сознания.
Ну, вообще - поэт. Мировоззрение. Пылкая, забывчивая натура. Стихи
пишет. Любитель цветов и хорошо покушать. И ему всякая красота доступна.
И он психологию понимает. Знает дам. И верит в их назначение.
Он встретил ее на южном побережье, куда он прибыл в сентябре месяце
по путевке. И она тоже со своей путевкой прибыла туда же в сентябре.
И там они имели неожиданное счастье встретиться.
Они там познакомились. И у него возникло чувство к ней.
И она тоже им исключительно увлеклась.
И у них там целый месяц прошел как в угаре. С одной стороны - море,
природа, беззаботная жизнь на готовом питании, с другой стороны - пони-
мание с полслова, поэзия, переживания, красота. То есть как во сне про-
мелькнули все дни, которые были один другого лучше. И вот ударило время
разлуки. Наступило время расставанья.
Она вернулась к себе в Ленинград и приступила там к завершению курса
каких-то там исключительных паук. А он прибыл к себе в Ростов или ку-
да-то там в эти места.
И там продолжал свою поэзию.
Но там он продолжать ее не мог, поскольку ему вспоминалась его особа.
Он там тосковал по ней. И, будучи лириком, грустил.
И вот, просидев пару недель в своем южном городе, он вдруг момен-
тально сложился и, никому ничего не сказав, дернул к своей особе в дале-
кий Ленинград.
Он только в последний момент сказал своей супруге:
- Возникло чувство к другой. Расстаемся. Деньги буду посылать почтой.
И с этими словами махнул в Ленинград. Тем более она его туда усиленно
звала. Она ему говорила:
- Приезжай скорей. Я живу там совершенно одиноко. Совсем одна. Кончаю
курс науки. Ни от кого не завишу. И мы там будем продолжать наше
чувство.
И теперь, перебирая в своей памяти эти нежные слова, полные глубокого
значения, наш поэт лихорадочно спешил поскорей с ней встретиться.
И он даже удивлялся, как это он не сообразил сразу выехать к ней, раз
имелись такие великолепные предпосылки.
Короче говоря, он прибыл к ней и вскоре держал ее в своих объятиях.
И они оба были так довольны, что и сказать нельзя.
Она его спросила: "Надолго ли?" И он ей поэтически ответил: "Навсег-
да!"
И они опять были очень довольны.
Но он у ней остановиться не мог, поскольку она жила не одна в общежи-
тии.
Не без некоторого волнения он вдруг увидел в ее уютной комнате четыре
постели, при виде которых сердце оборвалось в его груди. Она сказала:
- Живу с тремя подругами по образованию.
Он сказал:
- Я это вижу и недоумеваю. Вы мне сказали о своем одиночестве, через
что я имел смелость приехать. Вы, кажется, мне прихвастнули.
Она сказала:
- Я это сказала - "живу одиноко" - не в смысле комнаты, а в смысле
чувств и брака.
Он сказал:
- Ах, вон что. В таком случае это недоразумение.
После чего они снова обнялись и долго не могли друг на друга налюбо-
ваться.
Он сказал:
- Ну, ничего. Я пока буду жить в гостинице. А там мы посмотрим. Может
быть, вы кончите образование или, может быть, я напишу какие-нибудь цен-
ные стишки.
И она сказала:
- Вот и хорошо.
Он переехал в гостиницу "Гермес" и там стал с ней жить.
Но он порядочно уже поистратился и недоумевал, что же, собственно,
будет дальше. К тому же, на его несчастье, сразу после его приезда она
была два дня подряд именинница. То есть один день у нее были ее именины.
А наш поэт, зная немного жизнь, было уже совсем успокоился. Но на
второй день, без перерыва, ударило вдруг ее рождение. И наш поэт совер-
шенно обезумел от трат на это. На первый день он ей купил кондитерский
крендель.
И думал - только и делов. Но, узнавши об рождении, он растерялся и
купил ей бусы. Каково же было его удивление, когда она, получив бусы,
вдобавок сказала:
- Сегодня, по случаю моего дня рождения, я бы хотела в этих бусах
пройтись с вами в какой-нибудь коммерческий ресторан.
