Уцелевший работорговец добрался до деревни, где двое его чернокожих
рабов сторожили верблюдов. Привязав на спину одного из верблюдов мешок с
Аго, троица тут же отправилась в путь. Тагири с возмущением отметила, что
араб даже не потрудился развязать мешок и посмотреть, жив ли мальчик.
Путешествие к низовьям Нила закончилось в Хартуме, на рынке
невольников. За всю дорогу работорговец открыл мешок только раз в день,
чтобы плеснуть немного воды в рот мальчика. Все остальное время малыш
проводил в темноте, скрючившись, в позе человеческого зародыша. Он вел себя
молодцом, не плакал. После того как в ответ на жалобные просьбы мальчика
отпустить его, похититель несколько раз пнул Аго ногой, тот больше ни о чем
не просил своего мучителя. Он молчал, и только в глазах его застыл страх.
Мешок весь промок и провонял мочой и фекалиями, но под жгучим солнцем
пустыни довольно быстро высох. Поскольку Аго ничем не кормили, через
некоторое время он уже не пачкал мешок своими испражнениями. Само собой
разумеется, мальчика ни разу не выпустили из мешка справить нужду.
Работорговец боялся, что он убежит. Араб был преисполнен решимости извлечь
хоть какую-то выгоду из своего предприятия, стоившего жизни двум его
товарищам.
Неудивительно, что, прибыв в Хартум, Аго в первый день даже не мог
ходить. Однако, каша из сорго и побои, которыми щедро награждал его хозяин,
вскоре заставили его встать на ноги. Через пару дней его купил
торговец-оптовик, заплатив за мальчика вполне приличную для Хартума цену.
Тагири непрестанно следила за тем, как Аго везли вниз по Нилу: сначала
в лодке, потом на верблюде, пока, наконец, его не продали в Каире. Торговец
отмыл и подкормил мальчика, и теперь он заметно выделялся среди снующих по
улицам жителей этого арабо-африканского города, культурного центра мусульман
в те времена. Новый хозяин Аго, богатый купец, выложил за него кругленькую
сумму и оставил жить у себя в доме.
Аго быстро выучил арабский язык, и хозяин, заметив незаурядный ум
мальчика, позаботился о его образовании. Со временем Аго стал доверенным
лицом в доме и фактически заправлял всем хозяйством, когда купец был в
отъезде. После его смерти старший сын унаследовал все имущество отца вместе
с Аго. Он еще больше доверял Аго, и в конце концов тот стал управлять всеми
делами. Причем так успешно, что вскоре проник на новые рынки и расширил
ассортимент товаров. В результате семья стала одной из самых богатых в
Каире, а когда Аго умер, его не только искренне оплакивали, но и устроили
необычно пышные для раба похороны.
Тагири не могла забыть, что на протяжении всех этих лет рабства в
глубине глаз Аго таилась тоска, печаль, отчаяние. Взгляд его как бы говорил:
"Я здесь чужой, я ненавижу это место, ненавижу свою жизнь". Этот взгляд
убедил Тагири, что Аго тосковал о своей матери так же долго и так же
глубоко, как и она о нем.
Именно тогда Тагири отказалась от изучения прошлого своих предков и
принялась за проект, работа над которым продлится, как она считала, всю ее
жизнь: она будет исследовать историю рабства. Остальные сотрудники Службы,
занимавшиеся жизнеописанием отдельных людей, выбирали в качестве объектов
исследования знаменитых или, по крайней мере, влиятельных людей прошлого.
Тагири, однако, решила изучать жизнь рабов, а не их хозяев. Она будет
прослеживать историю не сильных мира сего, у которых была возможность
выбора, а тех, кто навсегда ее утратил. Она поставила перед собой цель
возродить память о забытых людях, чьи мечты были безжалостно задушены в
самом зародыше, кто не принадлежал самому себе, кто не мог влиять даже на
собственную судьбу. Тех, по лицам которых было видно, что они ни на
мгновение не забывают о том, что не принадлежат самим себе, и поэтому лишены
мало-мальских радостей в жизни.
