кистями рук, пытается изобразить что-то, чего К. никак не мог понять, хотя
весь подался вперед, не спуская глаз с рук итальянца. Но в конце концов от
этого безучастного, совершенно машинального созерцания чужой беседы К.
почувствовал прежнюю усталость и, к счастью вовремя, с испугом поймал себя
на том, что в рассеянности хотел было встать, повернуться и выйти вон. И
наконец итальянец взглянул на часы и вскочил с места. Попрощавшись с
директором, он так близко подошел к К., что тому пришлось отодвинуться,
чтобы встать. Директор, заметив, как растерялся К. от этого итальянского
диалекта, вмешался в разговор, да так умно и деликатно, что казалось,
будто он только подает незначительные советы, хотя на самом деле он
вкратце переводил для К. все то, что говорил неугомонный итальянец,
перебивавший его на каждом слове. Таким образом К. узнал, что итальянцу
непременно надо сделать какие-то дела и, хотя у него, к сожалению, очень
мало времени, он ни в коем случае не намерен в спешке осматривать все
достопримечательности и собирается, если только К. даст согласие - а
решать должен именно он, - осмотреть только один собор, но зато как можно
подробнее. Он будет чрезвычайно счастлив обозревать этот собор в
сопровождении столь ученого и столь любезного спутника так он выразился
про К., который изо всех сил старался не слушать итальянца и на лету
схватывать объяснения директора, и он просит К., если только ему это
удобно, встретиться в соборе примерно часа через два, то есть около
десяти. Сам он надеется к этому времени уже освободиться и прибыть туда.
К. ответил как полагалось. Итальянец пожал руку директору, потом К., потом
снова директору и пошел к двери, уже почти не оборачиваясь к провожавшим
его директору и К., но все еще не переставая говорить. К. еще немного
пробыл у директора - тот сегодня выглядел очень плохо. Директору казалось,
что он в чем-то должен извиниться перед К., и он сказал дружески, стоя с
ним рядом, что сначала собирался сам сопровождать итальянца, но потом -
причины он объяснять не стал - решил лучше послать К. И пусть К. не
смущается, если не сразу будет понимать итальянца, это скоро придет, а
если он даже многого не поймет, то это тоже не беда; этому итальянцу вовсе
не так важно, поймут его или нет. Да и кроме того, директор не ожидал, что
К. так хорошо знает итальянский; без сомнения, со своей задачей он
справится отлично.
На этом он отпустил К. Все оставшееся время К. потратил на
выписывание из словаря трудных слов, которые могли ему понадобиться при
осмотре собора. Работа была на редкость нудная, а тут еще курьеры
приносили почту, чиновники заходили за справками и, видя, что К. занят,
останавливались в дверях, но не уходили, пока К. не выслушивал их.
Заместитель директора тоже не упустил случая помешать К., он нарочно
заходил, брал из рук К. словарь и явно без всякой надобности перелистывал
его, а когда двери приоткрывались, клиенты, ждавшие в приемной, появлялись
из полутьмы и робко кланялись; видно, они хотели обратить на себя внимание
и не были уверены, замечают ли их оттуда, в то время как сам К.,
оказавшийся как бы центром этого водоворота, старался составлять фразы,
искал нужные слова в словаре, выписывал их, упражнялся в произношении и,
наконец, пытался выучить их наизусть. Но его обычно хорошая память как
будто совсем ему изменила, и в нем то и дело вспыхивала такая злоба к
итальянцу, из-за которого приходилось столько мучиться, что он совал
словарь под бумаги с твердым намерением больше не готовиться, но затем,
сообразив, что не может же он молча ходить с итальянцем по собору и
обозревать произведения искусства, как немой, он снова, с еще большей
злобой, вытаскивал словарь.
В половине десятого, когда он уже собирался уходить, зазвонил
телефон: Лени, пожелав ему доброго утра, спросила, как он себя чувствует.
К. торопливо поблагодарил и сказал, что сейчас он разговаривать не может,
потому что торопится в собор.
