...Ах, бабка, бабка! Далеко же ты глядела! Через тридцать лет после
Большого Снега во время Великой Отечественной войны Навей ушел на фронт,
попал в окружение, надолго сгинул без вести, а потом вдруг вынырнул в
неведомой Чегему Америке и оттуда по радио на родном языке стал вещать
Евангелие своим ошеломленным землякам! Но бабки с ее пророчеством, как и
многих других, уже не было на свете.
Из кухни вышла мать Камы и, подойдя к плетню, крикнула в сторону поля:
-- Мальчики мои, обедать!
-- Идем! -- весело загоготали братья, не скрывая радости перехода от
жесткой власти отца в мягкую власть матери.
Минут через десять братья бодро вошли во двор. Отец, как бы временно
низложенный, не спеша вошел вслед за ними. Братья сбросили свои мотыги у
кухонной веранды. Отец, поочередно подбирая каждую из них, пробовал рукой,
крепко ли держатся клинки на ручках.
Казалось, он исподволь готовится ко времени прихода своей власти.
Обстругав колышек, он вбил его обухом бердыша в ручку одной из мотыг, чтобы
клинок плотнее держался.
Кязым поднял из кучи дров, сложенных на кухонной веранде, сухую ветку,
сломал ее надвое и, взяв одну половину, подошел к яблоне. Он поймал глазами
ветку погуще, усеянную плодами, и запустил в нее палку.
Полдюжины яблок, прошумев в листьях, нашлеписто стукаясь о траву и
подскакивая, покатились по легкому скосу двора. Виноград, задетый палкой,
сыпанул следом.
-- Виноград портишь, дурень! -- прикрикнул на него Сандро, как человек,
чувствующий живую боль за винотворческую часть хозяйства.
Кязым подобрал пару яблок. Иса тоже успел подбежать и подобрать одно
яблоко. По яблоку подобрали и Кама с Кемальчиком.
-- Мое счастливое! -- радостно закричала Кама, тряся яблоко возле уха.
Яблоко, внутри которого щелкают косточки, считалось счастливым. Братья, с
хрустом вонзая в твердые яблоки молодые крепкие зубы, отправились на кухню.
Потом Иса вышел с кувшинчиком, и братья, брызгаясь и смеясь, умылись на
веранде и снова вошли в кухню.
Увидев дядей, весело брызгающихся водой, Кемальчик вспомнил о ручье,
куда его временами водила Кама.
-- Журчей, журчей, -- закричал он, -- пойдем на журчей!
Он стал теребить и подымать Каму, чтобы она повела его к ручью. Но Каме
удалось отвлечь его от этой затеи. Она стала трясти над его ухом щелкающее
яблоко, то и дело приговаривая:
-- Послушай, Кемальчик! Это счастливое яблоко, счастливое!
В конце концов малыш затих, вслушиваясь в таинственное щелканье семечек
внутри яблока и как бы пытаясь осмыслить: что есть счастье?
Сандро отказался от приглашения матери пообедать. При этом он жестом
руки, крайне неприятным для гостя, отгораживая его от кухни, сказал, что они
будут ждать геологов.
Этих геологов Кама несколько раз видела в доме. Они чего-то искали в
лесах над чегемским перевалом, но, чего они там искали, Кама не могла
понять.
Один из них, самый молодой, оказался очень смешным парнем. Однажды
перед обедом Кама вышла на веранду с кувшинчиком и полотенцем через плечо,
чтобы дать им вымыть руки. Так как этот парень стоял ближе всех, она, как
водится, ему первому предложила полить. Но он, вместо того чтобы оглянуться
и уступить первенство тому, кто старше всех, простодушно, как ребенок, стал
мыть руки. Каме это показалось настолько смешным, что она, покраснев и
нагнув голову, еле-еле удержалась от смеха.
А потом она им прислуживала за столом. Когда она разлила вино, этот
парень молча взял свой стакан и опрокинул его в рот. Тут Кама не выдержала.
Она едва успела поставить на пол кувшинчик и, выбежав из кухни,
расхохоталась во дворе.
-- Ты чего, Кама? -- спросила мать, удивленно выглядывая из дверей.
-- Он!.. Он!.. Выпил вино как воду, не сказав ни слова! -- прерываясь
от хохота, выкрикнула тогда Кама.
