-- А сам Сандро что говорил? -- спросил сван, что сидел рядом со мной.
-- Я знаю эту историю, я могу рассказать, -- сказал Котик.
-- Дядя Сандро говорит, -- начал я, чувствуя неожиданное воодушевление
и не понимая, что хмелею, -- когда дошли до двенадцати стаканов и тот их
выпил и послал по кругу...
-- Но ни один не смог выпить, -- вставил Котик, -- кроме дяди Сандро.
-- Кое-кто выпил по шесть-семь стаканов, -- уточнил я, пытаясь
восстановить какую-то уплывающую деталь рассказа, -- а дядя Сандро выпил
десять стаканов.
-- Ему еще только два стакана оставалось, -- зачем-то уточнил Котик.
И вдруг я забыл какую-то тонкость -- что, собственно говоря, помешало
дяде Сандро выпить эти два стакана? Я остановился, чувствуя, что нарастает
неловкое молчание.
-- Очень интересно, -- сказал Гено, разливая в стаканы араки.
-- Ты про музыку не забудь, -- напомнил Котик. Ай да Котик!
-- Тут вся соль в музыке! -- обрадовался я и все вспомнил.
-- При чем музыка? -- сказал большой сван и придвинул к себе свой
стакан.
-- Тонкая политика, -- сказал сван, что сидел рядом со мной, и тоже
придвинул к себе свой стакан. И вдруг я опять все забыл, видно,
переволновался с этим хранителем лесов.
-- У дяди Сандро оставалось два стакана, -- вмешался Котик, радуясь,
что я забыл продолжение, -- и он почувствовал, что выпитое стоит у горла,
что дальше просто некуда пить...
-- Так бывает, когда слишком много выпьешь, -- подтвердил большой сван.
-- Еще хуже тоже бывает, -- сказал Гено.
-- И тут ударила музыка! -- вдруг вспомнил я все.
-- Любимая лезгинка Бичико, -- подхватил Котик, -- и Бичико бросился
танцевать. Он сделал один круг, и вдруг раздался такой звук, как будто
барабан лопнул. Он упал и умер. У него что-то внутри лопнуло.
-- Здесь тонкая политика, -- повторил сван (что когда-то давным-давно
сидел со мной в одной машине, а другой сван пытался отнять у меня карабин),
-- наверное, ваш Сандро договорился с музыкантами.
-- Вполне возможно, -- сказал Котик.
-- Вообще, когда много выпиваешь, танцевать нельзя, -- назидательно
сказал большой сван.
-- Вот эти стаканы подымем, -- сказал Гено, -- тем более танцевать не
собираемся...
Мы выпили по стакану, а потом еще по одному. Гено хотел послать жену за
новой бутылкой, но большой сван и Котик решительно, при молчаливом одобрении
жены, воспротивились.
Мы распрощались, и ребята вместе со своими попутчиками расселись по
машинам. Завели моторы, и, пока вторая машина задним ходом выезжала на
дорогу, Гено неожиданно вырвал из кармана пистолет и дал в воздух несколько
прощальных выстрелов. Из машин раздались радостные крики.
Жена Гено замахала рукой в сторону дома и что-то сердито прокричала
мужу. По какой-то неуловимой интонации я понял, что она прокричала.
-- Детей разбудишь, детей! -- прокричала она.
-- Может, провезти тебя? -- сказал Гено, пряча в карман пистолет. --
Или оставайся у нас?
-- Спасибо, я пойду, -- сказал я. Мы братски расцеловались, и я
протянул руку его жене. Она неловко перенесла корзину с правой руки в левую
и, застеснявшись, протянула мне ладонь.
Я перешел дорогу. Высоко в небе серебрилась луна, покрывая русло реки и
нарзанный городок на той стороне колдовским светом. Лунное освещение делает
землю пустынней, словно убирая с нее лишние предметы, готовит нас к жизни в
том мире, где не будет многих вещей, милых нашему сердцу, но и мучивших нас
в этом мире.
На той стороне костер все еще горел, и я был уверен, что вокруг него
все еще сидят люди и слушают поучительные истории из жизни дяди Сандро.
-- Насчет водолаза как брата прошу! -- крикнул Гено.
