Райнасон встал.
- Возможно, завтра вечером, - сказал он. - А сегодня я занят. С
Марой. - Он повернулся и направился к двери.
- Я бы советовал заняться с кем-нибудь другим, - спокойно сказал
вслед ему Маннинг. - Я от всей души это тебе советую, для твоего же
собственного блага - веришь ты мне или нет.
Райнасон повернулся в двери и холодно посмотрел на него.
- Вы ее не интересуете, Маннинг, - сказал он и спокойно закрыл за
собой дверь.
Маннинг мог, конечно, из чувства уязвленного самолюбия досаждать ему
по мелочам; но его завуалированные угрозы не беспокоили Райнасона. Во
всяком случае, у него сейчас на уме было совсем другое. Он вспомнил
наконец то, что никак не мог припомнить в отношении резьбы по камню на том
хирлайском доме на фотографии, и что так привлекло его внимание: там было
большое сходство с резьбой, которую он видел глазами Теброна у входа в
Храм Кора. Символы Кора, так их назвал Теброн... Скопированные с работ
Древних...
Пришельцев?..
5
Возникли проблемы с Хорнгом, который стал сопротивляться проведению
телепатических контактов. Хирлайцы жили на Равнине в развалинах, каменные
стены которых как наждаком продолжали шлифовать постоянно дувшие ветры.
Из-за ветров углы и выступающие части домов давно уже округлились и
утратили свою прежнюю форму. Аборигены поддерживали эти здания редкими
незначительными ремонтами; там даже был общий для всех сад с обычными для
этой планеты темными губчатыми растениями. Проходя между массивными
зданиями, Райнасон и Мара повстречали нескольких огромных аборигенов; один
или два из них обернулись, посмотрели на землян ничего не выражающим
взглядом, затем в своей обычной замедленной манере продолжали свой путь
через серые тени неведомо куда и неизвестно зачем.
Они нашли Хорнга неподвижно сидящим в том месте, где сходились
несколько зданий; он уныло смотрел вдаль, туда, где за Равниной на фоне
темно-голубого неба виднелись невысокие холмы. Райнасон снял с плеча
телепатер и подошел к нему. Когда он включил автопереводчик, абориген не
подал никаких признаков, которые можно было бы истолковать как возражения,
но когда землянин поднял микрофон, чтобы обратиться к нему, в тишине
разреженной атмосферы вдруг послышался сухой голос Хорнга; перо самописца
вычертило:
"Нет никакой цели".
После некоторой паузы Райнасон сказал ему:
- Мы почти завершили наш доклад. Нам нужно сегодня закончить.
"Нет никакой цели в смысле поиска".
- Никакой цели доклада? - переспросил Райнасон после паузы. - Это для
нас очень важно, и мы почти уже закончили. Будет еще меньше цели в том,
если сейчас мы остановимся, когда уже так много сделано.
Огромная, обтянутая кожей голова Хорнга повернулась к нему; Райнасон
почти физически, как нависшую над собой тень, ощутил на себе его тяжелый
взгляд.
"Мы привыкли к этому".
- Мы думаем не совсем одинаково, - сказал ему Райнасон. - Для меня в
этом есть цель. Ты мне поможешь в последний раз?
Абориген ничего не ответил, только медленно склонил на бок голову.
Райнасон воспринял этот жест как согласие и подал Маре знак, чтобы та
включила телепатер.
После последнего сеанса Райнасон понимал причину такого нежелания со
стороны Хорнга продолжать эксперимент. Возможно, даже его заявление о том,
что нет никакой цели, имело смысл: могло ли упорядочение истории этой расы
что-то значить для ее последних представителей? Возможно, им было все
равно; вся их жизнь состояла теперь в том, что они медленно брели среди
развалин своего старого мира и чувствовали, что все окружающее их рушится,
и беспорядочную картину прошлого своей расы они тоже воспринимали как
нечто такое, что вскоре должно исчезнуть.
