внимание к моей особе было вполне оправдано.
Наконец возле машин появились люди. Двое полезли в кузов и стали
стягивать тросами бревна, лежавшие там. Остальные, всего их было человек
восемь, снизу давали этим двоим советы. Судя по несоразмерной громкости
голосов, все они порядочно выпили. Через несколько минут двое из них
отделились от остальных и направились в нашу сторону.
Один из них, более молодой, был одет в ватные брюки и старую ковбойку с
закатанными рукавами. Он был небрит, коренаст и откровенно пьян, что было
заметно издали. Второй был маленький, сухонький. Он был в сапогах, в широком
галифе и узком черном кителе, наглухо застегнутом. Держался твердо и вид
имел военизированный. В руке он сжимал блестящий топорик, напоминающий те
самые топорики, при помощи которых домашние хозяйки разрубают мясо и кости.
-- Здравствуйте, товарищи, -- сказал он несколько скорбным голосом,
остановившись со своим спутником возле нас. Мы встали навстречу обоим и
поздоровались с каждым за руку. Несколько мгновений он оглядывал нас,
отгоняя волны хмеля, помигивая пленчатыми веками и пульсируя желваками на
сухом стянутом личике.
Обычно после такого тусклого приветствия спрашивают документы, но он
ничего не спросил, а только сел рядом со мной. Возможно, из-за того же
карабина он счел меня старшим в нашей группе, что не соответствовало истине,
потому что старшим был Котик -- и по возрасту, и по званию.
Второй сван, который был откровенно пьян, добродушно посапывая, присел
перед нами на корточки, чтобы, видимо, общаться со всеми сразу. У него была
тяжелая бычья голова выпивохи и голубые, навыкате, глаза. Время от времени
голова у него падала на грудь, и каждый раз, подняв ее, он оглядывал нас с
неизменным детским любопытством. Казалось, каждый раз поднимая голову, он
заново удивлялся, не понимая, как мы очутились перед ним.
-- Откуда будете? -- все так же скорбно спросил сван в черном кителе,
искоса оглядывая всех.
-- Мы из города, а этот товарищ из Москвы, -- дружелюбно и внятно
сказал Котик, голосом показывая, что запасы его дружелюбия необъятны.
-- Здесь что делали? -- скорбя и удивляясь, спросил он, повернувшись
вполоборота. Одна рука его опиралась о колено, другая, та, что была поближе
ко мне, опиралась о ручку топорика. Теперь было ясно, что он вдребадан пьян,
но изо всех сил сдерживается. Из всех пьяных самые опасные -- это те, что
стараются выглядеть трезвыми.
-- Мы гостили у колхозных пастухов, наших хороших друзей, -- все так же
внятно и миролюбиво сказал Котик.
-- Имени? -- неожиданно спросил черный китель, помигивая пленчатыми
птичьими веками. Стало тихо.
-- Что значит имени? -- в тишине спросил Котик.
-- Имени, значит, имени, -- твердо повторил черный китель, искоса
оглядывая нас. Второй сван, глядя на меня, делал мне какие-то знаки. Я никак
не мог понять, что он своими пьяными знаками и кивками хочет мне сказать, и
на всякий случай в ответ пожал плечами.
-- Я не понимаю вас, -- сказал Котик, отстаивая свое скромное право
отвечать только на ясные вопросы.
-- Здесь в горах несколько ваших колхозов, -- наконец объяснил
лупоглазый, покачиваясь на корточках, -- потому имени спрашивает...
-- А, колхоз, -- обрадовался Котик и оглянулся: на Андрея.
-- Имени Микояна, -- едва скрывая раздражение, подсказал Андрей. Вся
эта история его начинала раздражать.
-- Правильно, -- согласился черный китель и, сделав на лице гримаску
человека, который знает больше, чем говорит, добавил: -- Не обижайтесь, но
это надо...
-- Что вы! -- воскликнул Котик.
-- А вы кем работаете? -- спросил я у соседа.
-- Заместитель лесничего буду, -- сказал он важно и стал расстегивать
верхний карман кителя.
-- Что вы, не надо! -- сказал Котик и протянул руку, стараясь помешать
ему.
