делала, получив удар, были именно тем, что вызывало перемену, однако она
не могла объяснить, каким образом дыхание могло воздействовать на ее
восприятие и осознание.
Она сказала также, что ей никогда не наносили удар, чтобы вернуть ее
назад к нормальному состоянию. Она возвращалась обратно своими
собственными средствами, хотя и не знала как.
Ее замечания казались мне уместными. Будучи ребенком и даже взрослым,
я иногда испытывал ощущение, что весь воздух сразу выходит из груди, когда
я нечаянно падал на спину, но последствия удара дона Хуана, хотя и
оставляли меня бездыханным, были совсем другими. Тут не было никакой боли;
вместо этого возникало ощущение, описать которое невозможно. Пожалуй,
наиболее точно будет сказать, что внутри меня возникала внезапно сухость.
Удары в мою спину, казалось, высушивали мои легкие и затягивали туманом
все вокруг. Затем как наблюдала Горда, все, что затуманивалось после удара
нагваля, становилось кристально чистым одновременно с возобновлением
дыхания, как если бы дыхание было катализатором, фактором первостепенной
важности.
То же самое происходило со мной на пути обратно к осознанию
повседневной жизни. Воздух бывал у меня выбит, мир становился
затуманенным, а затем он прочищался, когда я наполнял воздухом легкие.
Еще одной чертой этих состояний повышенного осознания было ни с чем
не сравнимое богатство личностных взаимодействий - богатство, которое наше
тело понимало, как ощущение ускорения. Наши двусторонние перемещения между
правой и левой сторонами облегчали нам понимание того, что на правой
стороне слишком много энергии и времени поглощалось поступками и
взаимодействиями нашей повседневной жизни. На левой стороне, напротив,
существует врожденная потребность в экономии и скорости.
Горда не могла описать, чем в действительности была эта скорость; не
мог и я. Лучше всего я мог сказать, что на левой стороне я мог схватывать
значение всего с отличной точностью и направленностью.
Любая грань деятельности была свободна от отступлений или введений. Я
действовал и отдыхал. Я шел вперед и отступал без всяких мыслительных
процессов. Столь обычных для меня. Именно это мы с Гордой понимали как
ускорение.
В какой-то момент мы с Гордой выяснили, что богатство нашего
восприятия на левой стороне проявлялось "пост фактум", то есть наши
взаимодействия оказывались такими богатыми в свете нашей возможности
запоминать их. Мы поняли, что в этих состояниях повышенного осознания мы
все воспринимали одним цельным куском, одной монолитной массой неотделимых
деталей. Мы называли эту способность воспринимать все сразу
"интенсивностью". Мы годами считали невозможным рассмотреть отдельные
составляющие части этих монолитных кусков опыта; мы не могли расположить
эти части в такую непрерывную последовательность, которая имела бы
какой-нибудь смысл для интеллекта. Поскольку мы были неспособны на такой
синтез, мы не могли и вспомнить. Наша неспособность вспомнить была
фактически нашей неспособностью расположить наши воспоминания в линейной
последовательности. Мы не могли разложить наши воспоминания, так сказать,
перед собой и собрать их последовательно одно за другим. Полученный опыт
был доступен для нас, но в то же самое время мы не могли до него
добраться, так как он был замурован стеной интенсивности.
Следовательно, задачей воспоминания была задача соединения наших
левой и правой сторон в объединение этих двух различных форм восприятия в
единое целое. Это была задача по закреплению нашей целостности путем
преобразования интенсивности в линейную последовательность.
Для нас стало ясно, что та деятельность, в которой мы принимали
участие, могла занимать очень мало времени по часам. По причинам нашей
неспособности воспринимать в терминах интенсивности мы могли иметь только
подсознательное восприятие больших отрезков времени. Горда считала, что
если бы мы смогли расположить интенсивность в линейной последовательности,
то могли бы честно считать, что прожили тысячу лет.
Тот прагматический шаг, который предпринял дон Хуан, чтобы облегчить
нам задачу воспоминания, состоял в том, что он вводил нас в контакты с
различными людьми, пока мы находились в состоянии повышенного осознания.
Он тщательно следил за тем, чтобы мы не видели этих людей, пока
находились в состоянии обычного осознания; так он создал подходящие
условия для воспоминания.
Закончив наши воспоминания, мы с Гордой вошли в очень смутное
состояние. У нас было детальное знание о социальных взаимодействиях,
которые мы разделяли с доном Хуаном и его компаньонами.
Это не были воспоминания в том смысле, как я мог бы вспомнить эпизод
из своего детства; это были более чем живые детальнейшие воспоминания о
событиях. Мы восстановили разговоры, которые, казалось, еще звучали у нас
в ушах, как если бы мы одновременно слушали это.
Мы оба чувствовали, что излишним было бы стараться разобраться в том,
что с нами происходило.
Все то, что мы вспоминали с точки зрения нашего опыта, происходило
прямо сейчас. Таков был характер наших воспоминаний. Наконец-то мы с
Гордой могли ответить на те вопросы, что так нас мучили. Мы вспомнили, кем
была женщина-нагваль, какое место она среди нас занимала, какова была ее
роль. Мы скорее вычислили, чем вспомнили, что провели одинаковое
количество времени с доном Хуаном и доном Хенаро в состоянии нормального
осознания - и с доном Хуаном и его другими компаньонами в состоянии
повышенного осознания. Мы восстановили каждый нюанс этих взаимоотношений,
которые были скрыты интенсивностью.
После вдумчивого обзора всего того, что мы обнаружили, мы соединили,
хоть и в минимальной степени, две стороны своего существа. Затем мы
обратились к другим темам и новые вопросы встали на месте старых.
