взаимных новостей обоих сел. Навею это стало неинтересно, и он пошел читать
книгу возле бабки, все еще продолжавшей щелкать челноком. Она была хоть и
суровым, но все же единственным его слушателем.
Сандро тоже показались эти новости скучноватыми, но так как он никогда
никакой книги не читал, кроме книги своей жизни, он решил свежим людям
кое-что рассказать из нее.
-- Вот ты говоришь, что любишь охоту, -- обратился он к мужу сестры,
хотя тот ничего такого не говорил. Он и в самом деле был хорошим охотником,
но сейчас ничего такого не говорил. -- А у меня на охоте был вот какой
случай, -- продолжал Сандро. -- Вышел я однажды из лесу на речку верстах в
десяти от Чегема. И встречаюсь там с одним стариком.
-- Слушай, -- говорит, -- ты охотник?
-- Вроде бы, -- говорю.
-- Рыбу убить можешь?
-- Смотря какую, -- говорю.
-- Сома, -- говорит, -- убить можешь? Распроклятого сома, что разорил
меня?
-- Не знаю, -- говорю, -- а чем он тебя разорил?
-- Чудеса, -- говорит, -- да и только! Тут недалеко есть заводь, над
которой растет развесистая ольха. Там коровы в полдень собираются отдыхать.
Все коровы лежат или стоят в тени ольхи. А моя блудница заходит прямо в воду
почти по горло и стоит там. А в этой заводи большой сом живет. И вот этот
сом каждый раз подплывает к ней и -- чмок! чмок! чмок! -- все молоко у нее
высасывает из вымени.
-- А ты, -- говорю, -- видел его?
-- Сома-то, -- говорит, -- я видел. Да что толку! Он же незаметно под
нее подплывает. Да и видеть не надо! Корова каждый день с пустым выменем
приходит домой. Даже собственного теленка вспоить не может. Понравилось ей,
блуднице! Другие коровы как коровы, лежат на берегу, а моя лезет в воду. Я
ее гоню, конечно, но не могу же я сюда приходить каждый день. Разорила меня,
проклятущая!
-- Но когда ты ее не пускаешь в воду, -- говорю, -- она доносит до дому
молоко?
-- Точно, -- говорит, -- доносит. Но не могу же я каждый день приходить
сюда и стеречь ее. Помоги, добрый человек, убить сома.
Интересно мне стало.
Подошли мы к этой заводи. В самом деле, над водой большая развесистая
ольха и глубокая заводь. Я всматриваюсь в воду. Сверху водомерки прыгают, а
в глубине ничего не видно.
-- Так он тебе и покажется, -- говорит старик, -- он под ольхой в ямине
прячется. Как только корова заходит в воду, он, подлец, немного выждет,
поднырнет под нее и давай теребить сосцы, чмок да чмок! А ей, гадине,
нравится, она даже жвачку перестает жевать.
-- А сам ты видел, -- говорю, -- как он ей сосцы теребит?
-- Нет, -- говорит, -- врать не буду. Он так хитро подныривает, что его
не видно. Но он тут. Скоро полдень. Когда коровы соберутся сюда, а моя
блудница полезет в воду, ты его и пристрелишь.
Посмотрим, думаю, что будет. На всякий случай ножом нарубил ольховых
веток и перекрыл выход из заводи, чтобы сом не ушел, если он в самом деле
здесь.
-- Давай спрячемся, -- говорит старик, -- а то моя корова, если увидит
меня, не станет лезть в воду, знает -- изобью. А как только она полезет в
воду, ты выходи из кустов и выжидай его под деревом над яминой, тут-то он и
появится.
Залезли мы в кусты лещины и стоим. И вот в самый солнцепек потянулись
коровы к заводи и устраиваются под ольхой. А одна, между прочим, рябая,
посмотрела так по сторонам и полезла в воду.
-- Она, -- кивает мне тихо старик.
Я выхожу из-за кустов, осторожно прохожу мимо лежащих коров, чтобы не
вспугнуть их, подхожу к дереву и заглядываю в воду. Корова уже стоит почти
по горло в воде. Жует жвачку. Значит, думаю, сом еще не подплыл. Заглядываю
в ямину под обрывчиком. Вода темная -- ничего не разглядеть. Жду. Проходит
минут пятнадцать. Может, прозевал, думаю. Нет, корова жует жвачку, значит,
еще не подплыл. И вдруг вижу -- большая тень скользнула из-под обрывчика. Я
направил в нее ружье и бабахнул медвежьим жаканом!
