сильно смущен, никак не ожидая ее тут встретить Потом в голове моей возник
легкий и благородный вариант ее появления в комнате моего друга. Конечно,
она шла ко мне, а он, увидев ее, перехватил по дороге и заставил ее жарить
ему котлеты.
Вообще-то ему была свойственна некоторая склонность использовать
окружающих людей. Обо всем этом я вспомнил в одно мгновение и даже
почувствовал платоническую гордость за кулинарные способности моей подружки.
Некоторая тень зависти из-за того, что сам я эти ее способности никогда не
использовал, тоже промелькнула у меня в голове. Но я тут же себя успокоил
мыслью о том, что мне-то ей предстоит всю жизнь жарить котлеты.
Окончательно успокоенный да еще приглашенный ими за стол, я весело с
ними пообедал и, ничего не подозревая, вышел с ней на улицу гулять. Она
опять стала рассказывать про своего футболиста, и в ее рассказе на этот раз
я заметил более пессимистические нотки, чем обычно. Она выразила сомнение,
что навряд ли теперь кто-нибудь в ее жизни заменит ей неудачную первую
любовь. Стоит ли говорить, что я ее уверял в обратном.
Прошло недели две, в течение которых мы несколько раз бывали втроем,
прежде чем я догадался, что произошла основательная перегруппировка
действующих лиц.
Я был потрясен случившимся. Паршивый опыт человечества меня ничему не
научил. Я никак не представлял, что между друзьями возможно такое. Мой
собственный опыт говорил совсем о другом. Когда я учился в школе, я вместе
со своими двумя друзьями влюбился в одну девушку. Мы тогда все втроем
помогали друг другу признаваться ей в любви. И хотя каждого из нас она
поочередно отвергала, дружба наша никак не распадалась. Нам очень хотелось,
чтобы хотя бы одному из нас с ней повезло. Но раз никому не повезло, что ж
делать, нас утешала собственная дружба.
(Невозможность осуществления самой изумительной, как правило, первой
любви. По-видимому, это так задумано свыше. Что бы делал человек, достигнув
счастья? Неутоленной любовью судьба дает нам понюхать счастье и, отбрасывая
его в недостижимую даль, говорит как собаке: "Ищи!" И мы ищем. Это и есть
путь духовного роста.)
...А тут получилось совсем по-другому. Оказывается, он с самого начала
влюбился в нее и скрывал это от меня. Оказывается, он уже около двух месяцев
ежедневно покупал ей коробку шоколадных конфет. Не застав ее в комнате, он
оставлял эти конфеты под подушкой ее постели. Так что она, если надолго
куда-нибудь уходила, возвратившись в комнату, прямо шла к своей подушке и,
отодвинув ее, доставала коробку. А если коробки не оказывалось, она
говорила: "Так он еще не приходил?"
Сначала она, хохоча (так говорили девушки из ее комнаты), ела сама эти
конфеты и угощала ими своих подружек. А потом дрогнуло ее провинциальное
сердце, и она решила нежной дружбой отблагодарить его за эти конфеты.
Так я думаю. Кроме того, на фоне этих ежедневных шоколадных конфет, я,
вероятно, производил довольно невыгодное впечатление. Хотя я ей устраивал
несколько скромных студенческих пирушек с пивом, к которому она
пристрастилась со времен футболиста, ей, вероятно, все это должно было
показаться убогостью.
Вероятно, в ее хорошенькой головке произошла переоценка ценностей.
Видно, она решила так: этот меня целует и изредка угощает своим жалким
жигулевским пивом. А этот меня еще не целует, а уже угощает, и притом
ежедневно, коробкой шоколадных конфет. А что же будет, когда он начнет меня
целовать?
Одним словом, поняв, что чаша весов явно перевешивает в его сторону, я
потихоньку отделился от них и зажил самостоятельной жизнью. Никаких
объяснений ни с ним, ни с ней у меня не было. Мне было ужасно неприятно
вступать в какие-то переговоры, и они, слава богу, не пытались со мной
объясниться.
