чувство, что он говорил обо мне, как о маленьком кричащем мальчике,
поэтому я не обратил действительного внимания на это.
- Эй! - сказал он, требуя моего полного внимания. - я _в_и_ж_у
маленького кричащего мальчика.
Я спросил его, был ли этот мальчик мной. Он сказал, нет. Тогда я
спросил его, было ли это видение моей жизни или просто памятью из его
соственной жизни. Он не ответил.
- Я _в_и_ж_у_ маленького мальчика, - продолжал он. - он кричит и
кричит.
- Я знаю этого мальчика? - спросил я.
- Да.
- Он мой маленький мальчик?
- Нет.
- Он кричит теперь?
- Он кричит теперь, - сказал он с уверенностью.
Я подумал, что дон Хуан видел кого-то, кого я знал, кто был маленьким
мальчиком и кто в этот самый момент кричал. Я назвал по именам всех детей,
которых я знал, но он сказал, что те дети не имели отношения к моему
обещанию, а ребенок, который кричал, имел очень большое отношение к нему.
Утверждение дона Хуана казалось нелепым. Он сказал, что я обещал
что-то кому-то в моем детстве и что ребенок, который кричал в этот самый
момент, имел большое отношение к моему обещанию. Я говорил ему, что в этом
нет смысла. Он спокойно повторял, что он "видел" маленького мальчика,
кричащего в этот момент, и что маленькому мальчику было больно.
Я старался подогнать его утверждения под какой-нибудь вид правильного
образа, но я не мог установить их связь с чем-нибудь, что я сознавал.
- Я отказываюсь, - сказал я, - потому что я не помню, что я давал
важное обещание кому-нибудь, меньше всего ребенку.
Он прищурил глаза снова и сказал, что этот особенный ребенок, который
кричал точно в этот момент, был ребенок моего детства.
- Он был ребенок во время моего детства, и он, тем не менее, кричит
теперь? - спросил я.
- Он - ребенок, который кричит теперь, - настаивал он.
- Ты понимаешь, что ты говоришь, дон Хуан?
- Понимаю.
- Это не имеет смысла. Как может он быть ребенком теперь, если он был
ребенком, когда я сам был ребенком?
- Это ребенок, и он кричит теперь, - сказал он упорно.
- Объясни это мне, дон Хуан.
- Нет. Т ы должен объяснить это мне.
Хоть убей, я не мог понять того, о чем он говорил.
- Он кричит! Он кричит! - дон Хуан продолжал говорить в
гипнотизирующем тоне. - И он держит тебя теперь. Он крепко сжимает. Он
обнимает. Он смотрит на тебя. Ты чувствуешь его глаза? Он становится на
колени и обнимает тебя. Он моложе тебя. Он подбегает к тебе. Но его рука
сломана. Ты чувствуешь его руку? У этого маленького мальчика нос выглядит
подобно пуговице. Да! Это нос пуговицей.
В моих ушах появился гул, и я потерял ощущение существования дома
дона Хуана. Слова "нос пуговицей" бросили меня сразу в сцену из моего
детства. Я знал мальчика с носом-пуговицей! Дон Хуан незаметно продвинул
свой путь в одно из наиболее темных мест моей жизни. Я знал обещание, о
котором он говорил. У меня было ощущение приподнятого настроения,
отчаяния, благоговения перед доном Хуаном и его великолепным маневром.
Как, черт возьми, он знает о мальчике с носом-пуговкой из моего детства? Я
стал так взволнован воспоминанием, которое дон Хуан вызвал во мне, что моя
сила вспомнить перенесла меня назад ко времени, когда мне было восемь лет.
Моя мать оставила меня два года назад, и я проводил наиболее адские годы
моей жизни, циркулируя среди сестер моей матери, которые служили
исполняющими долг заместителей матери и заботились обо мне пару месяцев
одновременно. У каждой из моих теток была большая семья, и безразлично,
как заботливы или покровительственны были тетки ко мне, - со мной
соперничали двадцать два родственника. Их бессердечность бывала иногда
действительно странной. Я чувствовал тогда, что меня окружали враги, и в
последующие мучительные годы я ушел в отчаянную и грязную войну. Наконец,
посредством способов, которые я все еще не знаю до этого дня, я добился
успеха в покорении всех моих двоюродных родственников. Я действительно был
победителем. Я не имел больше соперников, которые бы имели значение.
