-- Гено живет рядом с источником, -- сказал он, -- он передаст твоему
товарищу, что я тебя задержал.
-- Не стоит, -- сказал я. Конечно, дядя Сандро меня ждал, но не с такой
уж точностью.
-- Скажи имя, он пойдет, -- настаивал страж.
-- Сандро, -- сказал я машинально.
-- Сандро, но какой Сандро? -- удивился страж.
-- Сандро Чегемский, -- сказал я.
-- Сандро Чегемский? -- переспросил он почти испуганно.
-- Да, -- сказал я, волнуясь. Я почувствовал, что имя на всех произвело
впечатление.
-- Уах! -- сказал сван, молча сидевший между мной и шофером. -- А кем
он тебе приходится?
-- Дядя, -- сказал я.
Тут все сваны, включая шофера и Гено с той стороны, заклокотали
перекрестным орлиным клекотом.
-- Это тот самый Сандро, -- спросил сван, сидевший рядом со мной, --
который в двадцать седьмом году привез тело Петро Иосельяни?
-- Да, -- сказал я. Я что-то смутно слышал об этой истории.
-- Петро Иосельяни, которого матрос убил на берегу?
-- Да, -- сказал я.
-- Так за бедного Петро никто и не отомстил, -- вздохнул шофер,
продолжая пристально всматриваться в дорогу.
-- Двенадцать человек приехало в город, чтобы сжечь пароход вместе с
матросом, -- сказал сван, сидевший рядом со мной.
-- Почему не сожгли? -- спросил шофер, продолжая внимательно
всматриваться в дорогу.
-- Не успели, -- сказал сван, сидевший рядом со мной, -- пароход ушел в
море.
-- Успеть успели, -- откликнулся Гено, -- но их даже на пристань не
пустили.
-- Ты откуда знаешь, -- обиделся сван, сидевший рядом со мной, -- тебя
еще на свете не было.
-- Мой отец с ними был, -- сказал Гено, -- Петро наш родственник...
-- Языки не распускай! -- вдруг крикнул мой страж, всунув голову в
машину. -- Пароход -- нет, дерево -- и то никто не имеет право сжечь!
-- Значит, -- сказал сидевший рядом со мной, переждав разъяснение
заместителя лесничего, -- это тот самый Сандро из Чегема?
-- Тот самый, -- сказал я.
-- Красивый старик, усы тоже имеет? -- уточнил сидевший рядом сван.
-- Да, -- сказал я.
-- В прошлом году, когда генерал Клименко приезжал на охоту, он
сопровождал? -- спросил мой страж, вглядываясь в меня.
-- Да, -- сказал я, стараясь не выпячиваться, обстоятельства работали
на нас.
-- Генерал Клименко -- прекрасный генерал, -- сказал сван, сидевший
рядом.
-- Как маршал -- такой генерал, -- сказал Гено.
-- И охота была большая, -- сказал шофер, не отрываясь от дороги.
-- Товарищ Сандро -- уважаемый человек, -- твердо сказал черный китель.
-- О чем говорить! -- воскликнул сван, сидевший рядом со мной. --
Сопровождать генерала Клименко с улицы человека не возьмут.
-- Сами знаем, -- обрезал его мой страж.
Я чувствовал, что шансы мои улучшились. Взгляд заместителя лесничего не
то чтобы стал дружелюбней, нет, теперь он острей всматривался в меня и как
бы с любопытством обнаруживал под верхним порочным слоем моей души слабые
ростки добродетели.
Уже смеркалось. Дорога все еще шла над пропастью, где в глубине слабо
блестело русло реки. Отвесная стена сменилась меловыми осыпями, бледневшими
в сумерках.
Метрах в ста впереди показалась машина. Она стояла у края дороги. Рядом
с ней толпилось несколько человек.
-- Там авария случилась, -- сказал сван, сидевший рядом со мной.
-- Сорвалась машина? -- спросил я.
-- Языки, -- неуверенно предупредил мой страж.
-- Да, -- сказал он, не обращая внимания на предупреждение стража, --
слава богу, шла в город последним рейсом, мало людей было.
-- Языки, -- более строго вставился мой страж.
-- Кто-нибудь спасся? -- спросил я, понижая голос.
