весь вид этого человека стал для К. невыносим.
- Ну и укладывай его спать! - крикнул он Лени, которая явно его не
поняла.
Нет, сейчас он пойдет к адвокату и откажет ему, а этот отказ
освободит его не только от самого адвоката, но и от Лени, и от этого
коммерсанта.
Но не успел он дойти до двери, как коммерсант негромко окликнул его:
- Господин прокурист! - К. сердито обернулся. - Вы забыли свое
обещание, - сказал коммерсант и умоляюще потянулся к К. со своего места. -
Вы хотели сообщить мне какой-то секрет.
- Верно! - сказал К., мельком взглянув на Лени, внимательно
смотревшую на него. - Так вот, слушайте: теперь это уже почти не секрет. Я
сейчас иду к адвокату, чтобы ему отказать.
- Он ему отказывает! - крикнул коммерсант, вскочил со стула и забегал
по кухне, воздевая руки к небу. - Он отказывает адвокату! - восклицал он
снова и снова.
Лени хотела было наброситься на К., но коммерсант перебил ей дорогу,
за что она стукнула его кулаком. Не разжимая кулаков, Лени бросилась за
К., но тот опередил ее и уже вбегал в комнату к адвокату, когда Лени его
догнала. Он почти успел захлопнуть двери, но Лени ногой задержала одну
створку и схватила его за локоть, пытаясь вытащить обратно. Но он так
стиснул ей кисть руки, что она, охнув, выпустила его. Зайти в комнату она
не посмела, и К. запер дверь изнутри на ключ.
- Я вас очень давно жду, - сказал адвокат с кровати, положив на
ночной столик документ, который он читал при свече, и, надев очки,
пристально посмотрел на К.
Но, вместо того чтобы извиниться, К. сказал:
- О, я скоро уйду.
Адвокат оставил без внимания эти слова и, так как К. не извинился,
добавил:
- В следующий раз я вас так поздно не приму.
- Это вполне совпадает с моими намерениями, - сказал К.
Адвокат посмотрел на него вопросительно.
- Садитесь, пожалуйста! - сказал он.
- Если вам угодно, - сказал К., пододвинул кресло к ночному столику и
сел.
- Мне показалось, что вы заперли дверь на ключ, - сказал адвокат.
- Да, - сказал К, - из-за Лени. - Он не намеревался никого щадить.
Но адвокат спросил:
- Она опять к вам приставала?
- Приставала? - переспросил К.
- Ну да! - сказал адвокат и рассмеялся. От смеха у него начался
приступ кашля, а когда кашель прошел, он опять засмеялся. - Да вы,
наверно, уже сами заметили, какая она назойливая, - сказал он и похлопал
К. по руке - тот по рассеянности положил руку на ночной столик, но тут же
быстро отдернул ее. - Видно, вы не придаете этому значения, - сказал
адвокат, когда К. промолчал. - Тем лучше! Иначе мне, наверно, пришлось бы
перед вами извиняться. Это ее причуда, и я давно ей все простил и даже
разговаривать об этом не стал бы, если бы вы не заперли дверь. Не мне
объяснять вам эту причуду, но сейчас у вас такой растерянный вид, что
придется все рассказать. Причуда эта состоит в том, что большинство
обвиняемых кажутся Лени красавцами. Она ко всем привязывается, всех их
любит, да и ее как будто все любят; а потом, чтобы меня поразвлечь, она
иногда мне о них рассказывает - конечно, с моего согласия. Меня это ничуть
не удивляет, а вот вы как будто удивлены. Если есть на это глаз, то во
многих обвиняемых и в самом деле можно увидеть красоту. Конечно, это
удивительное, можно сказать - феноменальное явление природы. Разумеется,
сам факт обвинения отнюдь не вызывает какие либо отчетливые, ясно
определенные перемены во внешности. Ведь это не то, что при других
судебных делах: тут большинство обвиняемых продолжают вести свой обычный
образ жизни, и если у них есть хороший адвокат, взявший на себя все
заботы, то и процесс их не касается. Тем не менее люди, искушенные в таких
делах, могут среди любой толпы узнать каждого обвиняемого в лицо. По каким
приметам? - спросите вы. Мой ответ вас, может быть, не удовлетворит.