-- Хорошо, -- сказал я и обернулся. Жена его быстрой, легкой тенью
пересекала двор. Он все еще стоял у ворот.
-- Напиши на сельсовет, передадут! -- крикнул Гено.
-- Хорошо, -- сказал я, -- если договорюсь...
-- Для Гено Иосельяни, не забудь! -- крикнул он. Я махнул рукой и стал
спускаться вниз к реке. После долгой езды и долгого стояния на одном месте
идти было приятно и легко. Голова оставалась ясной и чистой, и, кроме
приближающейся реки, пожалуй, в ней ничего не шумело.
...Забегая вперед, должен сказать, что я так и не послал в горы
водолаза. Иногда, почему-то по ночам, я вспоминал о своем обещании, и мне
бывало совестно. Но дело в том, что у меня нет ни одного знакомого водолаза.
А договориться с незнакомым водолазом, чтобы он поехал в горы на заработки,
казалось мне делом подозрительным и маловероятным. Вообще, внизу у моря все
это выглядит несколько фантастичным, точно так же, как и наша долинная
жизнь, когда о ней вспоминаешь где-нибудь в горах, на уровне альпийских
лугов.
--------
Глава 20. Дядя Сандро и раб Хазарат
Этот рассказ я услышал от дяди Сандро, когда мы сидели за столиком под
тентом в верхнем ярусе ресторана "Амра". Кажется, я повторяюсь, слишком
часто упоминая верхний ярус этого ресторана. Но что делать, в нашем городе
так мало осталось уютных мест, где, особенно в летнюю жару, можно спокойно
посидеть под прохладным бризом, слушая шлепающие и глухие звуки, которые
издают ребячьи тела, слетая с вышки для прыжков в воду, слушая их мокрые,
освежающие душу голоса, созерцая яхты, иногда с цветными парусами, набитыми
ветром до плодово-телесной выпуклости и в наклонном полете (якобы мечта
Пизанской башни) состругивающие мягкую гладь залива.
Кстати, о Пизанской башне. Разглядывание ее во всяких альбомах и на
любительских снимках всегда вызывало во мне безотчетное раздражение, которое
почему-то надо было скрывать. Сам-то я таких альбомов не держу и тем более
никогда не имел возможности самому сфотографировать ее. Так что в том или
ином виде ее всегда мне кто-нибудь демонстрировал, и каждый раз надо было
благодарно удивляться ее идиотскому наклону.
Однако сколько можно падать и не упасть?! Я считаю так если ты
Пизанская башня, то в конце концов или рухни, или выпрямись! Иначе какой
воодушевляющий пример устойчивости для всех кривобоких душ и кривобоких
идей!
В ночных кошмарах, правда, чрезвычайно редких, я всегда вижу один и тот
же сон. Как будто меня привезли в Италию, надежно привязали в таком месте,
где я день и ночь вынужден созерцать Пизанскую башню, приходя в
круглосуточное бешенство от ее бессмысленного наклона и точно зная, что на
мой век ее хватит, при мне она не рухнет.
Этот ночной кошмар усугубляется тем, что какой-то итальянец, вроде бы
Луиджи Лонго, однако почему-то и не признающийся в этом, три раза в день
приносит мне тарелку спагетти и кормит меня, заслоняя спиной Пизанскую башню
и одновременно читая лекцию о еврокоммунизме. И мне вроде до того неловко
слушать его, что я еле сдерживаю себя от желания крикнуть:
"Амиго Лонго, отойдите, уж лучше Пизанская башня!"
Во сне я прекрасно говорю по-итальянски, однако же молчу, потому что
очень вкусными мне кажутся эти неведомые спагетти. И я вроде каждый раз
уговариваю себя: "Вот съем еще одну ложку и скажу всю правду!"
И оттого, что я ему этого не говорю и у меня не хватает воли отказаться
от очередной ложки, я чувствую дополнительное унижение, которое каким-то
образом не только не портит аппетита, но даже усугубляет его.
И я вынужден выслушивать моего лектора до конца, до последней
макаронины, а уж потом, после последней ложки, какая-то честность или
остатки этой честности мешают мне сказать ему все, что я думаю. Если б я
хоть одной ложкой спагетти пожертвовал, еще можно было бы сказать ему всю
правду, а тут нельзя, стыдно, ничем не смог пожертвовать.
