останавливался то перед окном, то перед картиной, причем у него то и дело
вырывались разные восклицания: "Нет, мне это совершенно непонятно!" - или:
"Скажите на милость, что же теперь будет?" Молодой человек делал вид, что
ничего не замечает, спокойно выслушал до конца все поручения К., кое-что
записал и вышел, поклонившись К. и дяде, но в эту минуту дядя стоял к нему
спиной, смотрел в окошко и, раскинув руки, судорожно мял гардины.
Не успела дверь закрыться, как дядя закричал:
- Наконец-то он ушел, этот паяц! Теперь и мы можем уйти. Наконец-то!
К сожалению, никакими силами нельзя было заставить дядю прекратить
вопросы насчет процесса, пока они шли по вестибюлю, где стояли чиновники и
курьеры и где как раз проходил заместитель директора банка.
- Так вот, Йозеф, - говорил дядя, отвечая легким поклоном на
приветствия окружающих, - скажи мне откровенно, что это за процесс?
К. ответил несколькими ничего не значащими фразами, даже пустил
смешок и только на лестнице объяснил дяде, что не хотел говорить
откровенно при этих людях.
- Правильно, - сказал дядя. - А теперь рассказывай!
Наклонив голову и торопливо попыхивая сигарой, он стал слушать.
- Прежде всего, дядя, - сказал К., - этот процесс не из тех, какие
разбирают в обычном суде.
- Это плохо! - сказал дядя.
- Почему? - спросил К. и посмотрел на дядю.
- Я тебе говорю - это плохо! - повторил дядя. Они стояли у парадной
лестницы выходившей на улицу, и так как швейцар явно прислушивался, то К.
потянул дядю вниз, и они смешались с оживленной толпой. Дядя взял К. под
руку, прекратил настойчивые расспросы о процессе, и они молча пошли по
тротуару.
- Но как же это случилось? - спросил наконец дядя и так внезапно
остановился, что люди, шедшие за ним, испуганно шарахнулись. - Такие вещи
сразу не делаются, они готовятся исподволь. Должны же были появиться
какие-то признаки, намеки, почему ты мне ничего не писал? Ты же знаешь,
что для тебя я готов на все, я до сих пор в каком-то смысле считаю себя
твоим опекуном и до сих пор гордился этим. Конечно, я и сейчас тебе
помогу, только теперь, когда процесс уже на ходу, это очень трудно. Во
всяком случае, тебе лучше всего сейчас же взять небольшой отпуск и поехать
к нам в деревню. Теперь я замечаю, как ты исхудал. В деревне ты окрепнешь,
и это полезно, ведь тебе, безусловно, предстоят всякие трудности. А кроме
того, ты некоторым образом уйдешь от суда. Здесь они располагают всякими
мерами принуждения, которые они автоматически могут применить и к тебе; а
в деревню они должны сначала послать уполномоченных или пытаться
подействовать на тебя письмами, телеграммами, телефонными звонками. Это,
конечно, ослабляет напряжение, и хотя ты не будешь вполне свободен, но все
же сможешь передохнуть.
- Но мне могут запретить выезд, - сказал К., - поддаваясь дядиному
ходу мыслей.
- Не думаю, чтобы они на это пошли, - задумчиво сказал дядя. - Даже
если ты уедешь, они все же не теряют власти над тобой.
- А я-то думал, - сказал К. и подхватил дядю под руку, чтобы он не
останавливался, - я-то думал, что ты всему этому придаешь еще меньше
значения, чем я, а смотри, как близко к сердцу ты все это принял.
- Йозеф! - закричал дядя, пытаясь вырвать у него руку и остановиться,
но К. его не отпустил. - Ты стал совсем другим, в тебе всегда было столько
здравого смысла, неужели именно сейчас он тебе изменил? Хочешь проиграть
процесс? Да ты понимаешь, что это значит? Это значит, что тебя просто
вычеркнут из жизни. И всех родных ты потянешь за собой или, во всяком
случае, унизишь до предела. Возьми себя в руки, Йозеф! Твое равнодушие
сводит меня с ума! Посмотришь на тебя и сразу поверишь пословице: "Кто
процесс допускает, тот его проигрывает".
