уже сильно уставший от ночной работы, совсем сдал и ушел к себе в
канцелярию. Стоявшие внизу сначала не поверили и послали одного из коллег
наверх взглянуть, действительно ли за дверью никого нет. И только тогда
они все поднялись наверх и, должно быть, не посмели даже возмутиться. Ведь
адвокат - а даже самый ничтожный из них хоть отчасти представляет себе все
обстоятельства - никогда не пытается ввести в судопроизводство какие бы то
ни было изменения или улучшения, в то время как почти каждый обвиняемый,
даже какой-нибудь недоумок, при первом же соприкосновении с процессом
начинает думать, какие бы предложения внести, чтобы улучшить постановку
дела, и часто тратит на это время и силы, которые можно было бы с гораздо
большей пользой употребить на что-либо иное. Единственно правильное - это
примириться с существующим порядком вещей. И если бы даже человек был в
силах исправить какие-то отдельные мелочи, что является нелепым
заблуждением, то в лучшем случае он чего-то добился бы для хода будущих
процессов, но себе самому он только нанес бы непоправимый вред, привлекая
внимание и особую мстительность чиновников. Главное - не привлекать
внимания! Держаться спокойно, как бы тебе это ни претило! Попытаться
понять, что суд - этот грандиозный организм - всегда находится, так
сказать, в неустойчивом равновесии, и, если ты на своем месте самовольно
что-то нарушишь, ты можешь у себя же из-под ног выбить почву и свалиться в
пропасть, а грандиозный организм сам восстановит это небольшое нарушение
за счет чего-то другого - ведь все связано между собой - и останется
неизменным, если только не станет, что вполне вероятно, еще замкнутее, еще
строже, еще бдительнее и грознее. Лучше предоставить всю работу адвокату и
не мешать ему. Конечно, упреки никому на пользу не идут, особенно если
нельзя человеку растолковать, за что его упрекают и в чем винят, но
все-таки следует сказать, что К. чрезвычайно навредил делу тем, как он вел
себя при директоре канцелярии. Видимо, придется вычеркнуть этого
влиятельнейшего человека из списка тех, у кого можно было бы чего-то
добиться для К. Теперь он нарочно пропускает мимо ушей даже мимолетные
упоминания о процессе. В некоторых отношениях эти чиновники - сущие дети.
Иногда какие-нибудь пустяки - впрочем, поведение К., к сожалению, нельзя
отнести к этой категории - так обижают их, что они перестают разговаривать
даже с лучшими своими друзьями, отворачиваются от них при встрече и везде,
где только можно, действуют им наперекор. И вдруг, совершенно неожиданно,
без всяких оснований, их может рассмешить какая-нибудь глупая шутка, на
которую решаешься только оттого, что все кажется безнадежным, и тут снова
настает полное примирение. С ними общаться и трудно и легко, никаких
правил тут не существует. Иногда просто диву даешься, как это одной
человеческой жизни хватает на то, чтобы овладеть всеми теми знаниями,
которые дают возможность работать хотя бы с некоторым успехом. Правда,
бывают, как, впрочем, и у всех, мрачные дни, когда думаешь, что ни
малейших успехов не достиг, и кажется, будто хорошо кончились только те
процессы, в которых благополучный исход был предопределен с самого начала,
без всякой посторонней помощи, а все остальные проиграны, несмотря на всю
беготню, все старания, все кажущиеся мелкие успехи, которые так тебя
радовали. Тут, конечно, теряешь всякую уверенность и даже не осмеливаешься
возражать, если тебя спросят, правда ли, что некоторые процессы,
проходившие, по существу, благополучно, ты сорвал именно своим
вмешательством. Единственное, что тебе остается, это какая-то внутренняя
самозащита. Таким припадкам сомнения - разумеется, это только припадки -
адвокаты бывают особенно подвержены, когда дело, которое они вели уже
давно и вполне удовлетворительно, внезапно вырывают у них из рук. Ничего
хуже с адвокатом случиться не может. И отнимает дело, конечно, не сам
обвиняемый, этого никогда не бывает: если обвиняемый уже взял
определенного адвоката, то он за него держится, несмотря ни на что. Да и
как он может справиться сам, если он уже воспользовался чьей-то помощью?
