Фэнтези - Александр Зорич

Ты победил

     Александр Зорич.
     Ты победил


      * ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ТАЙНЫЙ СОВЕТНИК *

     ГЛАВА 1. ДЕЛО ГЛАРТА

     МЕДОВЫЙ БЕРЕГ, 63 ГОД ЭРЫ ДВУХ КАЛЕНДАРЕЙ
     Месяц Белхаоль

     x 1 x

     Пожалуй,  за  прошедший  год  Эгин  постарел  (или возмужал, тут уж как
посмотреть -- весной ему исполнилось всего  лишь  двадцать  восемь)  на  все
десять.
     Здесь не обошлось без участия Свода Равновесия.
     Не  обошлось  и  без мудрого гнорра Свода, "юноши небесной красоты", не
знавшим себе равных ни в коварстве, ни в проницательности.
     И без женщин. А точнее, одной-единственной женщины с печальными, всегда
словно бы чуть заплаканными глазами и скромными повадками чужой жены.
     Не обошлось и без помощи  собственных  мыслей  Эгина,  которых  никогда
нельзя  иметь  слишком  много.  Тем  более,  пребывая  в таких замечательных
местах, как Медовый Берег, и в таких великолепных городах, как Вая.
     Еще десять дней назад, подымаясь на борт паршивого торгового суденышка,
которое даже доброжелатели звали не иначе как "плавучим сортиром", Эгин  был
уверен  в  том, что направляется в почетную ссылку. Ибо нет в Варане лучшего
для ссылки места, чем Вая, столица уезда Медовый Берег. Не даром  ведь  даже
"плавучие сортиры" наведываются туда не чаще четырех раз в год. Или пяти. Но
пятый  --  это  уже  из  ряда  вон  выходящее  событие.  Только  когда в Вае
происходит  нечто  уму  непостижимое.  Например,   когда   убивают   тайного
советника.
     Когда  убивают  тайного  советника,  приходит  пятый  по счету корабль.
Такова, надо полагать, местная примета.

     x 2 x

     Вая. Место, где предстоит жить опальному арруму Эгину  в  его  двадцать
восемь  лет.  Жить  до  самой  старости.  Обзавестись  внебрачными  детьми и
подагрой. Если нужно -- мигренью. Дожить до шестого десятка и тихо почить  в
чине  все  того  же аррума. Ибо из таких мест, как Вая, редко возвращаются в
столицу. Такие места, как Вая, нужны для того, чтобы тихо и мирно догнивать,
дожидаясь остатка своих дней, поставив меч  на  подставку  у  кровати  и  со
временем даже забыв отирать с него пыль. День за днем. Вечер за вечером.
     Гнить  или  догнивать  --  не  суть  важно,  ибо  Вая с ее нездоровым и
странным климатом делала эти  два  слова  совершенно  равнозначными,  стирая
атрибуты   времени  и  завершенности  действия.  Глядя  на  немногочисленные
приземистые домики, сработанные  из  гниловатых  досок  и  некрасивой  серой
глины,  Эгин  думал о том, что гнорр, медовоустый Лагха, красавец Лагха, мог
быть и помягче со своим опальным аррумом. И подыскать ему более  живописное,
более  поэтическое  место  для пожизненного гниения. Хоть бы уже Новый Ордос
или Вергрин. Или могилу.
     В тот день настроение у  Эгина  было  отвратительным.  Уж  очень  много
хорошего  осталось  позади  и  уж очень скучным казался ему город, который и
городом-то назвать было стыдно.  Одного-единственного  двухэтажного  здания,
исчадия тоже опального и тоже столичного архитектора, недостаточно для того,
чтобы называть помойную яму городом.
     "Пожалуй,  внутри  этого  двухэтажного урода мне и предстоит постепенно
забывать, как отирают с меча пыль", -- мрачно  отметил  Эгин,  выбираясь  из
лодки на зыбкие доски крошечной пристани.
     Вая не имела порта. Местная речка Ужица нанесла в месте своего впадения
в море  прорву  серого  вулканического песка и глины. Дноуглубительных работ
здесь, разумеется, никто и не думал  вести.  Небось  не  Пиннарин.  Кораблям
приходилось  бросать  якорь  в  полулиге  от  берега и вести сношения с Ваей
исключительно при помощи лодок.
     Эгин -- аррум Опоры Вещей. Йен  окс  Тамма  --  тайный  советник  уезда
Медовый  Берег. Йен окс Тамма и Эгин -- в определенном смысле совсем не одно
и то же. В прошлом году был еще третий. Человек,  имевший  одну-единственную
ночь  страстной  любви с теперешней супругой самого гнорра Свода Равновесия.
Тогда его, коварного искусителя, звали Атеном окс Гонаутом. И был он, ха-ха,
чиновником Иноземного Дома.
     Офицеров Свода Равновесия нельзя называть их  истинными  именами  кроме
как  в  обществе  коллег.  А  жаль.  Потому  что его последнее имя совсем не
нравилось Эгину, хотя за время пути из Пиннарина в Ваю он уже вполне  привык
к  нему.  В  самом  деле, за последние девять лет он сменил больше имен, чем
портовая шлюха клиентов в канун новогодних праздников.
     Должен ли жалеть офицер Свода Равновесия о том, что за последние девять
лет он сменил больше имен, чем портовая шлюха клиентов в канун первой недели
месяца Асон? Нет, ибо офицеры Свода Равновесия не должны жалеть ни о чем.
     Тот душевный орган, каким люди жалеют, обычно отмирает за ненадобностью
у офицеров Свода еще на Высшем Цикле обучения. Но Эгин жалел. Потому  что  у
него душевные органы еще не отмерли окончательно.
     --  Добро  пожаловать  в  Ваю! -- Вица, местный градоуправитель, хозяин
зычного баса, подал руку Эгину,  преисполняясь  самыми  верноподданническими
чувствами.
     Толстяк  и  нарочитый  простак  Вица  конечно же знал, что перед ним за
фазан, подпоясанный мечом ценой  в  полтабуна  породистых  скакунов.  Тайный
советник,  даже  такой  молодой  и белобрысый как Эгин -- это всегда человек
Свода. А Свода Вица боялся как дети боятся темноты. Как животные  огня.  Как
рыбы  --  мертвых  песков  пустыни  Легередан.  У  Вицы  для  этого были все
основания. Как и у всех прочих граждан Великого Княжества Варан.

     x 3 x

     Эгин прибыл в Ваю не один. Его  двадцатитрехлетний  помощник  по  имени
Есмар был, как и Эгин, офицером Свода.
     Две  черных косы. Короткий меч северного образца с выщербленным у самой
гарды лезвием. И неискоренимая страсть лезть под  юбку  к  каждой  встречной
особе  женского  пола.  Лезть,  не страшась ни Уложений Жезла и Браслета, ни
детин с дубинами и колунами  --  братьев,  мужей  и  свояков  приглянувшейся
прелестницы.
     Разумеется,  имя  Есмар  тоже  являлось поддельным. Его истинное имя, с
трудом уместившееся на его Внешней Секире, за полной  неудобопроизносимостью
Эгин  так и не запомнил. Какой-то там "Неферна-тра-та-та-и-Пайпалассил", что
ли. Древнее, очень древнее ре-тарское имя, которое Отцы  Поместий  раскопали
среди  своих  излюбленных  из-за  полной  запретности  для  простых смертных
писаниях.
     Поддельной  же  должностью  Есмара  была  должность  секретаря  тайного
советника уезда Медовый Берег.
     Есмар  подавал  Эгину меч и плащ. Есмар играл с Эгином в лам и распивал
легкое вино. Есмар болтал с Эгином  о  местных  красотках  и  пестовал  двух
тварей,  которые  тоже  были  отряжены в Ваю Сводом Равновесия. Это было его
самой важной  обязанностью,  ибо  Есмар  являлся  офицером  Опоры  Безгласых
Тварей.  А  эта  Опора  существует,  помимо  прочего, для того, чтобы люди и
безгласые твари понимали друг друга как можно лучше.
     Тварей  было  две.  Черный  бесхвостый  кобель  огромной   величины   и
повышенной злостности по кличке Лога. И почтовый альбатрос, всю дорогу хмуро
просидевший  в  огромной  клетке, ожидая свободы или, на худой конец, свежей
рыбы. Кличка альбатроса была Шаль-Кевр.
     Эгин сносил Есмара без труда. Терпеть не мог кобеля, который  напоминал
ему  о кровавых событиях его собственной биографии. И не замечал альбатроса,
бездумный, но неизреченно печальный взгляд которого вселял в Эгина  смертную
тоску.  Впрочем,  в  полезности  альбатроса Эгин не сомневался, в отличие от
полезности Есмара и Логи.  "С  этим  хоть  можно  будет  послать  в  столицу
какие-нибудь новости, а с ними..."

     x 4 x

     Тайного  советника  по  имени  Гларт,  предшественника  Эгина  на  этом
сомнительной значимости посту, убили два месяца назад.
     Пастухи Круста Гутулана нашли тело  отнюдь  не  на  первый  день  после
убийства  у  обочины  пустынной  дороги, ведущей в горный рудник. Его узнали
сразу, хотя это было нелегко. Лицо Гларта было изуродовано червями, воронами
и жуками-могильщиками. Левая рука -- отрублена.  Ребра  на  спине  изломаны,
сердце -- вырезано. Одежда изорвана в клочья все тем же вороньем. К счастью,
мясом Гларта побрезговали росомахи и медведи, иначе его останки исчезли бы в
полной неизвестности навсегда.
     Стрела,  которая, судя по размерам, была выпущена из огромного тисового
лука в человеческий рост, пробила Гларту спину, прошла через сердце и  вышла
из груди. Гларт наверняка умер мгновенно.
     Все  эти  достаточно  скудные  подробности  Эгин узнал еще в Пиннарине,
когда одним отнюдь не прекрасным солнечным  утром  нашел  у  себя  на  столе
записку  от  гнорра,  а  вместе  с  ней  --  обстоятельное  письмо из Ваи за
подписями градоуправителя и начальника гарнизона.
     И еще тогда подумал, что когда вырезают  сердце  у  трупа,  это  делают
неспроста.  И  вырезанное  сердце  --  особенно когда оно вырезано у офицера
Свода -- очень настораживает тех, кто сведущ в Измененной материи  и  словах
Изменений.  Офицерам  Свода  не  следует объяснять, с какими целями вырезают
сердца своим жертвам иные умельцы.
     Эгин утешал себя мыслью о том, что, возможно, дела не так уж  плохи  и,
не  исключено,  это  сделал  какой-нибудь бесноватый и дикий горец для того,
чтобы его, сердце Гларта, съесть, например. О местных горцах Эгин наслушался
и от градоуправителя, и от местного учителя предостаточно в первый  же  день
пребывания в Вае.
     Так  или  иначе,  Эгин  решил  начать  расследование  с  осмотра тела и
довыяснения  личности  убийцы.  Строгая  процедура  опознания   Гларта   уже
рисовалась  у  него  в  голове,  когда  он  в  обществе  начальника местного
гарнизона Тэна окс Найры шествовал по  направлению  к  неказистому  сараю  с
двумя караульными у дверей.
     Там,  залитое  воском  для предотвращения дальнейшей порчи, лежало тело
Гларта, рах-саванна Опоры Вещей.

     x 5 x

     --  Извольте  осмотреть  тело,  милостивый  гиазир,   --   отрапортовал
начальник гарнизона, распахивая дверь сарая и отступая назад на шаг.
     Один  из  воинов, стоявших в карауле, услужливо протянул Эгину масляную
лампу. Она была очень кстати, ибо в подвале было  темным-темно,  а  лестница
оказалась крутой, склизкой и холодной.
     Эгин  бросил  испытующий  взгляд  на  начальника  гарнизона, а затем на
караульных. Бледные, перепуганные лица  без  признаков  особенно  утонченной
мыслительной   деятельности.   Грязные,  жирные  волосы.  У  одного  солдата
веревочка на портках завязана абы как и ее концы  неряшливо  свисают  из-под
застегнутой лишь на половину пуговиц куртки.
     От  комментариев по поводу внешнего вида Эгин воздержался. Но испуг его
провожатого и караульных и удивил, и  разозлил  его  одновременно.  Кажется,
каждый  из  них  согласился бы простоять в карауле три ночных смены, лишь бы
сейчас не спускаться вместе с ним в подвал,  где  лежал  всего-навсего  труп
предыдущего тайного советника уезда.
     -- Вы что же, со мной не пойдете?
     --  Помилуйте,  милостивый  гиазир,  там и без нас тесно, -- попробовал
отшутиться Тэн окс Найра.
     -- Ну уж нет, идем вместе, -- отрезал Эгин. Еще не хватало,  чтобы  эти
трусливые негодяи оставили его один на один с дохлым Глартом.
     --  Тэн,  вы  пойдете  первым,  я вторым, а вы, -- Эгин указал на более
опрятного с виду и очень крепкого солдата, -- третьим.
     Никто не осмелился спорить и они спустились вниз -- туда, где  смердел,
дожидаясь  торжества  справедливости,  бывший  товарищ  Эгина  по Четвертому
Поместью.

     x 6 x

     Нижняя дверь в Чертог  Усопших  города  Вая  распахнулась  под  напором
истерического носка сандалии Тэна окс Найры.
     Комната  наполовину  была  завалена землей, как если бы сваи, державшие
грунт, вдруг рухнули, выеденные  изнутри  червями-древоточцами.  Комнаты  не
было. Не было и трупа.
     Кое-как  совладав  с  мокрой землей и досками, они наконец протиснулись
внутрь. Солдаты и Тэн начали  раскопки,  используя  для  этой  цели  широкие
кинжалы  прямо  в  ножнах. Эгин осматривал подвал при тусклом свете масляной
лампы. Все это выглядело так, будто бы гигантский крот,  трудясь  над  своим
туннелем,  сбился  с  пути  и  случайно  вылез  в  одном из подвалов Чертога
Усопших. Хотя, впрочем, какой еще крот? Кротов такой величины  не  бывает  и
быть  не  может. Такие кроты с голоду передохли бы быстрей, чем в первый раз
как следует набили бы себе брюхо всякими там червями.
     -- Вы что, не помните, где лежал труп? -- ледяным тоном  спросил  Эгин,
которому   не   нравилась   рассеянность,  с  которой  поглядывали  на  него
подчиненные.
     -- Помним, он лежал здесь, на деревянном топчане.
     -- Ну?
     -- Ну и вот... собственно, его нет... -- развел руками  Тэн,  сухопарый
вояка со впавшими скулами.
     -- А топчан? -- спросил Эгин с некоторой издевкой.
     -- И топчана тоже нет.
     --  Что  ж,  нет  так  нет,  -- заключил Эгин и решительно направился к
выходу.
     Разве  можно  ожидать  чего-нибудь  путного  в  местности,  где  трупам
вырезают  сердца  и  отсекают левые руки, во плоти которых у всякого офицера
Свода Равновесия заключена Внутренняя Секира?  Дар  Свода.  Пуповина  Свода.
Родимое пятно Свода.

     x 7 x

     Неудача  с  осмотром тела несколько удручила Эгина. Не то чтобы ему так
уж не терпелось поглядеть на  безобразные  разлагающиеся  останки  своего  в
прошлом  однокашника.  Просто  он  с некоторых пор стал суеверен и не любил,
когда дело начинается с неудачи.
     Куда делось тело?
     "Знать не знаем! -- лепетал один из караульных. -- С того дня  как  его
сюда принесли, здесь все время кто-то был, вооруженный".
     "Оно  там,  наверное,  под  землей!  Нужно  еще  поискать. Получше", --
деловито заключил начальник гарнизона.
     Эгин скептически покачал головой. Чутье аррума  подсказывало  ему,  что
искать  там совершенно незачем и нечего. А чутью аррума можно доверять почти
так же смело, как и Персту Севера.
     "А   по-моему   оно   того...   само   исчезло",   --    тихо    сказал
неряха-караульный.   Начальник   посмотрел   на   него  с  плохо  скрываемым
презрением. А Эгин лишь рассеяно кивнул.
     Как бы странно ни звучали слова, сказанные стеснительным  солдатом,  но
это был самый здравый вывод, который можно было сделать из случившегося.
     "Что  ж,  тело убитого исчезло. Теперь бы найти хоть убийцу", -- устало
усмехнулся Эгин.

     x 8 x

     Пока Эгин зачинал  расследование  и  знакомился  с  солдатней  местного
гарнизона (в составе десяти скучающих крестьянских парней из Нового Ордоса и
одного  молчаливого  черноволосого  уроженца  Суэддеты по имени Гнук), Есмар
устраивал Эгина на новом месте, не забывая и о себе.
     Главное требование, которое Эгин  поставил  градоуправителю,  сойдя  на
берег, заключалось в следующем: его комната и комната Есмара не должны иметь
общей стены.
     На то было одно веское соображение.
     Достаточно  близко познакомившись с норовом Есмара за время путешествия
из Пиннарина, Эгин не сомневался в том, что тот бросится в омут  любвеобилия
сразу  же  по прибытии. А терпеть похотливую возню и страстные вздохи у себя
над ухом вечером, ночью, днем или поутру Эгину не улыбалось.
     Отплатить Есмару той же монетой аррум не надеялся. Женщинами и девицами
Ваи он был, в общем-то, разочарован.
     Их было мало. Все они выходили на улицу в длинных платьях до  пят  и  с
покрытыми  головами. Ноги их были по большей части грязны и босы, взгляды --
угрюмы и испуганны. Местные нравы не были  суровы,  но  некоторых  заповедей
домотканого  благонравия  здесь  держались  строго.  Например,  все  вайские
прелестницы выходили на улицу не иначе как вдвоем  или  втроем.  Чем  бы  не
занимались  они  в  своих  садиках  и  чахлых миндальных рощах на окраине со
своими сужеными и просто соседями, выйти на улицу водиночку означало большой
позор. Но даже если бы и не запрет... Толстые икры, обветренные лица,  сухие
руки  с  коротко  обрезанными  ногтями, под которыми намертво въелась в кожу
краска, какой тут морят  пряжу  --  все  это  действовало  на  Эгина  почище
Уложений Жезла и Браслета.
     "Значит,  придется  искать себе женщину среди благородных", -- с тоской
подумал Эгин, когда  мимо  него,  словно  две  телушки,  проплыли  толстухи.
"Добра-дня гьясиру новому са-ветничку".
     Среди  благородных...  сердце  Эгина  наполнилось горечью. Как рьяно не
утолял он свою похоть последний год, как ни  старался  забыть  одну  молодую
особу,  бывшую,  ни  много  ни мало, племянницей погибшего Сиятельного Князя
(мятежника и узурпатора), ныне же -- племянницей Сиятельной Княжны (вроде бы
законной), она никак не шла  у  него  из  головы.  Сколько  ни  старался  он
смотреть на вещи трезво, одно лишь имя Овель исс Тамай делало его пьяным без
вина, грустным и по-нехорошему глупым.
     Что  в  ней  было примечательного? Эгин не знал и сам. Отнюдь не первая
красавица Пиннарина. И даже не вторая.  Худая  и  жеманная  плакса.  Дерзкая
восемнадцатилетняя   девчонка   с  малиновыми  губами  и  глубокими,  словно
хуммерова бездна, глазами. Она отдалась ему  в  первый  же  день  их  весьма
необычного  знакомства,  отдалась  беззастенчиво  и  беззаветно. И при одном
воспоминании об этой ночи, единственной, кстати сказать, ночи любви  за  все
время  их  знакомства,  дыхание  Эгина  становилось  чаще, мысли сбивались в
какой-то странный клубок, а на уста лезли самые темные проклятия.
     Теперь  Овель  --  супруга  Лагхи  Коалары,  гнорра  Свода  Равновесия.
Человека,  которому  подвластны все тайные и явные силы Варана. Известны все
мысли  и  страхи  Варана.  Которого  боится  и  оттого  еще  больше  обожает
Сиятельная.  Которого  опасаются  даже  те, в чьих руках судьбы империй куда
более обширных и зубастых, чем княжество Варан.
     Вожделеть к жене гнорра -- это гораздо хуже, чем желать гнорру  смерти.
И  кара  за  это, должно быть, положена соответствующая. Не будучи умственно
отсталым, Эгин понимал это без дополнительных разъяснений. И все-таки  желал
Овель  исс  Тамай.  И  любил  ее  самой  грязной, самой страстной, небесной,
неистощимой, необъяснимой и ненасытной человеческой любовью.

     x 9 x

     В тот день Эгин вернулся из Свода,  ошарашенный  новым  назначением,  а
также  посланием,  подписанным  лично  гнорром. В нем содержались точные, но
скупые предписания касательно того, что и как именно ему придется  делать  в
захолустье,  где,  не  исключено,  назревает  весьма  опасный  нарыв на теле
Великого Княжества.
     Эгин был зол, хмур и, вопреки обыкновения, груб -- огрел по шее конюха,
разбил о стену хрустальную чернильницу и извел зазря бутыль гортело, которую
собирался осушить, дабы скоротать  вечер.  Отпив  глоток,  Эгин,  неожиданно
испытал  третий за день приступ ярости и вылил ее на постель, собираясь было
уже поджечь крепчайший напиток...
     Как вдруг к нему в дверь постучали.  "Шмель"-посыльный  принес  письмо.
Точнее, короткую записку.
     Эгин  не  знал  почерка  Овель,  ибо у него никогда не было возможности
иметь с ней переписку. Но, даже не прибегая к искусствам аррума,  Эгин  смог
безошибочно определить Овель по слогу. И, главное, по запаху.
     Он   пропитал   бумагу   и   наполнил  спальню  Эгина  ароматом  одного
воспоминания, который приносил арруму Опоры Вещей то неожиданный прилив  сил
и  жизнелюбия,  то,  напротив,  мрачный философический запой. Овель, невесть
откуда проведавшая о новом назначении Эгина, обещала ему встречу в публичных
садах Пиннарина, дабы попрощаться, попрощаться, попрощаться...
     Он пришел в сады за час до назначенного времени. Он был  одет  так  же,
как  и  при первой встрече с Овель -- как чиновник второй ступени Иноземного
Дома. Он был идеально гладко выбрит, глаза  его  горели  сумрачным  пламенем
неудовлетворенной  страсти, длинный меч аррума, настоящий "облачный" клинок,
о котором мечтает каждый офицер по обоим берегам  Ориса  и  по  обе  стороны
Хелтанских   гор,   выглядывал   из-под   темно-синего  плаща  с  изумрудной
окантовкой.
     Она появилась с небольшим опозданием. Семь грудастых теток (приживалок?
товарок? родственниц?) шли по обе стороны от нее, создавая при помощи  своих
вееров  такой сквозняк, какой не часто встретишь и в горах. Охраны тоже было
достаточно -- пятеро офицеров Опоры Единства  скучали  поодаль,  высматривая
злоумышляющих. Да плевать он на них хотел! Плевать!
     Эгин,  скроив  светскую мину, мягким кошачьим шагом столичного кавалера
ринулся вперед. О чем они болтали тогда с  женой  гнорра  и  как  долго  это
продолжалось,  каковы  были  влажные ресницы Овель, когда она желала офицеру
счастливого пути, каковы были банальности, которые без умолку  говорил  Эгин
--  не  важно.  Все  равно  воспоминания  о  полудне в публичных садах Эгину
пришлось сжечь так же, как он сжег полученную записку.
     Сжечь, а затем развеять пепел по ветру, стоя лицом на восток и сжимая в
правой руке массивное золотое кольцо. И бросая вслед пеплу  одно  за  другим
тяжелые  заклинания  Запрета  на Восход. Эти предосторожности были отнюдь не
праздными,  ибо  талантов  гнорра  хватило  бы  на  то,  чтобы  при  желании
восстановить бумагу из пепла.
     Нет,  ничего  не  произошло.  Ровным счетом ничего. И в записке тоже не
было никаких особых признаний. Всего лишь две формулы  светской  вежливости.
Но  каждое  слово, выведенное неустойчивым почерком Овель, каждый ее жест во
время их бессмысленной болтовни в публичных садах, говорили арруму: "Я  хочу
тебя, человек с льняными волосами; хочу алчно, бесстыдно и неутолимо".
     Тогда  Эгин  не посмел даже коснуться подола платья госпожи Овель краем
своего плаща. Не посмел  даже  улыбнуться  ей  так,  как  мужчины  улыбаются
женщинам.  Не  набрался  самоубийственной смелости попросить у нее что-то на
память. Платочек, веер или еще  какую-нибудь  ерунду.  Но,  покидая  госпожу
Овель  исс  Тамай,  продолжившую  любование лебедями в публичных садах, Эгин
чувствовал себя так, как, верно, чувствует себя человек, свершивший  Крайнее
Обращение.
     Он чувствовал себя прелюбодеем. Преступником. Обреченным. И даже ссылка
казалась  ему  теперь  лучшим исходом. Ибо водить шашни с женой гнорра Свода
Равновесия -- это все равно что пытаться  печь  кренделя  в  священном  огне
Жерла Серебряной Чистоты.

     x 10 x

     Между тем, гнорр требовал от Эгина служебного рвения.
     Во-первых,   Эгин   должен  был  установить,  кто  убил  рах-саванна  и
расправиться с убийцей по всей строгости  варанских  законов,  но  с  учетом
местных  предпочтений.  Последнее  значило, что Эгин может казнить виновного
через отсечение головы, если тот окажется благородным, через удушение,  если
тот  окажется выходцем из среднего сословия, или же через голодную яму, если
тот окажется кем угодно еще. Но, с другой стороны, чтобы  кара  не  казалась
легкой, а назидательность -- неполной, Эгин мог, например, устроить местному
люду  потеху  в  соответствии  с  устоявшимися  вкусами. Например, привязать
убийцу за руки и за ноги к норовистым коням и поддать им по бокам плетью.
     А, во-вторых, Эгин должен  был  пристально  следить,  нет  ли  в  уезде
Медовый Берег таких, кто балуется запретными Вещами и Писаниями, кто верит в
Отраженных или Звезднорожденных, кто соприкасается с Измененной тканью бытия
или  пестует  Измененных  тварей.  Это  как  всегда.  Но  было  одно, как бы
совершенно незначительное добавление.
     Один подозрительный в уезде Медовый  Берег  почти  наверняка  имелся  и
гнорр -- надо же! -- знал, как его зовут.
     Если  с  обычными  преступниками Эгину рекомендовалось расправляться на
месте и  со  всей  возможной  "справедливостью",  то  человека  по  прозвищу
Прокаженный  гнорр велел беречь, не допекать, но лишь держать в поле зрения.
А для того, чтобы держать его в поле зрения,  нужно  было  по  меньшей  мере
найти  его.  И,  главное:  найдя  жилье  Прокаженного, Эгину было предписано
открыть медальон, выданный  ему  гнорром  со  строжайшим  запретом  пытаться
вскрыть сию изящную вещицу прежде времени. "Впрочем, -- пожал плечами Лагха,
--  медальон  все равно не откроется; но сломать его можно; и если вы, Эгин,
его сломаете или потеряете -- я убью вас как государственного преступника."
     --  Прокаженный?  Да  чур  вас,  милостивый  гиазир!  Про  этого  лучше
забудьте. А то как язвы по лицу пойдут, так ни одна девка к вам и за лигу не
подойдет! Или вот он может скотину уморить. Только взглянет на нее -- и все,
копытами кверху брык! -- прошептал градоуправитель Вица
     Судя   по   крупным   каплям  пота,  выступившим  у  него  на  лбу,  он
действительно верил в то, что говорил. Редкий случай для градоуправителя.
     -- А он действительно болен проказой? --  поинтересовался  Эгин,  следя
краем   глаза   за   певчим   дроздом   с  подрезанными  крыльями,  любимцем
градоуправителя. Тот расхаживал по  столу,  нахохлившись,  и  казался  очень
недовольным.
     --  А Шилол его разберет. Кто его видел, так он, милостивый гиазир, все
в тряпье таком и с колпаком на голове, только одни прорези для глаз. Чего он
там скрывает -- может, болячки, а может уши какие ослиные...  Тут  уж  я  не
скажу.  Не  видел. Вот попомните мои слова, это он нашего голубка порешил...
-- Вица закатил глаза к потолку  и  страдальчески  сложил  руки  на  толстом
животе.
     "Нашего  "голубка"!  Пожалуй, Гларта так ни одна девка не сообразила бы
назвать!" -- фыркнул про себя Эгин. Нет, кем бы ни был этот Прокаженный,  он
займется им после...
     Но  не  успел Эгин сказать Вице какую-нибудь утешительную глупость, как
земля под ногами задрожала, словно бы во глубине недр пробежал тысячеголовый
грютский табун. Певчий дрозд затрепыхал  крыльями  и  спрыгнул  со  стола  с
беспомощным писком.
     -- Опять... -- сказал Вица, вытаращив глаза на дрозда.
     -- Что "опять"?
     Эгин  насторожился.  Вица живет в Вае по его словам пятнадцать лет, а к
землетрясениям еще не привык. А дрозд? Этого что -- первый раз  трясет,  что
ли? Чего это у Вицы такая перепуганная рожа?
     -- Что "опять"? -- с нажимом повторил Эгин.
     -- А Шилол его знает! -- отвечал Вица, до крови закусив нижнюю губу.
     Певчий  дрозд  бесновался  на  полу,  мечась  из угла в угол и подметая
крыльями пол. Клекотал, клевал землю, бешено вертел  своей  глупой  головой.
"Все  в  этой  сраной  Вае какие-то нервные, даже птицы", -- заключил Эгин в
немалом раздражении.

     x 11 x

     С чего начать поиск убийцы Эгин решил быстро.
     Тот, кто отрезал Гларту руку и вырвал сердце, оказал Эгину одну услугу.
Он отрезал именно левую руку с Внутренней Секирой. Плоть  может  сгнить.  Ее
можно  сжечь,  разрезав  на  кусочки.  Скормить  червям  или свиньям. Но вот
Внутреннюю Секиру с Сорока Отметинами Огня не переплавить и  не  уничтожить.
Ее можно только Изменить. Но сделать это так, чтобы ее не смог отыскать пес,
выпестованный  Опорой  Безгласых  Тварей,  очень и очень сложно. Пес едва ли
найдет отрезанную не то чтобы вчера руку. Но вот Секиру он найдет.
     -- Найде-ет, -- заверил  Эгина  Есмар  с  авторитетным  видом  бывалого
шарлатана. -- Если только она вообще на Медовом Берегу. Вначале будем искать
в городе, затем на Сером Холме, потом в Кедровой Усадьбе.
     -- Начнем сегодня же, -- сказал Эгин, окидывая Есмара взглядом ретивого
служаки.
     --  Да хоть сейчас, -- покладистый Есмар с готовностью вскочил. Тут же,
откликаясь на хозяйский свист, в двери показалась узкая и хищная морда Логи.
     "Ушлая гадина", -- Эгин  невольно  поморщился  от  отвращения.  Однажды
такие вот кобели вроде Логи едва не сожрали его заживо в трех минутах ходьбы
от  собственного  дома.  А  в другой раз он видел, как такие же, только чуть
более изощренные питомцы Опоры Безгласых Тварей, штурмовали крепость смегов.
Они упорно лезли вверх по отвесным стенам, как если бы были ящерицами. Да...
Если они умеют такое, то найти какую-то там Секиру для них должно быть,  как
для людей высморкаться.

     x 12 x

     Они прошли по городу вдоль и поперек, останавливаясь у каждого дома, но
Лога был спокоен, словно каменное изваяние.
     Затем  они  направились к Серому Холму. Тот был ближе к городу и потому
решили начать  с  него.  Была  и  еще  одна  причина.  Серый  Холм  со  слов
градоуправителя   представлялся  Эгину  средоточием  мерзости  и  порока.  И
действительно, на это намекало все --  начиная  от  зловещей  архитектуры  и
оканчивая  лицами  крестьян. Злыми, сосредоточенными, неприветливыми. Отчего
бы им и не  убить  рах-саванна  просто  так,  из  врожденной  кровожадности,
которой, казалось, дышит Серый Холм?
     Эгину  не  очень  хотелось  идти  внутрь  замка,  но  этого делать и не
пришлось -- Есмар был совершенно уверен в том, что Секиры там нет и быть  не
может.  Эта  уверенность,  по словам Есмара, читалась у Логи в глазах. "Ну и
хорошо", -- подумал про себя Эгин, с неудовольствием отмечая, что, может, не
сегодня, но завтра  или  послезавтра,  обязательно  придется  нанести  визит
вежливости  хозяину  Серого  Холма  гиазиру  Багиду Вакку, которого за глаза
величали не иначе как Черноногом.
     Зато на следующий день их ожидала быстрая  победа.  Еще  на  подходе  к
пастушьему  поселению,  отделенному от Кедровой Усадьбы небольшой миндальной
рощей, Лога сделал стойку, зафыркал и стал нетерпеливо скрести лапами  сухую
чуть желтоватую землю.
     -- Мы на верном пути, -- заключил довольный Есмар.
     Пастушья  деревня  была настолько мала, что обойти ее всю не составляло
большого труда. Но и от этого труда избавил  их  Лога.  У  крайнего,  самого
вшивого  и  низенького  домика, Лога забеспокоился и ринулся к двери. Есмар,
преисполнившись  чувством  собственной  значительности  --  он  все-таки  не
кто-нибудь,  а секретарь тайного советника и, значит, второе лицо в уезде --
застучал в дверь.
     Им долго не открывали, хотя внутри явно происходило некое движение.  Не
привыкший  топтаться у хижин смердов по полчаса, Есмар крепко наподдал двери
плечом. Дверь, не выдержав  его  молодецкой  удали,  сорвалась  с  петель  и
грохнулась на пол.
     -- Добро пожаловать, милостивые гиазиры, -- пролепетал плешивый и очень
худой мужичок в пастушьей рубахе. Лицо его было перекошено страхом, будто бы
не тайный  советник  со  своим  помощником  и  псом  пожаловали к нему, а по
меньшей мере сама смерть с арканом и мешком.

