бездарной скотиной, самым ничтожным аррумом за всю историю Свода и самым
никудышным, самым неблагодарным и тупорылым учеником, если не предотвратит
третьей, последней стрелы. Одну -- в плечо. Другую -- в живот. Третью, для
пущей верности -- в голову. Так учили в Своде Равновесия.
Эгин вспомнил все, чему научил его Авелир, когда посвящал его в тайны
времени. Все до малозначительных тонкостей. Каждую интонацию. Каждое
замечание, каждую деталь.
Воспоминания отняли у него что-то около тысячной доли мгновения.
Ветер вечности сорвал с его губ заклинание, расплющивающее, калечащее,
разрывающее крепкотканную и неисчерпаемо изменчивую ткань времени. И с
быстротой, какая не снилась ни палевым ласкам, ни черным хорькам, Эгин
побежал, почти полетел вверх по ступеням винтовой лестницы к комнатам
четвертого этажа, откуда были выпущены стрелы. "Успеть!" -- стучало в висках
Эгина и каждая малая малость его тела согласно вибрировала в такт его воле.
И еще одно мгновение спустя Раздавленное Время милостиво приняло Эгина
в свое неласковое лоно.
x 8 x
Аффисидах, Правое Крыло Желтого Дракона, знал, что, имей он возможность
обратиться альбатросом и взмыть вверх, к жарким полуденным небесам -- и его
глазам открылась бы странная, не виданная еще под Солнцем Предвечным
картина. Флот Северо-Восточной провинции в самом сердце моря Савват.
Двадцать железных черепах на поводу у сорока медных многоножек. Шилолова
свора, неторопливо ползущая по направлению к западному горлу Наирнского
пролива. То-то схватятся за голову надменные аютские бабы!
Но Аффисидах не мог обратиться альбатросом -- так далеко его искусства
не простирались. Он мог лишь стоять на железном мостике флагманской
"черепахи" и, глядя за корму, на хищные носы трехпалубных галер и тупые рыла
ведомых "черепах", созерцать приближающийся крылатый корабль ослепительной
белизны. Вот он, долгожданный почтовый альбатрос из Багряного Порта.
Потом Аффисидах в сопровождении преданного Адорна поспешил на корму,
где хлопала крыльями, устраиваясь поудобнее, трехлоктевая птица с медным
футляром на груди.
Адорн -- все-таки он, а не Аффисидах, был назначен номинальным
главнокомандующим тернаунского флота Северо-Восточной провинции -- вскрыл
футляр. Пустой лист и на нем, в самом центре, единственный знак -- желтый
дракон. Личная печать Ихши.
Если бы альбатрос принес просто чистый лист бумаги, это означало бы,
что флоту следует поворачивать обратно. Но печать Желтого Дракона
свидетельствовала о другом. Лагха Коалара заглотил наживку, предложенную
южанами, и цвет Свода Равновесия вкупе с морской пехотой покинул Новый
Ордос. Единственный возможный пункт их назначения -- Медовый Берег. Поэтому
тернаунский флот действительно войдет в Наирнский пролив. Тернаунский флот
дождется появления кораблей Свода и уничтожит их. А потом грютская конница и
"бронзовоногие", ворвавшись в лишенный спасительного купола Свода Равновесия
Варан, положит конец существованию этого задиристого княжества.
-- Получилось, почтенный! -- торжествующе просипел Адорн, потрясая
бумагой перед носом Аффисидаха. После памятного угощения финиками Адорн
сохранил-таки жизнь, но утратил три четверти своего командирского голоса.
Но Аффисидах не слышал его. Невидимая и неслышная, не чувствуемая
никем, кроме его брата-близнеца и его самого, первая стрела вошла ему в
плечо. А вторая -- в живот. Третья, разумеется, войдет в голову.
-- В каюту меня, быстро! -- захрипел Аффисидах, корчась на раскаленных
жарким солнцем железных листах палубного настила. -- Немедленно! И чтобы ни
одна свинья... до утра...
Он чувствовал, что сможет сохранять обличье Аффисидаха совсем недолго.
Еще несколько коротких колоколов.
x 9 x
Это была именно та комната, которую Эгин искал здесь, в башне. Но, как
оказалось, искал не он один.