Так что этого не бывает, но иногда бывает другое: процесс принимает такой
оборот, что адвоката к нему уже не допускают. И само дело, и обвиняемого,
и вообще все просто отнимают у адвоката, и тут уж не помогут самые лучшие
отношения с чиновниками, потому что те и сами ничего не знают. Просто весь
процесс перешел в такую стадию, где никакой помощи уже оказать нельзя, где
дело ведется в недоступных судебных органах и обвиняемый становится
недоступным для адвоката. И в один прекрасный день, явившись домой,
находишь у себя на столе все те ходатайства, которые составлялись с такой
тщательностью, с такой крепкой надеждой на исход дела; оказывается, их
отослали тебе обратно, так как на новом этапе процесса их использовать
запрещено и они стали бесполезными клочками бумаги. Причем это еще не
значит, что процесс проигран, вовсе нет; во всяком случае никаких
оснований для такого предположения нет, просто ты о процессе больше ничего
не знаешь и узнать никак не можешь. К счастью, такие случаи - исключение,
и даже если процесс самого К. тоже подпадет под такой случай, то пока дело
до этого еще не дошло. Сейчас еще представляются самые широкие возможности
для работы адвоката, и в том, что он их использует, К. может не
сомневаться. Ходатайство, как уже говорилось, еще не подано, да это и не к
спеху, гораздо важнее предварительные переговоры с ведущими чиновниками, а
они уже велись. Но велись - надо честно сознаться - с переменным успехом.
Однако лучше покамест не выдавать подробностей, это может плохо повлиять
на К. - пробудить слишком радостные надежды или слишком напугать его;
можно сказать только одно: некоторые чиновники высказывались чрезвычайно
доброжелательно и выражали полную готовность содействовать, в то время как
другие высказывали меньшую доброжелательность, однако в помощи ни в коей
мере не отказывали. В общем, результаты, можно сказать, вполне ободряющие,
однако делать какие-либо заключения еще нельзя, так как это обычное начало
всех предварительных переговоров и только дальнейшее развитие дела
покажет, насколько ценны эти предварительные переговоры. Во всяком случае,
ничего еще не потеряно, и если бы удалось, несмотря ни на что, вернуть
расположение директора канцелярии - а к этому уже приняты разные меры, -
то, как говорят хирурги, рану можно считать чистой и надо только спокойно
дожидаться дальнейшего.
На такие и подобные разговоры адвокат был неистощим. И это
повторялось при каждой встрече. Всегда имелись налицо какие-то успехи, но
никогда не сообщалось, в чем они состоят. Работа над первым ходатайством
шла непрестанно, но оно все еще не было готово; однако при следующей
встрече именно это оказывалось огромным преимуществом; как раз все
последние дни были исключительно неблагоприятны для подачи заявлений, хотя
предвидеть это заранее никто не мог. И если К., измученный бесконечными
словоизвержениями, замечал, даже учитывая все трудности, что дело
подвигается очень медленно, то ему возражали, что подвигается оно совсем
не так медленно, но, конечно, двинулось бы гораздо дальше, если бы К.
обратился к адвокату вовремя. Но, к сожалению, тут он оплошал, и эта
оплошность не только сейчас, но и впредь будет порождать затруднения.
Единственное приятное разнообразие в эти посещения вносил приход
Лени: она всегда устраивала так, что подавала адвокату чай в присутствии
К. Встав за спиной К., она притворялась, что смотрит, как адвокат, с
какой-то жадностью, низко пригнувшись к чашке, наливает и пьет чай, и
тайком позволяла К. пожимать ей руку. Наступало полное молчание. Адвокат
пил чай, К. пожимал руку Лени, а Лени иногда осмеливалась нежно
поглаживать К. по голове.