- Милый дядя, - сказал К., - волноваться бессмысленно и тебе, да и
мне, если бы я волновался. Волнениями процесс не выиграешь, поверь хоть
немного моему практическому опыту, прислушайся, как я всегда прислушивался
к тебе и прислушиваюсь сейчас, хоть и с некоторым удивлением. Ты говоришь,
что вся наша семья тоже будет втянута в процесс - правда, лично я этого
никак не пойму, впрочем, это несущественно, - но, если это так, я охотно
буду тебе повиноваться во всем. Однако отъезд в деревню я считаю
нецелесообразным даже с твоей точки зрения, потому что это будет похоже на
бегство, на признание своей вины. Кроме того, хотя меня здесь и больше
преследуют, однако отсюда я могу лучше руководить своим делом.
- Правильно, - сказал дядя таким тоном, словно они наконец поняли
друг друга. - Я предложил это только потому, что мне показалось, будто ты
своим равнодушием все испортишь, если останешься тут. И я считаю более
правильным вместо тебя поработать в твою пользу. Но раз ты решил сам в
полную силу взяться за дело, то, разумеется, это куда лучше.
- Значит, сговорились, - сказал К. - А есть ли у тебя предложения,
какие шаги мне надо предпринять в дальнейшем?
- Раньше нужно хорошенько все обдумать, - сказал дядя. - Не забывай,
что я уже лет двадцать почти безвыездно живу в деревне, ну и, конечно,
чутье на такие дела со временем притупляется. К тому же теряешь нужные
связи с людьми, которые, наверно, лучше в этом разбираются. В деревне ото
всех отрываешься, понимаешь. Но в сущности самому это заметно только при
таких обстоятельствах, как сейчас. И вообще все это для меня было
несколько неожиданно, хотя, как ни странно, после письма Эрны я уже что-то
подозревал, а сегодня увидел тебя и сразу все понял. Но это не важно,
главное сейчас - не терять времени.
С этими словами он привстал на цыпочки и замахал руками, подзывая
такси; крикнув адрес шоферу, он потянул за собой К. в машину.
- Едем к адвокату Гульду, - сказал он, - он мой школьный товарищ.
Тебе, конечно, знакома эта фамилия? Нет?! Очень странно. Ведь он славится
как защитник и адвокат бедняков. А я питаю особое доверие к нему как к
человеку.
- Я согласен со всем, что ты предпримешь, - сказал К., хотя
суетливость и настойчивость дяди вызывали в нем некоторую неловкость. Было
не очень приятно ехать в качестве обвиняемого к адвокату для бедняков. - Я
и не знал, - сказал он, что по таким делам тоже можно привлекать
адвокатов.
- Ну как же, - сказал дядя, - это само собой понятно. Почему бы и
нет? А теперь расскажи мне все, что было до сих пор, мне надо знать все
подробности твоего дела.
К. тут же стал рассказывать, ничего не умалчивая, и эта полная
откровенность была единственным протестом, который он позволил себе против
дядиного утверждения, что его процесс большой позор. Имя фройляйн Бюрстнер
он упомянул только один раз, и то вскользь, но это не нарушило
откровенности рассказа: ведь фройляйн Бюрстнер действительно никакого
отношения к процессу не имела. Рассказывая, К. смотрел в окошко такси и
заметил, что они как раз проезжают мимо предместья, где находятся
канцелярии суда. Он обратил на это внимание дяди, но тот не нашел ничего
особенного в таком стечении обстоятельств. Такси остановилось у мрачного
дома. Дядя тотчас позвонил в первую же дверь нижнего этажа и, пока они
ждали ответа, оскалил в улыбке свои крупные зубы и прошептал:
- Восемь часов вечера - довольно необычное время для посещения
адвоката. Но Гульд на нас не рассердится.
В дверном окошечке показались два больших темных глаза, взглянули на
посетителей и снова исчезли, но дверь так и не отворилась. Дядя и К. дали
друг другу понять, что оба видели эти глаза.
- Видно, новая горничная, боится чужих, - сказал дядя и постучал еще
раз.
Снова появились глаза, сейчас они могли показаться грустными, но,
может быть, это был только обман зрения, вызванный газовым светом - над их
головами горел газовый рожок, он шипел очень громко, но света давал мало.