-- Один мальчик, -- сказал сидевший рядом со мной, -- выпал из машины и
зацепился за дерево.
Мы подъехали к месту катастрофы, и шофер остановил машину. Все вышли из
нее. Второй грузовик слегка приотстал. Я подошел вместе со всеми к обрыву.
Внизу у самой воды лежал продавленный, как консервная банка, автобус.
Выброшенный ударом, один скат валялся на том берегу реки.
-- Вот это дерево, за которое мальчик зацепился, -- сказал сван,
сидевший рядом со мной в машине. На самом обрыве из расщелины в камнях
подымался узловатый ствол молодого дубка с широкой кроной, похожей на
зеленый парашют.
-- Не надо, товарищи, ничего интересного, -- крикнул мой страж,
обернувшись ко второй машине. Она только что подошла, и те, кто в ней сидел,
потянулись к обрыву.
Не обращая внимания на его предупреждение, все подошли к обрыву и
заглянули вниз.
Вдоль обрыва стояли цементные столбики, даже на вид такие слабые, что,
кажется, одним крепким ударом ноги можно снести любой. У автобуса отказали
тормоза, и он вывалился в обрыв, сшибив эти столбики, как городки. Каждый
год в этих местах случаются такие вещи, и каждый раз, когда я узнаю об этом,
возмущаюсь, думаю куда-то писать, кого-то ругать, но потом как-то
забывается, уходит.
-- Ну как, -- подошел ко мне Котик, -- уломал?
-- Кажется, склоняется, -- сказал я.
-- Я своего тоже обработал, -- сказал он, -- вон разговаривает с ним.
В самом деле, черный китель стоял рядом со сваном из второй машины. Тот
что-то говорил. Мой страж слушал его, склонив голову. Топорик свешивался с
безвольно опущенной руки. Казалось, сейчас сам закон осуществляет свое
законное право на отдых.
-- Слушай, это правда, -- крикнул мне большой сван, одновременно кивком
головы подзывая меня, -- что Сандро из Чегема твой родственник?
-- Да, -- сказал я и, подходя, спиной почувствовал усмешку Андрея.
Большой сван, обняв меня одной, а моего стража другой рукой, сделал
несколько шагов, как бы приглашая нас на миротворческую прогулку. Я охотно
подчинился, но маленький страж, хотя и не сопротивлялся дружескому жесту,
однако выпрямился и затвердел под его рукой, подчеркивая этим свою
самостоятельность. Большой сван что-то ему мягко внушал, пока мы
прогуливались возле машин, тот молча его слушал.
-- Давайте в машины, -- сказал наш шофер, и все потянулись к машинам.
-- Нельзя, кацо, нельзя, -- сказал по-русски большой сван, когда мы
остановились возле нашей машины.
-- Посмотрим! -- сказал мой страж и бодро вскинул топорик. Казалось,
закон теперь приступил к своим обязанностям, но на этот раз, может быть, для
того, чтобы выслушать смягчающие обстоятельства. Большой сван сделал мне
обнадеживающий знак, одновременно чмокнув губами и мигнув разбойничьим
глазом, и отправился к своей машине. Шоферы завели машины, но тут черный
китель неожиданно подбежал к третьей машине и стал яростно гнать людей в
нее, хотя они и так уже собирались садиться, а шофер даже завел мотор и
просто ждал, пока мы проедем.
Пассажиры этой машины, сопротивляясь его подталкиваниям,
останавливались и спорили, как и все люди, которых подталкивают, когда они и
так идут в ту сторону.
Наконец часть из них залезла в кузов, двое уселись рядом с шофером, и
машина тронулась. Черный китель, упруго пятясь и делая топориком
заманивающие жесты, как балетный колдун, провел машину мимо нас на более
широкую незанятую часть дороги.
Когда грузовик проехал мимо, я обратил внимание, что шофер, стараясь не
задеть нашу машину, на дорогу и тем более на стража с его заманивающими
движениями не смотрит.
Я все еще не садился в машину, потому что на этот раз решил посадить
его.
-- Теперь вы садитесь, -- сказал я, когда он, довольный проделанной
операцией, вернулся к машине.