     x 13 x

     Ушлый Лога кружил по комнате, принюхиваясь к  очагу,  в  котором  тлели
подернутые  пеплом  уголья.  Хижина топилась по-черному, а потому ее стены и
потолок, закопченные до крайнего предела,  выглядели  словно  стены  пещеры.
Единственное окно под потолком было затянуто бычьим пузырем.
     На дырявой циновке была в беспорядке разбросана незамысловатая кухонная
утварь.  В  грубом  горшке  дымилось  какое-то  кушание.  Маленькая  плошка,
наполненная тем же, что и горшок, стояла перед янтарной  фигуркой  Девкатры.
Этой чудовищной твари до сих пор поклонялись и приносили жертвы не только на
Медовом  Берегу,  но и, по слухам, в сельской глухомани соседнего Аюта. Было
понятно, что хозяин только что трапезничал и не преминул  поделиться  снедью
со своим прожорливым божеством.
     Лога  покрутился  подле  горшка  и, тщательно принюхавшись, остановился
перед ним как вкопанный. "Голодный, скотина!" -- злорадно  отметил  Эгин.  А
Есмар  одобрительно кивнул псу, не то позволяя ему сожрать все подчистую, не
то просто так, для поддержания разговора.
     -- Что ты знаешь об убийстве тайного советника, человек? -- начал Эгин,
положив руку на яблоко меча.
     -- Ничего, милостивый гиазир!  Ровным  счетом  ничего!  --  затараторил
смерд,  закрывая голову руками, как будто в случае, если Эгин решит рубануть
по ней мечом, такая защита хоть чем-то поможет ему.
     -- А отчего ты прячешься здесь, словно болотная крыса, и не  открываешь
нам, а?
     -- Я не успел, могу поклясться, не успел!
     -- Что ты не успел?
     -- Открыть не успел, -- блеял пастух, вжимаясь в закопченную стену.
     И  в этот момент Эгину стало смертельно скучно. Ему вдруг подумалось, а
зачем, собственно, они вломились к этому забитому пастуху и требуют от  него
чего-то  этакого.  Такого,  чего  он,  в  силу  своего невежества и дикости,
запросто может и не знать. Может, пес и  вправду  ошибся.  Он  что  --  Зрак
Истины, что ли, чтобы не ошибаться?
     Пока  Эгин вяло допрашивал пастуха, Есмар возился с Логой и, похоже, не
интересовался ходом дознания. Пастух казался настолько жалким и безответным,
что к разговору с ним Эгин начал испытывать непреодолимое  отвращение.  И  к
его бедному жилищу -- тоже.
     --  Милостивый  гиазир  Йен,  Лога нашел! -- сказал вдруг Есмар. -- Она
здесь!
     Эгин вздрогнул. Так просто?
     -- Здесь, в горшке! -- Есмар поглаживал псину  по  голове,  склонившись
над дымящимся горшком.
     -- Да это ж еда моя, это ж просто еда... -- подал голос мужик.
     -- Я вижу, что еда, -- процедил Есмар и, подняв горшок на высоту груди,
грянул его оземь.
     Каша  из  измельченных  овощей  рассыпалась по полу неаппетитной кучей.
Запахло  сельдереем  и  помоями.  Эгин  с  недоумением  отступил,  чтобы  не
забрызгать свой шикарный плащ. Лога сел на задние лапы и приподнял передние.
Что  твоя белка. А его псиная харя сияла почти человечьим счастьем. Плешивый
пастух безысходно заскулил в своем углу.
     А скулить ему было от чего. В центре кучи того, что  еще  недавно  было
горшком  с  завтраком  или обедом, красовалась Внутренняя Секира рах-саванна
Опоры Вещей Гларта.

     x 14 x

     Разводить волокиту Эгин был не намерен.
     -- Где, когда и при каких обстоятельствах ты совершил убийство?
     Кинжал Эгина подрагивал вместе с пульсацией артерии на шее пастуха.
     -- Это не я, милостивый гиазир, не я!
     -- Где, когда и при каких обстоятельствах...
     Жадный до крови кинжал слегка прокусил кожу у берега пульсирующей реки.
Железная хватка Эгина не давала смерду не то что кивать  головой,  а  вообще
двигаться.
     --  Убейте,  гиазир,  убейте.  Я хоть на Девкатре поклянусь, хоть пепел
буду жрать, хоть детей вам отдам -- все что хотите, но не я!
     -- Где, когда и при каких обстоятельствах...
     Струйка крови, пока что маленькая, потекла по шее  пастуха,  стекая  за
ворот.  Плешивый  и  маленький  человек -- потный, грязный, несчастный -- не
сопротивлялся.
     -- Не я это был, я только руку отрезал, думал, правду  говорят,  у  вас
внутри кости золотые...
     -- У кого это "у вас"?
     Кинжал  отстранился,  а  зрачки  Эгина,  словно два стальных буравчика,
ввинтились в блеклые глаза пастуха. Нет, этот несчастный придурок  не  похож
на  матерого  колдуна.  Он  не похож и на убийцу. Он слишком жалок и слишком
труслив, чтобы поднять руку на офицера Свода  Равновесия.  Нет,  этот  идиот
поклоняется  Девкатре,  скармливая  своему божеству вареные овощи и отруби с
сельдереем. Куда уж ему вырезать сердца и  оживлять  мертвых!  Эгин  спрятал
свое разочарование вместе с кинжалом.
     -- Рассказывай, как все было, -- сказал он ледяным тоном.

     x 15 x

     -- Вот, значит, шел я к руднику. То было на рассвете. Смотрю, а там он,
ну, мертвый.  И весь такой, в кровище. Страшный, рот перекошенный, одежда на
нем вся порватая, он еще и, простите, гиазиры, обмочился, как то  у  них,  у
мертвых,  случается.  Ну  я  его  сразу  узнал. Я ему частенько по поручению
хозяина носил всякую снедь -- сыр, молоко, а то,  бывало,  и  свежатину.  То
есть  не  ему, а его кухарке. Я узнал, конечно. Ну там стрела у него в спине
торчала. У нас вообще стрелы метят обычно, чтоб добычу на охоте делить проще
было. А тут я посмотрел -- стрела вроде бы ничья. Ну  ладно,  думаю,  убили,
значит время его пришло. И, думаю, пойду-ка я отсюда подобру-поздорову...
     Пастух остановился, чтобы перевести дух. Эгин и Есмар переглянулись.
     --  Ну,  и  чего  ж  ты не пошел подобру-поздорову? Или не позвал кого,
чтобы труп прибрать? -- вставил Есмар.
     -- А оно мне надо было? А то вдруг бы еще на меня подумали, что это  я,
мол,  его... Ну я пошел себе восвояси. А потом вдруг попутали меня нечистые,
вспомнил, как мне кум говорил, что у этих,  ну,  у  вас,  таких  как  тайный
советник,  рука, если ее сварить в извести, а потом в полнолуние закопать на
кладбище, а потом вырыть, становится золотой. Ну вот я и подумал. Зачем  ему
рука, она ж ему не пригодится, а мне бы не помешала. Ну вот я и взял.
     --  А  сердце?  Про  сердце тебе кум ничего такого не говорил? -- пряча
улыбку, поинтересовался Эгин.
     -- Нет, сердце уже до меня кто-то того... Это не я... -- пастух опустил
глаза и стал теребить подол своей льняной куртки. -- Я таким  не  занимаюсь,
такими всеми делами. Ну, вы понимаете, о чем я.
     --  Мы понимаем, о чем ты, -- подтвердил Эгин. -- А кто такими делами у
вас занимается?
     -- У нас, в Кедровой -- точно никто. А у Багида Вакка, на  Сером  Холме
--  там  почитай  кто  угодно, они такие там, гады... Ну это я точно не знаю
кто.
     -- Ну так что -- сварил ты  руку  или  как?  --  с  циничной  улыбочкой
спросил Есмар.
     --  Сварил,  милостивый  гиазир,  каюсь.  Не знал, ей же ей, что творю,
Шилол меня наставил. Во всем винюсь.
     -- Закопал?
     -- Закопал, милостивый гиазир.
     -- И что, было в ней золото?
     -- Было бы золото, я б тут гнильем не кормился бы, -- удрученно  бросил
пастух,  указывая  своим  грязным,  без  ногтя,  пальцем  в останки завтрака
напополам с глиняными черепками.
     Высокомерный кобель Лога побрезговал пастушьей трапезой, хотя, как  мог
заметить  Эгин  за  время,  проведенное  на  "плавучем сортире", был большим
охотником ловить и жрать корабельных крыс.

     x 16 x

     Эгин уже не сомневался в том, что плешивый  смерд  Круста  Гутулана  не
убийца  и  убийцей быть не может. Будучи обычным эрм-саванном, он, возможно,
уцепился бы за эту жертву и склонил бы мужика  к  признанию  в  убийстве.  А
потом  расправился с ним по всей строгости закона, спихнул дело с плеч долой
и пребывал бы в полной уверенности, что наказал  опасного,  хотя  и  глупого
преступника.  Но,  побыв  год назад три веселых недели в чине рах-саванна, а
после  получив  головокружительное  повышение  в  аррумы  и  пройдя   Второе
Посвящение,  он  стал  смотреть на многие вещи иначе. Говоря проще -- сильно
поумнел.
     Эгин верил даже пастушьим бредням насчет золотой  руки,  которую  можно
получить  из  офицерского  мяса  путем вываривания в извести. Офицеры Свода,
являвшиеся на Медовый Берег в мундирах тайных советников, были для  крестьян
и  пастухов  Ваи  посланцами  из  другого мира. Пугающего, величественного и
сурового.  Мира  непонятных  законов,  страшных  тайн  и   сверхчеловеческих
возможностей.
     Пастух  лишь  отрезал мертвому Гларту руку. Это преступление. И похитил
Внешнюю Секиру рах-саванна. Это уже государственное преступление. И за  него
он  сядет  в  голодную яму на неопределенный срок. Но это не тот преступник,
который интересует Эгина. Увы.

     x 17 x

     Пастух был отправлен в яму под надзором Есмара, а Эгин пошел прямиком в
Кедровую Усадьбу. Знакомиться с Крустом Гутуланом ему все равно  придется  и
чем раньше он это сделает, тем лучше.
     Он застал Круста в момент его хозяйского торжества. Стоя посреди двора,
тот раздавал зуботычины нерадивым, похвальбу ретивым и наставлял остальных.
     Дело  в  том,  что Кедровая Усадьба находилась в состоянии войны уже не
первый год. Воевали с Серым Холмом. Но если раньше угольки вражды и  раздора
лишь тлели, время от времени вспыхивая кровавым междуусобием, то теперь, как
мог  заметить  Эгин,  дело было поставлено на широкую ногу. Кедровая Усадьба
напоминала скорее крепость, готовящуюся к дерзкой вылазке против неприятеля,
чем обитель мирных пастухов, каковой ей было на роду написано быть  в  таком
захолустье, как Медовый Берег.
     Кто  бы  мог  подумать,  что  в  такой  дыре  могут кипеть такие бурные
страсти? Пожалуй, такому мог  бы  позавидовать  любой  столичный  драматург.
Третьего дня, например, по уверениям Круста, люди Багида украли из пастушьей
деревеньки  трех  незамужних  девок,  одна из которых была любовницей самого
Круста и... во всеуслышание объявили, что те послужат  платой  за  уведенный
людьми  Круста  скот в пересчете одна девка на три барана. А оный скот вовсе
не был уведен людьми Круста, а попросту  заблудился  и  пропал  в  горах  по
нерадивости  пастухов  Багида,  которые  такие же пастухи, как Эгин игрец на
харренской флейте. Да и все люди Багида отпетые  сволочи,  --  уверял  Эгина
Круст, -- потому что одним междуусобием да еще нечестной торговлей питаются.
     -- Что за торговля? -- спросил Эгин просто так.
     --  Да  медом они торгуют, этим проклятым медом! -- махнул рукой Круст,
краснорожий, с пышной бородой мужчина, сложение которого  свидетельствовало,
во-первых,  о недюжинной физической силе, а, во-вторых, о страсти к верховой
езде. Ноги его стояли колесом, а от его рубахи разило конским потом.
     Оказалось, что Багид Вакк и его люди не  пашут,  не  жнут  и  не  пасут
скота, питаясь лишь тем, что получают от торговли с Новым Ордосом. Именно за
медом  заходили  в  Ваю корабли. За ним -- а более же не за чем. Ибо здешняя
земля была столь же бесплодна, сколь и неприглядна.
     -- Но я не приметил там ни одной пасеки, хотя еще сегодня был у  Серого
Холма, -- скептически заметил Эгин.
     --  Да  какие там пасеки! Чтобы люди Вакка хоть пальцем пошевелили ради
такого дела! -- зло воскликнул Круст. -- Они выменивают мед у горцев. Меняют
мед на оружие. Меда по весу должно быть столько же, сколько стали в  клинке.
Ни больше, ни меньше. А этим горцам кроме оружия ничего не надобно.
     -- Значит, оружие они все-таки куют? -- вступился за Багида Эгин.
     Должностному  лицу  необходимо  быть по возможности выше местных дрязг.
Пусть Багид и Круст враждуют между собой,  но  власти  Князя  и  Истины  они
должны  подчиняться  оба.  Беспрекословно.  Ибо  оба  они черви во прахе под
стопой Князя и пред сиянием Истины.
     -- Куют. Только его и куют, поганое, -- буркнул недовольный Круст.  Он,
разумеется,  скрыл  от  Эгина тот факт, что сам он подпоясан мечом из кузниц
Багида Вакка по прозвищу Черноног.

     x 18 x

     Женщины, собаки и квас -- вот три вещи,  которые  понравились  Эгину  в
Кедровой Усадьбе.
     Лорма,  дочь  хозяина,  была свежа и улыбчива. Она беспрестанно строила
тайному советнику глазки и, по всему  видно,  была  не  прочь  подарить  ему
что-нибудь  посущественнее  улыбки.  Эгин  спокойно  отнесся  ко всем знакам
внимания в свой адрес, даже не снизойдя до какого-нибудь простого и  пошлого
маневра. Например, "Я сражен красотой вашей дочери, гиазир Круст", сказанным
во  всеуслышание.  Если  она хочет -- она получит. Но не раньше, чем захочет
он. Увы, в тот день Эгин думал об Овель. И  только  о  ней.  Лорму  пришлось
оставить до лучших времен. Сколь бы милой не была ее улыбка.
     Дворовые  девушки  тоже  были  ничего  --  по крайней мере, после жен и
дочерей рыбаков, виденных Эгином в Вае, эти казались просто жемчужинами.  Не
раз  и не два Эгин пожалел о том, что не взял с собой Есмара -- бедняге было
бы очень кстати женское общество. Еще днем раньше  Есмар  обследовал  Ваю  и
пришел  к  выводу,  что  лишь  одна  женщина  там заслуживает его столичного
внимания. Звали ее Люспеной. Да и та оказалась содержанкой Сорго.
     Квас в Кедровой Усадьбе был, пожалуй, чересчур сладким, но в  остальном
совершенно  безупречным.  На  вопрос  Эгина,  не добавляют ли они туда меду,
Круст замахал  руками,  будто  отгоняя  мошек  и,  выкатив  на  Эгина  глаза
величиной  с  большие  медные  авры,  сказал, что съедобного меду на Медовом
Берегу вообще нет.
     -- Как нет? А тот, которым люди Багида торгуют с Новым Ордосом? -- Эгин
не понимал, шутит Круст или что.
     -- Да он только называется медом, уж больно с виду похож.  Говорят,  он
вообще не сладкий.
     -- А почему "говорят"?
     --  Потому  что  от  прадедов к дедам, а от них к нам пришел запрет. Не
есть, не пробовать и не прикасаться к этому  меду.  Мы  для  сладости  варим
кленовую  патоку,  нам  тот  мед не нужен. А тех, кто нарушает запрет, здесь
секут до смерти. Мед у горцев несъедобный. Потому что  от  него  становишься
слепым, безумным и очень, очень глупым.
     --  Кто  же  это  покупает  такую  гадость? -- Эгину действительно было
интересно. Странное дело. Уезд живет тем,  чего  нельзя  есть,  но  что  все
охотно покупают. Эгин знал единственный род несъедобных "съедобных" товаров:
яд.
     --  Про  что  не  знаю,  про  то не скажу. Какие-то люди в Новом Ордосе
покупают, а там -- может крыс травят.
     "Хорошенькое дело -- травить крыс снадобьем, за которым нужно ехать  за
тридевять земель и платить цену булатной стали", -- усмехнулся Эгин и тут же
забыл  об  этом  разговоре.  В  самом деле не до меда, когда вырезают сердца
офицерам Свода Равновесия!
     А псы в Кедровой Усадьбе? В них-то что было хорошего? В первую  очередь
то, что ни одного из них Эгин за час, проведенный там, даже не унюхал.

     x 19 x

     "Смертью  обоих  противников оканчиваются лишь поединки двух бездарей",
-- любил говаривать наставник Эгина по мертвительным искусствам.
     Те двое дрались так, что Эгину оставалось лишь вспоминать слова учителя
и смирять лошадь. Даже ей было стыдно смотреть на то,  как  двое  мужчин  не
первой молодости позорят дух и букву фехтования.
     --  Да  ты,  недоносок, хоть понимаешь, на кого тянешь? -- тяжело дыша,
рычал первый. Кажется, один из людей Багида.
     С этими словами он бросился  на  начальника  почты,  а  заодно  учителя
Сорго,  в  наглом выпаде, перед самым ударом широко расставив ноги. И тут же
подался туловищем вперед, будто в руках у  него  был  не  меч,  а  морковка,
которой он собирался сейчас же накормить выслужившегося осла.
     Сорго  в страхе попятился, но на защиту ему все-таки хватило ума. Сорго
держал меч как кочергу и Эгин невольно улыбнулся, мысленно прикинув,  какими
эпитетами  наградили  бы  его  выпускники  Четвертого  Поместья,  вздумай он
принять такую стойку, какую избрал для  защиты  вайский  учитель.  "Мешок  с
опилками", "сухая груша" или, скорее, "пастух, естествующий козу". Нет, если
бы  он, Эгин, так выгибался назад во время защиты хотя бы на одном из десяти
поединков, он наверняка был бы уже  мертв.  Десять  или  даже  двадцать  раз
мертв.
     --  Оставьте  нас  в  покое, иначе мне придется жаловаться на вас... --
выпалил Сорго, решившись на робкое и, разумеется, неудачное наступление, ибо
его противник вовремя отошел с защитой.
     --  Ага,  жаловаться  тайному  советнику!  Вон  он,  кстати,  уже  тебя
поджидает,  --  процедил  сквозь  зубы его узколобый и коренастый противник,
кивнув в сторону Эгина.
     Сорго, видно, и впрямь был недоноском,  потому  что,  на  миг  забыв  о
враге,  обернулся в сторону Эгина, тихо стоявшего поодаль, чтобы убедиться в
том, что ему не солгали.  Багидов  подручный  же,  разумеется,  не  замедлил
воспользоваться  этим  и...  из разодранного левого предплечья Сорго хлынула
кровь. Он взвыл от боли, но меч противника все-таки отбил. Благо,  это  было
несложно. Сталь загудела -- позорно и по-детски.
     "Им,  вероятно,  никто  не  объяснял,  что  мечи  --  это  не  дубины и
скрещивать их над головами так же глупо, как толочь алебардой виноград",  --
вздохнул Эгин. О да, только поединки между мастерами бывают быстрыми. Дураки
же  и  простофили  дерутся долго и нудно. Потеют. Дышат как пьяные рудокопы.
Топочут как ломовые лошади. И болтают.  И  ладно  бы  рассказывали  приятные
истории  из  жизни. А то, оглашая окрестности отборной руганью, сбивают себе
дыхание и оскорбляют слух зрителей. Впрочем, ушам Эгина было  не  привыкать.
Зато суть конфликта стала ясна ему на пятой минуте этого воистину уродливого
поединка.
     Дрались,  как  это  нередко  случается, из-за женщины по имени Люспена.
Совсем недавно, а именно после смерти рах-саванна Гларта, Сорго взял ее себе
в содержанки или,  если  угодно,  в  постоянные  любовницы.  До  этого  она,
разумеется,  была  содержанкой  Гларта. А еще раньше, как бы это выразиться,
всеобщей содержанкой. Или, иначе,  единственной  девой  свободных  нравов  в
округе. Единственной, но весьма популярной. Тут уж ничего не попишешь, когда
выбирать  не  из  чего.  К  ней  ходили  все, кому не лень, с подношениями и
подарками. И  она,  по  крайней  мере  по  уверениям  приказчика  Багида  (а
соперником  Сорго,  как  вскоре выяснилось, был именно приказчик), никому не
отказывала.
     После того как Гларт взял ее  под  свою  опеку,  она,  напротив,  стала
отказывать  всем.  Или,  по  крайней  мере,  так  говорила. Одинокие мужчины
Медового Берега безропотно снесли этот удар ниже пояса,  потому  что  делить
женщин   с   тайными  советниками  --  это,  пожалуй,  слишком.  Легче,  как
впоследствии и вышло, расстреливать  их  в  спину  из  лука  на  заброшенной
дороге.  Но  когда "опекуном" Люспены стал Сорго -- человек, чей авторитет в
округе, разумеется, не мог соперничать с авторитетом  тайного  советника  --
мужское недовольство нашло себе выход. В частности, в требованиях приказчика
отдать ему Люспену и немедленно.
     --  Я  люблю  ее и не позволю, чтобы такие низкие твари, как вы, измяли
напрочь нежнейшие лепестки этого благоуханного первоцвета, --  кружа  вокруг
противника, Сорго излишне кипятился и молол чушь с утроенным усердием. Меч в
его  перенатруженной  с  непривычки  руке  ходил  ходуном.  А по лбу и щекам
катились крупные капли пота.
     -- Раз нет -- значит я возьму силой,  --  настаивал  приказчик  Багида,
стиснув  зубы.  Фехтовал  он,  пожалуй, даже хуже Сорго, хотя это было почти
невероятно. И брал только физической силой, которой значительно  превосходил
учителя.
     Так  продолжалось  бы  еще  долго.  Если  бы  Сорго  не  допустил одной
непростительной оплошности -- открыл свой левый бок и, вдобавок,  оступился.
Приказчик  ринулся  вперед,  словно  шакал,  и был уже готов рубануть нового
стража Люспены, занеся меч для решительного удара.
     "Если этот кретин убьет Сорго, молодые вайские  варвары  останутся  без
учителя  и  доживут  до  седых волос, так и не узнав, кто нынче на варанском
престоле и что есть Свод Равновесия", -- подумал Эгин. Его правая  рука  тем
временем  словно  бы  совершенно невзначай нащупала метательный нож в правом
сапоге, извлекла его из-за голенища, и метнула в цель.
     Эгин, разумеется, попал. Багидов  приказчик  вскрикнул  от  неожиданной
боли  в пробитой кисти, выронил меч и лишь благодаря этому Сорго остался цел
и невредим.
     -- Кончаем базар, не то один из вас будет повешен. Причем  кто  --  мне
безразлично,  --  процедил  Эгин,  даже не пытаясь перекричать черную ругань
раненного приказчика. Он знал, что его прекрасно слышат оба драчуна.

     x 20 x

     Люспену, причину "кровавого междуусобия",  в  тот  день  он  так  и  не
увидел. Где она пряталась, когда мужчины выясняли права на ее тело -- в саду
ли,  в доме ли или вообще сбежала -- не важно. Но когда Эгин пожаловал к ней
следующим утром, она встретила его на пороге своего сравнительно миловидного
домика на восточной окраине Ваи во всеоружии.
     Не покривив душой, Эгин тут же отметил красоту единственной  куртизанки
уездного  городишки  Вая.  Одета  она была небогато, но с большим вкусом. Ее
волосы были украшены сеткой, на  которой  можно  было  разглядеть  пять-семь
маленьких, но все же жемчужин. Вдобавок, розовых.
     Платье  ее  было  сшито  на  столичный манер и имело глубокие вырезы на
обоих рукавах, через которые виднелась не то чтобы атласная,  но,  возможно,
шелковая  нижняя  рубаха.  Востроносые  туфли Люспены были затейливо расшиты
бисером, а у пояса в ажурных ножнах  красовался  маленький  дамский  стилет.
Эгин  был  удивлен  этой  деталью  ее  туалета  даже  больше, чем безобидным
медальоном с сакральной надписью на одном из древнехарренских наречий.  Дело
в  том,  что мода носить у пояса тонкие и длинные стилеты появилась в Варане
совсем недавно. Даже Овель, насколько мог вспомнить Эгин,  кажется,  еще  не
обзавелась таким. А Люспена -- пожалуйста.
     На  вид  Люспене  было  чуть больше двадцати, хотя Эгин подозревал, что
благодаря секретным женским ухваткам ей удается выглядеть значительно моложе
своего истинного возраста. Эгин не  раз  обманывался  относительно  возраста
женщин,  а потому решил оставить этот вопрос открытым. Лицо ее можно было бы
назвать лицом красавицы, если бы не нос,  выпадающий  из  варанского  канона
красоты.
     Нос  Люспены  был  длинен,  глаза  --  миндалевидны и широки, волосы --
курчавы и черны. Она вовсе не  была  похожа  на  местных  женщин,  ничем  не
напоминала  селянскую  красотку  Лорму  и  уж вовсе не походила на жительниц
северного Варана. Единственная  женщина,  о  которой  вспомнил,  разглядывая
Люспену,  Эгин,  была, как ни странно, Лиг. Пришлая правительница разбойного
народа  смегов,  обосновавшихся  на   Циноре.   Та,   что   звалась   своими
соотечественницами Ткачом Шелковых Парусов и запросто общалась с призрачными
говорящими  Хоц-Дзанга  так же простецки, как с варанскими послами. Впрочем,
сходство это  было  совершенно  неуловимым  и  дальше  смутных  ощущений  не
заходило.
     --  Добро пожаловать, гиазир тайный советник, -- сказала Люспена, низко
поклонившись ему, и добавила:
     --  К  сожалению,  гиазир  Сорго  сейчас  в  отлучке  и  лишен  счастья
пообщаться с вами.
     "Этой  палец  в  рот не клади, -- усмехнулся Эгин. -- С порога сообщила
мне, как бы невзначай, что ее содержателя нет дома  и  если  я  хочу,  то  я
могу."
     Эгин  не  торопился  заходить в дом, с интересом рассматривая крохотные
владения Люспены. Садик, довольно пыльный и чахлый. Разбит  наверняка  не  с
целью  пропитания.  Две мощеных серым камнем дорожки -- одна ведет к дому, а
другая?
     -- А эта ведет  к  колодцу,  --  сообщила  Люспена,  как  бы  мимоходом
облизнувшись.  --  Правда,  из  него ушла вода, так что смотреть особо не на
что.
     -- Интересно бы взглянуть, -- неожиданно предложил Эгин.
     Люспена развела руками. Дескать,  желание  гостя  --  закон,  но  Эгину
показалось,  что  она  отнюдь  не  в восторге от намерения тайного советника
разгуливать по ее саду. Впрочем, как опытная  в  светском  обращении  особа,
Люспена не выдала своего чувства ни единым словом.

     x 21 x

     Колодец  был  вполне зауряден и ничем не примечателен. Старая кладка, в
каждой щели -- по обленившейся сколопендре. Очень глубокий. Сухой.  Рядом  с
колодцем примостился столик и две грубых лавки. На одной из лавок лежали две
маленьких  подушки для сидения, а на другой -- каниойфамма. Большая оринская
каниойфамма, играть на которой немногим проще, чем играть в  лам.  Это  Эгин
знал совершенно точно.
     --  А  что,  милостивый гиазир Сорго не чужд музыке? -- поинтересовался
Эгин, про себя отмечая, что от этого  возвышенного  придурка,  которому  он,
кстати сказать, вчера спас жизнь, можно было бы ожидать и чего поинтересней.
Например, доски для Хаместира с полным набором фигур.
     -- Нет, это я играю, -- смутилась Люспена и щеки ее стыдливо зарделись.
Отчего-то  Эгин  был  уверен  в  том,  что  это  смущение не деланно, хоть и
говорят, что смутить куртизанку так же  непросто,  как  поднять  медведя  на
столовой вилке, как на рогатине.
     Пока  они  шли обратно к дому, Эгин размышлял о том, что Есмар, конечно
же, оказался не дураком, когда говорил, что в Вае есть одна стоящая женщина,
но такая, которая даст фору многим столичным. Теперь Эгин понимал,  что  при
всей парадоксальности этого утверждения оно не было ложным. Понимал он и еще
кое-что.
     А  именно:  не  исключено,  что  рах-саванн  Гларт  был  убит кем-то из
ревности. Из нормальной, человеческой, вполне мужской и вполне  естественной
ревности.  И  даже  чин  тайного советника, какой оберегал бы Гларта в любой
другой ситуации, и даже его  таланты  фехтовальщика,  и  все  остальное,  не
смогли  остановить злоумышленника, которым двигало чувство древнее, как само
мироздание.
     Да, милостивые гиазиры, глядя на тонкий стан Люспены и ее  губы,  будто
бы  готовые  к  поцелую  в  любой момент дня и ночи, в эту версию можно было
поверить с легкостью.

     x 22 x

     -- Говорят, вы состояли в связи с покойным? -- начал  Эгин,  усаживаясь
по  правую  руку  от  Люспены  на  расстоянии, чуть меньшем официального, но
все-таки вполне целомудренном.
     -- Да, это так.
     -- Так кто же его убил?
     Прямота вопроса, разумеется, застала Люспену врасплох.  Она,  возможно,
думала,  что  Эгин  станет сейчас расшаркиваться и подолгу кружить вокруг до
около, а она покуда сообразит, что ей врать. Дудки.
     -- По  совести,  я  ума  не  приложу,  гиазир  Йен,  --  сказала  та  в
растерянности и опустила глаза.
     Как бы сам собой обозрению Эгина открылся богатый лиф ее платья, у края
которого   обольстительно   красовалась   белая   грудь   госпожи   Люспены,
противоестественно приподнятая лифом вверх, опять же на столичный манер.
     -- Может быть, у вас есть подозрения?
     -- Есть. Это кто-то из людей Багида. Или из людей Круста.
     -- Но ведь сказать так -- это все  равно  как  сказать,  что  наверняка
Гларта убил человек, а не заломал медведь. Почти то же самое.
     -- Согласна, гиазир Йен. Согласна.
     При  этих словах длинный указательный палец Люспены буквально смахнул с
плеча одну из бретелек, придерживавших лиф, и та упала на предплечье. Намек,
не понять которого, будучи мужчиной, невозможно.
     Но в то утро Эгин был поразительно недогадлив. Он дурно спал ночью.  Он
дурно  провел  предыдущий  день.  И,  главное, вот уже три недели он слишком
много думал об одной столичной барышне  с  каштановыми  волосами.  Той,  что
стала  супругой  гнорра.  Мысли об Овель делали Эгина бесчувственным, словно
бревно, и холодным, словно черные пещеры на морском  дне  близ  Перевернутой
Лилии. А потому он, не поведя бровью, спросил:
     -- Ты ведь не местная, правда?
     -- Правда, я сирота. Меня выбросили с корабля и я осталась здесь жить.
     "Очень трогательно!" -- отметил про себя Эгин. Он не верил ни одному ее
слову.
     Эгин  наклонился к Люспене и припечатал невинный поцелуй к ее маленькой
груди. Люспена едва ощутимо вздрогнула  и  запустила  свою  мягкую  ручку  в
волосы Эгина.
     Впрочем, дальше этого в то утро дело не зашло.