Она узнавала это выражение на лицах всех рабов. Да, временами она
видела и вызов, и открытое неповиновение, но с подобными людьми всегда
обращались особым образом, и, если после такой специальной обработки они
оставались живы, вызов в их глазах сменялся выражением отчаяния, как и у
всех других. Это был взгляд раба, и Тагири обнаружила, что почти во все
периоды истории человечества такой взгляд был у огромного множества людей.
Тагири исполнилось тридцать лет, из которых почти восемь она посвятила
изучению истории работорговли. Вместе с ней над проектом работал десяток
сотрудников Службы, специалистов по выявлению закономерностей развития
общества, и еще двое, как и она, историографов. И вот наступил решающий
момент, когда она подошла к личности Колумба, а отсюда -- и к переделке всей
последующей истории человечества. Хотя Тагири никогда не покидала Джубу,
город, где находилась станция Службы, хроновизор позволял следить за всем
происходящим в любой точке планеты. Когда на смену устаревшим хроновизорам
пришел Трусайт II, она смогла расширить сферу и глубину наблюдений,
поскольку он был снабжен устройством для элементарного перевода древних
языков. И ей теперь не нужно было самой изучать каждый язык, чтобы понять
основной смысл происходящего на ее глазах.
Тагири часто посещала станцию, где трудился один из ее историографов,
молодой человек по имени Хасан. Прежде, когда он работал со старым
хроновизо-ром, она довольно редко приходила туда, потому что не понимала ни
одного из языков племен, населявших Антильские острова. А он как раз пытался
восстановить эти языки на основе их сходства с другими языками народов
Карибского бассейна и индейцев племени аравак. Теперь ему удалось обучить
Трусайт понимать основы аравакского диалекта, на котором говорило изучаемое
им племя.
-- Это деревня в горах, -- пояснил он, увидев, что Тагири тоже смотрит
на голограмму. -- Климат тут куда более умеренный, чем на побережье, а
значит и сельскохозяйственные культуры совсем другие.
-- А что именно ты сейчас наблюдаешь? -- спросила она.
-- Я слежу за тем, как жизнь горной деревни будет нарушена появлением
испанцев, -- ответил Ха-сан. -- Всего через несколько недель их экспедиция
доберется до горы, чтобы угнать людей и превратить их в рабов. Испанцам
катастрофически не хватает рабочих рук на побережье.
-- Они что, расширяют плантации?
-- Вовсе нет, -- сказал Хасан. -- Фактически они терпят неудачу. Дело в
том, что индейцы-рабы у них умирают один за другим.
-- И что, испанцы даже не пытаются что-то сделать?
-- Большинство из них пытается. Конечно, встречаются и такие, которые
убивают рабов из спортивного интереса: обладая абсолютной властью над
человеком, они хотят использовать ее до конца. Но, в основном, священники
контролируют ситуацию и действительно пытаются спасти рабов от смерти.
Священники контролируют, подумала Тагири, а против рабства никто из них
и не поднимет голос. И хотя эта мысль, как всегда, вызвала в ней горечь, она
ничего не сказала Хасану: в конце концов, он работает над тем же проектом и
сам все видит.
-- Жители деревни Анкуам прекрасно знают о том, что происходит. Они уже
поняли, что остались последними индейцами, которых еще не угнали в рабство.
Они делали все, чтобы испанцы их не заметили: не жгли костров, не покидали
деревню. Но внизу, в долинах, нашлось немало араваков и карибов, которые
сотрудничают с испанцами в обмен на толику свободы. Они помнят о
существовании деревни, поэтому скоро туда отправится экспедиция, и жители
знают об этом. Вон, смотри.
Тагири увидела старика и женщину средних лет, сидящих на корточках у
небольшого костерка, на котором кипел горшок с водой. Тагири улыбнулась при
виде новых достижений техники, возможность увидеть пар на голограмме
потрясла ее. Ей почудилось, что она вот-вот ощутит и запах.
-- Варят табак, -- сказал Хасан.
-- Они пьют раствор никотина?
Хасан кивнул.