- Как в собор? - спросила Лени.
- Так, в собор.
- А зачем тебе в собор? - спросила Лени.
К. попытался вкратце объяснить ей, в чем дело, но не успел он начать,
как Лени его перебила.
- Тебя затравили! - сказала она.
К. не выносил неожиданного и непрошеного сочувствия, поэтому он
коротко простился с Лени, но, уже кладя трубку, все же сказал не то себе,
не то девушке, которая была далеко и уже не могла его слышать:
- Да, меня затравили!
Было уже поздно, могло случиться, что он опоздает. В последнюю
минуту, прежде чем сесть в такси, он спохватился, что не успел вручить
итальянцу альбом, и захватил его с собой. Он держал альбом на коленях и
все время, пока ехали, нетерпеливо барабанил по нему пальцами. Дождь почти
перестал, но было сыро, холодно и сумрачно; наверно, в соборе ничего не
будет видно, и, уж конечно, от стояния на холодных плитах простуда у К.
еще больше обострится.
На соборной площади было пусто. К. вспомнил, как еще в детстве
замечал, что в домах, замыкавших эту тесную площадь, шторы почти всегда
бывают спущены. Правда, в такую погоду это было понятнее, чем обычно. В
соборе тоже было совсем пустынно, вряд ли кому-нибудь могло взбрести в
голову прийти сюда в такое время. К. обежал оба боковых придела и встретил
только какую-то старуху, закутанную в теплый платок: она стояла на коленях
перед мадонной, не спуская с нее глаз. Издали он еще увидел служку, но
тот, прихрамывая, исчез в стенной дверце. К. пришел точно вовремя: когда
он входил, пробило десять, но итальянец еще не явился. К. вернулся к
главному входу, нерешительно постоял там и потом, несмотря на дождь,
обошел весь собор снаружи посмотреть, не ждет ли его итальянец у одного из
боковых входов. Но там никого не было. Может быть, директор неправильно
понял, какое время тот назначил? Да разве можно было понять этого типа? Во
всяком случае, К. должен был подождать его хотя бы с полчаса. Так как он
очень устал, он вернулся в собор и, увидев на ступеньке какой-то обрывок
коврика, пододвинул его носком себе под ноги и, плотнее закутавшись в
пальто, поднял воротник и сел на скамью. Чтобы рассеяться, он открыл
альбом, полистал его немного, но пришлось и от этого отказаться: стало так
темно, что даже в соседнем приделе К. ничего не мог разглядеть.
Вдали, на главном алтаре, большим треугольником горели свечи. К. не
мог наверняка сказать, видел ли он их раньше. Может быть, их только что
зажгли. Служки ходят, по должности, неслышно, их и не заметишь. Когда К.
случайно оглянулся, он увидел, что неподалеку от него, у одной из колонн,
горит высокая толстая свеча. И хотя это было очень красиво, но для
освещения алтарной живописи, размещенной в темноте боковых приделов,
такого света было недостаточно, он только усугублял темноту. Итальянец
поступил хотя и невежливо, но благоразумно, не явившись в собор, все равно
ничего не было видно, пришлось бы осматривать картины по кусочкам при
свете карманного фонарика К. Чтобы испытать, как это будет, К. прошел к
одной из боковых капелл, поднялся на ступеньки к невысокой мраморной
ограде и, перегнувшись через нее, осветил фонариком картину в алтаре.
Лампадка, колеблясь перед картиной, только мешала. Первое, что К. отчасти
увидел, отчасти угадал, была огромная фигура рыцаря в доспехах, занимавшая
самый край картины. Рыцарь опирался на меч, вонзенный в голую землю, лишь
кое-где на ней пробивались редкие травинки. Казалось, что этот рыцарь
внимательно за чем-то наблюдает. Странно было, что он застыл на месте без
всякого движения. Очевидно, он назначен стоять на страже. К., уже давно не
видавший картин, долго разглядывал рыцаря, непрестанно моргая от
напряжения и от невыносимого зеленоватого света фонарика. Когда он осветил
фонариком всю остальную картину, он увидел положение во гроб тела
Христова, в обычной трактовке; к тому же картина была довольно новая. Он
сунул фонарик в карман и сел на прежнее место.