Просто эти обвиняемые самые красивые. И не вина делает их красивыми - я
обязан так считать хотя бы как адвокат, ведь не все же они виноваты - да и
не ожидание справедливого наказания придает им красоту, потому что не все
они будут наказаны; значит, все кроется в поднятом против них деле, это
оно так на них влияет. Разумеется, среди этих красивых людей есть особенно
прекрасные. Но красивы они все, даже Блок, этот жалкий червяк.
Когда адвокат договорил, К. уже решился окончательно, он даже
вызывающе вскинул голову в ответ на последние слова адвоката, словно
подтверждая самому себе правильность сложившегося у него убеждения, что
адвокат всегда - и на этот раз тем более - старается отвлечь его общими
разговорами, не имеющими никакого касательства к основному вопросу:
проводит ли он какую-либо работу для пользы дела К. Адвокат, очевидно,
заметил, что К. на этот раз настроен против него еще больше, чем обычно, и
замолчал, выжидая, чтобы К. сам заговорил; но, видя, что К. упорно молчит,
спросил его:
- Вы сегодня пришли ко мне с определенной целью?
- Да, - ответил К. и немного затенил рукой свечу, чтобы лучше видеть
адвоката. - Я хотел вам сказать, что с сегодняшнего дня я лишаю вас права
защищать мои интересы в суде.
- Правильно ли я вас понял? - спросил адвокат и, присев в постели,
оперся рукой на подушки.
- Полагаю, что правильно, - сказал К., он сидел прямо и был все время
начеку.
- Что ж, можно обсудить и этот план, - сказал адвокат, помолчав.
- Это уже не только план, - сказал К.
- Возможно, - сказал адвокат. - И все же не будем торопиться.
Он сказал "не будем" как будто не собирался выпустить К. из рук и был
намерен остаться если не его представителем, то по крайней мере
советчиком.
- Никто и не торопится, - сказал К., медленно поднялся и встал за
спинкой кресла. - Я думал долго, может быть, даже слишком долго. Но
решение принято окончательно.
- Тогда позвольте мне сказать несколько слов, - сказал адвокат,
сбросил с себя перину и сел на край кровати. Его голые, покрытые седыми
волосами ноги дрожали от холода. Он попросил К. подать ему плед с дивана.
К. подал плед и сказал:
- Вы совершенно зря подвергаете себя простуде.
- Нет, не зря, все это очень важно, - сказал адвокат, снова кутаясь в
перину и укрывая ноги пледом. - Ваш дядя мне друг, да и вас я за это время
полюбил. В этом я вам признаюсь откровенно. Стыдиться тут нечего.
К. было очень неприятно слушать чувствительные излияния старика,
потому что они вынуждали его на решительное объяснение, а ему очень
хотелось этого избежать, да и, кроме того, как он откровенно признался
самому себе, все это сбило его с толку, хотя ни в какой мере не поколебало
его решения.
- Благодарю за дружеские чувства, - сказал он. - Я вполне сознаю, что
вы сделали для меня все, что только возможно и что, по-вашему, могло
принести пользу. Однако в последнее время я пришел к убеждению, что этого
недостаточно. Разумеется, я никогда не решусь навязывать свое мнение
человеку, который настолько старше и опытнее меня; если я когда-либо
невольно осмеливался на это, прошу меня простить, но дело тут, как вы сами
выразились, чрезвычайно важное и, по моему глубокому убеждению, требует
гораздо более решительного вмешательства в ход процесса, чем это было до
сих пор.
- Я вас понимаю, - сказал адвокат. - Вы очень нетерпеливы.