Смешной парень! Интересно, придут они сегодня или нет? И тут же, как
нарочно, залаяли собаки и бросились к верхним воротам.
-- А вот и они! -- сказал Сандро, вставая и взглядом призывая гостя
приободриться.
Кама побежала отгонять собак. Когда она поднялась к верхним воротам,
она увидела всадника и всадницу, едущих в их сторону, то высовываясь, то
пропадая за высокими кустарниками папоротника-страусника, держидерева,
бирючины. Это были совсем не геологи. Мужчина был на рыжей лошади, а женщина
на белой. Женщина была одета в голубое шелковое платье, и над ней, как
заморский праздник, голубел зонт.
Кама вообще никогда не видала зонтов, хотя слыхала, что они существуют.
Но она не знала, что зонт может быть таким красивым. Он покачивался над
женщиной в голубом шелковом платье, как огромный цветок. Мужчина, ехавший
впереди, теперь они спускались к воротам, то прикрывал женщину, то она снова
появлялась. Вдруг женщина на спуске, натянув поводья, слегка откинулась,
тень зонта сдвинулась с ее лица, и Кама узнала сестру.
-- Эсма! -- крикнула Кама и, рванув ворота, вдруг замерла, вспомнив о
собаках: -- Пошли вон! Кому говорят, пошли!
Собаки, возможно узнав всадников, уже подъехавших к воротам, стыдливо
отошли, издали подлаивая.
Сестра и муж въехали во двор, и лошади боком, выбрасывая из-под копыт
ошметки дерна, горячась от близости воли, спустились по крутому косогору на
ровную лужайку двора.
-- А мы не ждали! А ты приехала! -- кричала Кама, не отставая от лошади
сестры. Сидя на женском седле, Эсма, улыбаясь, посматривала на нее сверху
большими серыми глазами, чуть склоняя свое красивое, похудевшее после
болезни лицо.
Братья уже выскочили из кухни и, схватив лошадей под уздцы, помогли
всадникам спешиться. Мать, подбежавшая вместе с сыновьями, обняла дочку и,
целуя, прильнула к ней. Потом бабка степенно подошла к внучке, несколько раз
провела рукой возле ее лица, что означало: "Да падут твои болезни на мою
голову!" -- после чего обняла ее. Сквозь смех радостной встречи, отвечая на
беглые вопросы, Эсма по абхазскому обычаю быть сдержанней всего по отношению
к самому любимому, не спрашивала о сыне, но поневоле через головы толпящейся
родни искала его глазами, наконец нашла и, просияв, не выдержала:
-- Кемальчик!
Малыш с самого начала, увидев мать, застыдился, насупился и опустил
голову. Сейчас, услышав ее голос, он еще ниже опустил голову и, взяв в руки
яблоко, лежавшее рядом на шкуре, сделал вид, что углубился в изучение его
поверхности.
Высокая, тонкая, как бы прорываясь сквозь сопротивляющийся воздух, вся
облепленная струящимся шелком, сестра кинулась к сыну.
-- Узнает! Узнает! Он только стыдится! -- кричала Кама, поспевая за ней
и держа в руке раскрытый голубой зонт. Зонт одушевленно упрямился, вихлялся,
и Каме казалось: он недоволен, что его держит ненарядная девочка.
Мать схватила в охапку Кемальчика, приподняла его, прижала к себе и
стала жадно целовать.
-- Ну, ты скучал по маме? -- то и дело спрашивала она, прерывая поцелуи
и ревниво заглядывая в лицо сына порозовевшим лицом.
-- Цыплята, -- наконец сказал мальчик, потянувшись из рук матери в
сторону наседки и щебечущих цыплят.
Он хотел отвлечь внимание матери от стыдного вопроса.
Братья расседлали лошадей, протерли им спины и пустили пастись во
дворе. Поставив седла на перила веранды, они уселись на траву у подножия
яблони, где собралась вся компания.
Эсма, держа ребенка на коленях, сидела у края колоды. Рядом примостился
Сандро, следом муж Эсмы, а дальше все тот же неведомый гость, который по
веселому наблюдению Камы с приездом сестры и ее мужа почему-то сделался еще
более неведомым. Смысл его пребывания здесь окружающим, мягко говоря, был не
вполне ясен. Судя по выражению его собственного лица, он и сам уже не мог
уловить этого смысла.