И Райнасон не забыл леденящие душу волны ненависти, которые
накатывались на него из мозга Хорнга; и он был абсолютно уверен в том, что
Хорнг не забыл этого тоже.
Мара подсоединяла провода телепатера; Хорнг сидел без движения,
изредка переводя свои темные глаза с нее на Райнасона. Когда она
закончила, Райнасон кивнул ей, чтобы она включила контакт.
И сразу же он почувствовал, как разум Хорнга наваливается на его
собственный, неясные потоки мысли ощущаются ближе, серые расплывчатые
изображения становятся более четкими и накрывают его сознание; через
какое-то мгновение он ощутил, что его собственные мысли сливаются с
мыслями Хорнга, что целостность собственного восприятия происходящего
растворяется в восприятии инопланетянина. Теперь они были вместе; они
почти слились в единое сознание.
В Хорнге он ощутил шепот недоверия, страха, и отголоски той самой
ненависти, которая так поразила его раньше. Но все это было глубоко в
подсознании; на поверхности сознания были распространяющиеся волнами
ощущения собственной ненужности, отказа от всего активного, нереальности
происходящего вокруг. Спокойствие, которое он раньше отмечал в Хорнге,
теперь куда-то ушло, и его место занял этот туман безнадежности.
Райнасон осторожно углубился в пласты расовой памяти этого серого
сознания, чувствуя, как на него давят находящиеся где-то совсем рядом
чувства Хорнга. Он нашел их, эти пласты мыслей неизвестных ему и живших
тысячелетия тому аборигенов, изображения и звуки, существовавшие в
реальной жизни задолго до него. Он пошарил в них, пытаясь снова отыскать
мысли Теброна... и нашел-таки то, что искал.
Сейчас он был Теброном, марширующим через обширную равнину, которую
он уже видел раньше; сильный ветер бросал ему прямо в лицо песок,
поднимаемый шаркающими ногами его солдат. Он ощущал, как мускулы на его
ногах ноют от усталости; сухой воздух обжигал жадно дышащие ноздри при
каждом долгом вдохе. Он был еще на расстоянии нескольких часов марша до
города, но скоро, вот уже совсем скоро, перед заходом светила должен быть
привал.
Райнасон стал осторожно пробираться по этому слою памяти, стремясь
перескочить немного вперед; он сознавал, что Хорнг пристально следит за
его передвижениями. В его сознании все еще доминировала усталость, затем
вдруг промелькнул было едва заметный проблеск интереса к чему-то, но он
тут же был подавлен усталой безнадежностью, апатией, которую Райнасон уже
отмечал ранее. Он проследовал по слоям памяти дальше... еще дальше... и
вот, наконец...
Храмовый охранник пал в тени, и один из гвардейцев Теброна
наклонился, чтобы подобрать его оружие. То, что осталось от тела
охранника, катилось вниз по ступеням Храма - три, четыре, пять ступеней; и
вот, наконец, эта половина туши замерла внизу. Его глаза на мгновение
остановились на нем; затем Теброн отвернулся и направился вверх ко входу.
Накатилась волна стона от невыносимой боли и страха, которые
вырастали где-то в глубинах его подсознания. Он вошел в тень дверного
проема и остановился, но только на какое-то мгновение: внутри не было
никакого движения, и он сделал шаг вперед - всего одна ступенька вниз, в
помещение Храма.
Крик разнесся эхом по залам и коридорам Храма - высокий и
пронзительный, усиливающийся по мере того, как на него накладывалось
собственное эхо, доводя его-Теброна до состояния беспамятства. Он знал,
что все это исходит от Хорнга, но боролся с ним, постепенно продвигаясь по
темной внутренней комнате. Он был Теброном Марлом, королем священником
вождем Хирлая, это он вошел в Храм Кора, ощущая под своими ногами
несокрушимую массивность каменного пола. Холодный пот внезапно выступил на
спине - его или Теброна? Но он действительно был Теброном, и он отчаянно
боролся со взрывом страха в своем мозгу, как будто все это было борьбой за
право ощущения собственной личности. Но он был Теброном.