И при этом она сказала ему еще что-то про Блока, который в свое время
тоже любил почем зря бывать в ресторанах и в кондитерских.
И хотя он ей ответил уклончиво:
- То Блок...
Но все-таки вечером он с ней побывал в ресторане, где страдания его
достигли наивысшей силы по случаю порционных цен, о которых в Ростове
слышали только мельком.
Нет, он не был скуп, наш поэт, но он, так сказать, совершенно вытрях-
нулся. И к тому же, имея мелкобуржуазную сущность, он ей не решился ска-
зать о своем крайнем положении. Хотя намекал, что в гостиницах ему бес-
покойно. Но она, подумав о его нервности, сказала:
- Надо взять себя в руки.
Он пытался взять себя в руки. И в день ее рождения попробовал было
оседлать свою поэтическую музу, чтоб настрочить хотя бы несколько мелких
стихотворений на предмет, так сказать, продажи в какой-нибудь журнал.
Но не тут-то было. Муза ему долго не давалась, а когда далась, то по-
эт просто удивился оттого, что у пего с ней получилось. Во всяком слу-
чае, по прочтении продукции ему стало ясно, что не может быть и речи о
гонораре. Получилось нечто неслыханное, что поэт приписал отчасти своей
торопливости и неспокойствию духа.
Тогда наш молодой поэт, подумав о превратностях судьбы и о том, что
поэзия - дело, в сущности, темное, не способствующее ведению легкой жиз-
ни, продал на рынке свое пальто.
И налегке побывал со своей барышней там, где она того хотела.
После чего он рассчитывал пару дней прожить легко, стараясь ни о чем
не думать, так сказать, в полное свое удовольствие, снимая пенки с блес-
тящего ресторанного вечера. И только уже после этого он решил обдумать
свое положение. И как-нибудь извернуться. В крайнем случае он надумал
призанять некоторую сумму у своей особы.
Но на другой день после ее рождения вдруг ударил в Ленинграде ранний
мороз. И наш поэт в легком пиджачке стал на улице попрыгивать, говоря,
что он совершенно закалился там у себя, на юге, и потому так ходит почти
без ничего.
В общем, он простудился. И слег в своей гостинице "Гермес". Но там
удивились его нахальству и сказали, что прежде следует заплатить за но-
мер, а потом хворать.
Но все же, узнав, что он поэт, отнеслись к нему гуманно и сказали,
что вплоть до выздоровления они его не тронут. После каковых слов поэт
совершенно ослаб физически и дней шесть не поднимался с постели, ужаса-
ясь, что даже за лежачего жильца в советских условиях насчитываются за
номер те же суточные деньги.
Барышня его посещала и приносила ему пожрать, а то ему пришлось бы
совсем невероятно. И, может быть, он даже бы не поправился.
После выздоровления поэт было подумал снова на пушку поймать свою му-
зу. Но та вовсе отказала что-либо путное ему присочинить. И поэт до того
упал духом, что дал себе обещание, в случае если он выпутается благопо-
лучно из создавшегося положения, непременно найти службу, чтоб не пола-
гаться в дальнейшем на чистое искусство.
Правда, после того как у него в номере побывал директор гостиницы,
поэт еще в третий раз пробовал приблизиться к своей поэзии, но, кроме
как трех строк, ему ничего не удалось из себя выжать:
В который раз гляжу на небо
И слышу там пропеллеров жужжанье,
И кто-то вниз сигает на...
Но уже слова "на парашюте" никак не входили в размер стиха. А сказать
"с парашютом" он не рисковал, не зная авиационной терминологии. После
чего поэт окончательно захандрил и сложил оружие.
Мечты же занять у своей подруги оказались тоже нереальны. К его удив-
лению, в тот самый момент, когда он было решился ей сказать об этом, она
сама ему сказала о том же, но только про себя, а не про него. Так что
поэт, ослабший от болезни, не сразу даже и понял всей остроты ситуации.
Она сказала, что ей до получения пособия осталась ровно неделя и что ес-
ли он сможет, то пусть ей кое-что одолжит, тем более что она ему покупа-
ла еду во время болезни.
Он сказал: "Непременно".
И после ее ухода решил ликвидировать свой коверкотовый костюм.
