работать, - сказала Лени. - Он всегда там сидит. Время от времени я
заглядывала в оконце, смотрела, что он делает. А он стоит на коленях на
кровати, разложил на подоконнике документы, которые ты ему выдал, и все
читает, читает. Мне это очень пришлось по душе: ведь окошко выходит во
двор, в простенок, оттуда и свету почти нет. А Блок сидит и читает. Сразу
видно, какой он покорный.
- Рад слышать, - сказал адвокат. - А он понимает, что читает?
Во время их разговора Блок непрестанно шевелил губами, очевидно
заранее составляя ответы, которые надеялся услышать от Лени.
- Ну, на этот вопрос, - сказала Лени, - я, конечно, в точности
ответить не могу. Во всяком случае, я видела, что читает он очень
старательно. Целый день перечитывает одну и ту же страницу и все водит и
водит пальцем по строкам. Заглянешь к нему, а он вздыхает; видно, чтение
ему очень трудно дается. Должно быть, документы ты ему дал очень
непонятные.
- О, да! - сказал адвокат. - Они и вправду нелегкие. Да я и не верю,
что он в них разбирается. Я их для того только и дал, чтобы он понял,
какую труднейшую борьбу мне приходится вести за его оправдание. Вот ради
кого я веду эту трудную борьбу! Ради... нет, просто смешно сказать - ради
Блока! Пусть он научится это ценить. А он занимался без перерыва?
- Да, почти без перерыва, - ответила Лени. - Только раз попросил
попить. Я ему подала стакан воды через оконце. А в восемь часов я его
выпустила и немножко покормила.
Блок покосился на К., словно ему давали похвальные отзывы и они не
могли не произвести впечатления. По-видимому, в нем пробудилась надежда,
он двигался свободнее, даже поерзал на коленях по полу.
Тем резче показалась перемена: он буквально окаменел от слов
адвоката.
- Ты все его хвалишь, - сказал адвокат, - а мне от этого еще труднее
говорить. Дело в том, что судья неблагоприятно отозвался и о самом Блоке,
и о его процессе.
- Неблагоприятно? - переспросила Лени. - Как же это возможно?
Блок посмотрел на нее таким напряженным взглядом, словно верил, что
она еще и сейчас способна обратить в его пользу слова, давно уже сказанные
судьей.
- Да, неблагоприятно, - сказал адвокат. Его даже передернуло, когда я
заговорил о Блоке. "Не говорите со мной об этом Блоке!" - сказал он. "Но
ведь Блок мой клиент" - сказал я. "Вами злоупотребляют" - сказал он. "Но я
не считаю это дело безнадежным". - "Да, вами злоупотребляют", - повторил
он. "Не думаю", - сказал я. Блок прилежно занимается процессом и всегда в
курсе дела. Он почти что живет у меня, чтобы постоянно быть наготове.
Такое старание редко встретишь. Правда, лично он весьма неприятен,
привычки у него отвратительные, он нечистоплотен, но к своему процессу
относится безупречно". Я нарочно сказал "безупречно" - разумеется, я
преувеличивал. На это он мне говорит: "Блок просто хитер. Он накопил
большой опыт и умеет затеять волокиту. Но его невежество во много раз
превышает его хитрость. Что бы он сказал если бы узнал, что его процесс
еще не начинался, если бы ему сказали, что даже звонок к началу процесса
еще не прозвонил?"
- Спокойно, Блок! - сказал адвокат, когда Блок попытался подняться на
дрожащих коленях, очевидно с намерением просить объяснения.
И тут адвокат впервые решил дать объяснение непосредственно самому
Блоку. Он посмотрел усталыми глазами не то на Блока, не то мимо него, но
Блок под этим взглядом снова медленно опустился на колени.
