всевозможные опасности - их только и надо предотвратить. Во имя этой цели
никак нельзя играть с мыслью о какой бы то ни было вине, наоборот, надо
все мысли твердо сосредоточить на собственной правоте. А отсюда неизбежно
вытекало решение отстранить адвоката от дела как можно скорее, лучше всего
- сегодня же вечером. Правда, по словам того же адвоката, это было бы
неслыханным прецедентом, к тому же очень обидным, но К. больше не мог
терпеть, чтобы все его усилия разбивались о препятствия, которые,
возможно, подстраивал его собственный адвокат. А как только он стряхнет с
себя эту зависимость, он сам сразу подаст ходатайство, и, возможно, ему
ежедневно придется добиваться, чтобы эту бумагу рассмотрели. Разумеется,
для того чтобы добиться этого, К. не станет, подобно другим, просиживать в
коридоре, положив шляпу под стул. Он сам, или знакомые женщины, или те,
кого он пошлет, будут ежедневно нажимать на чиновников, чтобы заставить их
не глазеть сквозь решетки в коридор, а сесть к столу и рассмотреть
ходатайство К. Тут нельзя ослаблять натиск, надо все организовать,
проверить; пусть суд наконец столкнется с таким обвиняемым, который умеет
постоять за свои права.
Но если К. верил, что он сумеет все это провести в жизнь, то
составление ходатайства представило для него непреодолимые трудности.
Раньше, с неделю назад, он только с чувством некоторой неловкости думал о
том, что будет вынужден составлять такую бумагу. Но он даже и не думал,
что это может быть так трудно. Он вспомнил, как однажды утром, когда он
был завален работой, он вдруг отодвинул все в сторону и взял блокнот,
чтобы набросать ходатайство и, может быть, потом отдать этот черновик для
исполнения тяжелодуму адвокату, и как именно в эту минуту отворилась дверь
директорского кабинета и с громким смехом вошел заместитель директора. Тут
К. стало очень неприятно, хотя заместитель директора смеялся вовсе не над
его ходатайством, о котором он ничего не знал, а над только что услышанным
биржевым анекдотом; для того чтобы этот анекдот стал понятен, надо было
сделать рисунок, и заместитель директора, наклонясь над столом К., взял у
него из рук карандаш и набросал рисунок на листке блокнота,
предназначенном для черновика.
Но сегодня К. забыл о чувстве неловкости - написать ходатайство было
необходимо. Если на службе он не сможет выкроить для этого время - что
было вполне вероятно, - значит, придется писать дома, по ночам. А если
ночей не хватит, придется взять отпуск. Только не останавливаться на
полдороге, это самое бессмысленное не только в делах, но и вообще всегда и
везде. Правда, ходатайство потребует долгой, почти бесконечной работы.
Даже при самом стойком характере человек мог прийти к мысли, что такую
бумагу вообще составить невозможно. И не от лени, не от низости, которые
только и могли помешать адвокату в этой работе, а потому, что, не зная ни
самого обвинения, ни всех возможных добавлений к нему, придется описать
всю свою жизнь, восстановить в памяти мельчайшие поступки и события и
проверить их со всех сторон. И какая же это грустная работа! Может быть,
она подходит тем, кто, уйдя на пенсию, захочет чем-то занять мозг, уже
впадающий в детство, и как-то скоротать долгие дни. Но теперь, когда
человеку необходимо сохранить всю свежесть мысли для работы, когда часы
летят с необыкновенной быстротой, потому что его карьера на подъеме и он
представляет собой даже в некотором роде угрозу для заместителя директора,
теперь, когда ему, человеку молодому, хочется насладиться жизнью в столь
короткие вечера и ночи, именно теперь он должен заниматься составлением
этого документа! И К. снова мысленно пожалел себя. Почти нечаянно, лишь бы
прекратить этот ход мысли, он нажал кнопку звонка, проведенного в
приемную. Нажимая кнопку, он взглянул на часы. Уже одиннадцать, значит,
два часа драгоценнейшего времени он истратил на раздумье и, конечно, устал
еще больше прежнего. И все-таки время прошло не зря, он принял решение,
которое может оказаться полезным.