Он продал на рынке костюм, отчасти устроился со своими делами и в од-
ной майке и в спортивных брючках в один прекрасный день явился к нам в
ленинградский Литфонд, где и рассказал нам эту свою историю.
И мы ему дали за этот рассказ сто рублей на билет, с тем чтоб он ехал
к себе на родину.
И он нам сказал:
- Эта сумма мне хватит, чтобы уехать. А я бы желал прожить еще тут
неделю. Мне бы этого очень хотелось.
Но мы ему сказали:
- Уезжайте теперь. И лучше всего устройтесь там, у себя, на работу. И
параллельно с этим пишите иногда хорошие стихи. Вот это будет правильный
для вас выход.
Он сказал:
- Да, я так, пожалуй, и сделаю. И я согласен, что молодые авторы
должны, кроме своей поэзии, опираться еще на что-нибудь другое. А то вон
что получается. И это правильно, что за это велась кампания.
И, поблагодарив нас, он удалился. И мы, литфондовцы, подумали словами
поэта:
О, как божественно соединение,
Извечно созданное друг для друга,
Но люди, созданные друг для друга,
Соединяются, увы, так редко.
На этом заканчивается история с начинающим поэтом, и начинается дру-
гая история, еще более исключительная.
Там совсем другое дело, чем с поэтом, случилось с одним работником.
Причем то, что с ним случилось, для него была крупнейшая неудача, а для
других - мы бы этого не сказали.
В общем, вот что с ним произошло.
РАССКАЗ О ЧЕЛОВЕКЕ, КОТОРОГО ВЫЧИСТИЛИ ИЗ ПАРТИИ
Еще в первую чистку вычистили из партии одного человечка.
Он каким-то там у них был по линии инвалидов-парикмахеров и брадобре-
ев.
Причем вычистили его по бытовому признаку - он слишком выпивать лю-
бил. У него была такая вообще бурлацкая натура. Он чуть что за воротник
заливал. И не всегда твердо стоял на ногах.
Так что если он из брадобреев, а не в канцелярии, то он мог бы причи-
нить физические увечья любому из клиентов. Не говоря уж о порче пациен-
там мировоззрения и так далее.
В общем, его, наверное, я так думаю, вычистили под лозунгом: "худая
трава с поля вон".
И с этими словами его вычистили.
А больше никаких дел он за собой не замечал.
Он считал себя всецело на высоте положения. Он энергично работал, ни
в чем таком особенном замешан не был, и вообще он удивился, зачем его
вычистили.
Он очень что-то расстроился.
Думает: "Сколько лет я крепился и сдерживал порывы своей натуры.
Сколько лет, думает, я себе ничего такого особенного не позволял. Вел
себя порядочно. И не допускал никаких эксцессов. И вдруг - пожалуйте
бриться. А что касается выпивки, то почему бы и не так?"
Комиссии он ничего не сказал, но подумал: "Ах, вот как".
И, значит, придя домой, хорошенько выпил, нахлестался, можно сказать,
побил супругу, разбил стекла в дворницкой и исчез на пару дней.
Где он мотался - неизвестно. Только пришел с поколоченной мордой,
рваный и без пальто.
И жильцам сказал:
- Что меня вычистили, я никакого горя не имею. И даже напротив, я рад
не встречаться больше с ненужной дисциплиной. Сколько лет, говорит, я
сдерживался и портил себе кровь всякими преградами. И то нельзя, и это
не так, и жену не поколоти. Но теперь это кончилось, аминь. Профессия
моя хороша при всех режимах. Так что я плевал на вас всех, вместе взя-
тых.
Жильцы удивились его словам. Но он сам сосчитал свои поступки пра-
вильными. И, снова надравшись, выбил в дворницкой то же самое окно, что
только что вставили.
А в жакте он содрал со стены все лозунги и санитарные плакаты. И од-
ним картонным плакатом с надписью: "Не пьет, не курит пионер, - берите,
взрослые, пример" - побил даже председателя.
И, в общем, за три дня он до того развязал свою натуру, что все в до-
ме поразились - как это так.
И вдруг он откуда-то узнает или кто-то ему сказал, что хотя и вычис-
тили, но опять как будто восстановили.