- Для тебя мнение судьи никакого значения не имеет, - сказал адвокат,
и не пугайся при каждом звуке. Если ты начнешь так себя вести, я тебе
вообще ничего передавать не буду. Нельзя слова сказать, чтобы ты не делал
такие глаза, будто тебе вынесли смертный приговор! Постыдился бы моего
клиента! К тому же ты подрываешь доверие, которое он ко мне питает. Да и
что тебе, в сущности, нужно? Ты пока еще жив, пока еще находишься под моим
покровительством. Что за бессмысленные страхи! Где-то ты вычитал, что
бывают случаи, когда приговор можно вдруг услыхать неожиданно, от кого
угодно, когда угодно. Конечно, это правда, хотя и с некоторыми оговорками,
но правда и то, что мне противен твой страх и в нем я вижу недостаток
необходимого доверия. А что я, собственно, сказал такого? Повторил
высказывание одного из судей. Но ты же знаешь, что вокруг всякого дела
создается столько разных мнений, что невозможно разобраться. Например,
этот судья считает началом процесса один момент, а я - совершенно другой.
Просто разница во мнениях, ничего более. На определенной стадии процесса,
по старинному обычаю, раздается звонок. По мнению этого судьи, процесс
начинается именно тогда. Не стану тебе излагать сейчас все, что
опровергает эту точку зрения, да ты все равно и не поймешь, скажу только,
что возражений много.
Блок смущенно пощипывал меховой коврик у кровати; как видно, его так
напугало мнение судьи, что он на время забыл свое унижение перед адвокатом
и помнил только о себе, со всех сторон обдумывая слова судьи.
- Блок! - сказала Лени предостерегающе и, взяв его за ворот,
подтянула кверху. - Не щипли мех, слушай, что тебе говорит адвокат.
9. В СОБОРЕ
К. получил задание: надо было показать некоторые памятники искусства
приезжему итальянцу, связанному давнишней деловой дружбой с банком, где
его чрезвычайно ценили. В другое время К., без сомнения, счел бы такое
задание весьма почетным, но теперь, когда сохранять свой престиж в банке
ему стоило огромного напряжения, он согласился с неохотой. Каждый час,
проведенный вне стен кабинета, был для него сплошным огорчением, хотя и
служебное время он проводил уже далеко не так продуктивно, как раньше.
Иногда часы тянулись в какой-то жалкой видимости настоящей работы, но тем
сильнее он бывал озабочен, когда приходилось отсутствовать. Тогда ему
казалось, что он видит, как заместитель директора, который и без того
всегда его выслеживал, заходит к нему в кабинет, садится за его стол,
роется в его бумагах, принимает клиентов, с которыми К. уже годами связан
и даже дружен, и восстанавливает их против него, да еще, пожалуй, находит
у него какие-то ошибки, а в последнее время К. чувствовал, как ему со всех
сторон угрожают эти ошибки и он нипочем не может их избежать. И если ему
теперь поручали какие-нибудь даже весьма почетные деловые визиты и
небольшие поездки а в последнее время, может быть чисто случайно, такие
поручения подворачивались все чаще, то ему постоянно мерещилось, будто его
нарочно хотят удалить на время из кабинета, чтобы проверить его работу,
или, во всяком случае, считают, что можно легко обойтись и без него.
От многих поручений можно было отказаться без труда, однако на это он
не решался; если его подозрения имели хоть малейшее основание, то,
отказываясь, он как бы признавался в своих страхах. Поэтому он с видимым
безразличием принимал все такие поручения и однажды даже умолчал про
серьезную простуду, когда нужно было отправиться на два дня в очень
нелегкую служебную командировку, чтобы, упаси бог, ее не отменили,
сославшись на скверную осеннюю погоду и дожди.
И вот, вернувшись из этой поездки с невыносимой головной болью, он
узнал, что завтра ему придется сопровождать итальянского гостя. Соблазн
отказаться хотя бы на этот раз был необычайно велик, тем более что
придуманное для него поручение не было непосредственно связано с его
служебными обязанностями. Безусловно, для дела было весьма важно проявить
гостеприимство но отношению к приезжему, но для К. это никакого значения
не имело, он отлично знал, что удержаться на службе он может только
благодаря своим деловым успехам, а если это не удастся, то все остальное
бесполезно, даже если он неожиданно очарует этого итальянца; ему не
хотелось ни на день отрываться от рабочей обстановки - слишком велик был
страх, что его больше не допустят к работе, и, хотя он отлично сознавал,
насколько этот страх преувеличен, душа у него была не на месте. Однако в
данном случае было почти невозможно найти благовидный предлог для отказа.
