даже грабят дома, стоящие на берегу.
-- Именно это я и имел в виду, -- сказал дож.
-- Эту марионетку поставили у власти чужеземцы, и какое им дело до
страданий Генуи? Настало время восстановить истинное генуэзское правление, и
не вздумайте мне возражать.
Наступило молчание. Его нарушил спокойный голос одного из
присутствующих.
-- Мы не готовы, -- сказал он. -- Если мы выступим сейчас, то лишь
понапрасну прольем кровь. Пьетро Фрегозо бросил на него сердитый взгляд.
-- Я ведь сказал, что не потерплю возражений, а вы осмеливаетесь
возражать? К какой партии вы принадлежите, де Портобелло?
-- Я ваш до гробовой доски, мой синьор, -- ответил тот. -- Но вы не из
тех, кто карает людей, когда они говорят вам то, что считают правдой.
-- Я и сейчас не собираюсь карать вас, -- ответил Пьетро. -- По крайней
мере, до тех пор, пока вы остаетесь рядом со мной.
Де Портобелло поднялся:
-- И перед вами, мой синьор, и позади вас, и где только ни потребуется
мне встать, чтобы защитить вас перед лицом опасности.
В этот момент отец Кристофоро шагнул вперед, хотя его никто не звал.
-- Я тоже буду стоять рядом с вами, мой господин! -- вскричал он. --
Любому, кто поднимет на вас руку, придется сначала сразить меня, Доменико
Коломбо!
Кристофоро отметил про себя реакцию присутствующих. Если они
одобрительно кивали во время речи де Портобелло, то сейчас просто молчали,
опустив глаза. У некоторых даже покраснели лица -- от гнева? Чувства
неловкости? Кристофоро не мог понять, почему им не понравились пламенные
слова отца. Не потому ли, что только знатные господа могли отважно
сражаться, защищая законного дожа? Либо же все объяснялось тем, что отец
вообще осмелился заговорить перед столь знатными людьми?
Но каковы бы ни были причины, Кристофоро видел, что их молчание как
удар поразило отца. Казалось, он даже съежился, отпрянув к стене. Лишь дав
отцу прочувствовать всю полноту унижения, Пьетро заговорил опять.
-- Наш успех зависит от того, насколько отважно и преданно будут
сражаться все Фиески.
Этот великодушный жест явно запоздал и уже не мог загладить нанесенной
отцу обиды. В его словах прозвучала не признательность отцу за его порыв, а
скорее снисходительное одобрение. Так хозяин гладит преданную собаку.
Отец ничего для них не значит, решил Кристофоро. Они собрались в его
доме, потому что должны сохранить в тайне свою встречу, а сам он для них --
ничто.
Вскоре после этого собрание закончилось. Было решено выступить через
два дня. Как только синьоры ушли и отец закрыл за ними дверь, мать рванулась
мимо Кристофоро к отцу и бросила ему в лицо:
-- Что у тебя, дурак, на уме? Всякому, кто захочет причинить вред
законному дожу, придется сначала сразить Доменико Коломбо!? Что за бред!
Когда это ты стал солдатом? Где твой острый меч? В скольких поединках
довелось тебе участвовать? Или ты думаешь, это будет нечто вроде пьяной
драки в таверне, и от тебя только потребуется столкнуть лбами пару пьяниц, и
бой будет закончен? Ты совсем не думаешь о наших детях. Ты что, хочешь
оставить их без отца?
-- Для мужчины честь -- прежде всего, -- сказал отец.
Кристофоро задумался: а что же такое для отца честь, если его самый
большой друг походя отверг его предложение пожертвовать своей жизнью?
-- Ты со своей честью дойдешь до того, что наши дети окажутся уличными
оборванцами.
-- Благодаря моему чувству чести я четыре года был хозяином Оливелла
Гейт. Тогда тебе нравилось жить в нашем прекрасном доме, не так ли?
-- То время прошло, -- ответила мать. -- Прольется кровь, и это не
будет кровь Адорно.
-- Это мы еще посмотрим, -- крикнул отец и побежал наверх. Мать
залилась слезами от бессильной ярости. Спор был окончен, но не в ее пользу.