Существовало три предмета, три вопроса, которые суммировали все то,
что нас волновало. Кто такой был дон Хуан и кем были его компаньоны? Что
они в действительности делали с нами? И куда все они ушли?
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ДАР ОРЛА
9. ПРАВИЛО НАГВАЛЯ
Дон Хуан был очень скупым на информацию о своем прошлом и своей
личной жизни. Его сдержанность была главным образом дидактическим
средством; насколько это касалось его самого, то его время начиналось с
того момента, когда он стал воином. Все, что случилось с ним раньше, имело
очень мало значения.
Все, что мы с Гордой знали о его ранней жизни, - это что он родился в
аризоне от родителей индейских племен яки и юма. Когда он был еще
ребенком, его родители перевезли его жить к индейцам яки, в северную
мексику. В 10-летнем возрасте он был вовлечен в водоворот войн яки. Его
мать была убита, а отец захвачен в плен мексиканской армией. И дон Хуан, и
его отец были сосланы в центр для перемещенных лиц на крайний юг штата
Юкатан. Там он и вырос.
О том, что происходило с ним в течение этого периода, он нам никогда
не рассказывал.
Дон Хуан считал, что нет необходимости говорить нам об этом. Я считал
иначе. То значение, которое я придавал этому отрезку его жизни, исходило
из моего убеждения, что все отличительные черты и характер его лидерства
закладывались в том опыте, который он приобрел именно в то время.
Однако не этот опыт, каким бы важным он ни был, делал его столь
неизмеримо важной фигурой в наших глазах и в глазах его других
компаньонов.
Его выдающееся положение покоилось на том случайном акте, путем
которого он вошел в "правило".
Быть вовлеченным в правило все равно, что жить в мифе. Дон Хуан и жил
мифом - мифом, который поймал его и сделал нагвалем. Он сказал, что когда
правило поймало его, он был агрессивным и ненадежным человеком, живущим в
изгнании, как тысячи других индейцев яки северной мексики жили в то время.
Он работал на табачной плантации в южной мексике. Однажды после работы во
время чуть ли не роковой стычки из-за денег со своим товарищем по работе
он получил пулевое ранение в грудь. Когда он пришел в себя, над ним стоял
старый индеец, ощупывающий ранку в его груди. Пуля застряла в мышцах
ребра, не пробив грудь. Дон Хуан 2-3 раза терял сознание от шока, потери
крови и, как он говорил, от страха перед смертью. Старик-индеец вынул
пулю, и поскольку дону Хуану некуда было идти, взял его к себе домой и
выхаживал в течение месяца.
Старый индеец был добрым, но жестким. Однажды, когда дон Хуан
достаточно окреп и почти выздоровел, старик дал ему сильный удар в спину и
заставил войти в состояние повышенного осознания. Затем, без всяких
дальнейших церемоний, он открыл дону Хуану часть правила, относящуюся к
нагвалю и его роли.
Дон Хуан проделал в точности ту же самую вещь со мной и Гордой: он
заставил нас смещать уровни осознания и рассказал нам правило нагваля в
следующей форме:
Сила, которая правит судьбой всех живых существ, называется орлом, но
не потому, что это орел, или имеет что-либо общее с орлом, или как-то к
нему относится, а потому, что для видящего она выглядит, как неизмеримый
иссиня-черный орел, стоящий прямо, как стоят орлы, высотой достигая
бесконечности.
Когда видящий смотрит на черноту, которая является орлом, 4 вспышки
света освещают то, чем он является. Первая вспышка, подобная молнии,
помогает видящему охватывать контуры тела орла. Тогда можно видеть белые
мазки, которые выглядят, как перья. Вторая вспышка молнии освещает
колышущуюся, создающую ветер черноту, которая выглядит, как крылья орла. С
третьей вспышкой света видящий замечает пронзительный нечеловеческий глаз.
А четвертая и последняя вспышка открывает то, что орел делает.
Орел пожирает осознание всех существ, которые жили на земле мгновение
назад, а сейчас мертвые прилетели к клюву орла, словно бесконечный поток
мотыльков, летящих на огонь, чтобы встретить своего хозяина, и причину
того, что они жили. Орел разрывает эти маленькие осколки пламени,
раскладывает их, как скорняк шкурки, а затем съедает всех живых существ,
видит все эти существа сразу и совершенно одинаково, поэтому нет никакого
способа человеку молить орла, просить у него милостей, надеяться на
жалость. Человеческая часть орла слишком мала и незначительна, чтобы
тронуть целое.
Только судя по действиям орла, видящий может сказать, чего орел
хочет. Хотя орла и не затрагивают обстоятельства жизни любого живого
существа, он каждому из них дал дар.
По-своему и своими средствами каждое из них, если пожелает, имеет
власть сохранить огонь сознания, власть не повиноваться призыву смерти и
тому, чтобы быть пожранным. Каждой живой твари была дарована власть, если
она того пожелает, искать лазейку к свободе и пройти сквозь нее. Для того
видящего, который видит эту лазейку, и для тех существ, которые сквозь нее
прошли, совершенно очевидно, что орел дар этот дал для того, чтобы
увековечить сознание.
С целью проводить живых существ к этой лазейке орел создал нагваля.
Нагваль - это двойное существо, которому было открыто правило. Будь он в
форме человека, животного, растения или чего угодно живого, нагваль уже по
своей природе стремится искать этот проход.
Нагваль приходит в двух частях - мужской и женской. Двойник-мужчина и
двойник-женщина становятся нагвалем только после того, как правило было
открыто каждому из них и каждый из них понял и принял его полностью.
Глазу видящего нагваль-мужчина или нагваль-женщина видится как