Однако, я не знал этого, и не знал, как остановить мою войну, которая
распространилась на школьную почву.
Классы сельской школы, куда я ходил, были смешанными, и первый и
третий классы были разделены только расстоянием между партами. Это там я
встретил маленького мальчика с плоским носом, которого дразнили прозвищем
"пуговичный нос". Он был первоклассник. Я выбрал его случайно, без
специального намерения. Но он, казалось, любил меня, несмотря на все, что
я делал ему. Он привык следовать за мной повсюду и даже хранил тайну, что
я был ответственен за доску, которая поставила в тупик директора. И однако
я все же дразнил его. Однажды я нарочно опрокинул стоявшую тяжелую
классную доску; она упала на него; парта, за которой он сидел, смягчила
удар, но все же удар сломал ему ключицу. Он упал. Я помог ему встать и
увидел боль и испуг в его глазах, когда он смотрел на меня и держался за
меня. Удар при виде его боли и искалеченной руки был больше, чем я мог
вынести. Годы я ужасно боролся против моих родственников, и я победил; я
покорил своих врагов; я был сильным в тот момент, когда вид кричащего
маленького мальчика с носом-пуговкой разрушил мои победы. Прямо там я
оставил битву. Любым путем, на какой я был способен, я решил не воевать
когда-либо снова. Я подумал, что ему, может быть, отрежут руку, и я
обещал, что если маленький мальчик вылечится, я никогда больше не буду
победителем. Я отдал свои победы ему. Это был путь, и я понял это тогда.
Дон Хуан открыл гноящуюся рану в моей жизни. Я почувствовал
головокружение, был потрясен. Источник неослабленной печали заструился во
мне, я был побежден им. Я чувствовал тяжесть своих действий на себе.
Воспоминание об этом маленьком курносом мальчике, чье имя было Хоакин,
произвело на меня такую явную боль, что я заплакал. Я сказал дону Хуану о
моей печали из-за этого мальчика, который никогда не имел ничего, - этот
маленький Хоакин не имел денег, чтобы пойти к врачу, и его рука так и не
срослась правильно. И все, что я должен был дать ему, это мои детские
победы. Поэтому я чувствовал стыд.
- Будь в мире, чудак, - сказал дон Хуан повелительно. - ты отдал
достаточно. Твои победы были сильными, и они были твоими. Ты отдал
достаточно. Теперь ты должен изменить свое обещание.
- Как я изменю его? Я просто скажу так?
- Обещание не может быть изменено просто говорением так. Может быть,
очень скоро ты сможешь узнать, что надо делать, чтобы изменить его. Тогда,
возможно, ты даже будешь _в_и_д_е_т_ь_.
- Можешь ты дать мне какие-нибудь указания, дон Хуан?
- Ты должен терпеливо ждать, зная, что ты ждешь, и зная, зачем ты
ждешь. Это путь воина. И если есть повод для выполнения твоего обещания,
тогда ты должен сознавать, что ты выполняешь его. Тогда придет время,
когда твое ожидание кончится, и ты не должен будешь больше чтить свое
обещание. Ты ничего не можешь сделать для жизни этого маленького мальчика.
Только он мог аннулировать это действие.
- Но как он может?
- Посредством узнавания, чтобы свести его желания к нулю. Пока он
думает, что он был жертвой, его жизнь будет адом. Пока ты думаешь так же,
твое обещание будет действительным. То, что делает нас несчастными - это
желание. Однако, если мы научимся сводить свои желания к нулю, малейшая
вещь, которую мы получим, будет истинным даром. Будь в мире, ты сделал
добрый дар Хоакину. Быть бедным или хотеть - это только мысль; и точно так
же мысль ненавидеть или быть голодным, или страдающим от боли.
- Я не могу в действительности поверить этому, дон Хуан. Как может
голод или боль быть только мыслью?