Кроме почты курьер принес визитные карточки двух господ, давно
ожидавших К. Как назло, это были очень важные клиенты банка, которых ни в
каком случае нельзя было заставлять ждать. И почему они пришли в такое
неподходящее время, и почему - как, наверно, спрашивали себя эти господа
за закрытой дверью - столь усердный К. тратил самое горячее служебное
время на личные дела? Устав от всего, что было, и с усталостью ожидая
того, что будет, К. поднялся навстречу первому клиенту.
Это был маленький разбитной человечек, фабрикант, которого К. хорошо
знал. Он выразил сожаление, что отрывает К. от важной работы, а К., со
своей стороны, выразил сожаление, что заставил его так долго ждать. Но
слова сожаления он произнес настолько машинально и таким неестественным
тоном, что, если бы фабрикант не был так занят своим делом, он непременно
подметил бы это. Вместо того он торопливо вытащил счета и таблицы из всех
карманов, разложил их перед К. и стал разъяснять отдельные пункты,
поправил небольшую ошибку в расчетах, которую поймал даже при таком беглом
просмотре, напомнил, что К. заключил с ним такую же сделку год назад,
мимоходом заметил, что на этот раз другой банк готов идти на значительные
жертвы, лишь бы заключить с ним эту сделку, и наконец умолк, чтобы
выслушать мнение К. Действительно, К. вначале с большим вниманием следил
за словами фабриканта, мысль о важной сделке захватила и его, но, к
сожалению, ненадолго; вскоре он перестал слушать, некоторое время еще
кивал головой в ответ на громкие восклицания фабриканта, но потом
прекратил и это, ограничиваясь только тем, что смотрел на лысую голову,
склоненную над бумагами, и спрашивал себя, когда же фабрикант наконец
поймет, что все его разглагольствования бесполезны. И когда фабрикант
замолчал, К. сначала всерьез подумал, будто замолчал он для того, чтобы
дать ему возможность сознаться, что слушать он не в состоянии. Но по
напряженному взгляду фабриканта, готового на любые возражения, К. с
сожалением понял, что деловой разговор придется продолжить. Он наклонил
голову, словно подчиняясь приказанию, и стал медленно водить карандашом по
бумагам, то и дело останавливаясь и всматриваясь в какую-нибудь цифру.
Видимо, фабрикант предположил, что К. с чем-то не согласен, а может быть,
цифры были не совсем точные, может быть, и не они решали дело, во всяком
случае, фабрикант закрыл бумаги рукой и, придвинувшись совсем близко к К.,
снова начал в общих чертах излагать ему свое дело.
- Трудно все это, - сказал К., наморщив губы, и, так как фабрикант
закрыл бумаги - единственное, на чем еще можно было сосредоточиться, - он
безвольно откинулся на спинку кресла.
Он только поднял глаза, когда отворилась дверь директорского кабинета
и вдали, не очень отчетливо, словно в какой-то дымке, мелькнула фигура
заместителя директора. К. не обратил на это особого внимания, но его
обрадовала реакция фабриканта - для К. это было очень кстати. Ибо
фабрикант тотчас же вскочил с кресла и поспешил навстречу заместителю
директора. К. хотел, чтобы он двигался в десять раз скорее, потому что
боялся, что заместитель вдруг скроется. Страх оказался напрасным, оба
господина встретились, пожали друг другу руки и вместе подошли к столу К.