Ждать итальянца уже не стоило, но на улице явно лил сильный дождь, и,
так как в соборе, сверх ожидания, было не слишком холодно, К. решил пока
что переждать тут. Рядом с ним возвышалась главная кафедра, на круглом
навесе полулежали два золотых контурных креста, которые соприкасались
верхними концами. С внешней стороны и перила и переход к несущей колонне
были покрыты резьбой в виде зеленого плюща, ее поддерживали ангелочки, то
смеющиеся, то спокойные. К. подошел к кафедре, обошел ее со всех сторон:
каменная резьба была необычайно искусной, казалось, что густые тени
пойманы и закреплены и в резьбе, и на фоне.
К. засунул руку в темное углубление и осторожно ощупал камень. Раньше
он не знал о существовании такой кафедры. В эту минуту за скамьями
соседнего ряда он случайно увидел церковного служку в черном сюртуке с
обвисшими складками, с табакеркой в левой руке. Он издали наблюдал за К.
"Чего ему надо? - подумал К. - Разве у меня такой подозрительный вид? А
может быть, он ждет чаевых? Но тут служка, видя, что К. его заметил,
показал правой рукой с зажатой в пальцах щепоткой табаку куда-то в
неопределенном направлении. К. не совсем понял, чего он хочет, подождал
минуту, но служка все время куда-то показывал, подкрепляя свой жест
энергичными кивками.
- Чего ему надо? - тихо проговорил К., не решаясь громко окликнуть
его; но потом вытащил кошелек и, протиснувшись между скамьями, подошел к
этому человеку.
Тот сразу отстранил его рукой, пожал плечами и заковылял прочь. Вот
так же, торопливо ковыляя и подпрыгивая, К. в детстве пытался изображать
скачку на конях. Видно, впал в детство, подумал К., теперь у него только и
хватает ума, что служить в церкви. И как он останавливается, когда я
останавливаюсь, как подкарауливает, пойду ли я дальше. К. с улыбкой прошел
вслед за стариком по всему боковому приделу до главного алтаря. Старик
продолжал куда-то указывать пальцем, но К. нарочно не оборачивался;
по-видимому, старик только пытался отвлечь его, чтобы он не шел за ним по
пятам. Наконец К. отстал от него - не хотелось особенно тревожить старика,
да и было бы очень кстати на случай, если придет итальянец, показать ему и
эту достопримечательность.
Войдя в главный придел, чтобы найти то место, где он оставил альбом,
он вдруг увидел у колонны, недалеко от хоров, над алтарем, маленькую
боковую кафедру из бледного голого камня. Кафедра была настолько мала, что
издали казалась пустой нишей, куда забыли поставить статую святого.
Проповеднику не хватило бы места и на шаг отступить от перил. Кроме того,
каменный свод над кафедрой выступал очень далеко, и, хотя на нем не было
никакой лепки, он шел настолько полого, что человеку среднего роста никак
нельзя было выпрямиться, а пришлось бы стоять, перегнувшись через перила.
Казалось, все было задумано нарочно для мучений проповедника, и нельзя
было понять, зачем нужна эта кафедра, когда можно располагать главной,
большой, столь искусно разукрашенной.
К., наверно, не заметил бы эту маленькую кафедру, если бы в ней не
горела лампа, какие обычно зажигают для проповедника перед проповедью.
Неужели сейчас кто-то будет читать проповедь? Тут, в пустом соборе? К.
поглядел на лесенку, которая вела на кафедру, лепясь к самой колонне; она
была настолько узкой, что, казалось, служила не людям, а просто украшению
колонны. Но тут К. растерянно улыбнулся, увидев, что у основания лесенки
действительно стоял священник, положив руку на перильца, словно собираясь
подняться на кафедру, он смотрел на К. Потом слегка кивнул, и К., осенив