И вот он уходит, и тут из-за его спины появляется эта кривобокая башня.
Недавно я узнал от друзей, что какой-то польский инженер разработал и даже
осуществил проект выпрямления Пизанской башни. Конечно, такой проект должен
был сотворить именно поляк. Конечно, в Польше все давно выпрямили, и его
тоска по выпрямлению должна была обратиться на Пизанскую башню.
Сейчас мне вдруг пришло в голову: а что, если наклон Пизанской башни
был знаком, показывающим некий градус отклонения всей земной жизни от
божьего замысла, и теперь мы лишены даже этого призрачного ориентира? Или
так а что, если бедняга Пизанская башня, в сущности, правильно стояла, а это
наша земля со всеми нашими земными делами под ней скособочилась?
Итак, мы в верхнем ярусе ресторана "Амра". Действующие лица дядя
Сандро, князь Эмухвари, мой двоюродный брат Кем ал, фотограф Хачик и я.
Цель встречи? На такой следовательский вопрос я бы вообще мог не
отвечать, потому что цели могло и не быть. Но на этот раз была.
Дело в том, что мой двоюродный брат Кемал, бывший военный летчик, а
ныне мирный диспетчер Мухусского аэропорта, находясь в своей машине, мягко
говоря, в нетрезвом состоянии, был задержан автоинспектором.
В таком состоянии я его несколько раз видел за рулем, и ему ни разу не
изменили его точные рефлексы военного летчика и могучая нервная система.
При мне несколько раз его останавливали автоинспекторы, догадываясь о
неблагополучии в машине скорее по чрезмерному шуму веселья на заднем
сиденье, чем по каким-то нарушениям.
В таких случаях он обычно, не глядя на автоинспектора и одновременно
воздействуя на него своим наполеоновским профилем, тем более что профиль
винных запахов не издает, так вот, в таких случаях он, не глядя, сует ему не
водительские права, а книжку внештатного корреспондента журнала "Советская
милиция".
Книжка воздействует магически. Но на этот раз она не могла сработать.
Дело было ночью, и он в машине был один. А когда он, выпивший, ночью в
машине едет один, к его точным рефлексам бывшего военного летчика незаметно
подключается сдвинутый во времени рефлекс ночного бомбардировщика: ему
кажется, что война еще не кончилась и он летит бомбить Кенигсберг, который
давно уже восстал из своих руин и, незаметно смягчив в советской
транскрипции готическую остроугольность своего названия, превратился в
Калининград.
В сталинские времена за один этот его запоздалый рефлекс могли посадить
на десять лет. Но в наше чудесное время его только остановил автоинспектор,
потому что он, согласно своему запоздалому рефлексу, старался выжать из
своих "Жигулей" самолетную скорость.
Кемал затормозил. Ему бы дотерпеть, пока автоинспектор подойдет, и
показать ему книжку внештатного корреспондента журнала "Советская милиция".
Но он, затормозив, уснул за рулем столь безмятежным сном, что его разбудили
только утром в помещении автоинспекции.
Но тут уже в игру вступил сам начальник автоинспекции Абхазии. Пока
нарушитель спал, был составлен образцово-показательный акт, и когда он,
проснувшись, все еще исполненный своего несокрушимого благодушия, попытался
показать свою магическую книжку, у начальника хватило самолюбия не
ретироваться.
Кемала лишили водительских прав чуть ли не на полгода. При этом
издевательски оставили при нем удостоверение внештатного корреспондента
журнала "Советская милиция", в данной комбинации теряющее всякий смысл.
Однако он, будучи человеком крайне ленивым по части ходьбы, с таким
наказанием никак не мог смириться.
Тут-то мы и обратились за помощью к дяде Сандро. Дядя Сандро свел его с
князем Эмухвари. Князь Эмухвари в недалеком прошлом работал директором
фотоателье, но к этому времени, как говорят спортсмены, сгруппировался и
открыл свою частную фотоконтору.
Конечно, Кемал знал князя и до этого. Но как человек, основную часть