Но у Кристофоро еще оставались вопросы. Он подождал, пока мать
успокоится. А она, чтобы прийти в себя, оттаскивала лишние мотки пряжи от
стола, и укладывала туда рулоны тканей, -- для того, чтобы они не
испачкались, а покупатели могли их получше рассмотреть. Наконец, Кристофоро
понял, что может безбоязненно, не рискуя вызвать ее гнев, обратиться к
матери:
-- Мама, как синьоры учатся быть синьорами? Она сердито посмотрела в
его сторону и бросила:
-- Они рождаются ими. Господь Бог делает их синьорами.
-- Но почему мы не можем научиться говорить так, как они? Я не думаю,
чтобы это было так уж трудно. "Но вы не из тех, кто карает людей, когда они
говорят вам то, что считают правдой",-- произнес Кристофоро, подражая
изысканной манере речи де Портобелло.
Мать подошла к нему и наградила увесистой оплеухой. Было больно, и,
хотя Кристофоро уже давно не плакал, когда его наказывали, на этот раз из
его глаз потекли слезы -- скорее от неожиданности, чем от боли.
-- Смотри, чтобы я никогда больше не видела, как ты корчишь из себя
важную персону, -- крикнула она. -- Или ты считаешь отца недостаточно
благородным для тебя? Ты что, думаешь, если будешь трубить, как гусак, у
тебя вырастут перья?
Разозлившись, Кристофоро крикнул в ответ:
-- Мой отец не хуже любого из них. Почему же его сын не может научиться
быть синьором?
Она с трудом удержалась, чтобы опять не ударить его за дерзкий ответ,
но взяла себя в руки и только теперь поняла смысл сказанного сыном.
-- Твой отец не хуже любого из них, -- кивнула она. -- Даже лучше!
Кристофоро показал на роскошные ткани, расстеленные на столе.
-- Вот же материя! Почему отец не может одеваться, как те господа?
Почему он не может говорить, как они, одеваться, как они? Тогда-то дож
относился бы к нему с уважением!
-- Дож посмеялся бы над ним, -- ответила мать. -- И все другие тоже. А
если бы он продолжал строить из себя синьора, кто-нибудь из них пронзил бы
рапирой твоего отца, как нахального выскочку.
-- Почему они смеялись над ним, но не смеются над другими людьми,
которые одеваются и разговаривают так же, как они сами?
-- Потому что они -- настоящие господа, а твой отец -- нет.
-- Но если дело не в их одежде и языке... значит у них в крови есть еще
что-то? Они совсем не показались мне сильнее, чем отец. У них такие тонкие
руки, а сами они... во всяком случае многие, -- такие толстые.
-- Отец, разумеется, сильнее их. Но у них есть шпаги.
-- Тогда пусть и отец купит шпагу!
-- Кто же продаст шпагу ткачу? -- со смехом сказала мать.-- Да и что
отец будет с ней делать? Он никогда в жизни не брал ее в руки. Он просто
себе пальцы отрежет!
-- Этого не случится, если он попрактикуется, -- возразил Кристофоро.
-- Если он научится владеть ею.
-- Не шпага делает из человека знатного господина, -- сказала мать. --
Господами рождаются. В этом-то все и дело. Отец твоего отца не был синьором,
потому и отец им не стал.
Кристофоро на мгновение задумался.
-- А разве не все мы произошли от Ноя, спасшегося после потопа? Почему
дети из одной семьи -- синьоры, а дети из семьи отца -- нет? Нас всех
сотворил Бог.
Мать горько рассмеялась.
-- А-а-а, вот чему научили тебя священники? Хорошо, если бы ты увидел,
как они пресмыкаются перед знатными господами и плюют на всех нас. Они
считают, что Бог больше любит знатных господ, однако про Иисуса Христа так
не скажешь. Для него все люди были равны!
-- Так что же дает им право смотреть на отца сверху вниз? -- спросил
Кристофоро, и опять, помимо воли, к глазам у него подступили слезы.
Мать задумчиво посмотрела на сына, как бы не решаясь сказать ему
правду.
-- Золото и земля, -- ответила она. Кристофоро не понял.