- Ты еще тут? - спрашивал адвокат, допив чай.
- Я хотела убрать посуду, - отвечала Лени с последним рукопожатием,
но тут адвокат вытирал губы и с новой силой начинал заговаривать К.
Хотел ли он утешить К. или привести его в отчаяние? К. никак не мог
понять, чего тот добивается, хотя отлично понимал, что его защита в
ненадежных руках. Возможно, что адвокат говорил правду, хотя было
очевидно, что он хочет выставить себя в самом выгодном свете и, вероятно,
никогда не вел такой большой процесс, каким, по его мнению, был процесс К.
Но самым подозрительным казалось постоянное подчеркивание личных связей с
чиновниками. Использовались ли эти связи исключительно для пользы К.?
Адвокат постоянно напирал на то, что речь идет только о низших служащих,
то есть о людях зависимых, и что для их продвижения по службе определенные
повороты процесса, конечно, могут иметь большое значение. Может быть, они
используют адвоката, чтобы добиться именно таких, всегда неблагоприятных
для обвиняемого оборотов дела? Может быть, они вели себя так не в каждом
процессе, это вряд ли было возможно; наверно, случались и такие процессы,
когда они помогали адвокату за его услуги, ведь они сами были
заинтересованы в том, чтобы поддерживать в чистоте его репутацию. Но если
дело и вправду обстоит так, то каким образом они вмешаются в процесс К.,
чрезвычайно трудный и, по уверениям адвоката, очень сложный, то есть
важный и привлекший внимание судебных властей с самого начала? Нет,
никаких сомнений их дальнейшие намерения не вызывали. Некоторые симптомы
были заметны уже в том, что первое ходатайство все еще не подано, хотя
процесс тянется уже несколько месяцев, но до сих пор, по словам адвоката,
еще находится в низших инстанциях, а это, конечно, очень способствует
намерению усыпить внимание обвиняемого, обезоружить его и вдруг обрушить
на него приговор или по меньшей мере объявить ему, что следствие
окончилось для него неблагоприятно и дело передано в высшие инстанции.
Нет, К. непременно должен был сам вмешаться. Именно в состоянии
крайней усталости, как в это зимнее утро, когда помимо воли все мысли были
обращены на его дело, он был в этом безоговорочно убежден. Презрение, с
каким он раньше относился к процессу, теперь пропало. Будь он один на
свете, он еще мог бы пренебречь процессом, хотя тогда - и в этом сомнений
не было - процесс вообще не мог бы возникнуть. Но теперь, когда дядя
затащил его к адвокату, приходилось считаться с семейными
взаимоотношениями; да и его служба отчасти зависела от хода процесса,
потому что он сам неосторожно и даже с каким-то необъяснимым
удовлетворением упоминал о своем процессе при знакомых, а другие знакомые
сами о нем узнавали неизвестно откуда; отношения с фройляйн Бюрстнер тоже
колебались в зависимости от процесса - словом, у него уже не было выбора,
принимать или не принимать этот процесс, он попал в самую гущу и должен
был защищаться. А если он устал - тем хуже для него.
Впрочем, для преувеличенной тревоги никаких оснований пока что не
было. Он сумел в сравнительно короткое время подняться в своем банке до
высокой должности и, признанный всеми, занимал эту должность до сих пор;
значит, теперь ему только надо эти свои таланты, благодаря которым он
всего достиг, приложить к ведению процесса, и нет никаких сомнений, что
тогда все окончится благополучно. Но прежде всего, если хотеть чего-то
добиться, надо с самого начала отмести всякие мысли о возможной вине.
Никакой вины нет. И весь этот процесс - просто большое дело, какие он с
успехом часто вел для банка, и в этом деле, как правило, таятся