Коровы шарахнулись во все стороны, рябая вскачь из воды, а старик ко
мне.
-- Попал? -- кричит.
А вода замутилась от его коровы, ничего не видно.
-- Нет, -- говорю, -- не попал!
Старик стал ругать и сома, и корову, и свою разнесчастную судьбу. Я уже
хотел было уйти, как вдруг вижу, там, где я перегородил выход, из воды
высовывается огромная рыбина. Шевелится. Мы со стариком бултых в воду и
вытаскиваем ее на берег. Оказывается, попал. Здоровенный сом пуда в два.
-- Видишь, -- говорит старик, -- как он разъелся на моем молоке. Давай
его поделим.
Мы разделили сома пополам. Я притащил свою половину домой. Дня три ели
и соседей угощали. Вот какие бывают случаи на охоте.
Все посмеялись рассказу Сандро, и Кама хохотала от души, хотя несколько
раз слышала эту историю. Особенно ей было смешно, что корова, перед тем как
войти в воду, посмотрела по сторонам. Раньше брат, рассказывая об этом
случае, почему-то забывал упомянуть, что корова посмотрела по сторонам.
-- Так все-таки пил молоко твой сом или нет? -- смеясь, спросил муж
сестры.
-- Попивал, попивал, -- подтвердил Сандро, -- тот старик зря бучу
подымать не стал бы. Недаром он у меня полрыбины отцапал.
-- А ты, брат, все такой же, -- улыбнулась Эсма и потрепала Сандро по
волосам.
-- А чего мне меняться, -- сказал Сандро, слегка отстраняя голову, -- я
и так неплох.
Из кухни вышел отец. Все это время он там сидел на кушетке и чинил свои
чувяки из сыромятной кожи. Починил, надел и вышел на веранду. По лицу его
было видно, что он раздражен по поводу несколько упущенного времени своей
власти. Первым попался ему Навей, самозабвенно читавший свою книгу.
-- Ты чего тут разблеялся?! -- крикнул он ему, поворачивая в его
сторону свое горбоносое, с выражением стремительной воли лицо, -- сам
налопался, а брат твой с козами в лесу голодный сидит?! Сейчас же снеси ему
поесть и можешь там до вечера переблеиваться с козами!
Братья, кивая друг на друга и посмеиваясь, слушали отца, дожидаясь
своей неминуемой очереди. Отец нагнулся за своей мотыгой и, как бы
спохватившись, что мотыги братьев не в поле, а все еще здесь, хотя отлично
знал, что они без него не пойдут, подхватив мотыгу, свирепо развернулся в
сторону яблони:
-- А вы чего там расселись?! Вы что, не видите, где уже солнце? Солнце
упустили, солнце! Да и ты, дармоед, мог бы помахать мотыгой, хотя бы от
скуки! Что за чудище выродила мне эта дура!
Мать Камы в это время, сидя на корточках возле кухонной веранды,
потрошила над тазиком очищенную курицу, время от времени отбрасывая собакам
ненужные внутренности.
-- А то не твоя кровь, -- вполголоса огрызнулась она ввиду явно
истекшего времени своей власти и слишком большой близости ее теперешнего
носителя.
Перекинув мотыгу через плечо, отец уже пересекал двор.
-- Я же геологов жду, -- примирительно крикнул Сандро ему вслед, --
неудобно, придут гости, а в доме нет мужчины.
-- Чтоб тебя врыли вместе с ними в ту яму, где они копаются и все не
докопаются ни до чего! -- крикнул отец, толкая ворота и не оборачиваясь. --
Можно подумать, что их деды здесь клад зарыли! Пустомели!
Братья, посмеиваясь, неохотно встали и, взяв свои мотыги, отправились
вслед за отцом.
-- Сам высох, как черт, и детям продыху не дает, -- ворчливо, не
подымая головы, заметила мать, когда сыновья проходили мимо. Но по голосу ее
видно было, что время власти ее надолго, до самого ужина, ушло, и тут ничего
не поделаешь. Через мгновение, подняв голову, она засмеялась, глядя в
сторону тех, что сидели под яблоней.