-- Ничего, ничего, -- замотал он головой и почему-то перебросил топорик
из правой руки в левую и опустевшей рукой указал мне на кабину, что можно
было понять, что жест этот личный, внеслужебный. -- Ничего, мы привыкли, --
сказал он, склоняясь.
-- Нет, -- возразил я твердо, -- сейчас вы садитесь.
-- Не стоило, -- сказал он и неохотно влез в кабину. Я захлопнул за ним
дверцу и, став на подножку, покрепче ухватился за нижний край оконного
проема. Машина тронулась.
Быстро темнело. Когда справа кончились меловые осыпи и снова навис над
дорогой крутой склон, поросший лесом, стало совсем темно.
Шофер включил фары. То и дело скрежетали тормоза. Казалось, мотор все
время делает физические усилия, чтобы не разогнаться всей тяжестью и не
вывалиться в обрыв. Перед каждым новым поворотом шофер переключал скорость,
и грузовик на мгновенье останавливался, словно переводил дыхание.
Холодный сырой воздух то и дело обдавал из черного провала, на дне
которого чем дальше мы ехали, тем полногласней шумела река. Пустотелые
облака кроили и перекраивали небо, но все время то там, то здесь открывались
большие звездные куски неба. Звезды вздрагивали и покачивались, словно
отраженные от поверхности бегущей воды.
Машина все еще сильно накренялась, и я никак не мог привыкнуть к этому.
Каждый раз казалось, что она вот-вот перевернется набок и придавит к стене.
Я себя уговаривал, что ничего такого не может быть. Но через несколько минут
машина снова накренялась, и тело напружинивалось, готовое кузнечьим скоком
выпрыгнуть из катастрофы, хотя, конечно, выпрыгнуть было некуда... А
главное, что каждый новый крен в самый момент крена казался сильней, опасней
предыдущего, но потом, когда машина выпрямлялась, становилось ясно, что он
ничуть не больше остальных.
Держаться за край оконного проема было неудобно, и постепенно руки мои
оцепенели от напряжения, и внимание сосредоточилось на том, чтобы удержаться
на подножке.
Когда машина шла ровно, я почти отпускал руки, давая им отдохнуть, а
потом снова изо всех сил сжимал их. К тому же я порядочно окоченел. Только
теперь я оценил силу и цепкость заместителя лесничего.
Кстати, он почти сразу уснул, как только сел в кабину. Дремал и второй
сван.
Сначала заместитель уснул, откинувшись на спинку сиденья, обеими
руками, как убаюканного ребенка, придерживая на коленях топорик. Потом
голова его стала сползать в угол кабины, оттуда -- вниз вдоль дверцы, потом,
изменив направление, слегка вывалилась в окно и уперлась мне в грудь.
Было что-то трогательное в этой доверчивой беззащитности, с которой она
уперлась мне в грудь и спала, мирно посапывая. Руки все так же продолжали
лежать на коленях, нежно придерживая топорик. Когда от толчков топорик
сползал с колен, он, не просыпаясь, подтягивал его и, слегка поерзав
ладонями по его поверхности, успокаивался. Так мать, спящая рядом с
ребенком, не просыпаясь поправляет на нем одеяло.
Я старался не шевелиться, чтобы не разбудить его. Теперь я был уверен,
что мы с ним поладим. Душа моя вздрагивала от нежности. Хотелось погладить
его жидкие волосы, но я боялся его разбудить.
Дорога делалась все лучше и лучше, и машину уже не так раскачивало.
Однако удерживать его упирающуюся мне в грудь голову становилось все
трудней. Нельзя было шевельнуться, и я довольно сильно окоченел.
В конце концов я решил перенести его голову на спинку сиденья. Я уперся
локтем правой руки в дверцу изнутри, осторожно приподнял голову двумя руками
и, продолжая упираться локтем в дверцу, положил его голову на спинку
сиденья. Голова, не просыпаясь, обиженно вздохнула. Так, бывает, крестьяне,
осторожно взяв в руки тыкву, свисающую с плетня, перекладывают ее на более
устойчивое место, чтобы она не оборвалась под собственной тяжестью.
Через несколько минут внезапно, словно от толчка, он проснулся. Он
приоткрыл глаза и, не меняя позы, насторожился, будто пытался осознать, как
и в какую сторону изменилась действительность, пока он спал, если она