Узкий кабинет, длиной не менее двадцати шагов. Это уже затем Эгин
разглядел, что по стенам развешаны какие-то похотливые южные гравюры с
пастушками, козочками и солдатиками, спаривающимися то вместе, то поврозь.
Разглядел и позволил себе какое-то довольно чопорное замечание о погрязшем в
безвкусице и разврате Юге, которому не ведомы благие Уложения Браслета и
Жезла. И что на стене подле кресла, оказывается, висит довольно пристойная
карта Восточной Сармонтазары, где зеленой тушью на варанской столице
поставлен один любопытный магический знак -- "знак долгой смерти".
Это все было потом. А в тот момент, когда Эгин, влекомый течением
Раздавленного Времени, ворвался в кабинет, он видел только одно -- у
распахнутого во двор окна, натянув тугой лук, стоит, прицеливаясь, молодой
человек. Его волосы -- черные, слегка вьющиеся -- собраны в пучок на
затылке, его одежда грязна, а лицо бледно. Вся его фигура кажется
неколебимой. Исполненной внутренней мощи. Его лицо безмятежно, хотя в
уголках губ залегли две едва заметных складки -- приметы затаенной
ненависти. Его лицо, повернутое вполоборота к двери, кажется усталым, а
ноздри скульптурно правильного носа едва подрагивают. Его тонкие длинные
пальцы сжимают лук уверенно и изящно. Его тело напряжено и в то же время
спокойно. "Ничего не скажешь, юноша воистину небесной красоты", -- подумал
Эгин, но это было уже гораздо, гораздо позже.
А тогда было совсем иначе. Он сразу узнал Лагху. Это был он и, если
хорошо подумать, никем больше этот загадочный стрелок быть и не мог. Ибо
только гнорру по силам одурачить аррума и его Взор. Но это ничего не меняло.
У Эгина было несколько вариантов. Закричать, например: "Гиазир гнорр,
будьте любезны остановиться!". Или даже без "гиазир гнорр", просто крикнуть
"остановитесь!". А затем объяснить все как оно есть, вразумить, настоять и
прочее. Но такие действия были почти полностью равносильны полному их
отсутствию. Потому что гнорр из тех людей, кто вначале выпускает стрелу в
своего заклятого врага, а затем выслушивает, что по этому поводу думают его
подчиненные.
В самом деле, говорить что-либо, взывать к чему-либо, умолять или
увещевать гнорра было бесполезно. Нужно было действовать, ибо теперь только
едва различимые мгновения отделяли Эгина от того момента, когда щелкнет
тетива и Авелир в обличье Куха отправится туда, откуда по своей воле
возвращаются только Отраженные. Да и то -- возвращаются отнюдь не теми и не
туда, куда им хотелось бы.
Эгин вихрем вырвался на середину кабинета. Спустя кратчайший миг он в
три огромных кошачьих прыжка подскочил к Лагхе и повис у него на плечах,
всей своей тяжестью отвращая гнорра, лук и его стрелу от роковой линии,
которая соединяла окошко кабинета и двор, где корчился среди куч конского
навоза Авелир.
Но тетива все-таки взвизгнула. А стрела, со свистом рассекая воздух,
все-таки выпорхнула. Но лет ее уже не был опасен Авелиру, ибо полетела она
прямиком в небеса. Лагха выронил лук и потерял равновесие. А в следующий миг
он и Эгин уже катались, обнявшись смертельным объятием, по полу кабинета,
который был выстлан, по местной моде, разноцветными циновками. Эгин понимал,
что его единственное преимущество в этой схватке по-прежнему в Раздавленном
Времени. И что если гнорру удастся воспользоваться той же магией, ему не
сносить головы, ибо силы их по-прежнему неравны. А для того, чтобы Лагха
Коалара не успел прошептать заклинание (а о стрелах речь, к счастью, уже не
шла) Эгин пошел на старый, как мир, маневр. Как следует подмяв гнорра под
себя, он с чувством обрушил на его белоснежную правильную скулу свой
увесистый аррумский кулак. А затем и другой. Один раз -- убийце Авелира,
другой раз -- мужу Овель исс Тамай. Лагха закрыл глаза и простонал что-то
невнятное (он едва ли успел сообразить, что стал жертвой человека, которому
подвластно Раздавленное Время и для него все произошедшее уложилось в одну
или самое большее две секунды, исполненные неприятных и непонятных событий).