     ГЛАВА 2. СИЯТЕЛЬНАЯ

     ПИННАРИН, 62 ГОД ЭРЫ ДВУХ КАЛЕНДАРЕЙ
     Двадцать девятый день месяца Ирг ("предновогодняя неделя")

     x 1 x

     Писем  было  много.  В  конце года каждый тайный советник каждого уезда
присылал в Свод Равновесия отчет. Уездов в Варане было тридцать четыре  и  в
некоторых действительно совершались серьезные преступления.
     Приходилось  читать  все  и  читать  обстоятельно.  Чтобы  решить, куда
направить аррума, куда -- отряд "лососей", куда -- сотню тяжелой  кавалерии.
Или  наоборот  --  отозвать,  снять  с  должности,  понизить  в чине, а то и
приговорить к Жерлу Серебряной Чистоты.
     Отчет тайного советника Медового Берега, как всегда,  пришел  одним  из
последних. Но задержался на столе гнорра дольше остальных. Многим дольше.
     Гнорр достал письмо и принялся перечитывать в четвертый раз.
     "Особой важности. Лагхе Коаларе, гнорру Свода Равновесия.
     Годовой отчет о состоянии дел в уезде Медовый Берег
     Раздел 1. Преступления
     За  истекший  год  в  уезде  было  совершено  одно преступление средней
степени против Князя и Истины и одно  высшее  преступление  против  естества
вещей.
     Первое  совершил  рудокоп  из  поместья  местного землевладельца Багида
Вакка..."
     У Лагхи была невероятная память. Он помнил, какого цвета были тучи  над
Багряным  Портом  в  предновогодний  день  сорок  девятого  года  и  мог  со
скрупулезной точностью геометра воспроизвести  очертания  всех  пятен  крови
пар-арценца Опоры Безгласых Тварей, расположившихся на его длинных одеждах в
день штурма Хоц-Дзанга.
     "Да,  есть там такой Багид Вакк. А поместье его именуется Серый Холм. И
куют там мечи на продажу. И налоги  с  этой  торговли  род  Вакков  издревле
платит  медом",  --  не  без  самодовольства  пробормотал  Лагха, в сознании
которого пышными соцветиями вспыхнули десятки имен и названий,  связанных  с
Медовым  Берегом  и  отпечатавшихся  в его памяти после предыдущих донесений
Гларта.
     Преступление рудокопа, который  обнаружил  в  пещерах  Малого  Суингона
истлевшие ножны и подозрительно чистый клинок, но отнюдь не поспешил донести
об  этом  вайским  властям,  было  наказано  бдительным рах-саванном по всей
строгости варанского закона. Рудокоп был заключен в узилище,  а  по  приходу
корабля  из  Нового  Ордоса  --  принудительно  продан в рабство на торговые
галеры. Купчая, составленная на "живое тело" рудокопа,  прилагалась.  Деньги
отосланы  в государственную казну. Меч, обнаруженный рудокопом, также выслан
и прибыл в Свод вместе с  донесением.  Меч  как  меч.  Безопасно  Измененный
вековым заклятием от ржавчины. Ерунда. Дело закрыто. Отлично.
     "Второе преступление совершено Измененной вещью, предположительно эпохи
Звезднорожденных."
     На этом месте Лагха в четвертый раз покачал головой. Непростительно для
рах-саванна  Свода,  совершенно  непростительно!  Карувв  за  такие  слова в
отчетах приговаривал даже аррумов. Пять веков им твердят:  не  было  никаких
Звезднорожденных,  не  было и быть не могло. И войны Третьего Вздоха Хуммера
тоже  не  было!  А  он  --  "...эпохи   Звезднорожденных"!   Раз   не   было
Звезднорожденных,  значит нет и "эпохи Звезднорожденных"! А времена Инна окс
Лагина называются теперь Героическими. Ясно!?
     Лагха криво усмехнулся, припомнив бесконечно изменчивые  глаза  Элиена,
Звезднорожденного,  с  которым  его судьба свела только один раз, и грустную
улыбку Шета окс Лагина, Звезднорожденного, виденного им трижды,  и  подумал,
что героического в тех временах было, мягко говоря, мало. Лишь цепь взаимных
роковых  недоразумений,  которые  погубили  всех  сильнейших  Круга Земель и
оставили после себя множество Изменений.
     Лагха не был буквоедом и  ему  было  все  равно  как  называть  времена
шестивековой  давности.  Поэтому  он  ограничился занесением Гларта в список
офицеров,  подлежащих   письменному   взысканию   за   двусмысленный   образ
мировидения, и продолжил чтение.
     "Упомянутая  вещь представляет собой струну от каниойфаммы, обладающую,
судя по всему, колдовским воздействием на  земные  недра.  Указанная  струна
способна  издавать  один  и  тот же настырно повторяющийся звук. Трижды мною
было подмечено ответное колебание земли. Одна из трех  креветок-призраков  в
моем  Зраке  Истины  умерла  при  зарождающемся  Изумрудным Трепете, когда я
пытался созерцать упомянутую струну. По этому поводу прилагаю к сему  отчету
запрос  на  получение  нового  Зрака  Истины,  испорченный Зрак и упомянутую
Измененную вещь.
     От своего имени осмелюсь советовать приговорить эту Измененную  вещь  к
Жерлу  Серебряной  Чистоты.  Ибо  следует полагать, что эта хуммерова струна
есть  лишь  наполовину  испорченная  часть  некоего   цельного   колдовского
инструмента,  имеющего  вид,  близкий  к  каниойфамме, и назначенный к тому,
чтобы вызывать сильные сотрясения земных недр, приводящие  к  разрушительным
последствиям.  Имею также предположение, что указанный колдовской инструмент
находится здесь, в уезде Медовый Берег. Намерен предпринять самые деятельные
поиски при участии солдат вайского гарнизона."
     Струна тоже лежала на столе перед гнорром. Лагха задумчиво  намотал  ее
на палец. "Сотрясения земных недр... Жерло Серебряной Чистоты...", ха-ха!
     Во-первых,  Гларт  ошибался.  Струне  было  лет  сто от силы. Это гнорр
чувствовал  безошибочно.  Струна  хранила  слабый  След  пальцев  Гларта   и
нескольких  женщин.  Женские Следы были немногим старше глартовских. Значит,
какая-то особа дрючила струну сравнительно недавно. Знать об этом  Гларт  не
мог,  потому что был рах-саванном, то есть не прошел еще Второго Посвящения,
после которого офицер Свода становится аррумом и начинает  различать  Следы.
Поэтому о том, что искать следует женщину, необходимо отписать ему как можно
скорее.
     Во-вторых,  Гларта  было  за что мысленно пожурить. Да если бы, братец,
эта почти безобидная  игрушка,  предназначенная  для  какой-то  сравнительно
несложной  пастырской  лиры,  действительно  могла вот так запросто вызывать
землетрясения, разве следовало бы отправлять ее в Жерло!  О  нет,  я,  гнорр
Свода Равновесия, первым заказал бы сотню лир с вот такими точно струнами. И
разослал   бы  офицеров  Опоры  Вещей  по  всем  столицам  мира.  Инкогнито,
разумеется. И они сидели бы тихо, как  мыши.  До  того  часа,  пока  мне  не
вздумалось бы осадить южан, погубив их столицу в родовых схватках земли. Или
северян   --   провалив   Харрену  в  хуммерову  бездну.  Гвардейские  сотни
струнодеров, Шилол их подери! И все -- в девственно-белых хламидах.
     Да  понимаешь  ли  ты,  братец  Гларт,  что  такое   настоящие   Танцы?
Несравненному  Шету окс Лагину в определенном смысле понадобилась вся жизнь,
чтобы сделать одну-единственную двойную флейту и один Ветер, гонимый флейтой
во  имя  сокрушения  лепестков  одной-единственной  Розы!  А  тут  --  любым
"настырно повторяющимся звуком" колебать любые недра! Это как одним настырно
хлюпающим веслом гнать по морю пятиярусный файелант с тремя сотнями матросов
и четырьмя сотнями воинов!
     Лагха  растянул  струну  и побренчал по ней большим пальцем. Да, от нее
определенно исходит какой-то зов. Для обычного человеческого слуха он совсем
негромок. Но тварь, умеющая прислушиваться к колебаниям иных  тканей  бытия,
услышит  его,  быть  может,  за  десятки лиг. Так тягловые каракатицы времен
Торвента Мудрого слышали флейты своих пастырей, так  Октанг  Урайн  призывал
своих Серебряных Птиц и почти так же общаются люди из Опоры Безгласых Тварей
с животными-девять и почтовыми альбатросами. Впрочем, нет. Урайн на то и был
Звезднорожденным, чтобы обходиться без флейты и каниойфаммы. Но это неважно.
     В  общем,  в  назначении  струны  не было ничего особенного. Вот только
неясно, для какой именно твари Изменена эта струна. Изменена настолько,  что
Зрак  Истины  не  выдержал.  Сама  по  себе  тварь должна быть очень и очень
Измененной. Должна быть Чудовищем Хуммера. А какие из Чудовищ Хуммера  могли
сохраниться вплоть до Эры Двух Календарей?
     Отличный  трактат о Чудовищах Хуммера написал когда-то Урайн. А Шет окс
Лагин  разукрасил  его  отменными  рисунками.  Были  же  когда-то  у  Варана
просвещенные  князья,  хуммерово  семя!  И  под  каждым  из  рисунков стояла
подпись: "Уничтожено тогда-то тем-то там-то". Или  --  если  чудовищ  одного
вида  было  много  --  "Истреблены  с  такого-то  по такое-то время, теми-то
там-то". Под каждым рисунком!  Под  кутах,  под  Аскутахэ,  под  Серебряными
Птицами,   под   Зверем   Зуанрат,  под  Девкатрой,  под  Смерть-Рыбой,  под
магдорнским Тритоном.  Иными  словами,  если  верить  трактату  (а  истинные
письмена  Звезднорожденных  заслуживают полного доверия) -- Чудовища Хуммера
погибли еще в эту самую Героическую эпоху. Именно Чудовища  Хуммера!  Потому
что  подчас  не менее чудовищные чудовища Опоры Безгласых Тварей или исчадия
Гиэннеры никакого прямого отношения к Хуммеру не имеют.  Ну  а  зачем  тогда
кто-то  потерял свежую, совсем свежую струну, взывающую к Чудовищам Хуммера,
если чудовищ никаких не осталось?
     Лагха задумчиво куснул нижнюю губу -- это была,  пожалуй,  единственная
мальчишеская  привычка,  которая  осталась у него от детства, проведенного в
Багряном Порту. Ну ладно-ладно. Так, сидя в своем кабинете на вершине Свода,
он ничего не решит. К тому же,  самое  интересное  было  написано  в  отчете
Гларта  ниже.  Там, где с точки зрения Гларта не было и не могло быть совсем
ничего интересного. В третьем  разделе  "Слухи  и  досужие  вымыслы",  после
раздела второго "Наблюдения над состоянием дел Жезла и Браслета".

     x 2 x

     "Четыре основных рода слухов бередят умы местного населения.
     Во-первых,  когда  до  Медового  Берега дошли вести о новой Княжне и об
обстоятельствах, сопутствовавших ее восхождению на варанский престол..."
     Да. Лагха поморщился. Обстоятельства были. И еще какие!
     "Во-вторых, как и раньше, поговаривают о войне то с Аютом, то  с  Югом.
Мои   соображения  таковы,  что  болтают  об  этом  здесь  испокон  веков  и
преимущественно от скуки. К тому же постоянная  готовность  народа  к  войне
есть  дело скорее доброе, нежели злое, поэтому подобные разговоры я оставляю
без внимания.
     В-третьих, люди Круста Гутулана уверяют, что  Багид  Вакк  продал  свои
ноги  Шилолу  в обмен на пятьдесят лишних лет жизни. Болтовню подобного рода
пресекаю зуботычинами, а особо злостную -- плетьми.  Также  разъясняю  всем,
что  Шилола  нет,  а  если  бы  и  был,  то две кривые ноги Багида за лишних
пятьдесят лет жизни -- слишком низкая плата".
     "О да!" -- усмехнулся Лагха в этом месте письма.  Гларт  не  был  лишен
своеобразного чувства юмора.
     "И,   в-четвертых,  множится  число  россказней  о  "прокаженном".  Они
достаточно скудны на фоне бесконечных пересудов о произошедшем в столице,  и
все-таки  мой  долг  офицера  упомянуть и о них. "Прокаженный" морочит людей
Багида, которые ходят  торговать  с  горцами.  "Прокаженный"  несколько  раз
появлялся  в  окрестностях  Серого  Холма и даже якобы получил две стрелы от
людей Багида. Но когда поднялись  на  холм,  вершина  которого  была  сплошь
покрыта  кустарником,  тело  найти так и не смогли. Впрочем, как рассказывал
мне один ремесленник из Ваи, кое-что все-таки нашли. Его козу,  застреленную
пьяными людьми Багида.
     Также  говорят, что "прокаженный" однажды вывел из болот заблудившегося
ребенка. С самим ребенком мне  поговорить  не  довелось,  ибо  на  следующей
неделе  он  умер  от  укуса  змеи,  но  его родители рассказывали следующее.
"Прокаженный" ходит по болоту, словно посуху.  "Прокаженный"  не  имеет  при
себе  мертвящего металла, но носит с собой длинную "тростинку". Уверяют, что
мертвящий металл ему не нужен, ибо вместо рук у него --  змеи,  которыми  он
может  бить  с  неимоверной  быстротой и сразу насмерть. Многие считают, что
именно по вине "прокаженного" за  последние  три  года  неожиданно  возросло
число  простолюдинов,  сгинувших  без следа в горах и на болотах. Есть также
мнение, что "прокаженный" умеет оживлять людей. Это соображение мне очень не
понравилось и высказавший его получил тридцать палок.
     Назван он "прокаженным", потому  что  когда-то  двое  пастухов,  бивших
острогами рыбу в верховьях Ужицы, видели его голову без капюшона (капюшон --
единственная,  пожалуй,  подробность,  на  которой  все  остальные  очевидцы
сходятся). Голова торчала из воды и перемещалась очень быстро, хотя  с  виду
"прокаженный" не греб руками. Все происходило в сумерках и они не разглядели
подробностей,  но  голова  существа показалась им лишенной растительности, а
лицо, как уверяли пастухи, имело провалившийся нос. Как у прокаженного."
     Вот. Вот оно! Лагха читал всю эту галиматью четвертый  раз  за  день  и
только  сейчас, пообвыкнувшись со своим предположением, смутно возникшим еще
при первом чтении, был вынужден  заключить,  что  из  всех  версий  придется
принять самую невероятную.
     И если это тот, о ком думает Лагха...
     Чтобы успокоиться и еще раз собраться с мыслями, Лагха взялся за раздел
пятый, "Состояние недр и угодий".
     "Недород...",   "урожай   сам-два...",   "весенний   разлив  Ужицы...",
"...новые земляные работы на Сером Холме"...  --  рокот  этих  простых  слов
баюкал  и  успокаивал. И если бы не приход Альсима, пар-арценца Опоры Вещей,
который явился с докладом о  положении  дел  в  Хилларне,  гнорр  мог  бы  и
задремать.

     x 3 x

     Пиннаринский  дворец  Сиятельных  Князей Варана, расположенный напротив
здания  Свода  Равновесия  и  тем  придающий  вторую  скобку  невысказуемому
слову-площади Шета окс Лагина, велик и мрачен. Здесь принимают послов, здесь
заседает  Совет Шестидесяти, здесь дают пышные званые обеды. Здесь, взяв под
локоток впечатлительного оринского дипломата, можно вывести его на  один  из
огромных  балконов,  на  каждом из которых днем и ночью прогуливаются по два
великолепных гвардейских офицера,  и,  ткнув  пальцем  в  массивную  громаду
Свода,  сказать что-нибудь этакое: "А что, дражайший, может быть заглянем на
чарку винца к соседям?" И невинно скоситься на стремительно бледнеющие  щеки
прохиндея  из Орина, с которым вы, глава Торгового Дома, уже второй месяц не
можете сойтись в таможенных ставках на провоз гортело хелтанским народам.
     Пиннаринский дворец на площади Шета окс  Лагина  создан  для  власти  и
живет одною лишь властью. Другое дело -- Террасы. За этим коротким и простым
словом   для   каждого  варанского  придворного  кроются  озерца  и  тропки,
разноцветные ручьи с искусственной прохладой и укромные беседки,  живописные
валуны  и  живительный флирт, вино, женский смех, игры в харренские прятки и
катание на изящных лодках-лебедях в Нашем Алустрале.
     -- Если вы устали, то вам...  вовсе  необязательно  следовать  за  нами
далее. Я нахожу себя... в обществе гнорра в полнейшей безопасности.
     Сиятельная  старательно  демонстрировала Лагхе свое волнение, запинки в
речи, что должно было выказать ее  "одержимость  хмелем"  и,  следовательно,
доступность.  Ее  слова  были  обращены  к  десяти  телохранителям  из числа
гвардейских офицеров, которые второй час слонялись вслед за  своей  госпожой
по Террасам. Несчастные своей хрустальной трезвостью, хмурые среди всеобщего
веселья, отягощенные оружием и латами, потеющие под своими длинными плащами.
Весна на этот новый год выдалась очень ранней.
     Старший над телохранителями вопросительно и не без надежды посмотрел на
гнорра.  Лагха  хорошо знал этого "гвардейца". Молодой аррум Опоры Единства,
чем-то похожий на Эгина. Этому тоже повезло выжить в мятеже Норо окс Шина. И
не просто выжить, а оказать ему, Лагхе, достаточно ценную услугу.
     Лагха, который знал, что рано или поздно свершится  все,  чему  суждено
свершиться, лениво кивнул и сказал, обращаясь к Сайле:
     --  Вне  всякого  сомнения, Сиятельная, пусть подождут нас здесь. И мне
даже кажется, что кравчие возле вон той беседки, --  Лагха  указал  на  ярко
освещенную изнутри ажурную постройку, из которой доносился раскатистый гогот
каких-то молодых повес, -- могут наполнить кубки вашим неусыпным стражам.
     Вообще  говоря,  Лагха  не  любил  делать  какие бы то ни было поблажки
подчиненным. Но сегодня, после отчета  Гларта  и  разговора  с  Альсимом,  у
гнорра  было  отменное  настроение,  ибо  он  чувствовал,  что  на  границах
княжества зреет большая бойня. А большая бойня --  большой  путь.  Возможно,
тот самый, ради которого он, Отраженный, вновь пришел в мир.
     И,  главное  --  эти  десятеро  бездельников,  волею  варанских законов
обреченные охранять вздорную бабенку с цепью Властелина  Морей,  вызывали  у
Лагхи  искреннее  сочувствие.  В  конце  концов,  круглые сутки дышать пылью
из-под сафьяновых туфель Сиятельной -- не  самое  большое  удовольствие  для
воина.
     Итак,   молодящаяся  (а  в  действительности  не  очень-то  молодая)  и
вдовствующая (весьма, впрочем, условно) Сиятельная Княжна  хотела  совратить
молодого  и  женатого Лагху Коалару. Лагха это прекрасно понимал. Сайла была
Лагхе совершенно безразлична. Но он ничего не имел против.

     x 4 x

     Дальше все было очень просто.
     Сиятельная затащила Лагху на  самую  верхнюю,  полудикую  террасу,  где
находились  сараи  с  садовым  инструментом,  постройки  для подкрашивания и
ароматизации ручьев, зимние домики для павлинов и прочее, без чего роскошный
сад за несколько лет превращается в дикий и пугающий лес.
     На середине лестницы Сайла исс Тамай взяла  Лагху  под  руку  и  начала
лепетать  что-то  относительно  того,  как приятно порой чувствовать себя не
высокомерной  правительницей,  а  просто  взбалмошной   девчонкой,   которая
пугается  коней,  подсматривает  за  грубыми  утехами  слуг на сеновале и не
понимает разницы между словами "мальчик" и "юноша".
     Лагха довольно сдержанно хмыкал. Дескать, понимаю вас, а как же.
     Когда  они  поднялись,  в  голосе  Сайлы  Лагхе  послышалось   растущее
напряжение.  Она  явно  высматривала,  куда было бы сподручнее затащить свою
властительную жертву. Вот прямо так, на траве, Сайла, похоже,  не  привыкла.
Ну  и  он  тоже. По крайней мере, в последнем та-лан отражении. В предыдущем
Кальт Лозоходец в юношестве любил не только на траве, но и в ледяном  горном
потоке,  на  поле битвы среди еще теплых тел, в походной повозке и трижды --
на шкуре, второпях брошенной в жестокий снег Северной Лезы.
     -- Ну что? -- спросил Лагха с грубостью, которой от себя не ожидал.  --
Ты по сей день боишься коней?
     Сайла вздрогнула.
     --  Пойдем,  --  приказал  Лагха  и  потащил млеющую Сайлу в постройку,
из-под фундамента которой разбегались пять светящихся ручьев.

     x 5 x

     Еще год назад Лагха был девственником. Потому что только  таким  путем,
по  уверениям Ибалара, он мог сохранить свою силу. Потом в руки Лагхи попала
Овель исс Тамай (между прочим -- племянница ныне здравствующей  княжны).  Ее
След  был  хорош.  Гнорр  пришел  к  выводу, что не стоит во всем беззаветно
доверяться вот уж восемь лет как  покойному  эвероноту.  Тем  более  что  со
временем  Лагха  осознал:  ему  нужна  жена. Нужна именно потому, что слугам
Князя и Истины -- всем без исключения, от эрм-саванна до гнорра -- жен иметь
запрещено.  Но  времена  меняются,  милостивые  гиазиры.  Любой  власти  для
Отраженного слишком мало. И лишний раз показать всему Варану, что ты превыше
всех,  что ты можешь позволить себе наперекор разным там Заветам жениться на
молоденькой распутнице из древнейшего варанского  рода  --  именно  то,  что
нужно  гнорру,  дабы  все  поняли,  что  его власть растет изо дня в день и,
значит -- ей нет предела в грядущей вечности.
     Лагха  сделал  свой  выбор   и,   поскольку   Овель   благодаря   Эгину
посчастливилось  выжить,  взял  ее  в  жены.  Но  Овель  была холодна с ним,
выполняла свои обязанности супруги с подчеркнутым равнодушием  и  строжайшим
образом  следовала  Уложениям  Жезла  и  Браслета. Лагхе, вроде бы, это было
безразлично. Отраженные не знают любви. Он повторял это себе, стиснув  зубы,
по  десять  раз  в день. Отраженные не знают любви. И все-таки -- они любят.
Любят если не женщин, то их  обожание,  восхищенные  взгляды,  признательные
вздохи  на  рассвете.  Всего  этого  Овель  Лагхе  дать не могла. А Сайла --
смогла.
     Когда эта уже не  очень  молодая  женщина  неожиданно  улыбнулась  ему,
Лагхе,  ослепительной  улыбкой  блаженства,  Лагха  подумал: "Да, Шилол меня
раздери, Ибалар все-таки мог выжить."
     А когда Сайла приступила к Сочетанию Устами, Лагха, рассеянно  запустив
пятерню  в  ее  удивительно  густые волосы, вспомнил заключительные слова из
доклада  Альсима:  "Таким  образом,  можно  не  сомневаться  в  том,  что  в
наступающем  шестьдесят  третьем  году  южане рассчитывают применить военную
силу в море Савват."
     И только на третий раз Лагха, разъяренный хаосом в собственных мыслях и
догадках, вошел в Сайлу  с  неподдельной  страстью.  И  когда  Сайла  издала
восхищенный  стон,  под  сердцем  Лагхи  что-то  кольнуло. Нет, все-таки эта
женщина пришлась ему определенно по  нраву.  Не  то  что  ее  племянница  --
ослепительная  и  холодная,  словно  бескрайний снежный ковер Северной Лезы,
родины Кальта Лозоходца.

     ГЛАВА 3. ШЕСТЬДЕСЯТ КОРОТКИХ КОЛОКОЛОВ

     МЕДОВЫЙ БЕРЕГ, 63 ГОД ЭРЫ ДВУХ КАЛЕНДАРЕЙ
     Вечер второго дня месяца Алидам

     x 1 x

     Разгоряченное  запретным  аютским  вином  дыхание  Лормы  было  частым,
неровным,  взволнованным.  И  его губы прикоснулись к ее губам, чтобы испить
эту хмельную свежесть без остатка.
     -- Вы, вы, тайный советник... -- пролепетала она, отступая на шаг.
     -- Зови меня Йен.
     Дальше отступать было некуда. Дальше,  насколько  мог  видеть  Йен  окс
Тамма,  тайный  советник  уезда  Медовый  Берег,  при  бледном, скупом свете
заходящей луны, сочившемся сквозь узкое окно под потолком, был стол.
     Советник, в свою очередь, сделал шаг  вперед.  Теперь  он  вновь  стоял
перед  ней на расстоянии меньшем, чем того допускают приличия. Ягодицы Лормы
прикоснулись к массивной дубовой  столешнице.  Об  этом  поведали  советнику
пальцы  его  левой руки, скользнувшей по спине Лормы вниз -- вниз, в надежде
пройтись по соблазнительной мягкой  ложбинке,  до  времени  скрытой  дешевой
тканью ее длинного, тяжелого платья.
     Лорма  вздрогнула  как лань, перед самым влажным носом которой в дерево
воткнулась быстроперая стрела.  Вздрогнула  и,  пожалуй,  имей  она  путь  к
бегству,  могла  бы и убежать. "Нет, не могла бы; просто не захотела бы", --
мелькнуло в сознании советника,  чресла  которого  уже  полнились  свинцовой
тяжестью  вожделения.  Преодолев  слабое, показательное сопротивление Лормы,
Йен обнял ее правой рукой, привлек к себе и его левая рука обрела  желанное,
проскользнув  в  новообрященный  просвет  между столешницей и "наименьшей из
двух спинок" Лормы, как, пожалуй, не преминул бы выразиться местный учитель.
     -- Советник, я буду кричать, -- заявила  Лорма  неожиданно  строго.  Но
недостаточно  громко.  В  общем-то,  скорее  шепнула,  нежели  сказала.  Это
означало "да". Впрочем, даже если бы это  означало  "нет",  советник  быстро
объяснил бы Лорме, что сказала она именно "да".
     --  Не  будешь,  --  сказал он тихо, старательно вкладывая в свой голос
излюбленную и неповторимую нежную хрипотцу. Йен наложил на уста Лормы печать
тяжелого, тягучего поцелуя. Поцелуя любви и власти.
     Если бы у него было время... Если бы у них было время...
     К сожалению, все еще впереди. А  пока  что  обойдется  без  запретного.
Сегодня  Уложения  Жезла  и  Браслета  пребудут  в  неприкосновенности.  Нет
времени.  Сейчас  нет  времени,  иначе  их  отсутствие  станет  чересчур  уж
подозрительным.   Милостивому   гиазиру  тайному  советнику,  понимаете  ли,
вздумалось поглядеть в звездозорную трубу, а  дочери  землевладельца  Круста
Гутулана возжаждалось препроводить тайного советника на самый верх Перстовой
Башни.
     Лорма  лишь  восхищенно  ойкнула,  когда  он рывком развернул ее к себе
спиной и, наградив поцелуем в шею, распластал гибкий стан местной  крали  на
столе.  Поддавшись  сильным  рукам  Йена, в общем-то совершенно непохожим на
обычные холеные грабли государственных чиновников, мягко  шурша,  по  бедрам
Лормы  поползло  вверх  платье.  Тайный советник одним артистичным движением
ловко распустил шнуровку на своих парчовых пурпурных панталонах  (узлы  были
исподволь  ослаблены опытным Йеном еще за столом) и, предоставив своим рукам
вольно ласкать крупные груди Лормы, ввел своего Гиазира в  покои  невинности
так,  как  то  принято  у  истинных аррумов Свода Равновесия -- очень, очень
требовательно. Он здесь хозяин. Он -- и никто другой.

     x 2 x

     --  Нет.  Сейчас  нам  пора   возвращаться,   --   сухо   сказал   Йен,
собственноручно  отирая  ноги  Лормы  посредством льняного платка для чистки
"облачных" клинков.
     Придется выбросить, а их не так уж много -- всего семь. Подумать только
-- до того как познакомиться с  тайным  советником,  бедняжка  действительно
была девственницей. Это до двадцати-то лет, о Шилол!
     Ласки  Йена  имели  мало  общего с загадочными и туманными местами в не
запрещенных Сводом светских романах и Лорма,  кажется,  совершенно  утратила
чувство действительности.
     -- Ну почему нет? Это ведь так быстро! -- сказала она недоуменным тоном
капризной девочки.
     Йен не сдержался и хохотнул.
     --  Тридцать  коротких  колоколов  -- это, конечно, для тебя быстро. Мы
будем встречаться еще не раз и не  два  и  ты  еще  научишься  по-настоящему
ценить это время, но сейчас надо идти. А то мы уже все звезды пересчитали.
     -- Не все, -- блеснули обнаженные улыбкой зубы Лормы.
     --  Послушай,  --  Йен  взял ее за плечи и, словно щенок, потерся своим
носом о ее. -- Ты очень красивая девушка и я буду любить тебя долго и часто.
Так долго и так часто, как того позволят мои обязанности тайного  советника.
Но если твой отец, а в особенности же мамаша что-то заподозрят, они в первую
очередь прикажут конюхам тебя высечь. А во вторую очередь...
     --  Меня  никогда не секли, -- пожала плечами Лорма и, неожиданно ловко
пропустив пальцы между йеновой шнуровкой на панталонах, прикоснулась к  нему
так, что тот против своей воли вздрогнул от неожиданности.
     Ого,  подруга  с подходцами! Йен чуть не прыснул со смеху: словно бы не
она, а он -- пугливая девственница, которой домогается  тайный  советник,  а
вообще  говоря  аррум,  хотя  это для нее и не очень большая разница. В этот
момент Йен подумал, что бояться ему, собственно,  совершенно  нечего  --  ну
заподозрит  папаша,  ну  пятое-десятое...  В  худшем случае, придется папашу
зарубить. В лучшем -- пристанут, чтобы он женился на их  дочери-сокровище  и
будут стращать доносом в Свод, ха-ха. Донос на аррума!
     Лорма  тем  временем  опустилась  на  колени.  Что  будет  дальше,  Йен
догадывался, равно как и не сомневался в том, что это  задержит  их  еще  по
меньшей  мере на тридцать коротких колоколов, ибо девушка едва ли искушена в
Первом Сочетании Устами. Но спрятать извлеченного  требовательными  пальцами
Лормы  Гиазира  прочь, подальше от горячих губ девушки, Йен не мог. Ибо это,
не соответствовало бы доблестям и достоинству аррума Опоры Вещей. Энно.

     x 3 x

     Когда они наконец вернулись в гостевой  зал,  чтобы  присоединиться  ко
всеобщему  веселью,  их  взорам  открылась  дурацкая,  веселая  и  в  чем-то
неуловимо жутковатая картина.
     Мамаша Лормы, здоровая баба в летах, лежала, упитая до бесчувствия,  на
медвежьих  шкурах,  живописно  наваленных  в  углу  зала. Насколько Йен смог
понять за три недели пребывания в уезде Медовый  Берег,  на  всех  застольях
здесь  было  принято рано или поздно напиваться вдрызг, затем валиться прямо
на медвежьи шкуры и -- в зависимости от обстоятельств -- спать, блевать  или
предаваться блуду. Йен пока что был свидетелем только первых двух вариантов.
Третий,  по  слухам,  был  очень популярен среди смердов Кедровой Усадьбы, а
более всего -- у людей Багида, на Сером Холме.
     Итак, мамаша Лормы уже отдыхала. Папаша, вполне симпатичный Йену  мужик
с  невероятным  для  Варана  именем  Круст  Гутулан,  подперев багровую рожу
кулаками, пялился туда же, куда и все -- в центр стола.
     "Все" -- это управитель имения со своей  супругой  (странной  женщиной,
лицо  которой  было украшено шрамом от виска до подбородка, а пояс -- кривым
"трехладонным" ножом), четверо лучших пастухов Круста (с разбойными, но  тем
более  надежными рожами) и сокольничий с двумя соколами на обоих плечах, что
забавляло тайного советника едва ли не больше, чем прелести Лормы. И все они
мутными, покрасневшими глазами пялились в центр  стола,  где  выламывался  и
завывал  Сорго,  местный  начальник  почты, а по совместительству -- вожак и
наставник вайского отрочества.
     Помимо   всего   прочего   Сорго   был   поэтом,   уверявшим,   что   в
действительности он -- не Сорго, а воплотившийся в неподходящем теле древний
харренский  стихопевец  Астез  Торк. По этому поводу Сорго мог процитировать
наизусть любое место  из  огромнейших  "Исторических  поэм"  и  требовал  от
отроков,  дабы те его величали "несравненным Астезом". Также Сорго занимался
сочинительством длиннейшей и  нуднейшей  драмы  "Инн  окс  Лагин,  отец  наш
основатель",  о  чем  не  преминул  сообщить  Йену при первом же знакомстве,
состоявшемся три недели назад.
     Тогда тайный советник вполне справедливо заметил, что не приведи  Шилол
тому  в  действительности  оказаться  перевоплотившимся  Астезом  Торком. По
законам, установленным еще при Инне окс Лагине, "отце нашем основателе", его
ждет Жерло Серебряной Чистоты и ничего больше. К  огромному  изумлению  Йена
лицо  Сорго  просияло  и  тот  радостно  спросил:  "Правда?  Настоящее Жерло
Серебряной Чистоты?"
     В общем, Сорго с точки зрения Йена был совершенно законченным идиотом и
только благодаря этому предыдущие тайные советники  не  отправляли  на  него
доносы  в  Свод  Равновесия  за  извращение  Истины  и  оскорбление  Князя в
пресловутой драме "Инн окс Лагин..."
     Итак,  пьяный  вдрабадан  Сорго  качался,  стоя   на   столе,   посреди
опрокинутых  кубков и перетоптанных его сапожищами перепелов. Губы Сорго для
вящей убедительности были перемазаны  чем-то  красным.  "Стало  быть,  кровь
изображает  на  устах,  недоделанный", -- беззлобно подумал Йен, застывая на
пороге зала. В левой руке Сорго сжимал  телячью  печень,  тушеную  в  кислом
молочном соусе, и, гневно потрясая ею над головой, орал:
     --  И  вот,  преисполнится  скверною суша! И вот, под землей расцветая,
питаясь чужою игрою, зародится нечто и выест всю землю  под  миром!  И  вот,
истекут из хуммеровых уст указанья...
     Сорго  тяжело  перевел  дух. В его глазах стояла стена. Странная стена.
Если  судить  по  этой  стене  в  глазах,  Сорго  пребывал   в   совершенном
бесчувствии.  Но,  однако,  бесчувствие  не  мешало ему так складно и быстро
импровизировать тяжелыми  астезовыми  стопами  вокруг  знаменитого  "Речения
Эррихпы".
     --  ...для  сердца,  изъятого  прочь  через реберный короб! И выйдут не
люди, но лишь истребители плоти, и новое сердце отыщут себе на поживу!
     С этими  словами  Сорго  сжал  пальцы  левой  руки  и  телячья  печень,
разваливаясь, посыпалась неряшливыми кусками на стол. "Ага, стало быть это у
нас  сердце",  --  Йену было противно смотреть на странный разгул Сорго и он
пытался развлечь себя хоть слабой, но иронией. Слушатели Сорго,  впрочем,  в
силу  ли  изрядной  сытости  и  пьяного благодушия, то ли в действительности
захваченные неистовыми глаголами  Сорго,  сидели  смирно  и  даже  разбитные
пастухи отнюдь не скалились.
     -- Пойдем отсюда. Мне страшно и я хочу совсем другого, -- Лорма дернула
Йена за рукав.
     М-да,  девочка права. Веселое здесь общество. Могли любить друг друга с
Лормой хоть до утра -- эти и не заметили бы. Куда уж! Тут поэзия, милостивые
гиазиры.
     В душе Йена  боролись  противоположные  чувства.  Дать  Сорго  в  рожу,
заключить  его  под  стражу и предъявить обвинение... в чем? Йен был напрочь
лишен вкусов офицеров из Опоры Благонравия, которые могут взять  человека  в
оборот  за  что  угодно -- хоть за чересчур темный камень в перстне, хоть за
аютский анекдот. Можно просто подсечь придурка ножнами, подхватить, пока тот
будет падать, и бросить прислуге (этих двоих, тихонько замерших у стены, Йен
с первого взгляда даже не заметил) с  веселым  криком  "Бычка  --  в  ясли!"
Только особого веселья не выйдет.
     С другой стороны, все это было Йену совершенно безразлично. Проще всего
было вернуться  с  Лормой  наверх и -- хоть Второе Сочетание Устами (она его
заслужила своим Первым), хоть просто --  сочетание,  хоть  и  поговорить.  В
конце концов, за три недели в уезде он еще не поговорил здесь нормально ни с
одним  человеком.  Только  служба,  только допросы, только глупая болтовня с
Тэном о столичном оружии, а с Есмаром -- о здешних  бабах.  В  общем,  можно
спокойно  уволочь  Лорму  обратно.  Первая  ночь  женственности этой девочке
запомнится надолго.
     Под ногами Йена едва ощутимо вздрогнул пол. Вздрогнул столь слабо,  что
этого  пока не почувствовала бы даже собака. Он, аррум Опоры Вещей, все-таки
почувствовал. Ну и что? Тут, на  проклятом  Медовом  Берегу,  трясет  каждый
день.  Два  горных  кряжа  --  Большой и Малый Суингоны -- и в придачу к ним
несколько потухших вулканов вкупе с одним все еще ворчащим. Как это они  его
здесь  называют?  Советник  так  и  не  удосужился спросить за три недели. В
общем, трясет часто, почти каждый день, самую малость. Судя по рассказам  --
недра  могут  разгуляться  так,  что  получится  то провал, куда без остатка
рухнет целый пиннаринский исполин Свода Равновесия, то  водопады  высотой  в
пятьдесят локтей. Говорят, там, где Большой Суингон смыкается с Малым...
     -- Да, идем, -- пожал плечами Йен, оборачиваясь к Лорме.
     И в этот момент за спиной Йена раздался дикий, нечеловеческий вой Сорго
и грохот бьющейся посуды.
     -- О-о-они уже зде-е-есь!
     "Ну  это  уже слишком. Определенно, замордую придурка", -- подумал Йен,
резко поворачиваясь обратно к залу и одновременно с этим извлекая  из  ножен
свой  клинок.  Он  еще  не  понимал  зачем  он это делает. Он еще не понимал
ничего. Но что-то уже определенно начало свершаться.
     -- Это точно, милостивые гиазиры! "Они" -- я и Лорма -- уже  здесь!  --
рявкнул Йен, стремительными шагами меряя зал.
     Лежа  навзничь  на  столе,  в  конвульсиях  содрогался нечленораздельно
мычащий Сорго. Все остальные словно пробудились от тяжелого сна. Круст встал
в полный  рост  и  тер  лицо  ладонями,  словно  собирался  стереть  с  него
сонливость  вместе  с  кожей.  Соколы  с клекотом хлопали крыльями. Пастухи,
послушные окрику управителя поместья, схватили за руки и за ноги бьющегося в
истерике Сорго.
     И только жена  управителя  поместья  вела  себя  по-другому.  Загадочно
улыбаясь  краешком рта приближающемуся Йену, она медленно тянула из-за пояса
свой "трехладонный" нож.
     Медленно. "Определенно, она обычно достает его почти  молниеносно",  --
подумал  Йен,  который  лишь  теперь  сообразил, что все происходящее начало
совершаться вокруг него с невообразимой тягучей медлительностью. И лишь  он,
Йен, вроде бы пока не вязнет в воздухе как муха в сиропе.
     "Ну  все, конец тебе, начальник почты. Потому что сейчас эта девка тебя
зарежет. А я?" -- промелькнуло в голове Йена, который краем  глаза  заметил,
что его безупречно чистый клинок начал дымчато мутнеть.
     Обнаженный  "облачный"  меч никогда не мутнеет зря. С тех пор как Эгин,
аррум Опоры Вещей, для простых смертных --  просто  Йен  окс  Тамма,  тайный
советник  уезда Медовый Берег -- получил его из рук гнорра, прошло несколько
более полугода. За это время Эгин обнажал "облачный" меч трижды. И трижды по
его небесной красоты клинку ползли белесые облака. И трижды клинок  омывался
от  облаков  кровью. А от крови клинок омывался водой и заговоренным льняным
платком -- в точности таким, какой полчаса назад отер ноги  Лормы  от  крови
иного смысла.