- Откройте! - крикнул дядя и застучал кулаком в дверь. Мы друзья
господина адвоката!
- Господин адвокат болен, - пробормотал кто-то сзади.
В дверях, в глубине небольшого подъезда, стоял господин в шлафроке,
он и произнес эти слова чрезвычайно тихим голосом.
Дядя, уже обозленный долгим ожиданием, резко обернулся к нему и
воскликнул:
- Болен? Вы говорите, он болен? - И угрожающе надвинулся на
господина, будто тот и был сама болезнь.
- Вам уже открыли, - сказал господин, указывая на дверь адвоката, и,
подобрав полы шлафрока, исчез. Дверь действительно была открыта, и
молоденькая девушка в длинном белом фартуке - К. узнал ее темные, чуть
выпуклые глаза - стояла в прихожей со свечой в руке.
- В другой раз открывайте поживее! - сказал дядя вместо приветствия
девушке, слегка присевшей в ответ. - Пойдем, Йозеф, - обратился он к К.,
который медленно протискивался мимо девушки.
- Господин адвокат болен, - сказала девушка, но дядя, не
останавливаясь, побежал к следующей двери. К. залюбовался девушкой, когда
она повернулась, чтобы запереть входную дверь - у нее было круглое, как у
куклы, личико; округлыми были не только бледные щеки и подбородок,
круглились даже виски и края лба.
- Йозеф! - крикнул дядя и, обернувшись к девушке, спросил: - Опять с
сердцем плохо?
- Как видно, да, - сказала девушка; она уже успела пройти со свечой
вперед и открыть дверь комнаты.
В дальнем углу, куда еще не проникал свет от свечки, с подушек
поднялась голова с длинной бородкой.
- Лени, кто это пришел? - спросил адвокат. Ослепленный светом, он не
мог рассмотреть гостей.
- Это Альберт, твой старый друг, - сказал дядя.
- Ах, Альберт, - повторил адвокат и опустился на подушки, как будто
перед этими гостями не нужно было притворяться.
- Неужели тебе так плохо, - спросил дядя, присаживаясь на край
постели. - Мне просто не верится. Наверно, у тебя обычный твой сердечный
приступ, он скоро пройдет, как проходил раньше.
- Возможно, - сказал адвокат тихим голосом. - Но так худо мне еще
никогда не было. Дышать трудно, совсем не сплю, день ото дня слабею.
- Вот как, - сказал дядя и крепко прижал широкой ладонью свою шляпу к
колену. - Неважные новости! А уход за тобой хороший? Здесь так уныло, так
темно. Правда, я у тебя давно не бывал, но раньше мне все казалось
веселее. Да и эта твоя барышня не очень-то приветлива. А может, она
притворяется?
Девушка все еще стояла со свечой у двери; насколько можно было судить
по ее мимолетным взглядам, она обращала больше внимания на К., чем на
дядю, даже когда тот заговорил о ней. К. облокотился на спинку стула,
пододвинув его поближе к девушке.
- Для такого больного человека, как я, важнее всего покой, - сказал
адвокат. - Мне тут совсем не уныло. - и, помолчав, добавил: - А Лени
хорошо за мной ухаживает. Она молодец.
Дядю эти слова не убедили, он был явно настроен против сиделки, и
хотя он ничего не возразил больному, но сурово следил глазами за девушкой,
когда она подошла к кровати, поставила свечу на ночной столик, наклонилась
к больному и, поправляя подушки, что-то ему зашептала. Забыв, что надо
щадить больного, дядя встал со стула и начал расхаживать за спиной сиделки
с таким видом, что К. не удивился бы, если бы он схватил ее за юбку и
оттащил от кровати. К. смотрел на все спокойно, болезнь адвоката даже
пришлась кстати: иначе он сам никак не мог бы остановить дядюшкино рвение,
с каким тот взялся за его дело, а сейчас дядя отвлекся и особого рвения не
проявлял, и это было К. очень на руку.
Но тут дядя, может желая обидеть сиделку, сказал:
- Барышня, попрошу вас оставить нас одних хоть ненадолго, мне нужно
