оказалась бы наполнена этим смыслом. Он знал бы и мог бы совершать то,
чего никогда не узнать и никогда не совершить простому смертному.
Мы можем сегодня сказать, что именно эта ночь предопределила страшное
будущее Франциска. Ему показалось тогда, что он многое понял, что перед
ним открылись великие тайны, что он постиг истину и узнал путь, которым
идти в жизни. Такова была сила и убедительность слов Марии, что дар
предвидения, которым благодаря своей пси уже обладал в некоторой степени
Франциск, не в состоянии был предупредить его об опасности. В ту ночь воля
его полностью и добровольно подчинилась воле его странной - скажем пока
так - возлюбленной, и на долгое время он оказался марионеткой в ее руках.
Разум его оказался настолько подавленным, что даже память о событиях
последующих нескольких месяцев почти не сохранилась у него, и мы в
состоянии судить о происходившем тогда лишь по косвенным данным. Но
кое-что из происходившего мы знаем достаточно хорошо. В частности, мы с
полной достоверностью установили, что в окрестностях Аргвиля той осенью
было совершено немало кровавых убийств, но прямых доказательств виновности
Франциска и его возлюбленной в этих преступлениях у нас нет.
Зато косвенных указаний на это вполне достаточно.
Мы знаем, в частности, что впоследствии Франциск Гранвейгский обладал
многими поразительными способностями, которые не были присущи ему в
юности. Известны случаи, когда он безошибочно предсказывал засухи,
ураганы, наводнения, исходы войн и смерть владык. Он обладал и
способностью исцелять простым наложением рук, но пользовался этим даром
крайне редко. Он, как считали его современники, понимал мысли других людей
как свои собственные, а когда случалось ему говорить перед большой толпой,
собравшейся на очередную казнь колдунов и ведьм, то негромкий голос его
отчетливо слышали все присутствующие, хотя обычному человеку пришлось бы
для достижения того же эффекта кричать - так много собирал он народа на
эти казни. Он мог месяцами обходиться без сна и, как утверждали, не есть
ничего по несколько недель подряд. Все это позволяет с уверенностью
говорить, что за то время, которое не сохранилось в памяти у Франциска, он
получил изрядное количество субстанции пси, которая одна и может объяснить
появление у бывшего монаха столь необычных способностей. Нам известен лишь
один способ, которым он мог воспользоваться для получения пси - убийство.
Так что, по всей видимости, убийства в окрестностях Аргвиля в тот период
лежат преимущественно на его совести.
Но сам он либо ничего не помнил, либо заставил себя позабыть обо
всем. Лишь одно воспоминание осталось у него от того времени, и лишь оно
одно мучило его до самой смерти. Но связано оно было не с каким-то одним
определенным событием. Скорее, это воспоминание было синтезом многих
отдельных событий, и здесь уместнее было бы говорить о некоем знании,
приобретенном Франциском в тот период. Умело сконструированном знании об
изначальной греховности человеческой природы, о подлости и грязи, о
трусости и эгоизме, животной похотливости и глупости, которые будто бы
присущи любому человеческому существу от природы. За эти скрытые от нас
месяцы он сумел каким-то образом усвоить все это, он успел проникнуться
презрением и ненавистью ко всему роду человеческому, так что доброта и
терпимость, жалость и сострадание, казалось, навсегда покинули его душу.
За это сравнительно короткое время его сумели превратить в страшное
чудовище, которому чуждо и ненавистно почти все человеческое. И самое
страшное состояло в том, что это чудовище обладало способностями, далеко
превосходившими способности отдельного человека. И неизвестно, что
случилось бы с Франциском и с человечеством, презираемым им, если бы не
одно событие, круто изменившее его отношение к происходящему.
Это случилось зимой, в один из тех редких холодных дней, когда
Аргвиль ненадолго покрывался снегом, и жители его старались пореже
покидать свои жилища, чтобы не схватить ненароком губительную простуду.