     x 4 x

     Эгин не понимал, почему вдруг эта женщина с мужским шрамом решила убить
Сорго.  Он  не  понимал,  отчего сам столь яростен, отчего за стенами зала с
протяжным и мощным ревом, неторопливо затопляя отблесками стекла,  полыхнула
оранжевая  зарница  и  отчего  пол  под  его  ногами  пошел вверх, словно бы
совершая глубокий и тягостный вздох.
     Сейчас вокруг него происходило нечто, что будет им осмыслено  и  понято
значительно  позже.  А  пока  что  Эгин  просто  делал  то,  к чему вели его
обнаженный меч  и  Раздавленное  Время,  хотя  о  последнем  он  пока  и  не
догадывался.
     Эгин  успел.  Когда  "трехладонный"  нож  жены  управляющего, дописывая
гибельную дугу, приблизился к  сердцу  Сорго  как  раз  на  расстояние  трех
ладоней,  Эгин  был от женщины в точности на расстоянии вытянутого клинка. И
его меч обагрился кровью. И Раздавленное Время выплюнуло аррума обратно.

     x 5 x

     -- Ш-ш-шилолова кровь, -- шипела от боли  супруга  управляющего,  тряся
кистью, удар по которой Эгин изо всех сил пытался направить плашмя. Но очень
сложно  пробить  боковой удар плашмя чисто, милостивые гиазиры. Поэтому Эгин
не только выбил у нее "трехладонный" нож, но также расшиб костяшки и  рассек
несколько  худых  вен  на тыльной стороне ладони, кровью каковых, к счастью,
его клинок вроде бы насытился. По крайней мере, временно.
     Сорго, который-таки сильно вывел Эгина из себя, тоже досталось изрядно.
Свой второй удар Эгин направил беснующемуся учителю по кадыку и  тот  вместо
воя  перешел  на  хриплый кашель, что было все-таки легче. Его Эгин тоже бил
плашмя и на этот раз очень чисто. Убивать Сорго не стоило. Зачем?
     Все  произошло  так  быстро,  что  кроме  Эгина  и,  быть  может,  жены
управителя, никто ничего не успел сообразить. Это было хорошо.
     Остальное  было  плохо, ибо окна уже струились градом звенящих осколков
стекла и вот теперь пол под ногами вздрогнул  по-настоящему  сильно.  И  вот
теперь  это  заметили  все. А самый неловкий из четырех пастухов-разбойников
Круста даже упал.
     Со двора донесся чей-то истошный вопль. Совершенно нечленораздельный. И
вслед за ним другой, более вразумительный. "Убивают! -- голосила женщина. --
На помощь!" И -- спустя несколько мгновений --  короткий  взвизг:  "Цармада,
ты?!"

     ГЛАВА 4. АФФИСИДАХ

     БАГРЯНЫЙ ПОРТ, 56 ГОД ЭРЫ ДВУХ КАЛЕНДАРЕЙ
     Двенадцатый день месяца Белхаоль

     x 1 x

     Бурая  змея  Ан-Эгера  между  по-весеннему  свежими, изумрудными полями
ячменя. Теплое, сапфирово-синее море Савват -- и бурая  клякса  размерами  в
добрых  четыре  лиги,  пятнающая его священные волны вокруг Багряного Порта.
Здесь живородные, жирные илом воды Ан-Эгера встречаются  с  морем.  Здесь  с
морем встречается великая степь Асхар-Бергенна.
     Сто  лет  назад  Эгин Мирный, величайший воитель Тернауна, разбил среди
невысоких холмов на правом берегу Ан-Эгера грютские орды и протянул  руку  к
желанному морю. И в дельте Ан-Эгера вырос Багряный Порт.
     Порт  был  так  назван  потому, что в ту жестокую неделю после избиения
грютов, когда безмолвствовали сытые волки и вороны в  степи,  воды  Ан-Эгера
были  багровы от вражьей крови. Всю неделю. А когда-то, во времена цветущего
могущества Асхар-Бергенны, струи Ан-Эгера, говорят,  всегда  были  красными,
как кровь.
     Ихша  никогда  не  верил  этому,  ибо не был поэтом. Река не может течь
кровью год. Не может даже и неделю, как о том  написал  Альгорг,  придворный
историк  Эгина  Мирного. Призраки погибших грютов не могут переговариваться,
стоя на вершинах Пяти Медных Курганов,  как  о  том  брехал  тот  лекаришко,
безумный  пастырь  пиявок,  заклинатель улиток. А Великое Княжество Варан не
может вечно видеть мирные сны под несокрушимым Сводом Равновесия.  Ихша  был
реалистом,  ибо  к тому склоняли его титул, должность, деньги и страх. Страх
потерять деньги, должность и титул.
     Уже два года Ихша занимался Вараном, Сводом Равновесия и новым  гнорром
лично.  Два  года  Ихша  выслушивал  все  новые небылицы. Два года перебирал
скудные трофеи, собранные его людьми по всей Сармонтазаре. Все сплошь мусор.
Все.
     Сегодня с утра Ихша подавился фиником и был теперь зол, словно  степная
гадюка под конским копытом. Круглый стол по правую руку от Ихши был уставлен
яствами  в количестве достаточном, чтобы накормить четырех воинов. И еще там
были ненавистные Ихше финики. И еще -- разбавленное вино.  Ихша  прихлебывал
его  из большой низкой чаши, но оно не приносило ему ни наслаждения, ни даже
покоя. Так -- скисшая  кровь  местной  лозы.  И  даже  прохлада,  словно  бы
стекающая  ручьями с опахал в руках четырех звероподобных телохранителей, не
могла остудить недобрый горячечный пыл, который охватил  Ихшу  с  первых  же
слов своего советника. Но пока что Ихша молчал, предоставив тому медлительно
повествовать о результатах своего годового пребывания в Пиннарине.
     --  ...таким  образом, все эти замыслы не увенчались успехом, поскольку
были пресечены Сводом Равновесия еще на стадии первичного воплощения.
     И тогда Ихша не выдержал. Он недобро прищурился и негромко осведомился:
     -- Как думаешь, Адорна-генан, сколько раз я входил к женщине?
     Советник от неожиданности  стал  белым,  как  полотно,  потом  красным,
словно сердцевина арбуза, и наконец, заикаясь, пробормотал:
     --  Полагаю...  полагаю,  ты,  Желтый  Дракон...  -- и, отыскав наконец
выход, закончил:
     -- ...Делал это столько раз, сколько  желал  ты,  сколько  желала  твоя
женщина и еще за каждую ночь трижды -- во имя Стен Магдорна!
     Ихша усмехнулся.
     -- Пусть так. А сколько у меня получилось детей, по-твоему?
     Адорн вновь смешался.
     -- Это мне не ведомо, Желтый Дракон. Полагаю, много...
     --  Восемнадцать,  Адорна-генан,  восемнадцать.  И  каждый -- плод моих
ночных стараний, увенчавшихся успехом. Но  восемнадцать  --  это  не  тысяча
восемьсот  и  не восемьдесят тысяч. Так вот, Адорна-генан, я был с женщинами
много  чаще,  чем  сотворил  детей,  и  разве  интересно   все   это   моему
девятнадцатому ребенку, которого нет? Ему, нерожденному, нет дела ни до моих
любовных  подвигов,  ни  до  моих  преуспеяний в деле умножения потомства. И
разве интересно мне, Адорна-генан, что ты делал год в  Варане,  если  ты  не
сделал ничего?
     --  Люди  Свода  Равновесия  коварны  и  сильны.  Мы  ничего  не  могли
предпринять во вражьей столице  сверх  того  что  сделали,  клянусь  Стенами
Магдорна!  --  Адорн  истово  припал на одно колено и поцеловал каменный пол
веранды, на которой происходила беседа.
     -- Я верю тебе. Подымись,  --  обманчиво-ласково  сказал  Ихша,  махнув
рукой. -- Ты, наверное, голоден с дороги. Съешь финик.
     -- Благодарю тебя, Желтый Дракон.
     Адорн подошел к столу, взял финик, вяло пожевал его и деликатно сплюнул
косточку на серебряный поднос.
     --  Постой,  постой, Адорна-генан! -- брови Ихши удивленно взметнулись.
-- Ты же не постиг самой сути плода! Ты поглотил лишь  оболочку.  А  твердую
суть?
     Адорн   несмело   взглянул  в  лицо  своему  повелителю  и  понял,  что
отказываться нельзя. Он взял косточку и, вздохнув, с  трудом  проглотил  ее.
Почти  сразу  его  начал  душить  кашель,  но страх одержал верх над болью и
покрасневший Адорн, пересилив себя, просипел:
     -- Благодарю тебя, Желтый Дракон.
     -- Мне не нужна благодарность. Мне нужна истина, --  и  только  теперь,
первый  раз за весь разговор с Адорном, в голосе Ихши зазвучало его жестокое
прошлое.
     Борцовские арены Тернауна, где никогда не дерутся за деньги  --  только
за  жизнь.  Императорская  гвардия,  "красногребенчатые",  мрачная  сутолока
кровавых дворцовых интриг. Он, Ихша, был в гвардии рядовым меченосцем. Потом
-- десятником.  После  --  командовал  сдвоенной  сотней  и  имел  должность
Блюстителя  Дворцового Въезда. Именно исполинская туша Ихши выросла в сонный
предрассветный час перед отчаянными кавалеристами  придворной  сартоны,  чьи
офицеры  решили "прочистить дворцовые клоаки от лишнего дерьма", разумея под
последним правящую династию Оретов. Ихша во главе своих  "красногребенчатых"
встретил  их на Дворцовом Въезде, под сенью раскидистых платанов, и никто не
вышел из-под деревьев живым. Никто -- ни сартонанты, ни "красногребенчатые".
     Днем, когда обстоятельные труповозы  вчетвером  грузили  тело  Ихши  на
телегу,  багрово-черное месиво, сплошь скрывавшее лицо сотника, дало трещину
и победитель, едва ворочая одеревеневшим  языком,  властно  потребовал:  "На
колени,  в  прах  перед  Пламени  Равным!" "Пламени Равный" -- так в империи
именовался командир "красногребенчатых". По своей власти -- одно  из  десяти
влиятельнейших лиц государства. Доспехи Ихши вместе с отличительными знаками
сотника   были  иссечены  до  неузнаваемости,  а  труповозами  были  угрюмые
обнищавшие рыбаки. Недобро пересмеиваясь, они стали Ихшу добивать.  Дескать,
ты  лучше  все-таки отдыхай, солдатик, свое ты уже отвоевал, да и в рассудке
повредился не на шутку.  Ихша,  исполин  семи  локтей  росту,  задавил  всех
четверых голыми руками.
     Ихша  не  повредился  тогда  в  рассудке. Он действительно стал Пламени
Равным и лично выгрыз из своего предшественника признание в  главенстве  над
заговором сартонантов. Ихша пробыл начальником "красногребенчатых" два года,
а   после   получил  от  императора  дружеский  совет  --  принять  Хилларн,
Северо-Восточную провинцию государства, и  вместе  с  ней  --  жезл  Желтого
Дракона.
     --  Ешь еще, -- благосклонно кивнул Ихша Адорну. Тот потянулся дрожащей
рукой за следующим фиником.

     x 2 x

     Если  бы  Вечность  могла  стать  именно  такой,  Ихша  назвал  бы   ее
прекрасной.
     Адорна больше не держали ноги. Он два часа ел финики и глотал проклятые
косточки под размеренные разглагольствования Ихши.
     Адорн  в полном изнеможении упал на колени, придерживаясь рукой за край
стола. Телохранитель во второй раз унес опорожненное  блюдо  и  вернулся  со
свежим, наполненным до краев проклятыми финиками.
     --  Видишь ли, Адорна-генан, человек, который не знает цены собственной
жизни, не знает ничего. Ни истины, ни славы, ни  любви.  Иначе  тоже  верно.
Человек,  не  знающий  цены любви, не знает цены истине. Сегодня утром финик
застрял в моем горле и я едва не подавился им насмерть.  Финик  хотел  убить
меня, твоего господина, Адорна-генан. А финики -- хитрые бестии. Если уж они
возьмутся  за кого-то -- никогда от своего не отступятся. Смерть обошла меня
стороной, Адорна-генан, но мне нужно платить ей откупные. Чужой  жизнью.  Ты
ведь любишь своего господина, Желтого Дракона?
     --  Да,  -- выдохнул Адорн и упал окончательно, переломленный напополам
приступом лающего кашля.  У  советника  пошла  горлом  кровь  и  алое  пятно
расползлось   вокруг  его  головы  на  ослепительно-белых  плитах  дворцовой
террасы.
     -- Ты поступаешь плохо, не надо пачкать здесь,  --  протянул  Ихша.  Он
собирался  уже  приказать  своим телохранителям уволочь советника в каменный
мешок, когда за его спиной раздались шаги.  Бросив  косой  взгляд  на  корчи
Адорна, перед Ихшей появился Секретарь Жезла.
     -- К тебе пришел Аффисидах, Желтый Дракон.
     --  Чего  ему?  --  настроение у Ихши постепенно улучшалось и он был не
против  перекинуться  парой-тройкой  слов  с  безумным  пастырем  пиявок.  В
противном  случае  он  приказал  бы  вытолкать его взашей и гнать пинками до
самого Ан-Эгера.
     -- Говорит, что принес тебе нечто доброе.
     -- Ладно. Введи бесноватого.

     x 3 x

     -- Продлись, как Хрустальный Век Магдорна, --  приветствовал  Аффисидах
наместника Хилларна. Голос лекаря был мутен, словно старческая слеза, и лишь
в глубине глаз лекаря Ихша приметил искорки торжества.
     -- Продлись и ты, -- кивнул Ихша.
     Лекарь  был  немолод.  Долгие  ночные  бдения,  постоянная  близость  к
заговоренным камням и ядам, болотные испарения земли ноторов -- все  это  не
шло  на пользу коже и крови, плоти и двум цветам желчи Аффисидаха. А главное
-- возня с древними рукописями. Среди пергаментов попадались очень  злые  --
отравленные,  испивающие  жизнь  по капле, вспархивающие огненными бабочками
прямо в лицо своему незадачливому читателю. И  все  как  один  --  исподволь
туманящие рассудок, подобно дым-глине Синего Алустрала.
     По  мнению  Ихши,  лекарю  было  суждено "продлиться" не дольше, чем на
ближайшие три-четыре года. Свое  приветствие  он  счел  отменной  шуткой.  И
хохотнул.
     Лекарь  вежливо улыбнулся и сел прямо на плиты террасы, скрестив ноги в
"южном кресте".  Аффисидах  мерз  даже  во  дни  знойного  лета  на  берегах
Ан-Эгера. Он всегда прятал свое тело под шерстяной накидкой. И сейчас, когда
Аффисидах  сел,  он стал похож на маленький шерстяной курган. Даже не курган
--  а  так,  кротовину.  Кротовину  под  стопами  Ихши,   Желтого   Дракона,
Человека-Горы.
     Согласно этикету, вошедшему полагалось помолчать некоторое время, чтобы
проникнуться  величием императорского ставленника в земле инородцев, где тот
служит благу всеобщего сопроцветания.
     -- Где ты  был  на  этот  раз?  --  насмешливо  спросил  Ихша,  нарушая
молчание.  -- Снова искал семена Огненной Травы или копался в болотах вокруг
Хоц-Але?
     -- Нет, Желтый Дракон. Слишком велика немочь моего тела, чтобы блуждать
по Империи, подобно слепому в солнечный день. Для этого у меня есть сын.
     -- Вот как? -- равнодушно ввернул Ихша, смутно  припоминая  безмолвного
бледного подростка, который некогда приходил вместе с Аффисидахом и выполнял
при  том работу мальчика на побегушках. Таскал за ним корзину со снадобьями,
кипятил воду, возился с  большой  ступой  для  измельчения  порошков.  Потом
мальчишка исчез. Исчез -- ну и ладно. Ихше не было до него никакого дела.
     -- Да, именно так. Я никогда не хотел, чтобы он повторил мою судьбу. Но
мне нужен  был  помощник и я выучил сына всему, что знал и умел сам. Ему как
раз исполнилось семнадцать лет, когда ты, Желтый Дракон, заложил  на  Глухих
Верфях первую "черепаху".
     Ихша  насторожился. "Черепахи" были его излюбленным детищем и теперь их
мог видеть каждый в  военном  порту.  Но  в  свое  время  первые  "черепахи"
строились  под  покровом  строжайшей  тайны,  в  огромном крытом арсенале --
недаром ведь верфи именовались Глухими.
     -- Тогда я подумал: Желтый Дракон -- самый мудрый и деятельный из  всех
наместников,  которых  помнит  Хилларн. Желтый Дракон -- рачительный хозяин,
выжимающий из провинции все  соки  во  имя  здравствующей  династии.  Сейчас
император  доволен  Желтым  Драконом.  Но Асхар-Бергенна не беспредельна, не
бездонны рудники Гэраяна и нельзя с восьми мер ячменя отдать в казну девять.
Поэтому мудрость Желтого Дракона простирается дальше, в земли иноземцев.  Но
война  с  Севером  -- чересчур дорогое и рискованное предприятие, чтобы взор
Желтого Дракона простирался за Орис. И если бы Желтый Дракон хотел  войны  с
северянами,  он  строил  бы  не  корабли,  а разборные осадные башни и "дома
лучников". Значит, Желтый Дракон хочет  воевать  на  море  Савват.  С  Аютом
воевать нельзя, ибо "молнии" Гиэннеры в состоянии отразить любого врага. И с
Вараном воевать тоже нельзя, ибо Свод Равновесия сейчас силен как никогда. С
кем же хочет воевать Желтый Дракон?
     Ихша  напрягся.  За  правильный  ответ  на  этот  вопрос  любой  из его
подданных мог быть отправлен на шестиступенчатую казнь. А мог  стать  Правым
Крылом Желтого Дракона.
     -- Действительно, -- щелкнул пальцами Ихша. -- С кем?
     --  Желтый  Дракон  собрался совершить невозможное. Желтый Дракон хочет
раздавить Варан. Раздавить раз и навсегда. А для этого Желтому Дракону нужно
уничтожить верхушку Свода Равновесия. И в первую очередь -- молодого гнорра,
-- отчеканил Аффисидах. -- И если только Желтый Дракон будет благосклонен  к
своему покорному слуге, ему удастся совершить невозможное.
     --  Выпей  вина.  И налей мне тоже, -- хрипло сказал Ихша. Слова лекаря
просвистели для его ушей огненным бичом.
     Желтый Дракон любил такие речи, особенно если  за  ними  стоял  трезвый
расчет, а не пустое бахвальство безумца.
     --  Поэтому  мой  сын,  -- продолжал Аффисидах, вежливо пригубив вина и
отставив чашу подальше в сторону, --  исполняя  мою  волю,  два  года  назад
отправился в Варан. Семя славы должно произрасти на почве грядущей войны, но
прежде эту почву следует приуготовить. Так сказал я на прощание своему сыну,
напутствовав  его  искать  слабость  Варана.  Прошло  два  года  и  мой  сын
возвратился не с пустыми руками. Среди прочих владений варанского князя есть
одно, казалось бы, ничем не примечательное. В нем мой сын разыскал  то,  что
даст нам силу, а Варану -- сокрушение. Имя этой земле -- Медовый Берег.

     ГЛАВА 5. ЕЩЕ ШЕСТЬДЕСЯТ КОРОТКИХ КОЛОКОЛОВ

     Ночь со Второго на Третий день месяца Алидам

     x 1 x

     Кедровая  Усадьба  называлась  так  потому, что на ее постройку некогда
ушла огромная роща вековых кедров. Выстроенная  на  расчищенном  от  валунов
щебенистом  холме близ предгорий Большого Суингона, она представляла из себя
по существу и жилой дом, и крепостцу, и родовое гнездо рода Гутуланов.
     Эгин знал, что любая благородная семья Синего  Алустрала  строит  такие
же.  Но  только  каменные,  огромные,  вознесенные над морем на неприступных
утесах. Так делают в Синем Алустрале, ибо там все боятся всех, а  император,
сидящий  за  тысячу  лиг  от  тебя  в столице на совсем другом острове, не в
состоянии толком нагнать страху на твоего алчного соседа. Но в  Варане  есть
Свод  Равновесия,  который  защищает  всех  и  каждого от всякого и каждого.
Поэтому даже очень благородным и богатым настоящие укрепленные замки строить
незачем. А в провинциальном захолустье может и хотели бы, да чересчур бедны.
     Кедровая  Усадьба,  например,   представляла   из   себя   всего   лишь
неправильный пятиугольник бревенчатых стен, обсыпанных земляными откосами по
внешнему  обводу, две сторожевых башни и, собственно, добротный жилой дом со
своей собственной башней, на вершине которой должен был бы сейчас находиться
тайный советник Йен окс Тамма, созерцая небеса в звездоглядную трубу.
     Увы, вместо этого Эгин стоял у  окна  гостевого  зала  и,  не  торопясь
прятать  "облачный"  клинок  в  ножны,  всматривался в подсвеченную факелами
темноту на дворе. А там, подтверждая его самые худшие интуитивные  опасения,
творилось что-то жуткое.
     Эгин  неплохо  видел  и,  главное,  после  Второго  Посвящения  неплохо
чувствовал то, что следует видеть и чувствовать арруму Свода. То, что  видел
и чувствовал Эгин, было смертью, ужасом и еще чем-то, что он сейчас был не в
состоянии осмыслить.
     Одной  из  двух сторожевых башен Кедровой Усадьбы больше не было. На ее
месте зиял непроглядной чернотой пролом.
     Надо полагать, вспышка и грохот, от которого несколько мгновений  назад
высадило  стекла,  были  произведены  "гремучим  камнем" или аютской даггой.
Здесь, в захолустье, от любого из  этих  предположений  холодела  спина.  Не
может  быть,  чтобы  здесь  кто-то  мог  располагать  тайнами эверонотов или
секретами аютской Гиэннеры.  Однако,  сокрушить  в  одно  мгновение  боковую
башню,  сложенную из пятиладонных кедровых бревен -- дело нешутейное. "Когда
видишь то, чего не может быть, глаза превыше разума".
     Через пролом в стене  во  внутренний  двор  Кедровой  Усадьбы  проникли
несущие смерть. Кто они? Это оставалось для Эгина полнейшей загадкой. Но то,
что  они  несут  смерть,  было  слышно  по  истошным  воплям  в полумраке --
заспанная дворовая челядь и вооруженные  пастухи  Круста  явно  погибали  от
чьей-то  беспощадной  и  сильной  руки.  Факела,  которые  держали  в  руках
неизвестные люди, одетые на манер любой здешней голытьбы  и  вооруженные  по
преимуществу  топорами,  не  давали  света  той части двора, где у основания
господского дома ютились флигеля прислуги. А самое важное сейчас происходило
именно во флигелях, потому что именно туда  смерть  пришла  первой.  Эгин  и
слышал, и чувствовал это.
     Люди  с факелами (а их было около двадцати -- довольно много по здешним
меркам) не торопились приближаться. Они ждали, пока загадочный  кто-то  (или
что-то)  выполнит  всю  черную  работу  за них. На горцев эти люди похожи не
были. На горожан -- тоже. Итого, два варианта: либо Круст что-то не  поделил
со  своими  людьми  и теперь они пришли мстить жадному господину, либо Круст
что-то не поделил со своим соседом Багидом, хозяином Серого Холма, и  теперь
люди Багида пришли распустить красного тритона по всему крустову поместью.
     За  спиной  Эгина  Круст  срывающимся  голосом отдавал приказания своим
телохранителям, никак не унималась едва раненная Эгином супруга управителя и
вообще царил полный хаос -- уменьшенное зеркальное отражение  той  леденящей
кровь невнятицы, которая творилась сейчас в темноте.
     И  все  происходило  очень быстро. Очень и очень быстро. Эгин почему-то
подумал, что на губах Лормы еще жив его, Эгина, солоноватый вкус.
     За порядок и спокойствие в уезде Медовый Берег в первую очередь отвечал
он, тайный советник Йен окс Тамма, и он же -- аррум  Опоры  Вещей.  Все  что
успело  уложиться  в  последних  два коротких колокола, превосходило пределы
мыслимого. Для него, Эгина, начиналась тяжелая работа. Ну  что  же  --  пора
работать.  И  ломать  из  себя  гражданского  тайного  советника  теперь уже
совершенно бессмысленно.
     -- Именем Князя и Истины! -- заревел Эгин.  --  Немедленно  прекратить!
Это говорю я -- Эгин, аррум Опоры Вещей!!!
     В подтверждение своего ора Эгин достал свою Внешнюю Секиру и выставил в
окно.  Сорок  Отметин  Огня  на его жетоне блеснули в сумраке крошечными, но
очень яркими голубыми искорками.
     К собственному  немалому  удивлению,  он  был  услышан.  Четыре  стрелы
выпорхнули  из  темноты.  Выпорхнули  совершенно неожиданно -- Эгин не мог и
помыслить, что кто-то здесь осмелится стрелять в аррума -- и поэтому он  был
слишком расслаблен, чтобы суметь отвести их.
     Одна  стрела  звякнула  о  жетон  и  отскочила  прочь. Другая, о Шилол,
надорвала ему правое ухо  и  скользнула  дальше,  ему  за  спину.  Третья  и
четвертая  попали  бы ему прямо в сердце, не повстречайся они с заговоренной
сталью очень тонкого и подогнанного точно по его мерке  легкого  нагрудника.
Такие  носят только аррумы и пар-арценцы. Такие простой стрелой не возьмешь.
Лучшие доспехи есть лишь у гнорра.
     Эгин мгновенно присел, оглянулся за спину, увидел, что пастухи, обнажая
свои кургузые мечи, опрометью покидают зал, Круст Гутулан оседает на пол  со
стрелой под затылком ("Она ведь предназначалась для меня", -- с отстраненной
хладнокровием  насмерть  перепуганного  человека  подумал  Эгин),  а Лорма с
расширенными от ужаса глазами смотрит на него и не понимает, не понимает, не
понимает ровным счетом ничего.
     Супруга управляющего сплюнула на затихшего  Сорго,  который  неподвижно
валялся  на столе словно отыгравшая механическая кукла, перехватила свой нож
в левую руку и пошла  прочь  из  зала  вслед  за  пастухами.  И  только  сам
управляющий  не  ушел.  Он  присел  на  колени  у  головы  упавшего  Круста,
наклонился и что-то зашептал тому в ухо. Заклинания? Проклятия?  Эгину  было
все равно.
     Все.  Разговоры  закончены.  После  четырех стрел, выпущенных в него из
темноты, аррум Свода Равновесия имеет право испепелить весь  Медовый  Берег.
Если  сможет,  конечно.  По  этому  вопросу Эгина начали одолевать серьезные
сомнения.
     Эгин поцеловал свой клинок  прямо  в  ползущее  по  нему  иссиня-черное
облако (ого! такого раньше не случалось) и выпрыгнул в окно. Там было совсем
невысоко  --  локтей пятнадцать -- да и внизу его ожидала отнюдь не земля, а
мягкая соломенная крыша флигеля.

     x 2 x

     Эгин ожидал, что его ноги соприкоснутся  с  крышей  флигеля  через  три
четверти  удара сердца. Этого, однако, не произошло, ибо в тот момент, когда
его подошвы были в каких-то считанных пальцах от соломы, флигель  неожиданно
ухнул  вниз,  словно  тонущий  корабль  --  в пучины морские. Поэтому лететь
пришлось целых два удара сердца и Эгин успел испугаться. Это что  же  такое,
милостивые  гиазиры  --  то  у  них  башни  взрываются,  то  дома  под землю
проваливаются!
     Но потом пугаться стало некогда. С  легкостью  пробив  плотные  вязанки
соломы, сломав жерди перекрытий, Эгин упал на что-то мягкое. Когда его тело,
следуя   инерции   падения,   опустилось  на  корточки,  а  левая  рука  для
подстраховки уперлась в это самое мягкое  и,  как  оказалось,  липкое,  Эгин
понял,  что  стоит  на  окровавленном  человеческом теле. Он замер, выставив
перед собой меч.
     Сверху, через пробитую крышу, доносились крики. Преимущественно,  ругня
крустовых  пастухов.  Одного,  кажется,  задели стрелой. Другой торжествующе
вопил -- наверное, сам задел кого-то своим метательным ножом.
     Здесь, внизу,  было  темно  и  тихо.  Только  с  угрожающим  шорохом  в
противоположном  углу  осыпалась  земля.  Эгин  шевельнул ноздрями. Да, чуть
сырая глинистая земля, кровь, кислятина -- ужинали  здесь  чем-то  не  очень
вкусным  --  и  едва  уловимый  смрад паленого. Что палили? Неизвестно. И --
совершенно незнакомый тошнотворный запах, исходящий, кажется, от пола. И  --
никакого живого запаха. Сплошь мертвечина. Отличный домик.
     Засиживаться здесь надолго, выставив меч и принюхиваясь к темноте, Эгин
не собирался. До потолка было недалеко. Он осторожно поднялся в полный рост.
Если вытянуть  вверх  руку, то ее ладонь выглянет на поверхность. Итак, если
вернуть меч ножнам, вновь присесть, подобраться, вспомнить  несложные  слова
Легкости, а потом старательно подпрыгнуть...
     Опираясь  на  распрямленные  руки,  Эгин  отжался  на  них  над крышей,
высовываясь из дыры по пояс. Еще одно усилие и его ноги покинут...
     Безликая, но смертельная опасность  стремительно  высвободилась  из-под
земляной  осыпи  и вцепилась в ногу аррума своими цепкими ледяными пальцами.
Одновременно с этим безжалостные зубы впились ему в правое бедро.
     Эгин в панике что было  сил  отпустил  в  темноту  пинка  и,  к  своему
удовольствию, попал в податливую плоть. Но ответом ему послужил лишь гневный
рык и плотно сжавшиеся зубы на его ноге.
     Оставалось  одно. Эгин поддался мерзавцу, который стремился втянуть его
обратно вниз, и, спустя мгновение, уже кубарем летел в темноту, одновременно
подтягивая  свободную  ногу  повыше,  а  левой   рукой   нащупывая   рукоять
засапожного кинжала.