-- Я уже видел такое раньше.
-- Почему же они так неосторожны, ведь от костра идет дым.
-- Трусайт, возможно, усиливает изображение дыма на голограмме, а на
самом деле он может быть не так заметен, -- сказал Хасан. -- Но так или
иначе, нельзя сварить табак без огня, а они сейчас близки к отчаянию. Уж
лучше пойти на риск, что их заметят, чем провести еще один день, не услышав
ни слова от богов.
-- Значит, они пьют...
-- Пьют, чтобы предаваться грезам, -- сказал Хасан.
-- То есть они больше верят таким снам, чем тем, которые приходят сами
собой? -- спросила Тагири.
-- Они знают, что чаще всего сны ничего не означают. Они надеются, что
их ночные кошмары тоже ничего не означают -- это сны страха, а не настоящие
сны. Они пьют табачный отвар, чтобы боги открыли им истину. Там внизу, в
долине, араваки и карибы принесли бы богам человеческую жертву или сделали
бы себе кровопускание, как поступают люди племени майя. Но в этой деревне не
было обычая жертвоприношений, и ее жители так и не переняли этот обычай у
соседей. Я думаю, они придерживаются каких-то иных традиций, подобно
некоторым племенам в верховьях Амазонки. Им не нужна чужая смерть или кровь,
чтобы разговаривать с богами.
В этот момент мужчина и женщина погрузили в воду концы трубок и начали
втягивать жидкость из горшочка, как будто через соломинку для коктейля.
Женщина поперхнулась, а мужчина, видимо, привык к этому зелью. Женщине явно
стало нехорошо, но мужчина заставил ее выпить еще.
-- Женщину зовут Путукам, что значит "дикая собака", -- сказал Хасан.
-- Она известна в деревне как ясновидящая, однако до сих пор почти никогда
не пробовала табачный отвар.
-- Ясно почему, -- заметила Тагири.
В этот момент женщину по имени Путукам начало тошнить. Старик сначала
попробовал помочь ей, но тут и его стало рвать, и потоки жидкости,
смешавшись, потекли в золу.
-- А Байку, между прочим, знахарь, поэтому он чаще пользуется разными
снадобьями. По сути дела, постоянно. Он делает это для того, чтобы его дух
проник в тело больного и узнал, в чем там дело. Чаще всего он пользуется для
этой цели табачным отваром. Конечно, его тоже рвет. Эта гадость вызывает
рвоту у каждого, кто ее попробует.
-- У него есть все шансы заболеть раком желудка.
-- Он проживет еще долго, -- ответил Хасан.
-- А боги действительно разговаривают с ними? Хасан пожал плечами.
-- Давай проскочим дальше и посмотрим. Они переключились на более
высокую скорость. Путукам и Байку, наверное, проспали уже несколько часов,
однако для наблюдателей прошла лишь пара секунд. Каждый раз, когда они
шевелились, Трусайт автоматически слегка снижал скорость; только когда стало
ясно, что они вот-вот проснутся, Хасан переключил Трусайт на нормальный
режим и увеличил громкость. Поскольку Тагири тоже была тут, он включил
компьютер-переводчик, хотя сам в нем не нуждался.
-- Я видела сон, -- сказала Путукам.
-- Я тоже, -- сказал Байку.
-- Расскажи мне хороший сон, который исцеляет, -- попросила Путукам.
-- Ничего исцеляющего в нем нет, -- сказал он мрачно и печально.
-- Все стали рабами?
-- Все, кроме тех, кому повезло, и они были убиты или умерли от
болезней.
-- А что было потом?
-- Все умерли.
-- Значит наше спасение в этом, -- сказала Путукам. -- Умереть. Уж
лучше бы мы попали в руки карибов. Пусть бы они вырвали у нас сердце и съели
печень. Тогда, по крайней мере, мы были бы принесены в жертву богу.
-- А что ты видела?
-- Я видела безумный сон, -- сказала она. -- В нем нет ни капли правды.
-- Тот, кто видит сон, не может судить об этом, -- возразил Байку. Она