Случайно встречаясь с ними на улице или в институте, я сдержанно
здоровался и проходил мимо. Отвечая на мой кивок, она смотрела на меня с
выражением легкой грусти, как бы стараясь утешить меня, как бы внушая мне,
что я сильно ошибаюсь, если думаю, что ее новое положение освободило ее от
груза воспоминаний о прекрасном футболисте.
Он же здоровался со мной совсем иначе. Он здоровался со мной, как бы
сосредоточенно прислушиваясь к музыке высших сфер и давая этим знать, что
ему совершенно невозможно в его состоянии вникать в мелкие земные
человеческие отношения.
Так длилось примерно с месяц. Однажды он зашел ко мне и сказал, что
приглашает меня пообедать вместе с ними в его комнате. Я согласился, хотя
мне очень не хотелось идти. Но я боялся, что, если я откажусь, мне придется
объясняться с ним. А объясняться с ним мне никак не хотелось. Это что же,
так в лицо и сказать человеку, с которым дружил два года, что он поступил
как негодяй? Да не в том дело, что он оказался с ней, мало ли чего не бывает
в жизни. Но ведь я же знал о конфетах, которые он дарил ей, задолго до того,
как дрогнуло ее сердце. Надо было делать вид, что ничего не случилось, --
это устраивало обе стороны. Кстати, признаюсь в еще большем грехе. Никогда
не мог не пожать протянутую руку знакомого мне человека или не ответить на
его кивок, даже если уже знал, что этот человек совершил какую-то низость.
Иногда, в редких случаях, мог сказать все, что я думаю о нем, но не пожать
протянутую руку не мог.
Часто после пожатия такой руки у меня возникало неимоверное желание
содрать со своей испакощенной ладони кожу. Однажды такое ощущение длилось
два дня. Значит, я чувствовал греховность такого рукопожатия? Да, и все-таки
потом снова пожимал руки подобным людям.
После появления "Козлотура" мои родные "Красные субтропики" дали
разгромную рецензию о нем. Это был прямой призыв к пролитию крови автора.
Кроме всех остальных грехов статья обвиняла меня в оскорблении национальной
чести.
Человек, написавший статью, и люди, стоявшие за ним, явно ожидали, что
призыв к пролитию крови будет подхвачен центральной прессой. И не совсем
напрасно. Позже один работник самого важного нашего органа печати рассказал
мне, что вопрос этот обсуждался у них, но тогда победили люди, склонные к
умеренности. Повесть не тронули.
Прочитав статью, я пришел в бешенство, которое длилось часа два. Я
ходил по комнате, и тогдашний мой гневный монолог против автора статьи можно
было уместить в одну фразу: "Зачем, зачем тебе, Гольба, защищать честь
абхазцев от меня, абхазца?!"
Потом я махнул рукой на это дело, но на автора статьи все-таки сильно
разозлился, тем более что хорошо знал его. Через несколько лет, приехав в
Мухус, я случайно на улице столкнулся с ним. Блудливо улыбаясь, он протянул
мне руку, и я... и я... и я... пожал ее.
Попробуем спокойно разобраться в этом вопросе. Мне могут сказать: "Ведь
от того, что ты не пожмешь руку человеку, совершившему подлость, он не
умрет. Но ему это будет очень неприятно и, возможно, в следующий раз
остановит его от низкого поступка".
Может быть, так, а, может быть, и не так. Безусловно, что это унижение
может привести его к раскаянию и самоочищению. Но, возможно, непожатие руки
приведет человека, совершившего гнусность, к еще большему ожесточению и еще
большей склонности совершать гнусности.
Как же быть все-таки? Пожимать руку совершившему подлость или не
пожимать? Кто вообще придумал этот дурацкий обычай пожимать руку? Может,
отменить его? Или, если отменять уже поздно, ввести несколько типов
рукопожатий, означающих: одобряю твое существование на земле, не совсем
одобряю или совсем не одобряю.
Нет, надо вернуться к самому себе. Почему я все-таки пожимаю протянутую
руку, зная, что это рука человека, совершившего гнусность? Конечно, главная
причина в том, что я по натуре не могу быть карающим органом. Не могу и все.