-- Ты чего, мама? -- улыбаясь, спросила у нее Эсма. Из кухни вышел
Навей, неся большой котелок, наполненный тюрей из кислого молока и чурека. В
другой руке он держал книгу, и в глазах его все еще тлел пламень, зажженный
этой же книгой. Мать несколько опасливо, а потом облегченно взглянула, может
быть, не столько вслед сыну, сколько вслед удаляющейся книге. Потом она
опять рассмеялась и обратилась к тем, что под яблоней.
-- Я думаю о божьим провидении, -- сказала она, продолжая посмеиваться,
-- я никогда в жизни не видела такой жирной курицы, как эта. И я вспомнила,
что на днях заметила в амбаре много исклеванных кукурузных кочерыжек. А
потом увидела, что в плетенье стены прутья в одном месте разъехались. Я
тогда подумала, что сойки влетают в амбар, и заделала прореху. А это,
оказывается, она влетала туда. Вот она и попала теперь мне в руки.
-- Да откуда ты знаешь, что это она влезала? -- спросил Сандро,
улыбаясь и как бы поощряя мать в сторону смешных подробностей.
Тут мать, продолжая сидеть на корточках, прямо затряслась от смеха и,
бросив курицу в таз, стала отмахиваться руками, как бы прося не смешить,
учитывая ее неудобную позу.
-- Я давно замечала, что она заважничала, не спешит, когда я сзываю
кормить кур, -- сквозь смех отвечала мать, -- а куда ей было спешить, если
весь мой амбар был в ее владении. А сегодня первая прибежала. Прореху-то я
заделала. Вот и попалась, дуреха.
Подхватив таз с курицей, мать поднялась с корточек и пошла на кухню. По
ее спине было видно, что она все еще смеется.
-- Вот мама, -- сказал Сандро, любуясь матерью и глядя ей вслед, --
умеет замечать смешное. Вся в меня!
Через полчаса мать позвала их обедать. Сандро возглавил стол, как-то
легко пережив отсутствие геологов. Обед был долгий и веселый.
После обеда Эсма прошлась по комнатам родного дома, слушая знакомый
скрип половиц, вдыхая грустный запах отчего жилья и вспоминая детские и
юношеские годы. Внезапно, словно пытаясь заново слиться с его жизнью, она
бодро засуетилась, распахнула все окна, подмела все комнаты, но потом вдруг
как-то сникла, видимо поняв, что прошлого не вернешь. И тогда она
заторопилась, ощутив спасительную тягу к своему собственному гнезду, тягу,
сдувающую с души ненужную грусть по дому детства.
-- Пора, -- сказала она мужу, -- не забывай, нам долго ехать.
-- Куда спешить, -- отвечал муж, -- времени еще много.
По абхазским понятиям муж, приехав с женой в дом ее родителей, должен
был показывать, что не спешит уводить жену из родного дома в свой.
-- Нет, нет, -- заторопила жена, -- седлайте лошадей. Сандро и муж
сестры поймали лошадей и оседлали их. С поля пришли прощаться отец и братья.
Порывистые объятия сестры, степенные рукопожатия мужа, напутствия,
приветствия родственникам и знакомым. Всадникам помогли сесть на лошадей.
Кемальчика приодели, и его взял на руки отец. Над головой сестры с треском
распахнулся голубой зонт.
-- Не держитесь все время большой дороги, как вороны, -- сказал Сандро
на прощанье и разъяснил, в каких местах можно срезать путь. Всадники
тронулись.
-- Я провожу вас! -- крикнула Кама, когда они выехали за ворота, и,
рванувшись, догнала лошадь сестры и ухватилась рукой за стремя. Держась за
него и временами переходя на побежку, она не отставала от лошади. Над
головой всадницы голубел зонт. Но сейчас он на Каму наводил легкую грусть,
как уходящий праздник. Кемальчик поглядывал из-за плеча отца каким-то
странным, удаленным взглядом.
-- Хватит, возвращайся, Кама, -- сказала сестра.
-- Я только до ореха! -- попросила Кама, еще цепче ухватившись за
стремя.
Они доехали до грецкого ореха, росшего у дороги, и сестра остановила
лошадь. Муж ее тоже остановил лошадь и слегка повернул ее назад. Сестра
пригнулась, и тень зонта упала на Каму. Эсма поцеловала ее и хотела
разогнуться, но Кама, обхватив ее шею голыми руками, изо всех сил надолго
прижалась к ее губам.