-- Шапку там у товарища забыл, -- сказал он, ладонью неожиданно нащупав
на лбу довольно заметный рубец от шапки. И было непонятно, рубец этот ему
напомнил, что нет фуражки, или разговор о должности заставил его вспомнить о
существенной части своей формы.
Обстановка явно разряжалась. Теперь заместитель лесничего не опирался
на свой топорик как на эфес шпаги, а просто положил его на колени. Кажется,
теперь он перестал сдерживаться и осоловел. Он перестал разглаживать на лбу
рубец от шапки и, поставив локоть на колено, свесил голову на ладонь и
задремал.
Второй сван, словно дожидаясь этого мгновения, усилил свои дурацкие
кивки и подмигивания. Наконец я его понял.
-- Карабин? -- спросил я.
-- Продай, -- радостно закивал он мне.
-- Не продается, -- сказал я.
-- Тогда махнемся, -- вдруг произнес он городское словечко.
-- Нет, -- сказал я, стараясь не раздражать его, -- не могу.
-- Я тебе немецкий автомат дам, -- торопливо прошептал он, -- потому
что вот эти русские карабинчики спокойно не могу видеть.
-- Нет, -- сказал я, стараясь не раздражать его.
-- Дай посмотреть, -- сказал он и протянул руку. Я вздохнул и снял
карабин.
-- Зачем тебе карабин, если у тебя автомат есть? -- сказал я, стараясь
возвысить его автомат за счет своего карабина.
Он щелкнул затвором и заглянул в ствол.
-- Автомат для охоты не такой удобный, далеко не берет, -- сказал он и
поднял голову. -- А патроны есть?
-- Патроны далеко, в рюкзаке, -- сказал я твердо. Видно, он это
почувствовал и, прицелившись куда-то, щелкнул курком.
-- Вот эти русские карабинчики люблю, -- сказал он, неохотно возвращая
мне карабин.
Я взял карабин и повесил его за плечо. Я почувствовал облегчение,
оттого что все так хорошо кончилось.
-- За сколько водолаза можно нанять? -- вдруг сказал он.
-- Зачем тебе водолаз? -- спросил я.
-- Одно озеро знаю, -- сказал он просто, -- на дне немецкое оружие.
Водолаза хочу.
Мы рассмеялись, а парень снова задумался. В это мгновение черный китель
поднял голову и начал что-то выговаривать своему земляку. Сван, что сидел на
корточках, добродушно оправдывался, поглядывая в нашу сторону как на
союзников. Черный китель постепенно успокоился и на интонации мелкого
административного раздражения замолк.
-- Язык не распускай, -- сказал он ему в конце по-русски и приподнял
топорик с колен.
-- Даже спрашивать не буду, -- ответил ему на этот раз сван,
обратившись к Котику, спросил: -- Водолаз сюда имеет право приехать?
-- Обманывать не можем, -- ответил Котик добродетельно, -- но мы в
таких делах не разбираемся.
-- Что ты говоришь, кацо! -- взвился черный китель. -- Водолаз как
может сюда приехать? Водолаз -- государственный человек. Водолаз от моря
отойти не имеет права. Ты что -- райком, военком, сельсовет?!
-- На один день ** водолаза хочу, -- сказал молодой сван, ни малейшего
внимания не обращая на эту грозную тираду, -- сам привезу и отвезу, как
министра.
-- А ну скажи, в каком озере лежит? -- неожиданно с другой стороны
атаковал его заместитель лесничего.
-- Э-э, -- лукаво протянул молодой сван и помахал толстым пальцем у
переносицы, -- это мой секрет. Кроме водолаза, никому не скажу.
-- Привлеку, -- сказал черный китель и, грустно покачав головой,
посмотрел на лезвие топорика, словно читая на нем соответствующую статью
закона.
-- Скажите, -- спросил я у него, слегка развеселившись, -- для чего вам
этот топорик?
В сущности говоря, если б я не заметил на обушке этого топорика нечто
вроде металлической печати, я, наверное, не спросил бы его об этом. Мне
хотелось узнать, что он, собственно, им делает: скажем, ударом обушка
отмечает сухостой или делает какие зарубки, или это просто символ его лесной
власти.