     x 3 x

     "Да,   разумеется,   любая   безмозглая   тварь   на  месте  невидимого
кровожадного дядьки поступила бы так же", --  удовлетворенно  подумал  Эгин,
распрямляясь.  У  него  все получилось. Кинжал, всаженный по самую рукоять в
смердящую паленым  плоть  врага,  торжествовал  победу  своего  хозяина  над
незадачливым людоедом.
     Когда  неведомый  враг  сдернул  его  вниз, он, как и рассчитывал Эгин,
насел на него сверху (и показался арруму тяжелым как земля-мать). Но вот  уж
на  что  никак  Эгин  не рассчитывал -- так это на нечеловеческой, неистовой
силы удар, который молниеносно обрушился на его грудь. Сегодняшней ночью все
-- и стрелы, и клинки -- явно жаждали добраться до самого сердца аррума.  Но
нагрудник  спас  его и на этот раз, а вслед за тем кинжал решил все в пользу
Эгина.
     "Так, хорошо. Счет открыт убиением  кого-то,  кого  разглядывать  будем
поутру вместе с Есмаром и Логой, а пока что надо наводить порядок в Кедровой
Усадьбе",  --  подумал  Эгин, на ощупь находя кинжал и вырывая его из цепких
объятий  чужой  плоти.  Судя  по  всему,  убитый  был  все-таки   человеком.
Одноруким, что ли?
     Эгин  пошарил  еще  и  к  своему ужасу обнаружил, что вместо левой руки
убитое им существо имеет многосуставчатую конечность, закованную  в  роговой
панцирь.  Кажется,  именно  этим  оно  собиралось  пробить  его грудь. Очень
хорошо. А еще лучше то, что ни во время нападения,  ни  до  него  он,  аррум
Опоры  Вещей,  не  почувствовал присутствия ничего живого. Либо он -- из рук
вон плохой аррум, либо тварь не жила. Может ли двигаться  неживое  существо?
Вопрос философский, прямо из анналов героической эпохи.
     "М-да,  нескучно  у  них  здесь,  на  Медовом  Берегу",  -- думал Эгин,
выкарабкиваясь наконец на поверхность. Он не видел и не чувствовал  как  под
его ногами слабо шевельнулось убитое тело. Жизнь ушла из него слишком давно,
чтобы  бояться  какого-то  кинжала.  Убитому  телу  нужно  было полежать еще
некоторое время и  затем  оно  было  готово  продолжить  свое  омертвелое  и
мертвящее движение.

     x 4 x

     Дела обстояли очень плохо и это Эгин понял сразу же, когда трое мужиков
с факелами, от которых его отделяло шагов пять-шесть, не больше, с радостным
воплем "А вот и он!" двинулись к арруму, ухмыляясь криво и немного виновато.
Дескать,  извини,  милостивый,  но сейчас мы тебя будем рубить на грудинку и
вырезку.
     "Облачный" меч -- не чета топорам. Аррум -- не чета мужичью. Эгин  убил
всех  троих  очень быстро. Последнего он зарубил в спину, когда тот собрался
бежать прочь от неистового  советника.  Золота  им  захотелось  наварить  из
Внутренней Секиры, хамам. Вот вам золото.
     А  плохо  дела  обстояли  из-за  того,  что,  расправившись без труда с
мужиками, Эгин понял, что Кедровая  Усадьба  обречена.  И  он,  аррум  Опоры
Вещей, обречен вместе с ней.
     Потому  что на пороге хозяйского дома лежали четверо пастухов Круста, и
все четверо были в крови, и семь тел вокруг них говорили о  том,  что  бойня
была короткой, беспощадной, роковой.
     Потому что супруга управляющего, хищно оскалившись и полуприсев, больше
не жила;  в  животе  у нее торчала стрела, а левая рука болталась, перебитая
топором. Она упала набок и тогда Эгин впервые воочию увидел будущее Медового
Берега.
     Стоило женщине упасть и выронить нож, как над ней навис темный  силуэт.
Человек?  Прямоходячая  собака  наподобие  животного-девять?  Призрак?  Нет,
последнее исключено.
     Мелькнула  быстрой   змеей   тень   стремительно   выброшенной   вперед
конечности,  отвратительно  хрустнули ребра, и тварь, хрипло рыкнув, впилась
зубами в нечто, зажатое костяными сочленениями левой, многосуставчатой руки.
Тварь жрала человеческое сердце.
     Кедровая Усадьба была обречена,  ибо  в  узких  оконцах,  которые  были
пробиты вдоль лестницы, ведущей на второй этаж, плясали сполохи пламени. Это
означало,  что  пламя  уже  владеет единственным выходом из дома и что скоро
огонь, пробившись по винтовой лестнице, завладеет  и  смотровой  башней,  на
вершине которой будет искать спасения Лорма.
     А  Эгин,  аррум  Опоры  Вещей,  был обречен потому, что, отделившись от
плотной группы флигелей на противоположной стороне подворья,  к  нему,  чуть
раскачиваясь  и неуверенно ступая, словно слепцы, приближались собратья того
существа, которое только что насытилось сердцем женщины со шрамом.
     Существ было не меньше десятка.

     x 5 x

     Соломенная крыша -- не лучшая опора для воина.  Эгин  сделал  несколько
шагов  назад  и  его спина уперлась в бревенчатый сруб стены. Вот и все. Под
ногами -- земля, за спиной --  стена.  Невысокая,  но  все  равно  на  такую
никакие  слова  Облегчения  не забросят. Справа -- стена господского дома, в
котором все больше пламени и все меньше живых. Да, Лорма, в  одну  паскудную
ночь  ты потеряешь не только девственность, но и жизнь. То же произойдет и с
твоим первым мужчиной. Энно.
     Твари были сейчас напротив входа в дом, уже совсем недалеко. И  тут  из
окна,  соседнего  по  отношению к тому, из которого Эгин несчастные короткие
колокола назад осматривал зачин бойни в полной уверенности,  что  все  здесь
находится в его власти аррума, из этого окна вывалилось грузное тело и упало
под  ноги  приближающимся тварям. Жена Круста. Наверное, так до самой гибели
толком не протрезвела.
     Гибели? Ну нет! Громогласно икнув, тетка  поднялась  на  ноги.  Похоже,
падение с пятнадцатилоктевой высоты пошло ей только на пользу. Самый близкий
к  ней  пожиратель  сердец  занес  свою  суставчатую конечность для рокового

     Но вещный мир изменчив, как вода. Он может быть неподвижен, словно лед,
а может быть быстр, словно огонь.
     Такого сильного толчка прежде еще не  случалось.  Казалось,  мир  решил
расколоться  надвое  и великой трещине суждено было пройти именно через двор
Кедровой Усадьбы. Эгина швырнуло к стене и он сильно ударился  затылком.  Но
это  не  помешало  ему  увидеть,  что костяная змея нечестивого гостя вместо
того, чтобы сокрушить ребра крустовой супруги и изъять  ее  горячее  сердце,
вонзилась  во  вздыбившуюся землю. А сама супруга, окончательно протрезвев и
заголосив   за   десятерых   базарных   торговок,   вознеслась   вместе   со
вспучивающейся землей вверх.
     До  этого  в  земле  возник  огромный провал, сожравший флигель. Теперь
земля изволила вспучиться и высокий вал пролег от дверей дома прямо под ноги
мужикам, сгрудившимся у сокрушенной  "гремучим  камнем"  башни.  Те,  и  так
сильно  напуганные  отчаянным  сопротивлением  пастухов  Круста,  появлением
аррума, резво убившего трех их собратьев, а равно и  падением  пьяной  бабы,
которой  все  было  нипочем,  бросились бежать. И, как вскоре понял аррум --
более чем вовремя.
     Потому что боковые скаты  новоявленного  земляного  вала  стали  быстро
осыпаться,  обнажая  мерцающую фиолетовыми пятнами кожу. Кожу? Да, кожу. Ибо
это было не землетрясение. Это было существо.
     О Шилол, кто он!? Друг? Враг? Да и живой ли вообще?
     Эгин полоснул по твари Взором  Аррума.  Да,  у  твари  был  слабый,  но
все-таки  животный,  живой,  теплый  След. Это уже немного легче. По крайней
мере, он не родич этим, сердцеедам.
     В отсветах от горящего дома арруму было непросто разглядеть  явившегося
из-под  земли. Но зато явившийся, судя по всему, видел в темноте лучше кошки
и притом видел едва ли не прямо всей поверхностью своего тела.
     Эгин не знал, что по ту сторону от  выползка  пожиратели  сердец  сдуру
набросились  на беззащитный и нежный бок твари со своими костяными когтями и
тем разозлили ее сверх всякой  меры.  Он  видел  лишь,  что  передняя  часть
слизнеобразного  тела,  взмахнув  плохо  различимыми, но, кажется, короткими
передними лапками ("хороши "лапки" -- каждая с оглоблю!" --  мрачно  фыркнул
Эгин,  отвечая  собственным  мыслям)  изогнулось  и  рванулось вправо-назад,
одновременно с этим высвобождая из-под земли последние сажени своего тела.
     Супруга Круста, пережив недолгое вознесение на семь локтей, вновь упала
вниз. Голосить она перестала. Зато, встав  на  четвереньки,  оглядевшись  по
сторонам и разглядев-таки под стеной Эгина (его меч даже в этой почти полной
темноте  давал  заметные  отблески),  она быстро-быстро засеменила к тайному
советнику. Но бабе сегодня не везло.  Не  заметив  дырки  в  крыше  флигеля,
стоявшего вровень с землей, она провалилась вниз.
     Эгин нервно хихикнул. Ну что за ночь!
     По ту сторону выползка раздался отчаянный вой. Кажется, подземная тварь
взялась  за  нежить  вплотную.  Из  этого  Эгин с облегченным вздохом сделал
вывод, что выползок -- друг. Поспешный и необдуманный вывод.

     x 6 x

     Возможно, Эгин счел бы своим долгом перепрыгнуть через тело выползка  и
помочь  тому  в истреблении нежити. Возможно, постарался бы допрыгнуть с его
спины до окон дома и разыскать там Лорму. Возможно, полез бы в провалившийся
флигель вытаскивать ее мамашу. Но все случилось иначе.
     -- Человек, сделай семь... нет, твоих меньше... шесть шагов влево.
     Эгин вздрогнул. Голос был тихим, внятным, властным. Таким же точно,  но
более  крепким  и  молодым,  обладал  Лагха Коалара, гнорр Свода Равновесия.
Говоривший  свободно  владел  варанским  языком,  но  в  его  речи   напрочь
отсутствовала  певучесть,  которой с давних давен гордятся варанские пииты и
риторы. Казалось, говорит не человек, а музыкальная шкатулка.
     Голос прозвучал сверху из-за спины. Следовательно, говоривший находился
на гребне стены Кедровой Усадьбы.
     -- Какого Шилола?! -- резко выкрикнул Эгин, выворачивая  шею  и  тщетно
силясь разглядеть наверху хоть что-то, кроме пронзительных южных звезд.
     --  У  тебя  еще  есть  восемь  ударов  сердца. Отойди в сторону, как я
сказал, или умрешь.
     -- Ты кто?! -- грозно спросил Эгин, косясь влево,  куда  ему  советовал
отойти незнакомец.
     -- Твоя лучшая любовница, -- хохотнул его невидимый собеседник. -- Пять
ударов сердца, человек.
     Эгин  не  любил разговаривать с пустотой. Но любопытство всегда брало в
нем верх.
     -- А что будет через пять ударов?
     -- Осталось три.
     "Так,  определенно  это  новый  персонаж  в   драме   "Медовый   Берег,
охомутанный  темнотою".  Я  его раньше не видел и не слышал, -- пронеслось в
мыслях аррума. -- Значит, он может быть здесь главным теневым пауком, как  в
свое время Норо окс Шин в мятеже Хорта."
     -- Ты-то понимаешь что здесь происходит?
     -- Да, но уже один.
     "А-а-а,  змеиная  кровь",  --  выругался  Эгин  и  прыгнул.  Там,  куда
советовал ему отойти незнакомец, не было ничего.  По  крайней  мере,  ничего
опасного   с   точки   зрения   аррума.  В  конце  концов,  лучше  выглядеть
придурком-попрыгунчиком, чем покойником.
     Он успел. Потому что второй выползок в этот момент как раз вырвался  на
поверхность в подмогу первому и пустоты под Кедровой Усадьбой поприбавилось.
Поприбавилось ровно на столько, чтобы господский дом с оглушительным треском
пополз  вниз, под землю, в пустоту. Он накренился, словно тонущий корабль, и
прекрасная перевязь бревен, гордость рода Гутуланов, не выдержала. Смотровая
площадка башни сорвалась со  своих  крепежных  скоб  и,  встав  вертикально,
устремилась  вниз,  к  земле,  разваливаясь  от ударов о стены башни и крышу
дома.
     Восемь,  девять,  десять,  двенадцать  мертвящих   деревянных   перстов
вонзились  в  землю,  расшвыривая  комья  суглинка, калеча хрупкие флигеля и
обдирая слизистую кожу выползка. Одно из бревен вошло в землю ровно там, где
мгновение назад стоял Эгин. А второе упало поперек,  в  двух  ладонях  перед
кончиком его заледеневшего от ужаса носа.
     Кедровая  Усадьба  успела  уже основательно прогореть изнутри и теперь,
проваливаясь в неожиданно отверзающуюся под  ней  бездну,  разваливалась  на
глазах.  Но  самым  главным  было то, что недосягаемые прежде окна гостевого
зала теперь находились всего лишь в трех четвертях  человеческого  роста  от
земли.
     Коря  себя  за  опрометчивость,  Эгин  без  раздумий  бросился к окнам,
попутно успевая отметить появление на поверхности второго выползка, а  равно
и отвратительные хрустящие, чавкающие, всасывающие звуки резни между нежитью
и сомнительнейшей житью на противоположной стороне двора.

     x 7 x

     Да,  странные  дела  творятся  под  Солнцем  Предвечным.  Эгин  покинул
гостевой зал в полной уверенности, что вернется в него с  победой,  разогнав
чернь и водворив повсеместную справедливость.
     Вместо  этого  он  прыгнул  в  проклятый оконный проем как затравленный
заяц. Эгин перескакивал по расползающимся бревнам  перекошенного  пола,  над
головой  трещали  перекрытия,  а  арруму  оставалось  лишь  шипеть  под  нос
сдавленные проклятия. Потому что разобрать в таком бардаке удавалось  совсем
немногое.   И  хотя  несколько  ламп  на  стенах  все  еще  давали  свет,  в
изменившемся антураже проку от него почти не было.
     Пребывая  в  уверенности,  что  прямо  сейчас,   незамедлительно,   дом
провалится  в  леденящую  хуммерову бездну, Эгин бегло осмотрел гостевой зал
полностью и  убедился,  что  в  нем  нет  никого  живого.  Если  не  считать
окровавленного  и,  к  удивлению  Эгина,  все  еще сипящего нечто совершенно
нечленораздельное  Круста  Гутулана.  В  его  пробитом  горле  едва   слышно
клокотала  кровь. "Живучий, однако", -- цинично подумал Эгин. Ему было не до
жалости.
     -- Ты меня слышишь?! -- гаркнул Эгин безо всяких церемоний прямо в  ухо
Крусту.
     Он  не  ожидал  ответа.  И все-таки получил его. Круст перестал сипеть.
Зрачки в его открытых глазах шевельнулись и скосились в сторону аррума. Губы
Круста разошлись и на них неслышно прошелестело одно-единственное слово.
     -- Мед, -- с усилием повторил Круст и закрыл глаза.
     "Захватывающие разговорчики у них здесь на Медовом Берегу", --  подумал
Эгин и поднялся в полный рост.
     Он едва успел сообразить, что на столе, съехавшем по наклонному полу до
стены, не хватает Сорго, которому приличествовало бы до сих пор находиться в
полном  бесчувствии  после  умиротворяющего удара его меча, когда под землей
раздался протяжный хрякающий звук и  история  повторилась.  Дом  просел  еще
глубже. Эгину досталось по голове стремительно налетевшим сверху потолком.
     Повстречавшись наконец с убегающим полом, аррум рывком обернулся к окну
и с ужасом  увидел,  что никакого окна, собственно, не осталось. Теперь окно
стало дверью в подземный мир. И этот мир в виде  фиолетовых  пятен  на  коже
выползка проплывал мимо. Только сейчас, находясь на расстоянии десяти локтей
от  твари,  Эгин  разглядел  множество  не  то  бугорков, не то отростков на
глянцевитой лоснящейся коже -- небольших, размером  с  навершие  на  рукояти
меча,  но  удивительно  подвижных,  подрагивающих, живущих своей собственной
загадочной жизнью.
     Любой не то что аррум, а  даже  эрм-саванн  Свода  понимает,  что  если
смертельная  опасность  собирается  пройти  мимо, оставив тебя без внимания,
значит не нужно ей в этом мешать. Пусть идет мимо.
     Понимал это и Эгин. Но уж слишком велик был искус узнать как этой твари
(в дружелюбие которой верилось все меньше и меньше) понравится  вкус  стали.
Уязвима ли она, например, для его "облачного" клинка?
     Эгин  занес  меч  над  головой  в "стойке скорпиона" и очень осторожно,
подозревая за тварью чуткий слух, крадучись мелкими шажками,  приблизился  к
оконному  проему. В облаках на клинке Эгина с треском мелькнула молния и меч
требовательно вздрогнул. Такого аррум за своим оружием никогда не  подмечал,
но это лишь тем более означало, что медлить нечего.
     Быстрее  аррума  бьет  только пар-арценц. Быстрее пар-арценца -- только
гнорр. Быстрее гнорра -- только шардевкатран, что в переводе с наречия  Аюта
означает "порождающий девкатру".
     Клинок Эгина был быстр. Но кожа шардевкатрана быстрее.
     Эгин  пребывал  вне Раздавленного Времени и не видел, как навстречу его
клинку рванулись несколько недлинных,  но  чудовищно  подвижных  и  хлестких
жгутов,  развившихся  с  быстротой  молнии  из  кожных выростов твари. Он не
видел, как все  вместе  они  свились  в  некое  подобие  боевого  цепа  и  с
немыслимой   для   человеческих   представлений   точностью  самоубийственно
повстречались с острием его меча. И он не видел, как  вместо  этой  шестерки
отростков,   рассеченных   и   мгновенно  отпавших,  из  кожи  шардевкатрана
выплеснулись еще шесть. И эти имели дело уже с мечом,  сила  удара  которого
была   растрачена  на  борьбу  с  исключительно  упругой  тканью  предыдущих
отростков.
     Меч Эгина швырнуло назад с такой силой, будто им  выстрелили  из  лука.
Эгин,  совершенно  не  готовый к такому обороту дела, не смог удержать его в
руках. За спиной грохнула об пол рукоять меча и, как назло, почти  сразу  же
вслед  за  этим  в  очередной  раз  с  обвальным  грохотом просели несколько
потолочных балок.
     Ранил он тварь или нет -- Эгин так  и  не  понял.  Определенно,  в  том
месте,  куда  с точки зрения Эгина пришелся удар, наметились отчего-то сразу
несколько язв, образующих правильный шестиугольник, на  поверхности  которых
выступила  густая  желтая  жидкость.  Ну  и  что?  Это  все  равно как после
классического фехтовального выпада против человека довольствоваться тем, что
смог выцарапать на его коже короткую непристойность. А  самому  после  этого
остаться без оружия.
     И  тут Эгин, который медленно пятился и тихим шепотом призывал свой меч
отозваться ему из темноты, с неприятным ледком под  сердцем  обнаружил,  что
фиолетовые  пятна на коже выползка больше не двигаются. Следовательно, тварь
остановилась.
     Слабый, но слышный сквозь любой грохот звон за спиной.
     Ага, это меч. Отозвался, умница.
     Пятна опять пришли  в  движение.  Но  двигались  они  теперь  не  слева
направо. Отнюдь. Пятна позли обратно. Обратно...
     Эгин  был  бы  рад,  очень рад не встречаться с тварью лицом к лицу. Не
помня себя от страха, ибо все кругом  полнилось  совершенно  недвусмысленным
треском,  Эгин  извлекал  меч  из-под завала и уповал лишь на огромную длину
твари, да на ее медлительный норов.
     В определенном смысле он успел. Когда в его расширенных от ужаса глазах
отразился текучий лик шардевкатрана, он, Эгин, уже стоял  в  дверном  проеме
зала и шесть жвал-захватов твари были вынуждены довольствоваться древесиной,
не   достав  до  аррума  считанных  локтей.  Но  глаза,  глаза  твари  Эгину
запомнились надолго.
     Нет, это не друг. Это существо  вообще  не  может  быть  другом.  Какая
дружба  между  варваром  и  звездой?  Особенно  если  варвар  -- аррум Свода
Равновесия?

     x 8 x

     А вот здесь,  на  заваленной  обломками  лестнице,  было  по-настоящему
темно.  Совершенно.  Зато  наверху -- там, где немногим более получаса назад
они любились с Лормой, он чувствовал не то одного очень  толстого  человека,
не то двух-трех тощих, сбившихся в кучу.
     Эгин  не  знал,  чего  еще  ему следует бояться в эту ночь и следует ли
бояться вообще -- ведь ясно же, что никто не выживет в Кедровой  Усадьбе.  А
если выживет -- так в этом его, Эгина, уже никаких заслуг не будет. Ведь он,
Эгин,  просто  дитя немощное против местного неучтенного княжеской переписью
народонаселения, а равно и против совершенно упущенных из виду Домом Недр  и
Угодий обитателей местных недр и угодий.
     Нет,  милостивые  гиазиры.  Сто офицеров Свода сюда. Пятьсот "лососей".
Тысячу, нет, полторы тысячи гвардейцев. Животных-десять и  одиннадцать  сюда
тоже. И все, что Лагха рассовал по хранилищам Свода. Да и самого Лагху с его
дудками-свирелями  --  сюда.  И  вот  когда от самых Суингонов до Наирнского
пролива здесь на сто саженей в глубь не останется ни одного дождевого червя,
ни одного покойничка, а над землей -- наоборот, ни одного мужичка, ни одного
гнилого сарая, вот тогда...
     Эгин остановился, успокаивая дыхание. Там, за дверью, трое.  Теперь  он
чувствует  это  совершенно  отчетливо.  Действительно, сидят вплотную друг к
другу.
     -- Это Йен окс Тамма.
     Сказал он негромко, но так, что не услышать его было невозможно.
     В ответ ему раздались облегченные рыдания Лормы.
     Эгин распахнул дверь.
     ...вот тогда я заберу отсюда Лорму и мы уедем на Цинор. Там, по крайней
мере, сплошные скалы и никакая тварь землю на Циноре не прожрет.

     x 9 x

     Их теперь было четверо. В кромешной тьме.
     Лорма, Сорго, сокольничий, которому Эгин  не  знал  имени,  и  он  сам,
беспомощный аррум Опоры Вещей.
     Изъяснялись шепотом.
     -- Что там творится? -- сквозь тихие всхлипывания осведомилась Лорма.
     -- На вас напали соседи,...
     (В  том,  что  мужичье  было  багидово,  а  не  местное, Эгин теперь не
сомневался; лицо одного из убитых было ему знакомо еще  с  посещения  Серого
Холма.)
     --  ...смерды  Багида  Вакка.  И существа, которые мне неведомы. Отсюда
надо бежать и притом как можно скорее.
     -- А мои родные?
     "Ну  и  память!"  --  выругался  Эгин,  которому,  конечно,  было  жаль
родителей  Лормы,  но  еще  больше  он  жалел  ее и себя. Ибо у них еще была
надежда, а у тех -- нет.
     -- Лорма, твой отец убит стрелой. А мать -- раздавлена тварью  с  телом
столоктевого слизня и ликом смерти.
     Эгин  сказал  эти слова как можно более нежно. И поцеловал Лорму в лоб,
словно та была ему не любовницей, а дочерью. То есть как  бы  он  теперь  ее
папа  и  мама.  Это  было  понято и оценено. Лорма доверчиво обняла аррума и
уронила голову ему на колени.
     -- Милостивый гиазир, -- это был шепот сокольничего, который  деликатно
ждал, когда тайный советник переговорит с его госпожой. -- Что же нам теперь
делать?
     Вопрос  был  не  празден.  Действительно, опасность была повсюду. Внизу
грохотали яростные удары жвал-захватов разъяренного выползка, разносившего в
щепу  стену  гостевого  зала.  (Тварь,  конечно,  чуяла  близость  аррума  и
наверняка  задалась  целью  добраться  до его сладкого мозга во что бы то ни
стало.) Где-то  за  стеной  подбашенной  комнаты  (где  они,  собственно,  и
находились)  продолжал  лютовать  другой  выползок.  В окрестностях Кедровой
Усадьбы наверняка бродили мужики Багида Вакка.  Но,  так  или  иначе,  лучше
самим  бродить  по  окрестностям в предвидении встречи с озлобленной чернью,
чем находиться в самом сердце гибели и разрушения.
     -- Я же сказал --  встаем  и  уходим,  --  раздраженно  процедил  Эгин,
который привык, что приказы аррума не обсуждаются, а исполняются.
     -- В том-то все и дело, милостивый гиазир, что уйти мы уже пытались. Но
вниз нам  путь  заказан,  там  же  теперь  подземелье,  а  наверху  -- башня
разворочена и бревна перепутались вконец. Пройти по лестнице мы не можем.  И
даже если бы нам удалось проползти -- там, во тьме, завелась какая-то тварь.
Она  не  двигается,  но смогла убить гиазира управляющего. И мимо нее пройти
невозможно. Как мы не пытались.
     "Безвестное чудовище -- самое опасное чудовище". Эгин  не  любил  иметь
дело   с   безвестными  чудовищами.  Ему  нужно  был  любой  портрет  убийцы
управляющего. Любой. Пусть даже и неверный.
     -- Эта тварь далеко от нас? -- спросил Эгин как можно тише.
     -- Два пролета вверх по башенной лестнице.
     На это Эгина еще хватало. Его Взор Аррума пополз наверх. Выше  и  выше.
Человеческое тело -- еще теплое -- лежало значительно ниже, чем два пролета.
Выше не было никого живого. И никого, кто умер бы недавно.
     "Так. Один из костеруких залез в башню по стене и попал под бревна. Его
не убило,  но  придавило.  Невидимый  даже для меня, он перебьет всех нас. В
этом нет сомнений.  Но  костерукого  я  смог  поразить  кинжалом,  а  против
выползка  был  бессилен и "облачный" меч. Значит, надо все равно пробиваться
вверх.  Но  тварь,  убив  управляющего,  намеренно  или  просто  со   злости
вышвырнула  его тело прочь. Тварь я не вижу, как и сокольничий, как и Сорго,
как и Лорма. Что же делать?"
     Жвала-захват выползка со скрежетом проскребла  по  бревнам  внизу.  Уже
совсем близко.
     --  А  что  думает  по этому поводу гиазир Сорго? -- осведомился Эгин у
темноты совершенно неожиданно  для  самого  себя.  Ему  почему-то  пришло  в
голову,  что  раз  уж он за последние полтора дня дважды без особого желания
спасал жизнь начальнику почты, значит  должен  же  тот  иметь  в  его  жизни
какой-то смысл.
     -- И твари живущей любой будет враг сердцеед-пожиратель, -- пробормотал
Сорго.
     Бить  рожу начальнику почты было недосуг. Как можно спокойнее, понимая,
что имеет дело сейчас не то с трехлетним ребенком, не то с мудрецом  излишне
высокого полета, Эгин прошептал:
     -- Я плохо понял вас, гиазир Сорго.
     -- И твари живущей любой, -- повторил тот и замолчал.
     "Любой...  любой...  ну  и что?" -- лихорадочно соображал Эгин. Оттуда,
откуда  раньше  доносился  шепот  сокольничего,  раздались  возня  и  шорох.
"Соколы!"
     --  Послушайте, гиазир сокольничий, если вы расслышали в гостевом зале,
мое истинное имя -- Эгин.
     -- Да, милостивый гиазир, -- бесстрастно ответил тот.
     -- Я хотел бы узнать твое.
     Вот уж чего никогда не мог представить  себе  Эгин!  Он,  аррум,  будет
выспрашивать  имя у смерда, ну пусть довольно просвещенного в повадках живых
тварей смерда, но все-таки господского  холопа,  лишь  бы  не  обращаться  с
дурацким "гиазир сокольничий" к тому, с кем иначе как "Эй, ты!" заговаривать
не приучен.
     -- Меня зовут Солов.
     --  Хорошо,  Солов.  А  теперь  ответь  мне  --  один ведь сокол у тебя
остался?
     -- Да, милостивый гиазир. Один и остался. Другого зашибло.
     -- Он у тебя привязан?
     -- Нет, милостивый гиазир. Он и так никуда не улетит.
     -- Но если ему приказать, чтобы он взмыл в небеса -- он ведь  изо  всех
сил  будет  пытаться  именно  взмыть  в небеса? Даже несмотря на то, что ему
придется сперва подскакивать по ступеням, а потом пробираться через завалы?
     -- Д-да, милостивый гиазир.
     Ответ сокольничего прозвучал неуверенно и Эгин переспросил:
     -- Так да или нет, Солов? От этого зависит наше спасение.
     -- Да, милостивый гиазир, но ведь наверху то чудовище...
     -- Вот именно, Солов, вот именно. "И твари  живущей  любой  будет  враг
сердцеед-пожиратель."
     Память  на цитаты у Эгина была отменная. Оставалось только прикоснуться
к соколу, изучить его След, запомнить  его  и  уповать  на  то,  что  он  не
рассосется   слишком   быстро,   когда   несчастная   птица  станет  жертвой
костерукого.

     x 10 x

     Эгин шел первым. За ним -- Лорма. Потом -- сокольничий. Тылы  прикрывал
Сорго,  взявшийся  вновь бормотать угрюмые прорицания. Несмотря на это, Эгин
доверил спину их крошечного отряда  именно  Сорго,  ибо  тот,  по  уверениям
сокольничего,  зарубил  этой  ночью двух прорвавшихся в дом мужиков прямо на
горящей лестнице. А потом отчаянно боролся с пожаром, пока  огонь  не  погиб
под земляными развалами. К тому же, хвост отряда был самым опасным местом --
туда в любое мгновение могла дохлестнуть жвала-захват выползка. А из четырех
присутствующих   Эгину  было  менее  всех  жалко  именно  Сорго.  Уж  больно
дурковатый.
     Соколу было трудно. Очень трудно. Зоркая дневная птица  ночью  привыкла
спать,  а  не  пробираться  через  разрушенные  людские  жилища. Но если его
хозяин, его добрый хозяин, пожелал, чтобы он поднялся ввысь и искал  добычу,
он  сделает  это. Ибо так обучен и иначе не умеет -- выполнять любые веления
хозяина. Веления хозяев всегда сильнее природы.
     Сокол уже видел звезды сквозь скрещенье балок, когда глухая тьма  сбоку
ожила  и,  обратившись  костяной  змеей,  убила  его  быстрее,  чем он успел
испугаться прикосновений мелких расшатанных зубов, которые,  тем  не  менее,
впились в жесткое соколиное мясо злее и безжалостнее волчьих.
     Эгин,  пристально  наблюдавший  за Следом сокола, безошибочно определил
это мгновение. Так, птица попалась. Стало быть, именно  там,  во  тьме,  где
сейчас угасает его След, находится костерукий. Бить надо прямо в След.
     Эгин  бросился  вверх  по лестнице, уповая на то, что ее ступени целы и
невредимы, а под ноги ему не подвернется роковой обломок.
     След  стремительно  угасал.  И  когда  от  него  перед  Взором   Аррума
оставалась  только  слабо тлеющая искорка, Эгин, с размаху налетая-таки лбом
на нечто деревянное, твердое, неуместное, пронзил ее "облачным"  клинком.  И
гневный рык приконченной твари огласил темноту лестничного пролета.
     -- Быстро ко мне! -- позвал Эгин своих спутников.
     Но  никто  не ответил ему. Вместо этого из темноты, словно выстреленное
"молнией Аюта", вылетело чье-то липкое от  крови  тело.  Двух  прикосновений
Эгину хватило, чтобы опознать сокольничего. Вот они, широкие и очень толстые
кожаные  наплечники,  созданные для того, чтобы соколиные когти не оцарапали
плечи.
     Взор Аррума метнулся вниз. Да, сплошной туман. На фоне исполинской туши
подземной твари нельзя было разобрать ничего определенного.
     Даже если Лорма и Сорго еще живы -- они все равно будут  мертвы  совсем
скоро и Эгин им ничем помочь не сможет. Потому что там выползок. С выползком
ему не справиться.
     На улице радостно завопили на человеческом языке.
     -- Давай, братва!
     "О Шилол, сколько же их там?"
     -- У-у-урр-роды! -- раненным волком взвыл аррум Опоры Вещей.

     x 11 x

     За  его спиной вместе с новой зарницей раскатился грохот и вслед за ним
-- режущий уши неимоверно пронзительный вереск, какого Эгину еще  слышать  в
эту ночь не приходилось.
     Но аррум не стал оборачиваться. С него было довольно.
     Эгину  посчастливилось  допрыгнуть  с  раскатанной  по бревнам до самой
середины и, вдобавок, просевшей башни, а с нее -- до гребня чудом  уцелевшей
восточной  стены. Ему удалось быстро продраться сквозь колючий барбарис, для
надежности посаженный на внешнем земляном скате, и  повезло  обезглавить  на
опушке  рощи праздношатающегося и, не исключено, безобидного человека. И вот
теперь Эгин быстрым шагом, стараясь не сорваться на  бег,  уходил  прочь  от
гибнущей Кедровой Усадьбы.
     Он  уже понимал, что никакие импровизации здесь не помогут. Он понимал,
что теперь дело за лучшими людьми Свода и за лучшими сотнями морской пехоты.
А если понадобится -- то и за "молниями Аюта" союзных смегов.
     Эгин клял и казнил себя за то, что в  его  присутствии,  в  присутствии
аррума  Опоры Вещей, погибло столько людей. Людей, которых он должен любить,
ибо ему дано властвовать над ними.
     О Лорме Эгин изо всех сил старался не думать.
     -- Гиазира! -- тихо позвала его темнота.
     Эгин замер, выставив перед собой  "облачный"  меч.  Но  даже  в  слабом
звездном  свете  он  отчетливо видел, что клинок его чист и в нем отражается
половина небосвода.