Фабрикант пожаловался, что прокурист никак не склонен идти ему навстречу в
этом деле, и кивнул в сторону К., который под взглядом заместителя снова
низко нагнулся над бумагами. Они оба стояли, прислонясь к его столу, и
фабрикант начал уговаривать заместителя, стараясь привлечь его на свою
сторону. К. почувствовал себя так, будто оба эти человека непомерно
разрастаются и уже через его голову решают его судьбу. Медленно и
осторожно он завел глаза кверху, чтобы взглянуть, что же там происходит;
не глядя, взял одну из бумаг со стола, положил ее на ладонь и, постепенно
подымаясь с кресла, стал протягивать ее обоим собеседникам. Он ни о чем в
это время не думал, а действовал так, как, по его представлению, ему
придется действовать, когда он наконец подготовит тот важный документ,
который его окончательно оправдает. Заместитель директора, с большим
вниманием слушавший фабриканта, взглянул на бумагу мимоходом, даже не
прочитав, что там было написано, ибо то, что было важно для прокуриста,
для него никакого интереса не представляло, однако взял бумагу из рук у
К., сказал: "Спасибо, я все уже знаю" - и спокойно положил бумагу на стол.
К. с неприязнью покосился на него. Но заместитель даже не заметил его
взгляда, а если и заметил, то лишь еще больше развеселился. Он то и дело
разражался громким смехом, даже явно привел фабриканта в смущение
остроумным ответом и в заключение пригласил его к себе в кабинет, чтобы
окончательно договориться.
- Дело весьма важное, - сказал он фабриканту, - мне это совершенно
ясно. А господину прокуристу, - при этом он обращался только к фабриканту,
- наверно, будет по душе, если мы его от этого освободим. Ваше дело
требует спокойного обсуждения. А он как будто сегодня и так перегружен
работой, к тому же в приемной вот уже несколько часов его дожидаются люди.
У К. еле хватило выдержки отвернуться от заместителя директора и
любезно, хотя и напряженно улыбнуться одному только фабриканту. Больше он
не стал вмешиваться и, слегка наклонившись вперед, упершись обеими руками
в стол, как приказчик на прилавок, глядел, как оба господина,
переговариваясь между собой, взяли бумаги со стола и скрылись в кабинете
директора. В дверях фабрикант еще раз обернулся, сказал, что не прощается
и не преминет осведомить господина прокуриста о результатах переговоров, а
кроме того, собирается сделать ему еще одно небольшое сообщение.
Наконец К. остался один. Он и не подумал впустить следующего клиента
и только неясно сознавал, насколько это удачно, что люди там, в приемной,
уверены, будто он еще занят с фабрикантом, и поэтому никто, даже курьер,
не решается войти к нему. Он подошел к окну, сел на подоконник, держась
одной рукой за щеколду, и выглянул на площадь. Снег еще падал, погода
никак не прояснялась.
Долго просидел он неподвижно, не понимая, что именно его так
беспокоит, и только изредка испуганно оборачивался через плечо к двери в
приемную, где ему слышался какой-то шум. Но так как никто не входил, он
успокоился, подошел к умывальнику, умылся холодной водой и с освеженной
головой вернулся к окошку. Решение взять свою защиту в собственные руки
теперь казалось ему гораздо более ответственным, чем он предполагал
сначала. Когда он взваливал всю защиту на адвоката, процесс, в сущности,
мало его касался, он наблюдал за ним только со стороны, а непосредственно
его ничто не затрагивало, он мог при желании поинтересоваться, как идут
его дела, но мог и отойти в сторону, когда ему этого хотелось. А сейчас,
если он возьмет ведение своего дела на себя, он - хотя бы на данное время
- будет совершенно поглощен судебными делами. Если все пойдет успешно, то
впоследствии придет полное и окончательное освобождение, но, чтобы этого
достичь, ему придется все время сталкиваться с гораздо большими
опасностями, чем до сих пор. И если он еще сомневался в этом, то
сегодняшняя встреча с фабрикантом при заместителе директора достаточно
убедила его. Как он при них сидел совершенно растерянный лишь оттого, что
намеревался с сегодняшнего дня взять свою защиту на себя! Что же будет
дальше? Какие дни предстоят ему? Найдет ли он путь, который приведет его к