- Теперь для меня они только мысли. Это все, что я знаю. Я прошел эту
ступень. Сила одолеть его - это все, что мы имеем для того, чтобы
противостоять силам жизни; без этой силы мы являемся только мусором, пылью
на ветру.
- У меня нет сомнения, что ты добился этого, дон Хуан, но как может
простой человек вроде меня или маленького Хоакина добиться этого?
- Это наша задача, как отдельных личностей - противостоять силам
нашей жизни. Я говорил это тебе уже несчетное число раз; только воин может
выжить. Воин знает, что он ждет, и он знает, чего он ждет; и когда он
ждет, он ничего не хочет, поэтому, какую бы маленькую вещь он ни получил,
она больше, чем он может взять. Если он хочет есть, он найдет путь, потому
что он не голоден; если что-либо ранит его тело, он находит способ, чтобы
остановить это, потому что он не страдает от боли. Быть голодным или
страдать от боли означает, что человек покинул самого себя и больше уже не
воин, и сила его голода или его боли уничтожает его.
Я хотел отстаивать свое мнение, но остановился, потому что я понял,
что спором я создаю барьер, чтобы защитить себя от разрушительной силы
велилепной победы дона Хуана, которая затронула меня так глубоко и с такой
силой. Как он знает? Я подумал, что, может быть, я рассказал ему историю о
курносом мальчике во время одного из моих глубоких состояний необычной
реальности. Я не припоминал, что я говорил ему, но мое неприпоминание при
таких условиях было предполагающимся.
- Как ты узнал о моем обещании, дон Хуан?
- Я _в_и_д_е_л_ его.
- Ты _в_и_д_е_л_ его, когда и принимал мескалито, или когда я курил
твою смесь?
- Я _в_и_д_е_л_ его сейчас. Сегодня.
- Ты _в_и_д_е_л_ всю вещь?
- Ты снова начал. Я же сказал тебе, что нет смысла говорить о том, на
что похоже видение. Это пустое.
Я не настаивал больше. Эмоционально я был убежден.
- Я также дал клятву однажды, - неожиданно сказал дон Хуан.
Звук его голоса заставил меня вздрогнуть.
- Я обещал отцу, что я буду жить, чтобы уничтожить его убийц. Я носил
это обещание с собой долгие годы. Теперь обещание изменено. Я не
интересуюсь больше уничтожением кого-нибудь я не ненавижу мексиканцев. Я
не ненавижу никого. Я узнал, что бесчисленные пути каждого пересекаются в
собственной жизни - все равны. Угнетатель и угнетаемый встречаются в
конце, и единственная вещь, которая преобладает, это то, что жизнь была в
целом слишклм короткой для обоих. Сегодня я чувствую печаль не потому, что
моя мать и отец умерли таким путем, каким они умерли; я чувствую печаль
потому, что они были индейцами. Они жили, как индейцы, и умерли, как
индейцы, и никогда не знали, что они были, прежде всего, людьми.
10
Я снова посетил дона Хуана 30 мая 1969 года и прямо сказал ему, что я
хотел проникнуть в "видение". Он покачал головой отрицательно и засмеялся,
и я почувствовал необходимость протестовать. Он сказал мне, что я должен
быть терпелив и было неподходящее время, но я упрямо настаивал, что я был
готов.
Он не казался раздраженным моими изводящими просьбами. Он старался,
тем не менее, сменить тему. Я не поддался и попросил его посоветовать, что
мне делать, чтобы преодолеть мое нетерпение.
- Ты должен действовать, как воин, - сказал он.
- Как?
- Каждый учится действовать, как воин, действием, а не разговором.
- Ты говорил, что воин думает о своей смерти. Я делаю это все время,
но, очевидно, этого недостаточно.
Казалось, что у него взрыв нетерпения, и он даже зачмокал губами. Я
сказал ему, что я не хотел его рассердить и что, если я не нужен ему
здесь, в его доме, то я готов уехать обратно в лос-анджелес. Дон Хуан
мягко погладил меня по спине и сказал, что я знал, что значит быть воином.
