние ступени, покрытые желтым ковром.
- Может быть, это и есть мой судья, - сказал К., указывая пальцем на
картину.
- Да я его знаю, - сказала Лени, - он сюда часто приходит. Эту
картину с него писали в молодости, но он и тогда был ничуть не похож, ведь
он совсем крошечного роста. А на картине он велел изобразить себя таким
вот высоченным - и все от тщеславия. Впрочем, все они тут такие. Я ведь
тоже тщеславная и ужасно недовольна, что я вам не нравлюсь.
В ответ на эти слова К. только обнял Лени и притянул к себе, а она
молча положила голову ему на плечо. А про картину он спросил:
- А в каком же он чине?
- Он следователь, - сказала Лени и, взяв К. за руку, обнимавшую ее,
стала перебирать его пальцы.
- Всего только следователь, - разочарованно сказал К. - А высшие чины
прячутся. Но ведь он же сидит на троне!
- Это все выдумки, - сказала Лени и прильнула щекой к руке К. - На
самом деле он сидит в кухонном кресле, на которое накинута старая попона.
Неужели вы постоянно думаете о своем процессе? - медленно добавила она.
- Нет, вовсе нет, - сказал К., - наоборот, я, наверно, слишком мало о
нем думаю.
- Ваша ошибка не в том, - сказала Лени. - Я слыхала, что вы чересчур
упрямы.
- Кто это вам сказал? - спросил К., он чувствовал, как она
прижимается к его груди, видел ее пышные, темные, скрученные тугим узлом
волосы.
- Я слишком много выдам, если скажу кто, - сказала Лени. -
Пожалуйста, не спрашивайте меня, лучше исправьте свою ошибку, не будьте
таким упрямым, все равно сопротивляться этому суду бесполезно, надо
сознаться во всем. При первой же возможности сознайтесь. Только тогда есть
надежда ускользнуть, только тогда. Впрочем, и это невозможно без
посторонней помощи, но тут вам беспокоиться нечего, я сама вам помогу.
- Однако вы много знаете об этом суде и обо всех плутнях, которые там
нужны, - сказал К., но тут она прижалась к нему так крепко, что пришлось
посадить ее к себе на колени.
- Вот и чудесно! - сказала она и, угнездившись поудобнее, одернула
юбку и поправила блузку. Потом обхватила его шею руками, откинулась назад
и долго смотрела на него.
- А если я не сознаюсь, вы мне не можете помочь? - испытующе спросил
К.
Однако, я вербую себе помощниц, - подумал он удивленно: сначала
фройляйн Бюрстнер, потом жена служителя суда, а теперь эта маленькая
сиделка, - непонятно, почему ее ко мне так тянет? Ишь как расселась у меня
на коленях, будто только тут ей и место!
- Нет, сказала Лени и медленно покачала головой, тогда я вам помочь
не смогу. Но ведь вы и не хотите от меня никакой помощи, она вам не нужна,
вы упрямец, вас не переубедишь. А у вас есть возлюбленная? - спросила она,
помолчав.
- Нет, - сказал К.
- Неправда! - сказала она.
- Впрочем, есть, - сказал К. - Подумайте только, я чуть от нее не
отрекся, а сам всегда ношу ее фотографию при себе.
Она стала его просить, он вынул фотографию Эльзы, и девушка,
свернувшись у него на коленях, стала разглядывать карточку. Это была
моментальная любительская фотография, где Эльзу сняли во время танца - она
любила танцевать в своем ресторанчике. Еще летели складки юбки на
повороте, а она уперлась руками в крепкие бока и, откинув голову, со
смехом смотрела куда-то в сторону: на фотографии не было видно, кому она
так улыбалась.
- Слишком сильно зашнурована, - сказала Лени и показала то место,
которое, по ее мнению, было слишком перетянуто. Мне она не нравится, она
груба и неуклюжа. Правда, может быть, с вами она кроткая и нежная; судя по
этой карточке, и это возможно. Такие крупные, высокие девушки иногда
оказываются очень кроткими и ласковыми. Но может ли она пожертвовать собой
ради вас?
- Нет, - сказал К., - она и не кроткая, и не ласковая, и собой ради
меня не пожертвует. Правда, до сих пор я от нее ничего такого и не
требовал. По совести сказать, я и фотографию эту никогда не рассматривал
так внимательно, как вы.
- Выходит, что для вас она совсем ничего не значит, - сказала Лени, и
вовсе она не ваша возлюбленная.
- Но это так, - сказал К., - я от своих слов не отпираюсь.
- Ну, пусть она сейчас ваша возлюбленная, - сказала Лени, - но вы
даже скучать по ней не будете, если потеряете ее или возьмете взамен
другую.
- Конечно, - улыбнулся К., - и это возможно, но у нее перед вами
огромное преимущество: она ничего не знает о моем процессе, а если бы и
знала - не думала бы о нем. И она никогда не стала бы уговаривать меня
сдаться, пойти на уступки.
- Ну, это еще не преимущество, - сказала Лени, - и если других
преимуществ у нее нет, я надежды не теряю. А есть у нее какие-нибудь
физические недостатки?
- Физические недостатки? - переспросил К.
- Да, - сказала Лени. - У меня, например, есть небольшой физический
недостаток, вот посмотрите.
Она растопырила средний и безымянный пальцы правой руки - кожица
между ними заросла почти до верхнего сустава коротеньких пальцев. В
полутьме К. не сразу заметил, что она хочет показать, и, взяв его руку,
она дала ему ощупать свои пальцы.
- Какая игра природы! - сказал К. и, оглядев всю руку, добавил: -
Какая миленькая лапка!
Лени с некоторой гордостью смотрела на К. - он вновь и вновь в
удивлении разводил и сводил оба ее пальца, потом бегло поцеловал их и
отпустил.