Крики внезапно угасли; он стоял в наступившей тишине перед Алтарем
Кора.
Итак, цель достигнута, подумал он. Сколько дней он сражался, чтобы
оказаться здесь? Вспоминать не было никакой нужды; мышцы его тела сами по
себе являлись ярким напоминанием о пройденном пути, как и боль в ране,
которая мешала движению плеча. Если бы он вспомнил все битвы, он снова
услышал бы многочисленные эхо в сознании своих врагов; в сознании, которое
погибало вместе с сознанием его собственных умирающих воинов. Нет, таких
ощущений он испытал уже достаточно. Вот перед ним цель, и он ее добился;
возможно, теперь вообще отпадет необходимость в дальнейших убийствах.
Он раскрыл рот, тщательно выговаривая слова, которым его научили
много лет назад, в период учебы в Районе Шахт. Все ритуалы Храма
соблюдались только на старинном звуковом языке; этого требовал Кор, и эти
слова знали только жрецы, потому что они были настолько стары, что все их
формы закостенели к тому времени, когда остальные обрели телепатические
способности и упразднили необходимость использования речи. Эти священные
слова никогда не произносились в кругу непосвященных.
- Я - Теброн Марл, король первосвященник вождь Хирлая. Я пришел
получить твои приказы напутствия.
Он встал на колени, как того требовал ритуал, и уставился на Алтарь.
Там мигнул Глаз Кора - маленький кружочек света в темной комнате. Алтарь
был массивный, но простой по оформлению; его тяжелые колонны, воздвигнутые
в традиционном стиле, поддерживали вес Глаза. Теброн наблюдал за тем, как
Глаз то делался ярче, то затухал, и ждал; внутри него с беспокойством и
любопытством ждал и разум Райнасона.
Наконец, Кор заговорил.
"Сохраняй неподвижность. Не продвигайся вперед".
Он почувствовал себя ребенком; волна чувственной сентиментальности
мгновенно распространилась по коже и по всем органам. И ведь было из-за
чего - в Храме Кора с ним разговаривал сам бог вождь.
- Я жду дальнейших слов.
В темноте Глаз действовал на сознание гипнотически, не давая оторвать
от себя взгляд. Снова под сводами огромного зала зазвучал голос Кора:
"Научные поиски твоей расы ведут к ее вымиранию. Научные данные,
представленные мне вашими жрецами, со всей очевидностью свидетельствуют,
что через сто лет ваша раса вырвется за пределы планеты. Вы не должны
продвигаться вперед, ибо на этом пути вашу расу ждет вымирание".
Все его мысли смешались; это было вовсе не то, на что он рассчитывал.
Бог-вождь Кор всегда помогал этому народу продвигаться вперед по пути
наук; учеными словами ему докладывали о результатах научных исследований и
нередко бывало, что если эти доклады были сформулированы правильно, бог
вождь разъяснял непонятные моменты, с которыми они сталкивались. Но сейчас
он приказал прекратить научные исследования. Это было просто немыслимо!
Знание всегда считалось божественным; божественное было знанием сущего;
сущее было знанием, пониманием. Для него и для всего народа все эти
понятия были едиными, и вот сейчас это единство отрекается от тебя! Где-то
далеко в темноте он снова почувствовал слабый крик.
- Мы должны отказаться от прогресса? Неужели звезды так опасны?
"Само понятие стремления к прогрессу должно умереть в твоем народе.
Вы должны оставаться неподвижными, законсервировать то, что вами
достигнуто, и жить в мире".
Чем дольше он смотрел на Глаз, тем все большим и ярким казался он в
темноте Храма; все остальное в этом наполненном эхом помещении являлось
темнотой.
"Звезды не опасны. Но есть одна раса, которая растет вместе с вами, и
растет более быстрыми темпами. Если вы устремитесь к звездам, то вы скорее
столкнетесь с этой расой, а они сильнее вас. Они более воинственны, чем
ваши люди. Вы уже готовы к миру, и это должно стать вашей целью.