Как удалось установить, Франциск и Мария по-прежнему жили в том же самом
доме, причем монах скрыл от окружающих - благо в городке было теперь много
новых людей, и это оказалось нетрудно - свое прошлое и свое происхождение.
Никто из прежних жителей, наверное, не признал бы в нем одного из монахов
из теперь разграбленного и частично сгоревшего монастыря, потому что и
внешне Франциск сильно изменился. Он взял себе вымышленное имя, и вскоре
после его выздоровления, в конце августа, они с Марией обвенчались. Есть
указания на то, что на первом этаже Франциск оборудовал столярную
мастерскую и выполнял кое-какие работы по заказам горожан. Заказов,
правда, было немного, и жили молодые в основном на наследство, доставшееся
Марии от матери. Хотя, разумеется, покойная не могла быть матерью Марии.
Однако, не зная ничего о том, когда Мария появилась в ее доме и как сумела
вступить во владение наследством, мы не станем заниматься спекуляциями по
этому вопросу. На наш взгляд, ее способность контролировать поступки
других людей в достаточной степени все объясняет.
Так вот, однажды, спустившись к нему в мастерскую, та, что называла
себя Марией, сказала Франциску:
- Случилась беда, монах. Случилась страшная беда.
Она могла бы и не говорить ничего - Франциск и так уже несколько дней
чувствовал, что с его любимой происходит что-то страшное, потому что
обладал он уже способностью без слов общаться с ней на расстоянии и
понимать некоторые из ее мыслей. Но что же именно происходило с ней, он
пока осознать не мог. Он отложил в сторону молоток и стамеску, выпрямился,
подошел к Марии и обнял ее за плечи. Но она неожиданно отбросила его руки
в стороны, отстранилась и отступила назад, к двери. И таким холодом вдруг
повеяло от нее, что Франциск, пораженный, застыл без движения. Наверное,
это и был момент его побуждения, момент обретения Франциском собственной
воли, не подчиненной Марии.
- Не надо, монах, - холодно и как-то злобно сказал она. - Не надо.
- Но почему?
- Почему? Да потому, что случилась страшная вещь. Случилось то, чего
не должно было случиться. Я слишком вжилась в это тело, монах, и потеряла
бдительность. И теперь... Теперь у нас будет ребенок.
- Ребенок? - спросил он. И не сказал больше ни слова. Он и сам,
наверное, не понял, что же за чувства родились в его душе. Но Мария - она
поняла. Она-то поняла все сразу.
- Замолчи, глупец! - закричала она, хотя он и так молчал. - Замолчи!
Он отшатнулся, как от удара, потому что лицо ее вдруг сделалось
страшным. Не таким, каким могло быть в гневе лицо его любимой. Не
человеческим лицом. Нет - лицом чудовища, лицом чего-то такого, для чего в
человеческом языке даже названия не существует.
- Глупец! - снова закричала она. - Неужели ты так же глуп и ничтожен,
как и все остальные люди? Неужели и ты, уподобившись животному, только и
способен, что продолжить свой род?
- Но что в этом плохого? - он с трудом собрал силы, чтобы выдохнуть
этот вопрос.
- Что? Да то, что часть нашего пси - и твоего, и моего - перейдет
теперь к этому ребенку. И если ребенок останется жить, то нам с тобой - ты
слышишь, глупец?! - нам с тобой никогда уже не стать всемогущими! В
который уже раз пытаюсь я сотворить бога из человека, и всякий раз настает
момент, когда он сам отказывается от божественной силы! Неужели же и ты,
монах, ты, который в прежней своей жизни отказался от всего во имя своего
Бога, теперь откажешься от божественности во имя продолжения рода?