Эгин схватил Лагху за ворот и решительно притянул к себе, как вдруг его
словно бы осенило. Волны страха прокатились вдоль его позвоночника, во рту
пересохло, а сила, казалось, покинула его руки навсегда. А причиной этому
была одна простая мысль, на всем скаку промчавшаяся сквозь неровный строй
мыслей Эгина, аррума Опоры Вещей.
"Только что я набил рожу самому гнорру Свода Равновесия", -- вот о чем
подумал Эгин и глаза его стали велики, как не преминули бы заметить горцы,
словно кедровые шишки. И в этот момент Раздавленное Время выплюнуло его
прочь, в лоно дурно устроенного, но единственного мира людей.
x 10 x
-- Эгин, твою мать! -- прошипел Лагха. -- Ты кому служишь, сучье вымя!?
-- Это не Ибалар, это Авелир, -- твердо и тупо, словно бы говорящая
раковина, сказал Эгин, по-прежнему сидя на гнорре верхом.
Но Лагха, похоже, не услышал. Или не захотел услышать.
-- Ты что сделал, недоношенный!? -- в качестве отрезвляющей меры Лагха
с душой съездил ему в челюсть и Эгин, который всегда отличался
чувствительностью к дурному обращению, был вынужден слезть с гнорра.
-- Это не Ибалар, это Авелир, -- повторил Эгин с той же интонацией.
Повисла пауза. Эгин утирал раскровяненную губу, а Лагха, похоже,
пытался понять о чем же, собственно, говорит этот молодой, но такой
нахальный аррум. А когда осознал -- для Эгина настал час трубить победу, ибо
теперь была очередь Лагхи хмурить брови и говорить многозначительное и
недоуменное "да-а-а".
-- Откуда тебе известно об Ибаларе? -- наконец строго спросил Лагха.
-- Его брат-близнец по имени Авелир, принявший сейчас обличье
горца-охотника, был столь любезен посвятить меня в некоторые подробности.
Причем, если мы не поспешим и не поможем Авелиру, которого вы изволили
ранить, смею вас уверить, он не сможет посвятить в них более никого, --
отчеканил Эгин.
В мгновение ока Лагха вскочил на ноги и как-то очень естественно помог
подняться Эгину. Затем гнорр подошел к распахнутому окну и пристально
посмотрел вниз. Снах и еще двое горцев уже волокли Авелира в укрытие,
посылая звучные проклятия в сторону Лагхи, Эгина и всех остальных варанцев,
южан и северян, которые не дают их народу наслаждаться своей пчелиной долей.
-- Он будет жить, но только не в этом теле, -- вскоре заключил Лагха со
вздохом облегчения. И, бросив на Эгина невидящий взгляд, тяжело вздохнул.
Стоя поодаль, Эгин понял, что несмотря на неубедительность его речи,
ему удалось донести до сознания гнорра все, что требовалось. Ибо вздох
гнорра был вздохом если не раскаяния, то глубокого сожаления. Гнорр был не
очень-то привычен совершать ошибки, и потому искренне переживал по поводу
каждой из них.
-- Авелир... -- пробормотал гнорр, обращаясь скорее к самому себе,
нежели к Эгину. -- Авелир... я мог бы это предвидеть, Шилол меня раздери...
И тут Эгин вспомнил, что еще не поприветствовал Лагху Коалару так, как
того требуют принятые в Своде Равновесия нормы приличия. Не узнавая себя, он
припал на одно колено и, как то водилось на аудиенциях, поцеловал перстень
на правой руке гнорра. Хотя, в принципе, отлично понимал, что в свете
недавнего мордобоя это едва ли делало его в глазах Лагхи более вежественным.
ГЛАВА 21. ПАЛКА И СТРУНА
Двадцать шестой день месяца Алидам
x 1 x
Высланные в Ваю лазутчики вернулись только с рассветом. Авелир,
блуждавший где-то на границе между жизнью и смертью, все-таки пересилил боль
и взялся переводить. Все еще не привыкшие к тому, что их собрат Кух на