- О-о! - крикнула она. - Вы меня поцеловали!
Приоткрыв рот, она поспешно встала коленками на его колени. Он совсем
растерялся, она очутилась так близко, что он почувствовал ее запах,
горький и терпкий, как перец. Она прижала к себе его голову, наклонилась
над ней и стала целовать и кусать его шею, даже волосы на затылке.
- Вы меня берете взамен той! - воскликнула она между поцелуями. - Вот
видите, вы берете меня взамен!
Тут ее колено соскользнуло, и, вскрикнув, она чуть не упала на ковер.
К. обхватил ее, пытаясь удержать, но она потянула его за собой.
- Теперь ты мой! - сказала она.
- Вот тебе ключ от дома, приходи, когда захочешь, были ее последние
слова, и поцелуй на лету коснулся его спины, когда он уходил.
Выйдя за ворота дома, он попал под мелкий дождик, хотел шагнуть на
мостовую, чтобы увидеть Лени хотя бы в окне, но тут из автомобиля,
стоявшего у ворот, - К. по рассеянности его не заметил, - выскочил дядя,
схватил его за плечи и притиснул к воротам, словно хотел пригвоздить на
месте!
- Ах, мальчик, мальчик! - крикнул он. - Что ты натворил! Дело уже
было на мази, а теперь ты страшно навредил себе. Забрался куда-то с этой
маленькой грязной тварью - ведь она наверняка любовница адвоката! -
проторчал там бог знает сколько времени и даже никакого предлога не
придумал, ничего не утаил, так открыто, при всех побежал к ней, да там и
остался. А мы сидим все трое - твой дядя, который для тебя же старается,
адвокат, которого надо перетянуть на твою сторону, а главное, сам директор
канцелярии, большой человек, ведь на этой стадии твое дело целиком в его
руках. Хотим обсудить, как тебе помочь, я должен осторожно обработать
адвоката, он - директора канцелярии, неужели ты не понимаешь, что у тебя
были все основания как-то прийти мне на помощь? А вместо этого ты
удираешь. Тут уж ничего нельзя скрыть; хорошо, что они люди вежливые,
воспитанные, ни слова не сказали, но в конце концов им тоже стало
невмоготу. Говорить они об этом не стали, пришлось сидеть и молчать. Вот
мы и сидим и молчим, ждем, когда же ты явишься. Но все напрасно. Наконец
директор канцелярии встает - он и так уж просидел много дольше, чем
собирался, - прощается со мной и явно жалеет меня, хотя ничем помочь не
может, ждет с самой невероятной любезностью еще немного у дверей и только
потом уходит. Разумеется, я был счастлив, когда он ушел, мне уже и дышать
было нечем. А на больного адвоката все это так подействовало, что он,
добрый человек, ни слова сказать не мог, когда я с ним прощался. И,
наверно, ты больше всех виноват в том, что он совсем погибает, ты
ускоряешь смерть человека, от которого сам зависишь. А меня, своего дядю,
ты бросил тут под дождем - пощупай, я весь промок - столько часов ждать и
мучиться от беспокойства!
7. АДВОКАТ. ФАБРИКАНТ. ХУДОЖНИК
Как-то в зимнее утро - за окном, в смутном свете, падал снег, - К.
сидел в своем кабинете, до предела усталый, несмотря на ранний час. Чтобы
оградить себя хотя бы от взглядов низших служащих, он велел курьеру никого
к нему не впускать, так как он занят серьезной работой. Но вместо того,
чтобы приняться за дело, он беспокойно ерзал в кресле, медленно передвигая
предметы на столе, а потом помимо воли опустил вытянутую руку на стол,
склонил голову и застыл в неподвижности.
Мысль о процессе уже не покидала его. Много раз он обдумывал, не
лучше ли было бы составить оправдательную записку и подать ее в суд. В ней
он хотел дать краткую автобиографию и сопроводить каждое сколько-нибудь
выдающееся событие своей жизни пояснением - на каком основании он поступал
именно так, а не иначе, одобряет ли он или осуждает этот поступок со своей
теперешней точки зрения и чем он может его объяснить. Преимущества такой
оправдательной записки перед обычной защитой, какую сможет вести и без
того далеко не безупречный адвокат, были несомненны. К тому же К. и не
знал, что предпринимает адвокат: ничего особенного он, во всяком случае,
не делал, вот уже больше месяца он не вызывал его к себе, да и все
предыдущие их переговоры не создали у К. впечатления, будто этот человек
способен чего-то добиться для него. Прежде всего, адвокат почти ни о чем
его не расспрашивал. А ведь вопросов должно было возникнуть немало.
Главное - поставить вопросы. У К. было такое ощущение, что он и сам мог бы
задать множество насущных вопросов. А этот адвокат, вместо того чтобы
спрашивать, либо что-нибудь рассказывал сам, либо молча сидел против К.,
перегнувшись через стол, очевидно по недостатку слуха, теребил бороду,
глубоко запуская в нее пальцы, и глядел на ковер - возможно, даже прямо на
то место, где в тот раз К. лежал с Лени. Время от времени он читал К.
всякие пустячные наставления, словно малолетнему ребенку. За эти
бесполезные и к тому же прескучные разговоры К. твердо решил не платить ни
гроша при окончательном расчете. А потом адвокат, очевидно считая, что К.
уже достаточно смирился, снова начинал его понемножку подбадривать. Судя
по его рассказам, он уже выиграл не один такой процесс - многие из них
хоть и были не так серьезны по существу, как этот, но на первый взгляд
казались куда безнадежнее. Отчеты об этих процессах лежат у него тут, в
ящике, - при этом он постукивал по одному из ящиков стола, - но показать