- Вовсе я не так уж нетерпелив, - сказал К. с некоторым раздражением
и сразу же перестал тщательно выбирать слова:
- Вероятно, при первом моем посещении, когда я пришел с дядей, вы
заметили, что особого интереса к своему процессу я не проявлял, и, когда
мне не напоминали о нем, так сказать, насильно, я вообще о нем забывал. Но
мой дядя настаивал, чтобы я поручил вам представлять мои интересы, и ему в
угоду я это сделал. После этого, естественно, можно было ожидать, что я
буду еще меньше тяготиться процессом, ведь для того и передают адвокату
защиту своих интересов, чтобы свалить с себя заботы и хотя бы отчасти
забыть о процессе. Но все вышло наоборот. Никогда еще я столько не
тревожился из-за процесса, как с того момента, когда вы взяли на себя
защиту моих интересов. До этого я был один, ничего по своему делу не
предпринимал, да и почти что его не чувствовал, а потом у меня появился
защитник, все шло к тому, чтобы что-то сдвинуть с места, и в непрестанном,
все возрастающем напряжении я ждал, что вы наконец вмешаетесь, но вы
ничего не делали. Правда, вы мне сообщили о суде много такого, чего мне,
наверно, никто другой рассказать бы не мог. Но теперь, когда процесс
форменным образом подкрадывается исподтишка, мне этого недостаточно. - К.
оттолкнул кресло и встал, выпрямившись во весь рост, заложив руки в
карманы.
- На известной стадии процесса, - сказал адвокат спокойно и негромко,
- ничего нового, как показывает практика, не происходит. Сколько клиентов
на этой стадии процесса стояли передо мной в той же позе, что и вы, и
говорили то же самое!
- Это значит, - сказал К., - что все они, эти люди, были так же
правы, как прав я. Ваши возражения меня не убедили.
- Я вам и не собирался возражать, - сказал адвокат, - я только хотел
бы добавить, что ожидал от вас более глубоких суждений, тем паче что я дал
вам возможность гораздо глубже заглянуть в судопроизводство и в мои
действия, чем обычно дают своим клиентам. А теперь остается только
признать, что, несмотря на все, вы не питаете ко мне нужного доверия. И
мне это никак не помогает.
Как он унижался перед К., этот адвокат! И никакого профессионального
самолюбия. А ведь, тут-то оно и должно было бы проявиться в полную силу.
Почему он так себя вел? Адвокатская практика у него, по всей видимости,
была большая, человек он был богатый, значит, отказ одного клиента и
потеря заработка для него никакой роли не играли. Кроме того, как человек
слабого здоровья, он должен был бы и сам стараться немного разгрузиться в
работе. Но вопреки всему он крепко держался за К. Почему? Из личной
приязни к дяде? Или процесс К. действительно казался ему таким необычным,
что он надеялся отличиться благодаря ему? Но перед кем? Перед К. или же -
не исключена и эта возможность - перед своими приятелями из суда? По его
виду ничего нельзя было определить, как пристально К. его ни разглядывал.
Можно было подумать, что он нарочно сделал такое непроницаемое лицо и
выжидает, какое впечатление произведут его слова. Но он истолковал
молчание К., видимо, в благоприятном для себя смысле и опять заговорил:
- Вы, наверно, заметили, что при весьма обширной канцелярии у меня
нет никаких помощников. В прежние времена было иначе. Тогда на меня
работали несколько молодых юристов, но теперь я работаю один. Отчасти это
связано с изменением моей практики, с тем, что я ограничиваюсь главным
образом ведением таких процессов, как ваш, отчасти же с тем, что я глубже
проник в суть таких дел. И помнил, что нельзя поручать эту работу другим,
если я не хочу грешить перед моими клиентами и перед взятой на себя
задачей. Но решение взять всю работу на себя, конечно, имело свои
последствия: пришлось отказывать почти всем и браться только за те дела, к
которым у меня лежало сердце, впрочем, даже тут, поблизости, существует
достаточно прилипал, готовых подбирать любые крохи, какие я им брошу. В
довершение ко всему я заболел от переутомления. Но, несмотря на все, я ни
разу не пожалел о принятом решении; возможно даже, что я должен был бы
отстранить от себя еще больше дел, но то, что я всецело отдался взятым на
себя процессам, оказалось необходимым и вполне оправдывалось достигнутыми