     ГЛАВА 6. ДАЙЛ ОКС ХАННА

     БАГРЯНЫЙ ПОРТ, 53 ГОД ЭРЫ ДВУХ КАЛЕНДАРЕЙ

     x 1 x

     Рождению Лагхи Коалары  никто  не  радовался.  Ни  отец,  ни  братья  с
сестрами,  ни  даже  мать.  Впрочем,  мать  все-таки  немного радовалась. По
крайней мере неделю она сможет под благовидным  предлогом  не  хлопотать  по
дому, переложив это неблагодарное дело на старшую дочь. Она сможет отдохнуть
в  заботах над новорожденным, охая и проклиная женскую долю. Которая такова,
что дети являются в мир, не спрашивая у тебя соизволения.
     Когда Лагха распростился с пеленками и превратился в ладного мальчугана
с длинными блестящими волосами  цвета  воронова  крыла  и  умными  глубокими
глазищами,  домашние  стали относиться к нему несколько лучше. Правда, когда
за  него  впервые  предложили  хорошую  цену,  родители  продали   его,   не
задумываясь  и  не  жалея.  Младший сын в семье -- это всегда обуза. И лучше
если за эту обузу некий заморский богач готов заплатить серебром.
     -- Это наше счастье, дура  ты!  --  объяснил  отец  Лагхи  его  матери,
которая  пробовала  для  приличия пореветь перед тем, как сказать покупателю
"да".
     -- Где это видано,  чтобы  благородные  продавали  своих  детей  всяким
вонючим  извращенцам?  -- без особого воодушевления осведомилась у мужа мать
Лагхи, ломая руки и размазывая слезы по своему морщинистому лицу.
     И она не лгала. Они действительно были благородными. По  крайней  мере,
по  происхождению  ее  мужа,  Саина  окс  Ханны,  отца будущего гнорра Свода
Равновесия.

     x 2 x

     Саин окс Ханна бежал из  Варана  когда  ему  было  тридцать  два  года.
Замешанный  в  растрате  казенных  денег,  ненавидимый всеми и вся, немой от
страха перед Сводом Равновесия, он избрал конечным  пунктом  своего  бегства
Багряный Порт.
     В  Багряный  Порт он прибыл в смрадном, душном трюме корабля в обществе
таких же, как он, "путешественников". Но было нечто,  что  выгодно  отличало
его  от  невольных  компаньонов. В полых каблуках сапог Саина окс Ханны были
заточены четыре небольших алмаза. Камни чистейшей воды  и  немалой  цены.  В
этих   четырех   еще   неограненных  "слезинках  неба"  сосредоточились  вся
наличность и недвижимость, которыми владел Саин в  Варане.  Очень  скоро  он
продаст  их и купит небольшой дом с верандой на окраине Багряного Порта. Тот
самый, в котором пятнадцать лет спустя будет рожден его младший сын.
     В те годы в Багряном Порту было очень много чужеземцев. Город  в  устье
Ан-Эгера еще не успел окостенеть и начать медленное умирание. Тогда он бурно
разрастался   и   проходимцы   со  всего  мира  смешивались  там  в  пеструю
разноголосую  толпу  законопослушных  граждан  империи  Тер.  В  этой  толпе
затерялся и Саин окс Ханна. В этой толпе он нашел себе жену по имени Стимна,
которая  показалась варанцу красивой. Южанку, зарабатывавшую себе на хлеб...
нет, не торговлей телом, как можно было бы подумать, глядя на  ее  роскошные
формы и миловидное смуглое лицо. Но плетением корзин и корзинок.
     -- Привыкай к новой жизни, милашка! -- поощрял свою новую супругу Саин,
красуясь  перед  ней  своими  щедрыми тратами, отменными лошадьми и широкими
взглядами на жизнь.
     Несколько позже он откроет ей тайну своего происхождения, которой  мать
Лагхи  Коалары  будет  гордиться  всю  жизнь.  "Мы из благородных!" -- будет
бросать она, споря из-за бельевых веревок с соседками. Но это  будет  позже,
позже,    когда   деньги,   бывшие   некогда   четырьмя   алмазами   дивного
светло-голубого цвета, а еще раньше  --  варанским  поместьем  и  содержимым
тугого кожаного кошелька, когда эти самые деньги кончатся. Совсем.

     x 3 x

     Лагха  не  застал  ничего  из  былого величия своего дома. Все слуги до
единого давным-давно получили расчет, последняя лошадь в конюшне, на которой
Саин ездил на службу, околела за месяц до его зачатия. Его  трое  братьев  и
трое  сестер  донашивали друг за другом обноски. Лагхе казалось, что если бы
они шили себе  одежду  из  коры  деревьев,  они  и  то  выглядели  бы  более
изысканно.
     Его мать по-прежнему плела корзины и, пока ее руки машинально сгибали и
заплетали  вымоченную ивовую лозу, ее язык беспрестанно произносил одну и ту
же фразу.  "Куда  они  подевались?  Ну  куда  же,  Хуммер  их  раздери,  они
подевались?!"  Еще  не  умея  говорить,  маленький Лагха догадался, что мать
имеет в виду деньги.
     "Я  иду  на  службу",  --  с  важным  присвистом   сообщал   обрюзгший,
постаревший и сильно поглупевший Саин, почти старик, завязывая поутру штаны.
Лагха  не спрашивал, что это за служба, в надежде, что его вопрос разрешится
сам собой.
     А когда Лагха устал ждать этого "сам собой", он однажды поутру увязался
за отцом. Тайком, разумеется. Увиденное не поразило и не возмутило  его.  Он
лишь флегматично пожал плечами. Мол, служба как служба.
     Саин  окс  Ханна, в прошлом благородный варанский дворянин, слонялся по
Игральной площади в той ее части, где в тени роскошных  платановых  деревьев
располагались  столики  для  игры  в  кости. А еще точнее -- там, где стояли
столики для богатых игроков, которым улыбались и подносили  прохладное  пиво
миловидные  девушки. Саин ждал момента, когда за одним из столиков возникнет
ничейная ситуация. И тогда, согласно старым магдорнским  правилам,  один  из
игроков  должен  будет  бросить "длинную руку". То есть зашвырнуть кость так
далеко, как только сможет. То есть очень далеко.
     Вот тут-то и нужны были такие как Саин. Играющим  было  лень  бежать  в
центр  площади  и смотреть, что за комбинация выпала на этот раз. За них эту
работу делал высокородный варанец. Делал, сверкая ляжками  и  тяжело  пыхтя,
покрываясь  потом  и  наливаясь желчью. Словно гончая, он добегал до костей,
делал стойку и орал на всю площадь: "Четыре виноградины и простой Гэраян!".
     Саин  разогнал  прочь  всех  конкурентов   --   нищих   голодранцев   и
беспризорных мальчишек, промышлявших тем же. Но он не был жесток. Он никогда
не  пропускал  базарных дней. Он всегда кланялся тем, кто кидал ему в оплату
услуг пару мелких  монет.  Иногда,  в  хороший  день,  когда  Саин  приносил
заезжему  грютскому  магнату  доброе  известие,  сообщавшее  о  баснословном
выигрыше, он получал неплохие деньги. Тогда Саин с удовольствием  выбрасывал
прочь  пару  мелких монет -- в точности как кости в броске "длинная рука". И
Саин никогда не подсуживал игрокам,  хотя  порою  ему  представлялась  такая
возможность.
     --  Я  честный  человек!  --  гордо изрекал отец Лагхи Коалары, падая в
плетеное кресло и погружаясь в сумерки веранды. Супруга согласно кивала.

     x 4 x

     Братья, сестры и родители всегда были холодны к Лагхе. А он  платил  им
тем же.
     О  причинах  этой  холодности Лагха никогда не задумывался, принимая ее
как должное. Уже став гнорром, гораздо позже, он понял, что любить чужака --
дело трудное и мало кому по силам. В своей семье он всегда  был  чужаком.  И
подтверждал это ежедневно.
     Однажды,  в  возрасте  шести  лет,  он  явился  домой и продекламировал
наизусть "Геду об Эррихпе Древнем", услышанную поутру в порту  в  исполнении
слепого галерного гребца. Разумеется, Лагха запомнил "Геду" с первого раза и
полностью.  Запомнил на харренском языке, который слышал первый раз в жизни.
В этой жизни, по крайней мере.
     В другой раз двенадцатилетний Лагха объяснил матери  смысл  и  значение
увиденного  ею  ночью  сна. "Ты хочешь, чтобы отец поскорей умер, потому что
тогда ты смогла бы продать этот дом, выдать сестер замуж, отдать  братьев  в
войско и уйти жить к своей семье." Разумеется, такие откровения не нравились
ни матери, ни отцу.
     А  в  третий  раз  он  сказал,  что старший брат никогда не вернется из
путешествия в столицу. Так оно и  случилось  --  спустя  шесть  месяцев  они
получили известие о его смерти.
     Домашние относились настороженно к своему необыкновенно красивому брату
и сыну  Лагхе  Коаларе. Да и звали его тогда совсем не так. "Дайл окс Ханна"
или просто Дайл. Именно под этим именем знал его Багряный Порт.

     x 5 x

     Когда   высокий   сероглазый   человек,   представившийся    господином
Кафайралаком, уселся в плетеное кресло на веранде дома семейства окс Ханна и
предложил  купить  у них Дайла, родители вздохнули с облегчением, в истинных
причинах которого они боялись сознаваться даже самим себе.
     -- Сколько? -- спросил отец.
     -- Так мало? -- спросила мать.
     -- Что вы будете с ним делать? -- спросил отец.
     -- Вы же не будете обращаться с ним дурно? -- спросила мать.
     Триста монет серебром. Это  очень  много.  Человек,  пусть  даже  такой
смышленый  и  миловидный  как  Лагха,  стоит  гораздо  меньше.  Но  господин
Кафайралак не мелочился. Правда, он поставил одно условие -- они  не  станут
болтать  когда и кому продали мальчика и никогда, ни за что не станут искать
его. "Ну уж это как пить дать не станем", -- странновато усмехнулся Саин окс
Ханна.
     -- Мы подумаем. Ответим завтра в полдень, -- подытожила Стимна,  нервно
теребя косу.
     Господин  Кафайралак,  в  чьем облике определенно присутствовало что-то
рыбье, лишь вежливо улыбнулся. Дескать, подумайте-подумайте. Сомнений в том,
что они согласятся, у него не было.
     Не было их и у Лагхи, следившего  за  ходом  переговоров  из  подполья.
Несмотря  на  туман  неизвестности,  застивший  его  будущее,  он был скорее
обрадован, чем опечален. "Когда за тебя дают аж целых триста серебром -- это
большая честь. За отца вон и десяти не дали бы", -- вот о чем думал  будущий
гнорр  в  день,  когда  река его жизни была повернута вспять Ибаларом, сыном
Бадалара.

     x 6 x

     Полдень считается на Юге добрым часом. Выгодным для сделок, удачным для
переговоров и торга. Решение было принято загодя --  в  этот  полдень  Лагху
должны  были  отдать  в  пожизненное  владение  господину  Кафайралаку. Мать
увязывала жалкие пожитки  Лагхи  в  узел  и  зашивала  его  немногочисленную
одежонку.  В глубине души она была уверена в том, что господин Кафайралак не
пожалеет на своего нового раба (или  наложницу?)  двух  серебряных  монет  и
купит  ему  сносное платье. И все-таки она штопала дыры на варварских штанах
Лагхи усердно, даже  с  нездоровым  рвением.  Чтобы  как-то  занять  руки  в
ожидании покупателя.
     По  этому  же  поводу  отец  Лагхи  решил отложить поход "на службу" до
вечера. Не каждый день, в самом  деле,  заключаешь  такие  выгодные  сделки.
Дочери  мели  комнаты,  сыновья  обновляли  ограду. А Лагха, предоставленный
(опять же ради такого случая) самому себе, отправился на Игральную  площадь,
лелея в кармане свои сбережения в числе одного серебряного авра.
     --  Я  Дайл,  сын Саина, -- отрекомендовался Лагха, причалив к крайнему
столику из числа тех, за которыми баловались костями богатые горожане. --  У
меня есть "серебряник" и я хочу сыграть с вами в кости.
     --  Какого  Саина?  -- недоумевающе пробурчал главный за столом, хозяин
самого шикарного веселого дома во всей Северо-Восточной провинции.
     -- Да того придурка, что за "длинной рукой" обычно бегает, -- незлобиво
пояснил ему владелец Глухих Верфей.
     -- Ну сыграй, малец, сыграй, -- заключил не  слишком  удачливый,  но  с
виду ушлый купчина.
     Он  был  уверен,  что  спустя минуту авр Лагхи перекочует в его карман.
Или, на  худой  конец,  в  карман  одного  из  его  приятелей,  чем  дело  и
закончится.  Он  похлопает  мальчишку по плечу и скажет "Не унывай, дурачок,
игра -- дело тонкое, когда-нибудь научишься".
     Но он просчитался.
     -- "Белое озеро" и "грютская большая", -- с удивлением сообщил  игрокам
хозяин  веселого  дома, когда Лагха, поставив свой авр на кон, первым бросил
кости.
     Лучший результат из возможных  в  первом  коне  магдорнского  "старого"
варианта.
     Следом  за  Лагхой  бросили все остальные. Ничего отдаленно похожего на
успех. С презрительными улыбочками, мол, новичкам всегда везет, каждый игрок
отдал Лагхе по "серебрянику".
     -- Еще, -- не попросил, но скорее потребовал Лагха, и поставил  на  кон
четыре монеты.
     --  Да  ты рисковый парень, я таких люблю, -- купчина потрепал Лагху по
щеке. -- Бросай.
     Невозмутимый Лагха закрыл глаза, вложил кости в  кожаный  конус,  легко
встряхнул  его  и  уверенно  хлопнул  им  о стол. Стукнули кости. Чужая рука
подняла конус.
     -- Гиазиры, вы не поверите... два "белых  озера",  --  вздернув  брови,
сообщил хозяин скобяной лавки.
     Это уже из разряда чудес. Разумеется, никаких чудес у других игроков на
этот раз  не  предвиделось.  Самое  большее  --  "две  виноградины" и "малый
магдорнский".
     -- Играем дальше, -- потребовал  папаша  всех  лучших  сладких  девочек
Багряного Порта.
     Денег  ему было не жаль, у него их было много. Он был пьян еще с утра и
приветствовал любое приятное разнообразие.
     Лагха поднял глаза  на  небо.  До  полудня  оставалось  еще  достаточно
времени.  Лагха  взялся за конус, не глядя ни на игроков, ни на кости, ни на
стол.
     За время, оставшееся до полудня, Лагха выигрывал девять раз.  Три  раза
крупно  проигрывал -- нарочно, чтобы его компаньоны не охладели к игре. И ни
разу не устроил ни одной ничьей  --  ведь  не  было  на  площади  его  отца,
несчастного  и  бессовестного  Саина  окс  Ханны,  чтобы сбегать за "длинной
рукой".
     Триста монет серебром -- таков  был  улов  Лагхи  Коалары  в  первой  и
последней  в  его  жизни партии в кости. Еще выходя из дома он знал, что все
произойдет именно так, как произошло. Он ждал  этого  момента  уже  не  один
месяц.  Не  один  год.  С  того  самого  дня, как увидел отца, преследующего
скачущие  по  пыльным  булыжникам  кости.   И   вот,   благодаря   господину
Кафайралаку,   его   мечта   исполнилась,   его   уверенность   нашла   себе
подтверждение. Ведь, главное, свершив свой маленький подвиг, Лагха останется
безнаказанным. Его отец будет кусать локти, а его новый хозяин никогда и  не
узнает о его триумфе.
     Став  старше,  гнорр  Свода  Равновесия никогда не играл в кости. Лагха
отдавал предпочтение изменчивому, пестроцветному Хаместиру.  Или,  на  худой
конец,  ламу  --  игре  мелких  магических  жуликов,  гвардейских офицеров и
чокнутых стихопевцев.

     x 7 x

     Лагха покинул площадь так же стремительно,  как  на  ней  появился.  На
одной  из улиц близ порта он обменял серебро на золото, а семь золотых авров
старой ре-тарской чеканки положил в потайной карман, приторочений  к  исподу
его латаных-перелатанных штанов. И отправился домой.
     Он  немного  опоздал.  Господин  Кафайралак  уже  пил  молодую  бражку,
развалившись в плетеном кресле, а домашние составляли вокруг  него  подкову,
застыв  в  самых что ни на есть пришибленных и принужденных позах. Появление
Лагхи было встречено всеобщим оживлением  --  Саин  окс  Ханна,  конечно,  с
радостью  прибил  бы  Лагху  оглоблей, но при господине Кафайралаке ему любо
было  представлять  себя  понимающим,  снисходительным,  хотя  и  угнетенным
беспросветной нищетой отцом.
     Мать  сунула  Лагхе  узел с его пожитками. Сестры поцеловали его в лоб.
Каждая из них завидовала густым черным  кудрям,  правильным  чертам  лица  и
гладкости  кожи  своего  брата  и  втайне  корила  родителей  за  то, что те
разделили свою красоту между  детьми  на  такие  несоизмеримые  доли.  Лагха
обнялся с братьями -- старший (тот, что стал старшим после смерти сгинувшего
в  столице)  процедил  сквозь зубы что-то насчет удачи, а средний прыснул со
смеху. Они не сомневались в том, что симпатичного и стройного Лагху покупают
с самыми что ни на есть грязными целями, а потому  показно  гордились  своей
мнимой чистотой и независимостью. Мол, бедные, но гордые.
     Быстро покончив с утомительным прощанием, Лагха бросил пустой взгляд на
свой дом  с  покосившимися  стенами  и  подточенным красноголовыми муравьями
крыльцом, и поплелся в  сторону  порта  вслед  за  господином  Кафайралаком,
которому   хватало  тактичности  воздерживаться  от  каких  бы  то  ни  было
комментариев.  А  семь  золотых  авров  полеживали  себе  в  кармане  Лагхи,
дожидаясь своего часа. Он наступит спустя год и один месяц.

     x 8 x

     --  Где  это  он  шатался,  интересно  знать?  --  просто так, чтобы не
молчать,  спросил  отец  Лагхи,  утирая  случайную  слезу,  когда  Лагха   и
Кафайралак вышли за порог.
     --  Кстати,  посмотри,  не прихватил ли стервец с собой чего нашего! --
добавил он, когда его сын и загадочный  северянин  скрылись  из  виду.  Так,
чтобы не показаться излишне сентиментальным.
     Ответ   на   свой  вопрос  Саин  узнал  вечером  этого  же  дня.  Когда
подпоясанный дорогим кушаком, в новой рубахе и с фляжкой  отменного  гортело
на  груди  он явился на "службу". Базарная площадь полнилась слухами. Хозяин
веселого дома -- пьяный в стельку, красномордый и  удрученный  потерей  кучи
серебряных авров -- рассказывал, наверное, в сотый раз, как было дело.
     --  Эй,  Саин,  а  пацан-то  твой, как оказалось -- "золотая ручка"! --
заорал на  всю  площадь  хозяин  скобяной  лавки,  весь  сплошь  зеленый  от
нежданного проигрыша.
     Ничего не понимающий Саин подошел ближе. О чем это они?
     Пока,  то  краснея,  то  бледнея, Саин выслушивал подробности утреннего
триумфа своего младшего сына, на языке его  вертелось  около  двух  десятков
известных  ему  проклятий,  среди которых были и варанские, и южные. Он едва
удержался на ногах, когда узнал, что за  час  игры  его  сын  проиграл  лишь
трижды.  Да  и  то, как заметил проницательный купчина, "проиграл для виду".
Что за час игры его  сын  выиграл  столько,  сколько  стоил  сам  по  оценке
загадочного господина Кафайралака.
     Но  когда  ступор  прошел, а первое удивление уступило место истеричной
решительности, Саин растолкал толпу собравшихся вокруг себя зевак.  Пыхтя  и
понося  все  на  свете,  он  помчался  в порт. Как бы там ни было, он должен
вернуть  украденную  драгоценность.  Сын  должен  принадлежать  отцу,  а  не
какому-то  негодяю,  собирающемуся  тешить свою вельможную похоть! Он должен
вернуть Дайла, своего милого сыночка. Он  передумал!  Отец  и  сын  --  одно
целое! Такие мысли лихорадочным галопом проносились в голове Саина, пока он,
улица за улицей, то быстрым шагом, то бегом, приближался к порту.
     Но  его  праведный  гнев так и остался невыраженным. Потому что корабль
"Шалая птица", в  сдвоенной  каюте  которого  господин  Кафайралак  и  Лагха
толковали о том о сем, уже вышел из гавани Багряного Порта.
     И  Саину окс Ханне только оставалось плюнуть вслед "Шалой птице". А что
еще остается, когда крадут твоего любимого сына, который  оказался  курицей,
несущей золотые яйца?

     ГЛАВА 7. ГОСПОДИН КАФАЙРАЛАК

     БАГРЯНЫЙ ПОРТ -- МЕРТВЫЕ БОЛОТА, 53 ГОД ЭРЫ ДВУХ КАЛЕНДАРЕЙ

     x 1 x

     Господин  Кафайралак  сразу понравился Лагхе. Во-первых, тем, что он не
понравился  его  домашним.  А,  во-вторых,  своей   открытостью.   Временами
впечатлявшей даже его, Лагху.
     --  Сыном  ты  мне  не будешь. Любовником -- тоже. Братом -- о нет! Для
друга ты слишком молод. Впрочем, и для соперника тоже. Стало быть, ты будешь
моим учеником, -- заключил господин Кафайралак, когда они заперлись в  каюте
"Шалой птицы".
     Лагха  кивнул.  Это даже лучше, чем он думал. Учеником. Ему еще никогда
не предлагали стать чьим-то учеником.
     -- А чему ты будешь меня учить?
     -- Я научу тебя быть гнорром, -- был ему ответ.
     -- Гнорром? Кем это, а, господин Кафайралак? -- поинтересовался Лагха.
     -- Во-первых, я не хочу, чтобы ты называл меня господином Кафайралаком.
Пусть этим идиотским именем зовут меня идиоты. А, во-вторых, кто такой гнорр
ты узнаешь, когда мы сойдем с корабля.
     -- Как же мне называть вас, милостивый гиазир? -- оробел Лагха.
     -- Называй меня именем, данным мне при рождении. То есть Ибаларом.
     -- Оно странное, -- не удержался Лагха.
     -- Эге, -- довольно усмехнулся его новый хозяин. -- Потому что это одно
из запретных имен народа эверонотов.
     -- Эверонотов? А я думал это сказки, про эверонотов, -- смешался Лагха,
в памяти которого тотчас же воскресло то немногое, что  он  слышал  об  этом
народе полурыб-полулюдей или полужаб-полулюдей, исчезнувшем в морской пучине
вместе со своей родиной, островом Хеофор, во времена кровавой войны Третьего
Вздоха Хуммера.
     --  Хорошо,  что  ты знаешь хотя бы эти сказки, -- усмехнулся довольный
Ибалар, прихлебывая из чаши. -- Тебе понравится язык эверонотов. И его имена
тоже, -- заверил он Лагху.
     -- Мне уже нравится, -- честно ответил мальчуган,  обкатывая  на  языке
имя  своего  нового  хозяина.  Или  учителя, если угодно. И-ба-лар. Господин
И-балар.
     -- Тогда я дам и тебе такое же. Имя эверонотов. Хочешь?
     -- Ну... давайте, -- откровенно говоря, собственное имя  всегда  резало
ему  слух  и,  вдобавок,  напоминало о семье. Лучше любое другое, чем это. И
пусть оно будет незнакомым и таинственным. Запретным. Именем эверонотов.
     -- Тогда я нарекаю тебя Лагхой Коаларой, что  на  языке  народа  вод  и
пещер  значит  Властвующий  и  Покоряющийся, -- с нарочитой торжественностью
изрек Ибалар.
     -- А над кем  я  буду  властвовать?  --  нахмурившись,  спросил  Лагха,
пытаясь запомнить кто он теперь такой.
     -- Над миром, -- не изменившись в лице, отвечал Ибалар.
     -- А кому покоряться?
     Ибалар растянул губы в улыбке:
     -- Мне.

     x 2 x

     Когда  Лагха узнал о том, что его хотят купить, он подумал, что, верно,
из него должен получиться очень хороший слуга, раз за него дают такую  цену.
"Буду  выносить  ночной  горшок  за  хозяином,  подсовывать  ему таз с водой
поутру, читать ему вслух и подавать еду гостям".
     Когда Ибалар объявил ему о начале его ученичества, его представления  о
будущих  занятиях, как ни странно, ушли не очень далеко от чистки хозяйского
платья и мытья ночного горшка. Слуга или ученик -- не одна  ли  малина?  Все
что  знал об ученичестве Лагха сводилось приблизительно к одному: вначале ты
три года гнешь спину на кухне учителя  или  поглощаешься  какой-либо  другой
стороной  его  быта,  а  потом  он  начинает  тебя учить владению, например,
алебардой. Или игре на флейте. Но все  это  в  перерывах  между  кухней  или
конюшней. А чем это отличается от жизни слуги?
     Но  в  том-то  и  дело,  что  слуга  у господина Кафайралака, то есть у
господина Ибалара, уже был. Причем в первый же день Саф -- так его звали  --
получил  указание  обслуживать  мальчика  с  тем  же  рвением,  с  каким  он
обслуживает и самого хозяина.
     -- Я начну учить тебя когда мы сойдем на берег. А пока отдыхай,  думай,
вспоминай,  --  с  загадочнейшим  выражением  лица сказал Ибалар и мимоходом
прикоснулся ладонью ко лбу Лагхи.
     Как бы невзначай. Так делают лекари, чтобы проверить,  не  донимает  ли
больного жар, или, напротив, не околел ли тот ненароком.
     Смысл  последнего  слова  Лагха постиг очень и очень скоро. В ближайшее
полнолуние Лагха, сытно откушавший и разодетый на варанский манер, стоял  на
корме  корабля и, мучаясь непривычным бездельем, смотрел в черные воды моря,
распластавшиеся от горизонта до горизонта. "Вспоминай", --  говорил  Ибалар.
Он знал что говорил. В черные воды моря...
     Был полный штиль, корабль разрезал воду, не оставляя ни волн, ни следа.
Где-то он уже видел то же самое. Где-то видел, хотя никогда не путешествовал
по морю.  "Вспоминай",  --  таков  был  приказ. Таково было предостережение.
Такова была неизбежность.

     x 3 x

     Лагха не принимал пищи, не пил и не спал три дня. Он вспоминал.
     Иногда он видел себя и происходившие события как бы со стороны.  Иногда
--  как  бы  изнутри.  И  не  только видел, но и слышал, чувствовал, осязал,
обонял. Картины сменяли друг друга то  быстро,  то  медленно.  Иногда  Лагхе
казалось,  что  прошла  вечность, иногда -- час. Но и то, и другое было лишь
разными ликами иллюзии.
     Вот он играет в Хаместир с пятнадцатилетним мальчишкой. Мальчишку зовут
Лоскир. Лоскир весел, нахален и задирист. И все  время  проигрывает,  а  он,
Лагха,  потешается над ним. Он по-прежнему Лагха, но у него другое, взрослое
тело и другие мысли. Лоскир говорит на том же языке, на каком написана "Геда
об Эррихпе Древнем" -- стало быть, на харренском. Мальчишка называет  своего
партнера  Кальтом.  Кальтом  Лозоходцем.  Надо полагать, это его, Лагху, так
зовут внутри этого странного сна. Или звали.
     Но земля уходит из-под ног, а доска для игры --  разноцветная,  манящая
--  начинает  бесшумно вращаться вокруг своей оси. Она кружится все быстрее,
расплывается на тысячу самоцветов и превращается в пестрый ковер с  длинными
пушистыми  кистями.  На  этом  ковре сидит, поджав ноги, худенькая, но очень
красивая девушка. Нагая и бледнокожая.
     Лагха знает, что это продажная девушка, но он очень, очень любит ее. Он
целует ее, с сожалением замечая чахоточный румянец, разлитый  по  ее  щекам.
Они  говорят  глупости  и  шутят.  Она,  как и тот мальчишка, тоже зовет его
Кальтом. Она смотрит ему в глаза и прочит ему великое будущее. Она  говорит,
что  у  него  бордовая  звезда во лбу. Он -- стройный и сильный черноволосый
мужчина с рельефными скулами северянина, ласково обхватывает ее стан, кладет
голову ей на колени, а она гладит его, словно котейку. Но что-то -- у  Лагхи
нет  времени  понять что -- происходит за окном. Что-то или кто-то зовет его
прочь и он уходит. Он дарит ей браслет с сапфирами  --  каждый  величиной  с
лесной  орех -- и уходит, переносясь куда-то, где небеса и деревья незнакомы
и высоки.
     Он, Лагха, очень жалеет о том, что не  пообещал  девушке  вернуться  за
ней, когда все будет хорошо. И стыдится собственных мыслей о том, что негоже
возвращаться  к  продажным  женщинам. Она улыбается ему откуда-то из другого
мира. И задумчиво глядит в глубину синих камней,  лениво  поблескивающих  на
солнце.  Ярко-голубая искра, порожденная сияющим камнем, слепит Лагху, он на
секунду закрывает глаза и... обнаруживает себя стоящим у саркофага.
     "Это саркофаг древнего харренского героя, кажется,  Эллата",  --  знает
Лагха.  Он  проводит  двумя пальцами по бирюзовой крышке саркофага с черными
прожилками. Он ищет ответ на один очень важный вопрос. И он находит  его  --
судя  по  тому,  что,  спустя  один  порыв  ветра, он уже вельможа при дворе
какого-то придурковатого и дряхлого царя. Он знает о себе, что его  все  еще
зовут  Кальтом, но теперь он благородный вельможа. Дамы кокетливо склоняются
перед ним в поклонах, а мужчины вызывают его на поединки чести.
     Вот он видит себя в канун одного такого поединка. Он постарел, но  лишь
слегка.  Скорее  повзрослел. Он смотрит на противника и целует лезвие своего
огромного двуручного меча. "Мне подарили этот меч", -- знает  Лагха,  но  не
помнит, кто именно, и чем он заслужил такой подарок. На лезвии выгравировано
что-то.  Лагха напрягает зрение. "Храни себя и меня", -- вот, что требует от
него меч. И он исполняет его веление. Его противник убит, а женщина,  бывшая
женой  его  мертвого противника, любовно подает ему плащ с красивой пряжкой.
"Это теперь моя жена", -- знает Лагха и целует ее в шею,  которая  вырастает
ввысь, становится шире, больше, белее, раздувается до неба. Нет, это не шея,
это  колонна.  Она  --  часть  какой-то арки, под которой проходят стройными
рядами вооруженные люди. Тяжелая конница,  пехота,  вспомогательные  войска,
обоз, приблудные шлюхи.
     Теперь  у Лагхи нет сомнений в том, что он на войне. Он во главе армии.
Он устал.  Под  глазами  у  него  залегли  темно-фиолетовые  тени.  Его  меч
по-прежнему  с  ним.  Лагха  чувствует,  что  его  дела идут неважно. Войско
разбито, а подкрепление не пришло вовремя. Он чувствует, что скоро  умрет  и
знает,  что  его  врага  зовут  Торвент  Мудрый.  Он  знает, что его враг --
император Синего Алустрала. Он столь же мудр, сколь и  бессердечен.  Торвент
Мудрый  пускает  в  него  стрелу.  Не одну, нет. Смертоносный, воющий ураган
стрел. Несколько  пробивают  насквозь  его  кованый  нагрудник.  Он,  Кальт,
умирает, и в этом у Лагхи нет сомнений.
     Перед его мысленным взором выстраивается череда добрых дел, совершенных
им за  жизнь. О нет, не слишком длинная череда. Словно барельефы на фронтоне
дворца  харренского  сотинальма.  Их  ровно  столько,  сколько   нужно   для
украшения.  Но не больше. Вот он дарит девушке из постоялого двора браслет с
сапфирами. Вот он находит  какое-то  место,  которое  все  называют  Золотым
Цветком,  и  глашатай привселюдно объясняет, что сюда будет перенесена новая
столица  царства.  Вот  он  треплет  Лоскира  за  вихры.  И   волны   качают
поврежденный,   но   помилованный  добросердечным  Кальтом  парусник  врага.
"Кальт!" -- кричит кто-то, но ему лень  отвечать,  он  отмахивается,  словно
отгоняя  назойливую  муху,  и  послушная  его  руке картина мироздания снова
сменяется.
     Какой-то седобородый мужчина ("Это мой отец", -- знает Лагха) учит  его
находить  места  для  колодцев, домов и кладбищ. "Честные места", -- говорит
отец. Он учит Лагху сажать лиловый померанец  и  пользоваться  инструментом,
сплошь серебряным. "Я -- лозоходец", -- понимает Кальт. Он еще очень и очень
мал  --  младше,  чем Лагха теперь. Отец вставляет в землю тонкий серебряный
прут,  похожий  на  струну.  Прут  звенит  на  холодном  ветру  на   высокой
хрустальной  ноте.  А  он,  маленький  Кальт, споро берется за лопату и роет
землю поблизости. Влажная земля быстро расступается, раздвигаются корни,  но
что это там? Из земли на него смотрит пустыми глазницами человеческий череп.
Кальт  в страхе подается назад. Отец удовлетворенно крякает и убирает со лба
седые волосы. Кажется, все идет  как  задумано.  Но  Лагху  это  не  слишком
радует.
     --  А  что  будет  после  того  как  я  умру? -- интересуется маленький
лозоходец.
     -- Не знаю. Умрешь -- и все. Наверное, ничего, -- отвечает отец.
     Ему явно недосуг вести с сыном просветительские беседы. Он  отнимает  у
него лопату и продолжает копать землю. Наверное, они ищут клад.
     Но  маленький  Кальт  не удовлетворен ответом. Какие-то сомнения внутри
него. Какие-то предчувствия. Он не верит отцу.
     -- Ты врешь! -- твердо говорит маленький Кальт, глядя  на  старика-отца
исподлобья, словно ощерившийся со дна ловчей ямы волчонок.
     И  все  внутри  Кальта  восстает  против слов отца, которые кажутся ему
ложью, кощунственной и злой неправдой.
     -- Он врет, -- веско и громко произносит  Лагха,  обращаясь  уже  не  к
отцу,  а  к  некой  высшей  силе,  к третейскому судье, к истине, разлитой в
пространстве, и... открывает глаза.