Я не оправдываю себя, но и не до конца осуждаю.
А теперь рассмотрим психологию людей, которые мужественно не замечают
протянутую руку. Конечно, среди них есть просто честные люди с крепкой
нервной системой, и они своей рукой, не дрогнувшей навстречу протянутой
руке, ясно показывают неодобрение гнусности.
Это так. Это бывает. Но, к сожалению, большинство людей, таким образом
осуждающих зло, действуют совсем из других побуждений. И в силу нашей
профессии мы довольно четко угадываем мотивы этих побуждений. Мотивы эти
таковы: ты совершил гнусность (скажем, продался), а я изо всех сил
сдерживаюсь и не совершаю гнусность, так я же должен пожимать тебе руку?!
Так вот тебе -- не пожму! Пусть видят, что я не совершил гнусность, пусть
хоть эта малая выгода заменит мне ту, большую, о которой я скромно, но
пламенно мечтаю.
Попробуем этот вопрос рассмотреть в философском плане. По-видимому,
существует два типа психологии, два отношения к злу. Один тип людей, замечая
зло, стремится тут же на месте с ним расправиться, чтобы восстановить
гармонию мира. Другой, видя проявление зла, чувствует его бесконечную связь
с мировым злом, и у него опускаются руки от понимания, что вместо
отрубленной ветки зла вырастет другая или даже многие.
Первый говорит:
-- Ну что ж, будем все время рубить! Второй говорит:
-- Нет, это не верно. Надо идти более долгим путем. Надо докопаться до
корней и выкорчевать дерево зла целиком.
Первый:
-- Да на это уйдут усилия ста поколений!
Второй:
-- Хоть тыщи! Другого пути нет.
Первый:
-- Надо заставить человека быть человеком!
Второй:
-- Надо очеловечивать человека, и тогда он сам станет человеком.
Конечно, мое рассуждение слегка прихрамывает. Нет, я не хочу отрицать
пользу тех, кто занимается исключительно отрубанием веток. Они тоже нужны,
некоторое количество таких людей мы оставляем, но главные силы все-таки
бросаем на раскапывание корней.
Вообще, эти отрубатели веток, то есть прямые борцы со злом, -- довольно
странный народ. Иногда стоишь в очереди и ждешь, когда она дойдет до тебя. А
тут со стороны прут и прут к прилавку. Конечно, мелькает мысль: хорошо бы
стать там у прилавка и навести порядок, чтобы очередь быстрей двигалась. Но
какая-то душевная лень мешает, да и возможность схлопотать по морде
учитывается. И начинаешь глубоко задумываться о том, как бы организовать
торговое дело, чтобы очередей не было совсем. И иногда в голове возникают
изумительные проекты, но чувствуешь, что тебе не под силу протолкнуть их
через соответствующие учреждения.
И ты, тяжело вздохнув, продолжаешь ждать своей очереди, а наглецы со
всех сторон прут и прут к прилавку. Ну, ладно, решаешь про себя, подумаешь,
простою лишних полчаса или час.
И вдруг из очереди выходит энергичный мужчина, становится у прилавка и
никого не пускает, и очередь двигается быстрей, а ему даже по морде никто не
дает, до того у него энергичный и самостоятельный вид. Есть же на свете
настоящие мужчины, думаешь ты, а сам я байбак. И вдруг у тебя в голове
возникает великолепная мысль: надо передать свой прекрасный проект по
уничтожению очередей этому энергичному мужчине. Он, только он, этот проект
пробьет через все препятствия и воплотит его в жизнь! Но ты тут же угасаешь
от ясного понимания того, что не будет этот энергичный мужчина возиться с
твоим проектом, ему гораздо приятней здесь, на виду у толпы, наводить
порядок. Ему даже отчасти было бы нежелательно жить при таком положении
вещей, когда не надо на виду у толпы наводить порядок.
Не в этой ли роковой невозможности соединить прекрасный проект с
действиями энергичного мужчины трагедия мировой истории?!