К. хоть и не очень хорошо, но вполне достаточно владел итальянским языком,
а главное, с юных лет разбирался в вопросах искусства, а в банке этим его
познаниям придали слишком большое значение, узнав, что К. некоторое время,
правда из чисто деловых соображений, был членом местного общества охраны
памятников старины. А так как итальянец слыл любителем искусства, то роль
гида, само собой понятно, выпала на долю К.
Утро было дождливое, очень ветреное, когда К., заранее раздражаясь
при мысли о предстоящем дне, уже в семь утра явился в банк, чтобы
выполнить хотя бы часть работы, пока не помешает приход гостя. Он очень
устал, просидев до поздней ночи над итальянской грамматикой, чтобы немного
подготовиться; сейчас его тянуло к окну, где он часто проводил больше
времени, чем у письменного стола, но он одолел искушение и сел за работу.
К сожалению, вскоре вошел курьер и доложил, что господин директор послал
его взглянуть, пришел ли господин К. и если он уже тут, то не будет ли он
любезен зайти в приемную - итальянский гость уже прибыл.
- Сейчас иду, - сказал К., сунул в карман маленький словарик, взял
под мышку альбом городских достопримечательностей, приготовленный в
подарок гостю, и пошел через кабинет заместителя директора в директорскую
приемную. Он был счастлив, что так рано явился на службу и сразу оказался
в распоряжении директора, чего, вероятно, никто не ожидал. Разумеется,
кабинет заместителя еще пустовал, словно стояла глубокая ночь; должно
быть, директор и за ним посылал курьера, чтобы просить его в приемную, а
его на месте не оказалось. Когда К. вошел в приемную, ему навстречу из
глубины кресел поднялись два господина. Директор приветливо улыбался,
видимо очень обрадованный его приходом, и сразу представил его итальянцу;
тот крепко пожал К. руку и с улыбкой сказал что-то про ранних пташек. К.
не сразу понял, что хочет сказать гость, да и слово было какое-то
незнакомое, и К. только потом угадал его смысл. К. ответил какой-то
гладкой фразой, итальянец опять рассмеялся и несколько раз погладил свои
пышные, иссиня-черные с проседью усы. Усы были явно надушены, даже
хотелось подойти поближе и понюхать. Когда все снова сели и завели
короткую вступительную беседу, К. вдруг с испугом заметил, что понимает
итальянца только по временам. Когда тот говорил совсем спокойно, К.
понимал почти все, но это было редко; по большей части речь гостя лилась
сплошным потоком, и он при этом радостно потряхивал головой. А главное, в
увлечении он все время переходил на какой-то диалект, в котором К. даже не
улавливал итальянских слов. Зато директор не только все понимал, но и
отвечал на этом же диалекте впрочем, К. должен был это предвидеть, потому
что итальянец был родом из Южной Италии, а директор прожил там несколько
лет. Во всяком случае, К. полагал, что у него почти не будет возможности
объясниться с итальянцем: по-французски тот говорил так же невнятно, а к
тому же усы закрыли ему рот, иначе по движению губ можно было бы легче
понять его. К. предвидел много неприятностей и пока что оставил всякие
попытки понять итальянца, да в присутствии директора, который понимал его
с легкостью, это было бы ненужным напряжением, и К. ограничился тем, но с
некоторой досадой наблюдал, как гость непринужденно и вместе с тем легко
откинулся в глубоком кресле, как он то и дело одергивает свой коротенький,
ловко скроенный пиджачок и вдруг, высоко подняв локти и свободно шевеля