     x 4 x

     -- Твой отец действительно соврал тебе, -- подтвердил господин Ибалар и
мягкая шелковая тряпица легла на лоб Лагхи. Она должна вобрать пот.
     Лагха  осторожно  озирается.  Полумрак  его  собственной  каюты.  Очень
холодно, но он весь в поту, который течет с него прямо-таки ручьями. Рядом с
ним,  прямо  на  ложе,  сидит  господин  Ибалар.  Он  серьезен  и  его  чело
изборождено таким  количеством  морщин,  какого  Лагха  за  ним  никогда  не
подозревал. Ибалар кажется старым и озабоченным, словно бы уже прожил тысячу
нелегких лет и знает, что будет вынужден прожить еще целую унылую вечность.
     "Наверное,   я   видел   сон",   --  подумал  Лагха.  Очень  длинный  и
подозрительно реалистический. Но только где это видано, чтобы один и тот  же
сон видели сразу два человека? Кажется, господин Ибалар тоже видел его. Или,
по крайней мере, его конец.
     --  А  откуда  ты  знаешь,  что  за  сон  я  видел?  --  спросил Лагха,
приподнимаясь.
     -- Это был не сон, Лагха.
     -- А что -- просто бред? Я просто бредил вслух, ведь так? Я болен?
     -- Нет, ты молчал. Ты вовсе не болен. Ты  здоров.  Просто  у  некоторых
необычных  людей  бывают  такие  дни в юности, когда они узнают всю правду о
себе. Теперь ты знаешь, кем ты был раньше и что ты делал там,  шестьсот  лет
тому назад.
     Эта  новость,  как  ни странно, ничуть не ошарашила Лагху. Вообще-то он
так и думал, но  не  был  вполне  в  этом  уверен.  А  раз  господин  Ибалар
подтверждает  его  догадку,  значит  она  полностью  истинна. Лагха сглотнул
воздух и кивнул.
     -- Теперь знаю. Меня звали Кальт Лозоходец. Правильно?
     -- Да, ты родился в Северной  Лезе,  потом  стал  владыкой  Ре-тарского
царства,  потом  на несколько коротких и блестящих недель подчинил себе весь
Север и погиб в страшной войне с Синим Алустралом. Теперь ты снова пришел  в
мир, чтобы Властвовать и Покоряться.
     -- А ты, Ибалар, ты кем был?
     --  На  горе или на счастье, но я не такой как ты. Я не Отраженный. Мне
не дано знать какую жизнь я прожил там, за границей между жизнью и  смертью,
за границей между жизнью и жизнью. Да и прожил ли какую-то.
     -- Значит, я особенный? -- с надеждой спросил Лагха, вскакивая на ноги.
     --  Нет.  Ты  совершенно  обычный  Отраженный  человек.  Ты  совершенно
обыкновенное та-лан отражение Кальта Лозоходца. И это вовсе не  причина  для
того, чтобы задирать нос.
     -- Я так и думал, -- ответил Лагха и с облегчением вздохнул.

     x 5 x

     Вечером  того  же  дня Ибалар подвел Лагху к зеркалу, которое висело на
стене каюты за парчовой занавесью. Подвел совсем близко и отдернул парчу.
     Лагха отшатнулся от неожиданности. В человеке,  которого  Лагха  увидел
перед  собой  в зеркале, уже не осталось ничего от прежнего Дайла окс Ханны.
От мальчишки, которого купил господин Кафайралак в Багряном Порту,  тоже  не
оставалось почти ничего.
     За  те  три  дня,  что  он  пролежал  в  своей  каюте, Лагха необычайно
вытянулся и окреп. Его волосы стали длиннее ровно вдвое. Они  стали  гуще  и
вились  прихотливыми  локонами, ниспадающими на спину. Его нос приобрел едва
заметную  горбинку,  очертания  скул  стали  строже.  Но   самое   необычное
превращение свершилось с его глазами. Они изменили цвет.
     Лагха  приблизил лицо к зеркалу и всмотрелся с удвоенным вниманием. Так
и есть. Они были карими, а стали светло-серыми -- холодными,  пронзительными
и  глубокими.  Лагха  с удивлением отметил, что его собственные глаза теперь
лучились такой внутренней силой,  какую  он  чувствовал  только  во  взгляде
своего  учителя.  Его  брови  теперь были сомкнуты над переносицей. Его губы
были приоткрыты в полуулыбке осознанного превосходства.  Лагха  обернулся  к
Ибалару.
     -- Это я?
     --  Разумеется,  --  Ибалар положил руку ему на плечо. -- Просто прожив
свою предыдущую жизнь заново  за  три  долгих  дня,  ты  повзрослел  на  три
коротких года.
     --  Это хорошо? -- робко спросил Лагха, который никак не мог привыкнуть
к тому, что он теперь такой старый, то есть взрослый. И такой ослепительный,
такой странный, красивый мужчина.
     -- Это естественно. Твой внешний облик  должен  соответствовать  твоему
внутреннему миру, Лагха.
     За  три  дня  он вырос из тех одежд, что пожаловал ему Ибалар, и тот, с
шутками и прибаутками, отдал ему штаны и камзол  из  своих  личных  запасов.
Лагха  то и дело подходил к зеркалу и изучал свою новую внешность. Втайне от
Ибалара  он  стал  пытаться   сделать   свои   манеры,   походку   и   жесты
соответствующими   своей  новой  мужской  стати.  В  общем,  ожидания  Лагхи
оправдались. Как бы там ни было, а его жизнь с господином Ибаларом  была  по
меньшей мере не скучной.
     Спустя  месяц  они  сошли на берег в крохотном порту под названием Маяк
Скворцов, расположенном при впадении одного из южных рукавов  Ориса  в  море
Фахо.

     x 6 x

     Место, где жил господин Ибалар, можно было со всеми основаниями назвать
жутким.  Несколько лет спустя Лагха узнал, что та местность зовется Мертвыми
Болотами. Господин Ибалар звал ее просто "болотами". И, судя по  всему,  был
от своего жилища на сваях просто без ума.
     Никаких слуг. Саф уплыл в неизвестность вместе с "Шалой птицей". Никого
кроме  Ибалара  и  Лагхи.  А  еще -- змеи, болотные гады, птицы, надрывающие
глотки каждую ночь, и совершенно бешеные  четвероногие,  снующие  по  чахлым
деревцам.  Не  то  хорьки,  не  то ласки. Какие-то странные зудящие над ухом
комары. Человеческие кости, то и дело лезущие под ноги на тропе,  ведущей  в
дом  Ибалара.  "Их  выплюнуло  болото. Вначале оно их проглотило, а потом --
выплюнуло", -- пояснил Лагхе Ибалар. Таковы были их соседи.
     Лагха с нетерпением ждал, когда же ему объяснят, кто такой гнорр. Когда
же начнется настоящее ученичество. И ждать пришлось недолго.
     --  Сегодня  я  буду  читать  тебе  по-варански  и   переводить   самое
непонятное.  А  завтра читать по-варански будешь ты. И переводить тоже. Я не
буду тебя наказывать, если ты будешь нерадив. Я просто убью  тебя,  --  безо
всякой угрозы заметил Ибалар. Правда, и безо всякой иронии.
     -- А зачем мне говорить по-варански? -- несмело спросил Лагха.
     Хотя  его  отец  Саин  окс  Ханна и был коренным варанцем, но никогда в
присутствии детей не сказал по-варански ни слова.  Еще  во  время  службы  в
Новом Ордосе Саин окс Ханна в совершенстве освоил язык Юга. А приняв решение
о  бегстве,  дал  себе зарок никогда не пользоваться наречием своих предков,
чтобы ненароком не выдать себя. От него Лагха  подспудно  воспринял  простую
мысль  о  том,  что  говорить по-варански -- вовсе не такая добродетель, как
кажется отдельным книгочеям. Хотя в бытность свою Кальтом Лозоходцем он знал
варанское наречие неплохо.
     Ибалар бросил на него  взгляд,  подернутый  ледком  хорошо  скрываемого
раздражения.
     -- Ты будешь гнорром Варана. Первым человеком в Варане, а не в Багряном
Порту.  Стало  быть, ты будешь варанцем и будешь говорить по-варански так же
хорошо, как говорят на  нем  пиннаринские  аристократы.  Это  произойдет  не
позже, чем к началу следующего полнолуния.
     "Ага, значит через девять дней я начну болтать по-варански не хуже Шета
окс Лагина",  --  подумал  Лагха, дивясь тому, как в его сознании само собой
возникло и рассыпалось снопами изумрудных искр это  мудреное  имя  князя  из
полузабытой легенды. Легенды, которой была жизнь Шета окс Лагина.
     Ибалар  тем временем отпер сундук и достал пухлый, порядочно зачитанный
и  замусоленный  кем-то  свиток.  Это  были  "Хроники   Шета   окс   Лагина,
Звезднорожденного".

     x 7 x

     Лагха  не  обманул ожиданий Ибалара. За три дня до начала полнолуния он
уже изъяснялся на варанском со всей возможной вычурностью и  сыпал  цитатами
из подметного "Исхода Времен", вел с Ибаларом просвещенные беседы о нравах и
обычаях  столицы  и  пытался  болтать  на  портовом  диалекте, столь любимом
матросами и их женщинами. Иногда Ибалар поправлял его  или  вставлял  оборот
позабористей. Например, вместо "А не пошел бы ты, приятель, к е...й матери!"
Ибалар  рекомендовал  Лагхе  выражаться  если  не короче, то резче, отбросив
прочь всякие околичности. Например: "Пес еб твою мать, мудак!".
     Дальше был харренский. С ним было куда легче и куда трудней.  Легче  --
ибо  Лагха  уже  знал  многое  на харренском наизусть в этой жизни и отлично
изъяснялся на нем в бытность Кальтом Лозоходцем. Трудней -- ибо все, что  он
знал,  он  проговаривал  с  совершенно неизбывным южным акцентом. Все-таки в
этой жизни он  был  южанином  и  с  этим  фактом  Лагхе  предстояло  яростно
сражаться.  Впрочем,  ближайшие  семь  дней позволили Лагхе преодолеть и эту
трудность.
     А после того  как  три  языка  Круга  Земель  вошли  в  плоть  и  кровь
Властвующего  и  Покоряющегося,  господин Ибалар увлек Лагху в иные сферы, к
иным материям.

     x 8 x

     В то утро Лагха проснулся в гробу.
     В  гробу  оринского  образца.  Известно,  что  оринцы   хоронят   своих
покойников  довольно  необычным  образом.  Они  не кладут их на спину или на
живот, как то водится у других просвещенных народов,  а  усаживают  в  узкие
высокие  бочки,  наподобие  тех,  которые стоят в дешевых публичных банях. А
затем намертво забивают бочку крышкой. И свежая могила у оринцев выглядит не
так, как на Юге. Она больше похожа на дыру в  земле,  оставленную  маленьким
шардевкатраном.  Или  на  гигантскую  кротовину.  Туда, в эту дыру, опускают
бочку с покойником. Да так, чтобы он оказывался вниз головой, причем глазами
на восток. Покойник должен располагаться в гробу в той же  позе,  в  которой
младенец  ожидает  своего  появления на свет в утробе матери. Это совершенно
обязательно -- считают оринцы.
     Поэтому ничего удивительного нет в том, что в то утро Лагха проснулся в
позе младенца в деревянной бочке. Притом вниз головой.
     Бочка не лежала и не стояла. Она качалась на воде, утопая в  ней  почти
полностью. Она была прочной и двойной (Лагха видел эту бочку у черного входа
дома  на  сваях,  но  не обращал на нее внимания. Теперь ему было совершенно
очевидно, что она предназначалась именно для него.) И все равно  воду  бочка
пропускала. Он попробовал ее на вкус -- она была гнилой и несоленой. Сбылось
еще  одно  предположение  --  его  бросили  в  смрадное  болотное  озерцо  в
нескольких лигах от их обиталища.
     "Чем я провинился перед учителем?" -- такой была первая мысль.
     "Я ни в чем не провинился перед учителем", -- такой была вторая мысль.
     "Я провинился перед учителем в чем-то, о чем не имею никакого понятия",
-- такой была третья мысль.  Но  Лагха  догадывался,  что  истина  находится
где-то между этими тремя догадками. Так оно и было.

     x 9 x

     На  глупую  шутку  это  было непохоже. Воды становилось все больше. Она
сочилась беспрестанно, хотя и маленькими порциями.  Все  платье  Лагхи  было
влажным и воняло тиной. Было трудно дышать.
     "Быть может, это испытание на физическую силу?" -- подумалось Лагхе. Он
напряг  свои  мышцы  и  попробовал  разорвать  обручи  бочки.  Нет, это было
совершенно бесполезно. Гроб был сработан на  совесть  в  расчете  на  весьма
норовистого и дюжего покойника. "Может, это испытание на твердость духа?" --
подумал  Лагха  и  дал  себе  зарок,  что не позовет на помощь и не попросит
пощады. Чего бы это ему не стоило.
     Кровь, прилившая к голове, стучала в висках пожарным колоколом.  Сидеть
было  очень  неудобно  --  колени  упирались  в  уши,  болел  хребет,  бочка
беспрестанно поворачивалась вокруг своей оси с каждым движением Лагхи. Самым
разумным было не шевелиться,  но  это-то  как  раз  было  самым  трудным.  К
счастью, Лагхе удалось раскачать бочку и она опрокинулась набок.
     Чтобы  как-то  развлечься,  Лагха  стал  вспоминать разные исторические
анекдоты, но все они отчего-то казались ему пресными и ослоумными.  Мысль  о
том,  что  его гроб неуклонно погружается, наполняясь болотной тиной, делала
плоским даже самый смешной анекдот. Тогда Лагха стал размышлять о том, каким
образом господин Ибалар исхитрился засадить  его  в  бочку,  заколотить  ее,
отвезти  к  озеру  и бросить в воду. Причем проделать все это так, что Лагха
даже  ничего  не  заметил  и  не  почувствовал.  Но  от  этих  пустопорожних
размышлений легче не стало.
     "Когда  я утону, болото выплюнет меня так же, как оно выплюнуло скелеты
моих предшественников. Только гроб уже не понадобится", -- заключил Лагха  и
снова закрыл глаза. Смотреть было, прямо скажем, не на что.

     x 10 x

     То  был день когда Лагха второй раз в жизни всерьез задумался о смерти.
Причем, в отличие от первого,  задумался  не  в  абстрактном  метафизическом
ключе. А во вполне приземленном.
     "Если  я  умру,  никто  не  расстроится,  даже господин Ибалар", -- это
казалось Лагхе совершенно очевидным.  Оставалась,  впрочем,  непонятой  одна
вещь  --  зачем нужно было покупать его, учить языкам и тащить сюда. Уморить
его даже таким экзотическим способом можно было еще в Багряном Порту. И  еще
одно  -- неужели он, обыкновенное та-лан отражение, найдет себе смерть столь
необычную и вместе с тем совершенно бесславную?
     Не понимая зачем, Лагха ощупал потайной карман с семью золотыми  аврами
старой  чеканки, любовно перенесенными из старых штанов в новые. Деньги были
по-прежнему при нем. Только что за них купишь в гнилой утробе  заболоченного
озерца?
     Дышать  было  совершенно нечем. Лагха в десятый раз попробовал высадить
крышку головой и дно ногами и в десятый раз потерпел неудачу.  Липкий  страх
сковал  его  волю,  мышцы  и  притупил  чувства. Бочка тонула теперь гораздо
быстрее, чем раньше. Словно парусник,  разорванный  надвое  "молнией  Аюта".
"Будь  что  будет",  --  прошептал  Лагха,  вновь опуская безвольную щеку на
мокрые доски бочонка. "Сейчас было бы в  самый  раз  закричать  какую-нибудь
гадость или потерять сознание". Но ни первого, ни второго не случилось.
     Потому  что  Лагха  услышал,  как  о  доски  стукнул багор и заерзал по
обручам со знакомым металлическим скрежетом. Потом еще  раз.  И  еще.  Бочка
прянула  вверх и, рассекая болотную тину, поплыла к берегу, влекомая сильной
рукой господина Ибалара.

     x 11 x

     -- Ты хотел меня убить?
     -- Нет. Я хотел, чтобы ты почувствовал, что мне  очень  легко  подарить
тебе медленную и мучительную смерть.
     -- Я все время это чувствую.
     -- Нет, ты не чувствуешь. С одной стороны, ты относишься ко мне слишком
хорошо.  Я бы даже сказал, нежно. Как к няньке или как к папеньке. Ты должен
раз и навсегда понять, что ничего хорошего моя персона в себе не  заключает.
А с другой стороны, ты все еще не чувствуешь, что такое покоряться. Впрочем,
что такое властвовать тоже.
     Лагха  молчал.  С  его  волос капала вода. Его глаза светились безумным
блеском, а зубы выбивали дробь. Он чуть не утонул,  в  конце  концов.  Лагха
поежился и обнял плечи ладонями. Ему было очень зябко и неуютно.
     -- Я стараюсь научиться, Ибалар.
     -- А я стараюсь научить тебя этому. Ради твоей же пользы.
     "Ради  моей  же  пользы",  --  эхом  повторил Лагха, разглядывая своего
учителя. В руках Ибалара был багор, он  залихватски  упер  ногу  в  бочку  и
самозабвенно  вещал.  С  довольным  и в то же время суровым выражением лица.
Слишком уж он похож на рыбу. Или на жабу. Он что, и вправду эверонот?  Может
и эверонот, только одержимый.

      * ЧАСТЬ ВТОРАЯ. АРРУМ *

     ГЛАВА 8. ВАЯ

     МЕДОВЫЙ БЕРЕГ, 63 ГОД ЭРЫ ДВУХ КАЛЕНДАРЕЙ
     Третий день месяца Алидам

     x 1 x

     Одним словом, Кух пристал к Эгину крепче банного листа.
     Весь  неближний  путь  до  Ваи  они  проделали  вместе.  Проделали,  не
оглядываясь.  "Гиазира  не  боится?"  --  не   то   вопросительно,   не   то
утвердительно  повторял  Кух,  вообще-то  болтливостью  не отличавшийся. Под
"гиазирой" он разумел, конечно, не  себя,  а  Эгина,  и  сам  трясся  словно
осиновый лист.
     Кух  был  единственным  горцем, проживавшим на территории уезда Медовый
Берег вне земель своих сородичей. Чтобы не идти в тягостном  молчании,  Эгин
выспрашивал у Куха подробности его биографии и составлял разрозненные факты,
изложенные на отвратительном варанском, в некое подобие стройной картины.
     Выходило так, что, совершив некое тяжелое преступление (о котором он ни
за что  не хотел распространяться), Кух был поставлен советом своего племени
перед непростой дилеммой. Либо он становится изгоем и  отправляется  жить  в
оплот мерзости Ваю, либо его связанным оставляют в горах и он превращается в
сытный  обед  для  семейства  горных росомах или в легкий завтрак для одного
желтого медведя.
     Кух выбрал изгнание. Но удивило Эгина не это. А то, что,  по  уверениям
Куха,  буквально  все  преступники,  которых  ставили перед таким выбором до
него, выбирали второе. То есть смерть.
     Это было по крайней мере два года назад и за эти  два  года  Кух  успел
овладеть  чуждой горцам варанской речью, завести себе жену из числа вдовушек
в деревне Круста Гутулана, а также похоронить ее, так и не дождавшись детей.
Круст Гутулан был неплохим хозяином, но, судя по всему, большим  авторитетом
для  Куха  не  являлся  и  плакать о его безвременной гибели Кух был явно не
намерен. Вот тут-то и начиналось самое  забавное.  Эгин  произвел  на  Куха,
исстрадавшегося  за  "настоящей  службой"  (по  его  собственному уверению),
неизгладимое впечатление. И Кух, сраженный наповал героизмом и достоинствами
Эгина, части которых он был  свидетелем,  когда  тот  спасался  из  гибнущей
Кедровой Усадьбы, мгновенно заболел идеей стать Эгину тенью.
     --  Я,  гиазира, твой буду раб, -- уверял Эгина Кух. -- И теперь я есть
тебе служить. Что хотишь, то делаешь. Хотишь -- мне голову отрезать.  Хотишь
--  меч  жаловать.  А  я  тебе все. Кух теперь раб гиазиры, -- произнеся эту
тираду, Кух просиял.
     В иное время и в  ином  месте  Эгин  подумал  бы,  что  его  собеседник
мертвецки  пьян,  но  только  мастерски  это  скрывает. Слыханное ли дело --
самого себя добровольно отдавать  в  рабство  к  человеку,  которого  видишь
первый  раз  в жизни? Причем не за провинность и не за благое дело. А просто
так -- чтобы хлебнуть "настоящей службы". А будучи в плохом  настроении,  он
скорее  всего накостылял бы по шее этому смуглокожему низкорослому человечку
с простодушным взглядом и детскими мыслями. Чтобы знал, зачем таким дуракам,
как он, дается здоровое тело и голова. Уж точно не за тем, чтобы отдавать  и
то, и другое в пользование кому-то.
     Но  сейчас  настроение Эгина не было плохим. Оно было отвратительным. И
аррум лишь пожал плечами. Сил на то, чтобы вправлять  кому-нибудь  мозги,  у
него не оставалось.
     Все тело гудело, в голове свистел дурной ветер, перед глазами то и дело
проплывали  зеленые  и  красные  огни, ухо было надорвано стрелой, несколько
шишек на затылке и на темени чесались и болели одновременно. Ноги,  на  долю
которых  сегодня  выпало  тяжелое  испытание,  были  целы, но сплошь покрыты
ссадинами, царапинами, синяками. Правое бедро  сочилось  свежей  кровью  при
каждом шаге.
     --  Что за бред ты несешь, а, Кух? Какой раб? Мне не нужен никакой раб!
-- устало отмахнулся Эгин, вдыхая полной грудью ночной воздух.
     О Шилол! Кажется, одно ребро сломано. Или треснуло.

     x 2 x

     Но Кух не сдавался. Он был столь же напорист, сколь и наивен, а  потому
продолжал гнуть свое.
     -- Я делать еда. Я плести шапка. Зверя убивать, -- продолжал он.
     --  Да  мне  не  нужен раб, я же тебе сказал. Еда у меня есть, шапка --
тоже, а охотой я не  интересуюсь.  Значит,  ты  мне  не  нужен.  Наслаждайся
свободой!
     --  Те  еще  не  знаешь,  нужен  или не нужен, -- парировал Кух. -- Вот
посмотришь, я буду хороший, а ты будешь со мной делиться своей большой сила.
     -- Большой силой? -- переспросил Эгин.
     -- Ну, у  тебя  столько  много  силы!  Тебе  не  жалко  будет  со  мной
поделиться.  Куда  ты  пойдешь,  туда и я. Твоя слава это будет немножко моя
слава. Это будет хорошо, -- мечтательно сказал горец.
     Эгин шел молча. Из "Земель и народов" их беседа потихоньку превращалась
в столичный фарс. Продажная девица уговаривает смазливого матроса  взять  ее
даром, а тот не соглашается. Утомительно, хотя местами все-таки смешно.
     --  Кух  полезный.  Он  знает  где  живет мое племя. Про мед знает. Про
Большую Пчелу много знает.
     -- Про мед? --  оживился  Эгин,  который  был  слегка  заинтригован  --
последние  слова  Круста  Гутулана  были  посвящены  именно  меду. -- А твой
предыдущий хозяин, Круст, он что -- тебе больше не хозяин?
     Кух поморщился и, скроив уморительную рожу, отвечал.
     -- Не-ет. Круст трусливый, он не воин. И хозяином меня не бывал. Не-ет,
такой человек не может мне быть за хозяина. Я ему продал немного меду, а  он
мне  за  это  позволил  жить у себя. Я не быть ему раб. Другие -- да, а я --
нет. Я только тебе, гиазира, буду раб... Ну что, здорово? -- с  надеждой,  с
настоящей и неподдельной надеждой спросил Кух, остановившись, как вкопанный,
перед Эгином.
     Эгин  тоже  остановился. Скрестил руки на груди. Осмотрел Куха с ног до
головы. В неярком  розовом  свечении  утренней  зари  горец  казался  совсем
смуглым.  На его лице застыла блаженная, немного глуповатая и совсем детская
улыбка. Кто бы мог подумать, что можно так радоваться возможности попасть  в
рабство?  Затем  Эгин  вспомнил  о  Прокаженном  и  о личном задании гнорра,
которое  так  и  осталось  невыполненным.  Возможно,  этот  странный  парень
окажется  ему  полезен.  И мед. Кто еще знает про этот проклятый мед больше,
чем один из горцев?
     -- А если я буду плохим хозяином? -- с хитрым прищуром спросил Эгин.
     Кух соображал и решал довольно долго. Похоже, для него такой вопрос был
равноценен вопросу "А если твой хозяин  будет  ходить  не  на  ногах,  а  на
руках?".  А  затем, собрав в кулак всю свою волю и риторические способности,
ответил:
     --  Если  плохим,  тогда  Кух  уйдет.  Здорово?   --   с   неподдельной
серьезностью заявил он.
     --  Здорово.  Договорились,  -- Эгин, как ни старался, не смог сдержать
улыбки.
     Хорошенькие рабы здесь на Медовом Берегу!

     x 3 x

     Когда Есмар, предававшийся утреннему бритью, увидел своего начальника и
тайного  советника  Йена  окс  Тамму  через  распахнутое  окошко,  его  лицо
противоестественно вытянулось.
     Есмар  был  удивлен.  А  удивляться,  прямо  скажем,  было чему. Тайный
советник  был  грязен  в  буквальном  смысле  как  свинья,  а  также  потен,
окровавлен,  изможден.  Одежда  советника  была  изодрана  и кое-где покрыта
корками спекшейся крови, спутанные волосы были собраны в неопрятный узел  на
затылке,  а  над  ножнами  курился  едва  уловимый пар -- дух тяжелой ночной
работы. Таким Есмар еще не видел Эгина никогда.
     Рядом с Эгином семенил низкорослый мужичок, одетый  как  пастух  Круста
Гутулана,  с  которым  тайный  советник, представьте себе, даже не брезговал
разговаривать. Есмар завязал штаны, быстро  стер  островки  мыла  со  щек  и
натянул  рубаху. Что-то подсказывало ему, что первым делом разбираться будут
с ним.
     Есмар опрометью бросился к пустующей комнате прислуги и выпустил оттуда
Логу.
     Пес  выглядел  мятым,  обиженным  и  злым.  Раньше  хозяин  никогда  не
отправлял  его  в  изгнание  на  всю  ночь.  А  в эту ночь -- отправил. Логу
огорчало, что столь многие и  важные  вещи,  которые  он  пытался  объяснить
своему  хозяину  лаем  и  воем,  сегодняшней  ночью  остались не поняты и не
приняты.
     Учуяв приближение тайного советника, Лога  заметно  повеселел.  Наконец
хоть  кто-то объяснит его хозяину на человеческом языке то, что он, Лога, не
смог объяснить ему на своем, собачьем.

     x 4 x

     Так оно и случилось. Эгин был скуп на описания, угрюм, но не  пропустил
ничего  существенного.  Ни  выползков, ни проседающие строения, ни "гремучий
камень", ни нравы костеруких.
     Есмар слушал Эгина, подперев ослабевшую челюсть коленом.  Его,  конечно
же,  учили, что в жизни случаются разные неприятные и непредвиденные вещи. И
что некоторые  вещи  являются  предметом  особого  внимания  офицеров  Свода
Равновесия,  к  числу  каковых  он,  Есмар,  относится.  Но вот в то, что на
Медовом Берегу, в этой дыре, где только сто лет назад начала кое-как  ходить
варанская  монета,  как  раз и случаются именно такие вещи, Есмар все еще не
мог поверить. Хотя и стремился к этому всей душой.
     -- То-то я думаю! Лога всю ночь бесновался, будто повредился в уме!  --
сокрушенно  затянул  Есмар, которому было и страшно, и интересно в одно и то
же время. -- Я думал, у вас там гроза, а то был "гремучий камень"!
     Эгин бросил одобрительный взгляд на пса. Он был о его  проницательности
значительно худшего мнения. Твари они и есть твари. Что с них взять. Кстати,
о тварях...
     Эгин  взглянул  на  Есмара  с  бесшабашным весельем смертельно усталого
человека и потребовал:
     -- Ладно, хватит попусту жрать воздух. Неси мне  альбатроса.  Пора  ему
лететь в Пиннарин.
     --  Я  так и думал, сейчас его позову, -- с готовностью отвечал Есмар и
скрылся за дверью.

     x 5 x

     Некоторые птицы могут жить в неволе. Некоторые --  нет.  Альбатрос  как
раз  из  вторых. Сколь бы ни была велика клетка, сколь бы ни был хорош корм,
альбатросу не просидеть в ней более трех недель. Причем три  недели  --  это
срок  для  альбатросов,  выпестованных  в  Своде Равновесия Опорой Безгласых
Тварей. Остальные не сносят в неволе и трех дней.
     Альбатрос, которого привезли с собой из Пиннарина Эгин и Есмар, получил
свободу в тот же день, когда офицеры устроились в новом  жилье.  Но  свобода
эта   была,   конечно,   относительной.   Здесь  действовал  общий  принцип,
распространявшийся  на  всех,  кто  когда-либо  имел   отношение   к   Своду
Равновесия.  Тебе  может  казаться  временами,  что  ты свободен, но в более
трезвом состоянии духа, конечно, понимаешь, что эта свобода -- не более, чем
иллюзия. Хотя отнюдь не худшая из иллюзий.
     Альбатрос должен был являться  по  первому  зову  Есмара  в  промежуток
времени  не  больший  десяти  коротких варанских колоколов, причем звать его
Есмар выходил на крышу того самого дома, где они жили.  Как  он  это  делал,
какие слова говорил и говорил ли вообще какие-нибудь слова, Эгин не знал. Да
ему  это  было,  в  сущности,  безынтересно.  Каждый должен заниматься своим
делом. Офицер Опоры Благонравия -- пресекать Крайние Обращения, офицер Опоры
Писаний -- находить и уничтожать вредные книжки о Звезднорожденных, а офицер
Опоры Безгласых Тварей -- повелевать  альбатросами.  Эгин  уже  однажды  был
свидетелем, как Есмар вызвал птицу среди ночи. Вызвал, когда на море лютовал
шторм,  а  на  суше хлестал ливень, и сделал это очень быстро. Видимо, слово
Есмара  было  для  альбатроса  законом.  Более  непреложным,   чем   веления
собственного естества.
     Одним  словом,  в  том,  что Есмар вернется с минуты на минуту, Эгин не
сомневался. А потому он поспешил в свою комнату,  чтобы  достать  письменные
принадлежности  и  попытаться  собрать  разбегающиеся  мысли. Ибо составлять
письмо гнорру Свода Равновесия, находясь в подавленном состоянии духа и  при
отсутствии  предельной  ясности  в мыслях -- все равно что писать прошение о
своей отставке. А когда молодой офицер Свода вдруг просит  отставки  --  это
значит, что он получит ее незамедлительно. В Жерле Серебряной Чистоты.
     А легко ли иметь вдохновение к писанию после ночи, проведенной в гостях
у Хуммера?

     x 6 x

     Однако  Есмара  все  не  было.  Эгин успел густо залепить кляксами весь
черновик письма, которое обещало быть коротким,  но  крайне  содержательным,
выпить   чашку   сельха   с   корнем   забубонника  и  даже  написать  такое
прочувствованное начало:
     "Особой важности. Лагхе Коаларе, гнорру Свода Равновесия."
     А Есмар все не шел.
     Эгин окинул Ваю мысленным взглядом, исполненным жалости и  сострадания.
Что-то  с  ней  будет, когда выползки и костерукие доберутся и до нее? Затем
взглянул на свою постель и пришел к неутешительному выводу -- если он сейчас
же не заснет и не проспит по  меньшей  мере  три  часа,  то  такие  полезные
качества,  как  Зрение  Аррума, покинут его надолго. Если не навсегда. Эгин,
конечно, мог пробыть без сна два, а то и три дня. Но  пробыть  эти  три  дня
настоящим  полнокровным  аррумом  --  нет  уж, увольте. Для того, чтобы быть
аррумом, нужно спать. И письма писать следует, только хорошо выспавшись.
     Наконец  Есмар  явился.  Обескураженный,  с  вытаращенными  глазами   и
отвисшей челюстью.
     --  Да  Хуммер  его  раздери,  этого  гада... Четыре года эрм-саванн, а
такого не видал! Я его звал восемь раз. У меня чуть виски не лопнули,  а  он
все не летит.
     --  Может,  он  сдох,  или  зашиб его какой-нибудь идиот из челяди этих
чокнутых землевладельцев? -- спросил Эгин.
     -- Ну уж нет! -- запротестовал Есмар. -- Он живой, я это  чувствую,  но
он отчего-то не летит. Может, еще попробую погодя...
     -- Ну попробуй, попробуй... -- развел руками Эгин, мысленно прикидывая,
что до  следующего  корабля,  который  придет  в  Ваю  за медом и почтой, им
остается ждать два с лишним месяца.
     Время, достаточное для того, чтобы вывернуть Ваю наизнанку столько раз,
сколько ночей в этих проклятых двух месяцах.