Как только я это сказал, рот его сжался в решительную полоску, птичьи
веки остановились. Я почувствовал, что допустил самую страшную
дипломатическую ошибку в своей жизни. Это было все равно что во время
аудиенции у короля неожиданно щелкнуть пальцем по короне и спросить:
"А для чего эта штука, старина?"
Он медленно встал, отошел на несколько шагов, повернулся и, прижав
топорик к бедру, неожиданно взвизгнул:
-- Граждане, документы!
-- Товарищ, вы его не так поняли, -- сказал Котик и, встав, с виноватой
улыбкой стал подходить к нему.
-- Граждане, документы! -- снова взвизгнул черный китель и даже сделал
шаг назад, чтобы не допускать с Котиком личных соприкосновений. При этом он
чуть не наступил на второго свана. Во всяком случае, он столкнул его с
корточек, и тот сел на землю, в дурашливом недоумении растопырив руки: мол,
вот что делает со мной власть, но при чем я?
Даже сваны, стоявшие у машины, услышали его голос и на несколько
мгновений примолкли.
-- Гено, -- крикнул один из них и, видимо, спросил, в чем дело. Гено
снизу вверх оглядел маленькую гневную фигуру помощника лесничего и что-то
сказал в том духе, что шутки с ним плохи.
В самом деле, все это приобретало дурацкий оборот.
Черный китель шутить не собирался. Я заметил, что косточки на его
кулаке, сжимавшем топорик, побелели.
Из нас четверых документы были только у Котика и у Володи. Володя уже
рылся в рюкзаке. Котик протягивал свой документ. Это была красная книжечка
-- удостоверение лектора обкома партии. Обычно она в затруднительных случаях
хорошо воздействовала, особенно если крупным планом подавать обком партии и
не слишком обращать внимание, что он там лектор, да еще внештатный.
Человек в черном кителе подержал в руке книжечку, бросил несколько
взглядов с фотографии на оригинал и вернул ее хозяину. Видно, она на него
произвела хорошее впечатление.
-- А эти сопровождают? -- спросил он и кивком головы объединил нас.
-- Да, сопровождают, -- сказал Котик с улыбкой и положил книжку в
карман.
Человек в черном кителе медленно оглядел каждого из сопровождающих. И в
этой медленности проявлялось уважение к своей должности. Володя, стоя,
протягивал ему свой паспорт, но он не взял его. Андрей продолжал сидеть,
несколько картинно развалясь, глядя на помощника лесничего с
полупрезрительной усмешкой.
-- Паспорт на карабин, -- сказал он кротко, когда взгляд его дошел до
меня. В груди у меня екнуло. Никакого паспорта на карабин у меня не было. Я
одолжил его у своего родственника, бывшего начальника городской милиции.
-- Паспорта нет, -- сказал я.
-- Как нет? -- заморгал он пленчатыми веками, отказываясь меня
понимать.
-- Карабин не мой, -- сказал я, -- я его одолжил.
-- Ничего не знаю, -- воскликнул он, взбадриваясь, -- может, одолжил,
может, убил, может, отнял...
-- Я знаю, -- вмешался Котик, -- он одолжил его у своего родственника,
бывшего начальника городской милиции.
-- Вот эти русские карабинчики, -- сказал второй сван, глядя снизу
вверх, -- клянусь своими детьми, я больше всего на свете люблю.
-- Ничего не знаю, конфискую! -- вскрикнул человек в черном кителе.
-- Ну что вы, товарищ, -- миролюбиво вразумлял его Котик, -- как можно,
что мы скажем его родственнику, когда приедем?
-- Ничего не знаю, тем более бывший начальник милиции, -- сказал он,
все-таки оставляя маленькую лазейку для более широкой информации.
-- Один хороший русский карабинчик, -- восторженно сказал второй сван,
-- я уважаю больше, чем два немецких автомата.
-- Язык не распускай! -- прикрикнул на него черный китель, на что тот
не обратил ни малейшего внимания.
-- Его родственник, -- сказал Котик, при этом Андрей весь
перекорежился, -- уважаемый в городе человек, и ему будет неприятно узнать,