-- У них сундуки полны золотом, -- сказала мать, -- а кроме того, они
владеют землей. Это и делает их господами. Если бы у нас было много земли в
деревне, а на чердаке стоял ящик с золотом, тогда твой отец был бы синьором,
и никто не стал бы смеяться над тобой, если бы ты научился говорить, как
они, и носил одежду, сшитую вот из такой материи. -- Она приложила к груди
Кристофоро свободный конец ткани, свисавший из лежавшего на столе рулона. --
Из тебя вышел бы чудесный синьор, мой мальчик.
Затем она выпустила из руки ткань и начала безудержно смеяться. Она все
смеялась и смеялась. Кристофоро вышел из комнаты. Золото, подумал он. Если
бы у отца было золото, то уж тогда те господа прислушались бы к тому, что он
говорил. Ну что ж, я добуду ему золото.
Один из присутствовавших на тайном совете, должно быть, оказался
предателем; или, возможно, кто-то из них говорил слишком громко и
неосмотрительно, и один из слуг услышал и предал их. Но так или иначе,
сторонники Адорно узнали о планах Фиески, и, когда Пьетро с двумя
телохранителями появился у башен ворот Сан-Андреа, где была назначена
встреча заговорщиков, на них набросилась добрая дюжина людей Адорно. Пьетро
стащили с лошади и ударили булавой по голове. Нападавшие посчитали его
мертвым и разбежались.
Шум и крики были хорошо слышны в доме Коломбо, как если бы все
происходило рядом. Впрочем, они действительно жили всего в сотне метров от
ворот Сан-Андреа. Хозяева услышали крики, а затем и голос Пьетро,
призывавшего на помощь:
-- Фиески! Ко мне, Фиески!
Отец тут же схватил тяжелую дубину, стоявшую у очага, и выбежал на
улицу. Мать не успела помешать ему. Плача и причитая, она собрала детей и
подмастерьев в задней половине дома, а ткачи встали на страже у входной
двери. В сгущавшейся темноте были слышны доносившиеся с улицы шум и крики, а
чуть позже -- стоны Пьетро. Его не убили на месте, и сейчас, в предсмертной
агонии, он призывал на помощь.
-- Дурак, -- шептала мать. -- Если он не замолчит, то все Адорно
поймут, что не убили его, вернутся и прикончат.
-- Отца они тоже убьют? -- спросил Кристофоро. Младшие дети заплакали.
-- Нет, -- сказала мать, но Кристофоро понял, что она совсем в этом не
уверена.
Мать, вероятно, почувствовала его недоверие.
-- Все дураки, -- сказала она. -- Все мужчины дураки. Какой смысл
драться из-за того, кто будет править Генуей? В Константинополе засели
турки. Гроб Господень в Иерусалиме в руках у поганых иноверцев. Имя Христа
больше не произносят в Египте, а эти недоумки убивают друг друга за право
сидеть в роскошном кресле и называть себя дожем Генуи. Что значит честь быть
дожем по сравнению со славой Иисуса Христа? Что значит быть хозяином во
дворце дожей, в то время как на земле, в садах которой ступала нога
Пресвятой девы Марии, где ей явился ангел, хозяйничают эти собаки? Если уж
им хочется убивать, пусть идут и освобождают Иерусалим! Пусть освободят
Константинополь! Пусть прольют свою кровь во славу Сына Господня!
Вот за это я и буду сражаться, -- сказал Кристофоро.
-- Не надо сражаться, -- взмолилась одна из его сестер, -- а то они
тебя убьют.
-- Раньше я их убью.
-- Ты же очень маленький, Кристофоро, -- сказала сестра.
-- Я не всегда буду маленьким.
-- Замолчите, -- прикрикнула мать. -- Не болтайте чепуху. Сын простого
ткача не может отправиться в крестовый поход.
-- Почему не может? -- спросил Кристофоро. -- Разве Христос отвергнет
мой меч?
-- Какой еще меч? -- насмешливо спросила мать.
-- Рано или поздно у меня будет меч, -- ответил Кристофоро. -- Я стану
синьором.
-- Как же тебе это удастся? Ведь у тебя нет золота.
-- Я его добуду.
-- В Генуе? Будучи ткачом? На всю жизнь ты останешься сыном Доменико
Коломбо. Никто не даст тебе золота, и никто не назовет тебя синьором. А