Он молчал, не в силах произнести ни слова, и она снова заговорила -
злым, резким, ненавидящим голосом:
- Так вот слушай, монах. Слушай и пытайся понять. Не для того я по
крупицам собирала пси своего народа, не для того прожила вечность и
преодолела бесконечные расстояния, чтобы делиться с кем-то своим
могуществом и своим бессмертием. Тебе, монах, легко отказаться и от
бессмертия, и от великой силы - ты никогда не имел ни того, ни другого. Но
я от них отказываться не собираюсь. Знай: этот ребенок умрет, если на
счастье свое он не родится уже мертвым. Знай это, монах.
"Этот ребенок умрет" - гулко звучало в голове у Франциска, наполняя
ее погребальным звоном колоколов, и вскоре ничего, кроме этого звона, не
осталось у него в сознании, и он как подкошенный рухнул на пол. Лишь через
много часов, когда совсем стемнело, пришел он в себя. Он так и лежал на
полу в мастерской. Члены его затекли, тело замерзло, и не сразу удалось
ему подняться на ноги. Хромая, подошел он к лестнице, с трудом поднялся
наверх и отворил дверь в комнату. И спросил в темноту, зная, что она
здесь, что она не спит и слышит его:
- Зачем?
И сразу же вспыхнули свечи в изголовье кровати, осветив ее лицо,
столь любимое когда-то Франциском. Но теперь прекрасное это лицо
показалось ему ужасным и отвратительным, и он вздрогнул, застыв на месте.
- Зачем? - она говорила тихим, холодным, совершенно чужим голосом. -
Затем, монах, что я не хочу умирать. Я хочу жить вечно, и мне нужен кто-то
равный мне или даже более могущественный, кто помог бы этого добиться. Дар
Тлагмаха каждому из разумных народов Вселенной велик, но этого дара
хватает лишь на кого-то одного. Только на одного, монах, не больше. Только
на одного. А мне пришлось покинуть свой мир, бежать оттуда, не овладев
даже половиной пси, которую подарил Тлагмах моему народу. Тот, кто
завладел оставшейся частью пси, был сильнее меня, и иного выхода не
оставалось. Или погибнуть, или... Но и он не всемогущ, пока не завладеет
всей пси моего народа, и потому - я знаю наверняка - он идет по моему
следу. Ты, монах, став всемогущим, мог бы спасти меня. Ну неужели после
всего, что я для тебя сделала, ты откажешься меня спасти, ты оставишь меня
без защиты? И ради чего - ради этого ребенка, который возьмет на себя и
часть твоего могущества? Который, быть может, захочет потом завладеть
всем. Неужели ты настолько глуп, монах, чтобы согласиться на такую жертву?
- Кто ты? - спросил Франциск слабым шепотом, опершись о дверной
косяк, чтобы не упасть.
- Я - твой Бог, монах, - ответила она уже столько раз слышанной
Франциском фразой, но что-то сломалось в душе у Франциска, и он не мог
больше молиться этому богу.
- Нет, - прошептал он. - Ты не бог. Ты - дьявол.
Он повернулся и бросился прочь из этого дома. В ночь, в холод, в
темноту.
Мы ничего не знаем пока о его жизни на протяжении следующих шести с
небольшим месяцев. Мы знаем лишь, что в конце концов он вернулся в Аргвиль
нищим странствующим монахом в оборванной рясе, голодным и исхудавшим,
изменившимся так, что трудно было бы поверить, что лицо этого монаха
принадлежит человеку, не достигшему своего тридцатилетия. За эти полгода
он стал похож на умудренного жизнью и много страдавшего старца, и до самой
смерти своей сохранил Франциск этот облик. Одна из наших групп,
занимающаяся анализом изображений, сумела выделить лик Франциска на
десятках фресок, икон и миниатюр среди ликов различных святых. Вглядываясь
в эти изображения, можно понять, почему всякий, с кем приходилось ему
впоследствии встречаться, запоминал эту встречу на всю оставшуюся жизнь -
столь пронзительным был взгляд неистового аббата. Он оставил свой след в
душах очень многих людей - только потому память о нем не умерла даже после
столетий мнимого забвения.
Франциск вернулся в Аргвиль в тот день и час, когда в доме,