-- Где ты купила такую красивую штуку? -- спросила Кама, все еще вертя
в руках раскрытый зонт.
-- Он привез из города, -- кивнула сестра, с мимолетной нежностью
улыбнувшись мужу. Тот смущенно опустил голову.
-- Надо же! -- выдохнула Кама и, закусив губу, замерла с выражением
вдохновенного любопытства, словно на миг подглядела в щелочку жизни
ослепительную, вечную тайну любви...
...Если бы Кама знала, что через год у сестры родится девочка, а еще
через год муж ее будет убит шальной пулей одного из двух повздоривших
соседей (он пытался остановить их от крови), а еще через год ее сестра с
унизительной для родственников мужа быстротой, вот в этом же голубом платье,
сбежит из дому к новому мужу, и родственники погибшего, в знак возмездия за
позорную быстроту, упрячут от нее детей, и она, осатанев от яростной тоски
по детям, повесится в доме нового мужа, кстати в этом же платье, словно для
того, чтобы в лучшем виде представ перед богом, умаслить и умолить его за
любовное помешательство и временное забвение детей, но тут муж ее (новый,
конечно!), случайно вернувшись откуда-то, войдет в дом и, увидев ее висящей
в петле, успеет перерезать шнур и спасти ее. И тогда соберется совет
старейшин села, и они решат, что детей надо матери вернуть, и вернут детей.
Если бы Кама знала, но она ничего не знала и, только на миг задумавшись
о тайне любви, снова начала вертеть в руках праздничный зонт.
-- Кама, ты мне его сломаешь, -- сказала сестра и, протянув руку, взяла
зонт.
Кемальчик приподнял радостно заголубевшее лицо, но тут сестра чем-то
щелкнула, и зонт сжался, погас. Эсма положила его рядом с собой и стала
расспрашивать у братьев о чегемских родственниках и делах Большого Дома.
Разговор принял семейный характер, и гость, смущенно взглянув на Сандро,
сказал:
-- Я, пожалуй, пойду к своим...
-- Ну, ладно, -- с неприятной легкостью согласился Сандро, хотя все же
добавил: -- А то бы подождал геологов, и кутнули бы вместе.
-- Нет, я пойду, -- сказал гость, вставая и думая про себя: да будь ты
проклят со своими геологами!
-- Ты купатый? -- вдруг спросил Кемальчик, видя, что гость уходит, и
как бы в последний раз пытаясь установить истину.
Братья, сидевшие на траве, расхохотались, думая, что этот вопрос задан
гостю в первый раз, а Каме было особенно смешно оттого, что они так думают.
-- Что за глупости, Кемальчик? -- строго спросила мать у сына, а гость,
пожав плечами, почувствовал, что этот вопрос, прозвучавший из уст ребенка,
сидящего на руках красивой женщины, почему-то особенно неприятен.
Все встали на ноги в знак внимания к уходу гостя, который самим
поступком своего ухода несколько прояснился, хотя и не до конца. Гость,
сопровождаемый Сандро, пошел к воротам.
-- Что это за человек? -- полюбопытствовали братья, когда Сандро
вернулся и уселся на свое место.
-- Да так, никчемный человечишка, -- махнул рукой Сандро, как бы
досадуя о потерянном на него времени, -- даже о Большом Снеге толком не мог
ничего рассказать...
Мать вышла из кухни, снова неся в переднике кукурузу. На этот раз она
сзывала своих кур, чтобы поймать одну из них и поджарить для гостей. Она
рассыпала кукурузу у самых своих ног, и, когда сбежавшиеся куры стали
клевать зерна, она, ловко пригнувшись, поймала одну из них, которая была на
вид пожирней.
-- Мальчики, прирежьте мне ее, -- крикнула мать, обращаясь к сыновьям и
придерживая за крылья квохчущую курицу.
-- Давай ты, Иса, -- сказали братья, подшучивая над его излишней, как
они считали, сердобольностью.
-- Мне сейчас нехота, -- ответил Иса, стесняясь своей сердобольности и
наивно скрывая ее.
Кязым, посмеиваясь, встал, подошел к матери, взял у нее курицу и,
придерживая ее за ноги, снес ей голову бердышом, положив ее на полено.
Разговор под яблоней некоторое время вертелся вокруг болезни сестры и