     x 7 x

     -- Я ложусь спать.
     -- Понял.
     -- Разбудишь меня ровно через три часа.  К  моменту  моего  пробуждения
должно  быть  безукоризненно  сделано следующее. Во-первых, солдаты Тэна окс
Найры должны быть приведены в полную боевую готовность. Скажи этим кретинам,
что на сей раз речь идет не о нагоняе, который я им задам,  если  они  будут
нерадивы и неряшливы, а об их собственных жизнях.
     --  Скажу-скажу, -- злорадно осклабился Есмар, не упускавший ни единого
случая злоупотребить властью офицера Свода над прочими служилыми княжества.
     -- Дальше. Скажи градоуправителю, чтобы поднял свою толстую  задницу  и
собрал  весь  народ  Ваи на пристани к моменту моего пробуждения. Как он это
будет делать -- меня не интересует. Иначе я отрежу ему голову. Так и  скажи.
И  чтобы  к  этому  моменту  у  пристани  уже были собраны все пригодные для
плавания рыбачьи лодки до единой. А в них лежали запасы продовольствия.  Все
запасы. Без остатка. Понял?
     --  Понял. Так мы что, уплываем в Ают? -- попробовал пошутить Есмар, но
шутка вышла явно неуместной. Потому что "уплыть в Ают" для варанца -- то  же
самое, что покончить с жизнью путем посажения самого себя на кол.
     --  Мы уплываем отсюда. А в Ают или нет, я еще не решил, -- сказал Эгин
с видом человека, который не то что лишен чувства юмора, а вообще не  знает,
что это такое.
     -- Все?
     --  Нет.  Там, под дверями, топчется мой новый раб по имени Кух. Устрой
его в комнате прислуги. Временно.
     Есмар не стал переспрашивать. Новый раб. А что -- был когда-то  старый?
Нет,  лучше  отложить этот вопрос до тех пор, пока начальник не проснется. И
да ниспошлет ему Шилол доброе расположение духа по пробуждении.

     x 8 x

     После сна, короткого купания, еще одной чашки сельха и приятной трапезы
под ласковыми солнечными лучами Эгину стало гораздо лучше.
     Сумбур в голове прекратился, перестало рябить в  глазах  и  даже  ребро
больше  не  прошивала  боль  при каждом вдохе-выдохе. Одним словом, Эгин был
готов говорить с народом.
     Есмар не терял даром времени и  смог  запугать  всех  ровно  настолько,
насколько  требовалось.  Не так сильно, чтобы все стали выть и паниковать, а
так, чтобы все ходили бледные, как смерть, и разговаривали шепотом.
     Правда, эту деловитую суету чуть было не испортили, превратив в панику,
двое пастухов Круста, которые прибежали в Ваю немного  погодя  после  Эгина.
Окровавленные,  обезумевшие  от  страха  и  притом  пьяные  до безобразия. К
счастью, от хмеля и усталости они не могли сподобиться на подробный рассказ,
а  завалились  спать  тотчас  же  после  того,  как  почувствовали  себя   в
безопасности.
     Говорить  с  народом  Эгин умел, но не любил. Эгин, как и многие боевые
офицеры Свода, считал риторику искусством полезным, но все-таки постыдным. И
в самом деле -- тому, кто носит в  ножнах  реальную  и  беспощадную  власть,
незачем  распинаться  перед  чернью. Но сейчас был явно не тот случай. Время
для Власти Карающей наступит позже. Сейчас надо выступить в качестве  Власти
Оберегающей.
     Словно   суровый,  но  не  лишенный  доброты  пастырь,  Эгин  рассказал
горожанам все, что считал нужным. Об остальном он умолчал. "Нужно отплыть на
запад в надежде достичь Нового Ордоса. Причем сделать  это  надо  как  можно
быстрее",   --   вот   какой  сок  можно  было  бы  выжать  из  речи  Эгина,
переотягощенной  географическими  подробностями  и  туманными  намеками   на
государственную  тайну во всем, что касалось конкретного обличья опасностей,
грозящих Вае.
     После  этого   площадь   загудела   и   выяснился   ряд   пренеприятных
обстоятельств.  Во-первых,  сколь ни малочисленны жители Ваи, а лодок все же
значительно меньше. И значит этих лодок, как ни старайся, на всех не хватит.
А, во-вторых, половина из наличных девяти  лодок  находится  в  полуплавучем
состоянии. Это значит, что плыть на них можно лишь в виду берега, да и то не
больше  чем  полдня.  А  потом хорошо бы успеть причалить и просмолить днища
заново.
     Эгин безмолвно  выругался,  благословил  присутствующих  на  дальнейшие
приготовления и сделал два вывода.
     Первый: отправку беженцев можно будет начать не раньше, чем вечером.
     Второй:  на площади были все, кроме Люспены. Она что -- столь безутешно
скорбит там у себя по пропавшему Сорго?

     x 9 x

     Есмар стоял на крыше с закрытыми глазами и водил головой туда-сюда, что
придавало ему сходство с  крупным  цветком  хризантемы  в  осеннем  саду.  С
цветком,  ставшим добычей ленивого ветра. Сколь бы поэтичным не казалось это
сравнение, на пользу Есмару  оно  не  шло.  Ибо  уста  его  исторгали  самые
забористые ругательства пиннаринских припортовых подворотен.
     Чувствовалось, что дело не клеится. А должно бы. Потому что чем быстрее
он отправит  письмо гнорру, тем лучше для Медового Берега. Потому что какова
бы ни была нежить и сколь бы сильны ни были эти проклятые выползки, от  этой
болезни лучшего лекарства, чем вмешательство гнорра и отборных сил Свода, не
найдешь.
     Чтобы  не  мешать  Есмару, а заодно понаблюдать немного за его работой,
Эгин стал у него за спиной.
     "Интересное дело, -- подумал он. -- Еще две недели назад я был  уверен,
абсолютно  уверен  в  том,  что  мое  назначение в Ваю -- самая обыкновенная
ссылка. А все дела, о которых в письме уведомлял меня Лагха Коалара --  дела
самое  большее  липовой  важности. И надо же, получается, что с сегодняшнего
дня Медовый Берег становится самой больной занозой в теле княжества Варан, а
я -- тайный советник Медового Берега -- могу снова кровавить меч сколько мне
вздумается. Какая  уж  тут  ссылка!  Тут,  можно  сказать,  ответственнейшее
задание..."
     И еще -- Эгин вдруг вспомнил, что совсем забыл об убийстве рах-саванна,
с расследования которого в общем-то и заварилась вся эта неаппетитная каша.
     --  Нет, гиазир Йен, то ли он в капкан попал, хотя какие на альбатросов
капканы, то ли заболел, но на Шаль-Кевра лучше не рассчитывать, -- удрученно
сказал Есмар, глаза которого были красны, а волосы взъерошены.
     Эгин молча кивнул. Мол, "а я  и  не  рассчитываю".  Вообще  говоря,  по
Уложениям Свода Есмара полагалось повесить.

     x 10 x

     Есмар  ушел,  а  Эгин полез на наблюдательную вышку единственного в Вае
двухэтажного дома. Он глядел вдаль. В море. А точнее --  в  ту  часть  моря,
которая зовется Наирнским проливом, по ту сторону которого в такой вот ясный
летний  день можно различить береговые скалы самой загадочной страны во всем
Круге Земель. Страны под названием Ают.
     В руках Эгина была дальноглядная труба, которой он еще  совсем  недавно
щеголял  перед  капитаном  "плавучего сортира", доставлявшего офицеров Свода
(числом два) в Ваю. Капитану такая, разумеется, и  не  снилась,  потому  что
стоила  столько же, сколько стоит половина корабля. Лучшая половина. А Эгину
она была по сути дела не нужна, ибо все, что следует видеть, он видел и так.
А на то, что не следует, не смотрел. Вдобавок, Зрение  Аррума  давало  Эгину
гораздо больше преимуществ, чем всякая игрушка. И вот надо же -- пригодилась
и она.
     В самом деле, в море происходило нечто интересное. Аютский, определенно
аютский,  корабль (и в этом не было никаких сомнений -- такие странные косые
паруса у мореходов Варана не в почете) стоял на якоре довольно близко, лигах
в двух от берега. Эгин видел его и невооруженным глазом, но в  дальноглядную
трубу,  конечно,  куда  лучше.  И,  главное, в дальноглядную трубу был виден
капитан.
     Это была женщина. Женщина средних лет, но стройная,  со  следами  былой
красоты на лице, с густыми черными волосами, чуть тронутыми сединой. Рядом с
ней топтались двое мужчин в неброском гражданском одеянии. Как бы купцы. Все
трое смотрели на Ваю и время от времени о чем-то переговаривались.
     О,  сколько  раз  подобную картину Эгин наблюдал на варанских кораблях!
Капитан и его "помощники" из Опоры Единства. И все было бы хорошо,  если  бы
аютский корабль был боевым. Если бы не рядился в гражданские одежды "купца".
И  если  бы  его  вздернутая  корма  не была столь показательно загромождена
огромными бочками. В Варане торговля с Аютом запрещена. И в Аюте  с  Вараном
--  тоже.  Существует только слабая посредническая торговля через вселенскую
ярмарку на Празднике Тучных Семян в  Нелеоте.  Но  до  Нелеота  отсюда  путь
неблизкий.  Равно  как  и  до  Праздника  Тучных  Семян. А зачем купеческому
кораблю стоять на рейде Ваи, если ни о какой торговле речи идти не может?
     Вывод: корабль принадлежит Гиэннере. И это  хуже,  чем  целая  галерная
флотилия  харренитов  или  "черепаха"  южан.  Эгин  был готов прозакладывать
Внутреннюю Секиру аррума вместе с левой рукой, что бочки на  корме  аютского
"купца"  заполнены  в  лучшем  случае  песком.  Отнюдь  не  золотым.  И  что
скрываются за фальшивым прикрытием бочек длинные бронзовые  рыбины.  "Молнии
Аюта".  И  если  только  этой  черноволосой  бабе  или ее спутникам (каждый,
небось, со своим сюрпризом в ножнах) что-то здесь не понравится...
     Эгин вспомнил, как в прошлом году на его глазах "молнии Аюта"  разнесли
в  щепу  один из лучших кораблей варанского флота вместе со всей командой, и
его передернуло. Он оторвался от наблюдения и протер запотевшее стекло.
     Нет. Чушь. Ерунда. Ают с незапамятных времен таит свою чудовищную  мощь
в  своих  пределах  и  лишь  благодаря  этому  его  старинный уклад и дивное
цветение не претерпели ущерба от многих волн безумия, что кровавыми потоками
затопляли Круг Земель от Эррихпы Древнего до Таная Бездетного.
     Новое движение  на  мостике  аютского  корабля  заставило  Эгина  вновь
прильнуть к протертому стеклу.
     Женщина-капитан  была счастливой обладательницей дальноглядной трубы на
треноге -- гораздо более мощной, чем труба самого Эгина.  В  такую,  небось,
видны и хребты Суингонов, и мелкие царапины на руке Эгина.
     Он  невольно  залюбовался диковинным приспособлением тайного врага, как
вдруг на линзе трубы аютского капитана сверкнул солнечный зайчик.
     Но солнце-то -- у аютцев за спиной,  милостивые  гиазиры!  Как  же  сие
возможно -- солнечный зайчик? Эгин напряг зрение. Неужели показалось?
     Но нет. За первым отблеском сверкнул второй. И третий.
     Ну да... все яснее ясного. На Медовом Берегу есть некий добрый человек,
который  сейчас  сидит  у себя на чердаке и, используя зеркальце, а, скорее,
целый "световой ящик", пускает солнечные зайчики в лицо аютскому капитану.
     Пускает просто так, для развлечения?
     Едва ли, милостивые гиазиры. Едва ли он развлекается. Он  работает.  Он
повествует, как идут дела на Медовом Берегу. Иными словами, человек Гиэннеры
доносит до своих хозяев некие свежие новости. Какие?

     x 11 x

     Как  ни  странно, пока Эгин наблюдал за аютским "купцом", Есмар навел в
Вае полный порядок. Солдаты чистили оружие. Женщины паковали тюки  с  "самым
необходимым",  дети  играли  в  героев  и чудовищ, а мужчины коротали время,
оставшееся до отплытия, за беседой, в которой самыми популярными выражениями
были "думается" и "видать". На аютское  судно  никто  не  обращал  внимания.
Видно, для жителей Ваи такие необычные для Эгина расклады не были редкостью.
     И  тут Эгин понял, что должен навестить госпожу Люспену. Что это просто
необходимо. И, как человек долга, он так и сделал.
     "А вдруг ее  никто  не  предупредил  о  том,  что  происходит?  С  этих
недоделанных  станется", -- думал Эгин, приближаясь к окраине городишка, где
располагался милый домик единственной вайской куртизанки.
     А еще он собирался поведать Люспене о геройской смерти, которую  скорее
всего  нашел-таки  в Кедровой Усадьбе ее бывший приятель и кормилец Сорго. И
еще ему хотелось  поболтать  о  чем-нибудь  вежественном  и  легком.  Лорма,
конечно, славная девушка. Но уж больно необразованная.
     Как  и в прошлый раз, Люспена встретила Эгина на пороге. Интересно, как
ей удалось пронюхать, что к ней идет гость? Наверное,  у  куртизанок  особое
чутье  на  приближение  мужчин.  Развивается  со  временем.  Как  магические
способности, к примеру. Эгин улыбнулся во все тридцать  два  зуба  и  открыл
калитку.
     --  Вы,  должно быть, уже собрались, госпожа? -- спросил Эгин, пока его
взгляд отдыхал на ладном платье девушки и на смущенном румянце, горевшем  на
ее щеках.
     --  Я никуда не поеду, -- очень по-свойски сказала Люспена и обаятельно
поправила локон, выбившийся из прически.
     -- Тем лучше, госпожа, тем лучше, -- бросил Эгин, нетерпеливо  затворяя
за собой дверь домика и подхватывая Люспену на руки.

     x 12 x

     Больше  они  не  говорили  ничего.  И поступали правильно. Потому что в
некоторых ситуациях руки, глаза и губы говорят гораздо  лучше  языка.  И,  в
отличие от последнего, никогда не болтают лишнего. Это был тот самый случай.
     Госпожа Люспена была одна и была праздна.
     В  тот  день она была (или только казалась?) легкомысленной, красивой и
очень обаятельной. Она ждала Эгина и в этом нельзя  было  усомниться  --  во
всех  комнатах  было  прибрано,  сама  Люспена  благоухала,  словно лилия, а
кружева, оторачивающие ее запястья, были самыми нежными  кружевами,  которые
Эгину  приходилось  встречать  в  своей  жизни.  Одета  Люспена была явно "к
случаю". На Сорго  она,  разумеется,  плевать  хотела.  Или,  не  исключено,
наоборот.  И  потому  очень  умело  скрывала  свое  горе. Но, так или иначе,
приходом Эгина Люспена была явно обрадована.
     После того, как их тела сплелись в объятиях, а губы слились в первом  и
очень крепком поцелуе, в котором не было ничего от влюбленности, но много от
страсти,  Эгин  уже  не  вспоминал  ни  о  выползках,  ни о костеруких, ни о
кошмаре, который ему пришлось пережить  наяву  прошедшей  ночью  в  Кедровой
Усадьбе.  Весь мир на время замкнулся в крохотной спаленке госпожи Люспены и
Эгин не испытывал по этому поводу сожаления.
     Ожидания Эгина подтвердились -- Люспена была нежна и умела. Ее  желание
доставить  Эгину удовольствие было подкреплено ее милыми ухватками и большим
опытом. Правда, Эгин сам был не из тех, кто толком  не  знает,  что  это  за
существа  --  женщины  и как с ними следует обращаться, чтобы улыбки их были
неподдельно счастливыми, а речи сахарными.
     У них вышел замечательный дуэт. Правда, в  самом  начале  он  любил  ее
неаккуратно  и  торопливо.  Даже  не  добравшись до спальни. Но когда жгучий
любовный голод был утолен, настала очередь легкого гурманства. И  за  первым
воспоследовал второй раз -- уже в спальне. И даже соображение того рода, что
придурок Сорго еще двое суток назад, возможно, любил на этом самом месте эту
же  самую  женщину,  не  испортило  дело.  Мало ли кто, что и в каком месте?
Настоящее всегда перечеркивает прошлое. Особенно в любовных делах.
     Это была опасная мысль -- о настоящем  и  прошлом.  Ибо  ее  изменчивая
тропка  привела скачущие галопом мысли Эгина к Овель исс Тамай, о которой он
так старательно, даже рьяно забывал  последние  двое  суток.  Он  сам  любил
Овель,  унаследовав  ее  тело  от  ее  дяди,  пользовавшегося им бесстыдно и
многократно, и впоследствии ставшего Сиятельным Князем Хортом окс Тамаем.  А
от  него, Эгина, ее тело перешло к Лагхе Коаларе, гнорру Свода Равновесия. И
гнорр, кажется, тоже не испытывал по этому поводу сожаления, как то пристало
по-настоящему мужественным и умным мужчинам.  "Одним  словом,  если  кого-то
ревновать,  так  это  отнюдь не Люспену "к несравненному Астезу", Хуммер его
раздери", -- несколько нервно заключил Эгин  и  вошел  в  Люспену  настолько
глубоко, насколько позволяли проникать телам в тела оковы бренной плоти.
     Когда  Люспена  с шалой улыбкой поцеловала Эгина в синяк на скуле, а ее
руки обвили шею Эгина со  спокойной  радостью  свершившегося  счастья,  Эгин
крепко  обнял ее и сказал ей на ушко что-то очень лестное и приятное. Сам же
он в этот момент пытался мысленно восстановить один трюизм, слышанный им  от
наставника  еще  в  Четвертом  Поместье.  Кажется,  так: "Счастье мужчины "я
хочу". Счастье женщины -- "он хочет". Кто же это сказал, о  шилоловы  козни?
Ну не спрашивать же у Люспены в самом деле!

     ГЛАВА 9. СЕРЫЙ ХОЛМ

     МЕДОВЫЙ БЕРЕГ, 63 ГОД ЭРЫ ДВУХ КАЛЕНДАРЕЙ
     Вечер Третьего дня месяца Алидам

     x 1 x

     -- Милостивый гиазир тайный советник!
     "Ишь ты, из-под земли достанут", -- подумал Эгин, оборачиваясь. От дома
Люспены  он  не  успел  отойти  и на пятьдесят шагов, а вот на тебе -- снова
кому-то нужен. Впрочем, времена для Медового Берега настают такие, что аррум
Свода Равновесия скоро будет нужен всем и каждому. Свой, личный аррум.
     -- Ну я. Чего тебе?
     -- Вам письмо от милостивого гиазира Багида Вакка.
     Эгин посмотрел на малого в яркой пурпурной  рубахе,  расшитой  золотыми
птицами и морскими единорогами, повнимательнее. Ага, невысок, крепок, с лица
-- сер, глаза -- красные, в тон рубахе. Да, этот точно багидов. Вот таких же
братков этой ночью на меч ставил...
     Больше  всего  в  мире  Эгину  сейчас хотелось поставить на меч и этого
подвижного мальца, который, разумеется, "мальцом" не являлся и было ему  уже
за  тридцать.  (А  попорчен  брагой  он  был  на все сорок пять.) Но убивать
парламентера -- а на голове багидова посланца был повязан черный  платок  --
благородным гиазирам не пристало.
     --  Ну  а  ты-то сам кто будешь? -- буркнул Эгин, на всякий случай шаря
взглядом под одеждой посланца. Мало ли что там?  Впрочем,  как  ни  странно,
никакого  мертвящего  металла  при  холопе не было. Только на поясе, на двух
цепочках, висел футляр для писем.
     -- Я, извольте видеть, милостивого гиазира Багида Вакка первый конюх.
     -- На Кедровую Усадьбу ходил этой ночью? -- дернул Шилол Эгина за язык.
     -- Не знаю я никакой Кедровой Усадьбы, недосуг мне, -- буркнул посланец
Багида, разглядывая заляпанные грязью носки своих сапог.
     "Ходил, ходил значит как миленький. Эх, под "облачный" клинок бы  тебя,
братец..."  --  мысленно  вздохнул  Эгин.  И  успокоил  сам себя: "Ну да это
успеется."
     -- Ладно, письмо давай.

     x 2 x

     Первой странностью была бумага.  Добротная,  яично-желтая,  с  искусной
миниатюрой в правом верхнем углу. Миниатюра символически изображала пчелиный
сот  (три правильных шестиугольника) и пчелу. Если сот был еще туда-сюда, то
пчела  с  двумя  ярко-красными  яростными   бусинами   глаз,   с   тщательно
проработанными  коготками на лапках, с излишне перепончатыми крыльями больше
походила на бредовый сон малолетнего Хуммера.
     Второй странностью был почерк. Твердый, добротный, несгибаемый. Это  не
письмо  сумасшедшего  землевладельца,  которому  вздумалось  свести со свету
своего соседа. Это письмо, это письмо... как ни странно, уверенного  в  себе
офицера  Свода  Равновесия. Он сам, Эгин, имел приблизительно такой же, хотя
все-таки чуть более расхлябанный.
     Взор  Аррума  обшарил  лист  сверху  донизу.  Никакого  свежего  Следа.
Никакого,  если не брать в расчет, разумеется, его собственный, Эгина, след.
И это было третьей странностью, потому что когда человек  пишет,  он  должен
придерживать  лист  бумаги  рукой.  И  рука  должна  оставлять  След. Можно,
конечно, не придерживать. Можно укрепить лист бумаги  на  столе  при  помощи
какого-нибудь приспособления. Например, для человека однорукого. Но у Багида
Вакка было две руки. И две черных ноги.
     "Йену окс Тамме, тайному советнику уезда Медовый Берег
     Милостивый гиазир!
     В  ночь  с  двадцать  девятого на тридцатый день месяца Белхаоля на мое
родовое поместье напали неведомые существа,  от  которых  произошли  великие
несчастья.  Внешний вид этих тварей остался для нас загадкой. Известно лишь,
что они появляются из-под земли..."
     Длиннейшее, утомительно-скучное и напрочь лишенное  новых  подробностей
описание  выползков  Эгин  пробежал глазами через строчку. А вот дальше было
интересно. Очень интересно.
     "...Я счел преждевременным уведомлять вас  о  случившемся  загодя,  ибо
пребывал  в  уверенности,  что "слизни" находятся в полном услужении у Свода
Равновесия, являясь новым тайным средством, задуманным против врагов Князя и
Истины. Также я полагал, что упомянутые "слизни" оказались в моих землях  по
ошибке, каковые для Свода Равновесия вполне простительны.
     С немалыми трудами мои мужики смогли отогнать непрошенных гостей прочь.
Желая  все  же  увериться  в  своих  догадках,  я  приказал  отыскать логово
"слизней". Руководствуясь указаниями нашего рудознатца, мои люди  в  течение
двух  ночей  выслеживали  тварей  под землей. К моему превеликому удивлению,
следы "слизней"  приводили  к  Кедровой  Усадьбе.  Принимая  в  расчет,  что
"слизни" в моих пределах сотворили чистого убытка в тысячу двести серебряных
авров,  а  равно  и  истребили  одного  только  мужеского  пола девятнадцать
холопов, я не смог совладать с гневом своих людей и прошлым вечером они ушли
мстить гиазиру Крусту Гутулану. Каковое мщение и свершилось.
     Я, разумеется, сейчас только приступил  к  расследованию  промеж  своих
холопов  с  целью  изыскать  зачинщиков  и  еще  не довел его до конца. Да и
вообще, неподвластные пониманию смертных дела, что творятся  этим  летом  на
Медовом Берегу, требуют тщательнейшего расследования.
     Прошу  вас,  милостивый  гиазир  тайный  советник,  со  всей  возможной
поспешностью прибыть в Серый Холм для довыяснения обстоятельств дела.
     Багид Вакк, землевладелец.
     После Письма: я приношу вам, милостивый  гиазир  Йен  окс  Тамма,  свои
глубочайшие  извинения  и  нижайше  прошу  не держать гнева на меня лично за
безрассудство моих людей, от  которых  вы  немало  натерпелись.  В  качестве
извинения  прошу принять от меня жизни спасенных среди руин Кедровой Усадьбы
дочери покойного Круста Гутулана, а равно и нашего всеобщего любимца  Сорго,
"несравненного  Астеза".  К  сему  добавляю,  что небывалая белая птица была
обнаружена пойманной у одного из наших мужиков. Быть может, и она будет  вам
интересна."
     Эгин  дважды  перечитал  "после  письма" и только на третий раз ухватил
суть,  захороненную  Багидом  под  несусветными  нагромождениями   словесных
витийств.
     Лорма и Сорго живы. О Шилол Изменчиворукий!
     А почтовый альбатрос -- в Сером Холме. О Трижды Изменчиворукий!

     x 3 x

     Вечерело.   Дорога  лениво  вилась  между  невысоких  холмов,  поросших
низкорослыми  деревцами,  кустарником  и  гудящими  от  стрекота  кузнечиков
высокими, но какими-то безжизненными южными травами.
     Их было пятеро.
     Есмара  с его неразлучным псом Эгин взял с собой, потому что эрм-саванн
без его аррумского руководства все равно стоил не больше,  чем  просто  один
профессиональный солдат.
     Здоровенного   профессионального   солдата,   самого   подтянутого   из
распущенной  оравы  Тэна  окс  Найры,  Эгин  взял  с  собой  потому  что  не
сомневался:  этот  стоит троих, а под его аррумским руководством -- семерых.
Солдата звали Гнук,  он  был  беглым  рабом  с  харренских  галер  и  вообще
производил впечатление человека надежного.
     Еще  с  Эгином  был  главный  конюх  Багида  Вакка,  который  так  и не
удосужился отрекомендоваться. А Эгин так и не удосужился спросить его имени.
     Конюх ехал отнюдь не на коне. У него был мощный мул  --  явно  один  из
выкормышей  крустовых пастухов. И, не исключено -- добытый накануне в ночной
схватке. Но кругом творилось такое, что до мародеров Эгину  сейчас  дела  не
было. Ими будут спустя полтора месяца заниматься трибуналы морской пехоты. А
он, Эгин, будет вести трибуналы Свода. И кто-то -- скорее всего, пресловутый
Прокаженный  --  заплатит  за весь этот кровавый хаос сполна. В общем, пусть
пока малый Багида щеголяет своей пурпурной рубахой. Пусть.
     Пятым был Кух, которого за этот один-единственный  неполный  день  Эгин
уже успел научиться воспринимать как собственную тень. Тень она и есть тень.
Пусть ходит по пятам, лишь бы не бунтовала.
     Лошадь  Эгина,  одолженная  им  в  свое  время  у Круста, у Круста же и
осталась, сгинув без вести в кошмарном водовороте  событий  вчерашней  ночи.
Поэтому  у  Эгина  тоже  был мул и тоже весьма крепкий. На этот раз он решил
совершенно честно купить мула у Вицы, но когда замордованный его  рассказами
до полусмерти градоуправитель увидел на ладони аррума деньги, то перепугался
как при виде костерукого.
     Эгину  вновь  не  удалось  оплатить  чужие услуги. В общем, хорошо быть
аррумом. До тех пор пока не появляется пар-арценц.
     Есмар и Гнук  шли  размашистым  маршевым  шагом.  Лога  мелькал  где-то
впереди,  то  и  дело  принюхиваясь  к  северному  ветру.  Кух как-то внешне
комично, но очень быстро семенил близ  правого  стремени  Эгина.  До  Серого
Холма оставалось не больше полутора часов пути.
     Эгин  вновь  вернулся мыслями к письму Багида Вакка. Там была ложь. Там
была правда.
     Судя по раболепски-развязному тону письма, в Сером  Холме  его,  Эгина,
могло ожидать что угодно. В том числе -- смерть. На этот случай Эгин оставил
Тэну  окс  Найре  свою Внешнюю Секиру аррума. Это было чудовищным нарушением
Уложений Свода, но  у  Эгина  не  было  выбора.  Если  Эгин  не  вернется  к
завтрашнему  полудню,  Тэн  должен  взять  лодку,  достичь аютского корабля,
который по-прежнему торчит на якоре  в  двух  лигах  от  берега,  предъявить
Внешнюю  Секиру  аррума  (а  к  таким  вещицам  аютская Гиэннера относится с
ба-альшим уважением) и совершенно искренне объяснить обстановку  на  Медовом
Берегу.  А  вслед  за этим потребовать от аютцев доставить его в Новый Ордос
столь быстро, сколь это возможно. Ну а в Новом  Ордосе  Тэн  должен  идти  в
местный  Свод Равновесия и докладывать обо всем. И, в первую очередь, о том,
что убийцей аррума Опоры Вещей Эгина стал Багид Вакк. Со  всеми  вытекающими
отсюда для Багида последствиями.
     Ают  и  Варан  не были явными врагами. Не были они и друзьями. На борту
аютского корабля Тэна могли без каких бы  то  ни  было  разговоров  нарезать
карнавальными  ленточками  как варанского соглядатая. Поэтому план Эгина был
очень слаб. Но все же он был лучше чем его отсутствие.
     Конечно, Багид Вакк знал, как надавить на него, на Эгина. Лорма и Сорго
-- это даже не самое главное. В  конце  концов,  не  все  ли  равно  тайному
советнику, что сталось с какой-то девкой и каким-то безумцем? Другое дело --
расчет  на  его,  Эгина,  офицерский  долг (понимает же этот сучий потрох из
какого-такого "вашего ведомства" берутся  тайные  советники  уездов!).  Вот,
гляди, сыскался альбатрос-то! А ведь письмо в Пиннарин иначе и не отправишь,
правильно? Так что приходи в гости, дорогой гиазир советник, потолкуем...
     Эгин смачно сплюнул.
     --  Правильно  плюется гиазира, -- одобрительно покачал головой Кух. --
Не надо ходить холма. Дерьмо там.
     -- Крепко сказано! -- гоготнул Гнук.
     -- Не хочешь -- не ходи, -- равнодушно пожал плечами Эгин. На споры  не
было ни времени, ни желания.
     -- А я и не хожу, -- донеслось уже из-за спины аррума.
     Вот так да! А как же "силы наберусь" да "везде за тобой ходить буду"?
     Эгин  обернулся насколько позволяло неудобное седло и, выворачивая шею,
увидел Куха, который с независимым видом уселся посреди дороги, сложив  ноги
в "южный крест".
     -- Что же ты, Кух?
     --  Здесь  посижу,  --  буркнул  горец.  -- Тебя подожду. Если в тебе и
вправду та сила, что мне думается, дождусь.
     Эти слова были произнесены Кухом с такой убежденностью, что  Эгин  счел
разговор законченным.

     x 4 x

     Из-за  невысокого холма, на котором торчала ажурная стрелковая вышка из
свеженаструганных  жердей,   медленно   выползал   другой   холм.   Широкий,
основательный,  серый. А на нем громоздились грязно-желтые бастионы поместья
Багида Вакка.
     Отличное место. Отличное! Прибрал бы его Шилол со всеми обитателями!
     Было уже почти полностью темно и Эгин едва успел остановить своего мула
перед незаметно подкравшимся из  наступающей  темноты  рвом.  Ров  был  тоже
свежий,  как и стрелковая вышка, за рвом высился земляной вал, а в валу Эгин
увидел неширокий проем, в котором чернели фигуры нескольких людей.
     -- Стоять! Назови ключ-слово! -- гаркнул один из  стражников  в  проеме
вала.
     -- Тернаун! -- выкрикнул главный конюх.
     -- Па-асторони-ись!
     Стражи  перестроились  и  прямо  под ноги эгинову мулу с того конца рва
стал неспешно  выползать  перекидной  мостик.  Свежий,  как  и  ров,  как  и
стрелковая вышка. С перильцами.
     --  Тоже  мне,  играют  тут в Тардер, Эстартою осажденный! -- беззлобно
процедил сквозь зубы Есмар.
     Эгин недовольно покосился на него.
     -- Есмар, люди боятся, -- сказал он  таким  многозначительным  голосом,
какой  прорезается  у  офицеров  Свода обычно только к сорока годам. У него,
Эгина, прорезался в двадцать восемь.
     Гнук играючи перебросил с плеча на плечо боевой  молот  и  одобрительно
крякнул. Гнук знал, что в лагере врагов надо держать язык за зубами. До поры
до времени. Пока он, язык, не развяжется в безудержном боевом сквернословии.
А  в том, что рано или поздно это произойдет, Гнук не сомневался. Потому что
перед самым выходом из Ваи тайный советник Йен окс Тамма приобнял  за  плечи
его  и  Есмара  и  тихо  сказал: "Милостивые гиазиры, вести себя надо очень,
очень спокойно. До тех самых пор пока на нас не нападут в открытую. Либо  --
пока  я  не  скажу "С нами нет одного человека". Вы поняли? Если я произнесу
эту фразу, вы должны убивать всех, кого видите.  Потому  что  все,  кого  вы
увидите, кроме нас троих и Логи будут нашими смертельными врагами."

     x 5 x

     --  Нет.  Оба, точнее, все трое, -- (Эгин имел в виду и Логу) -- пойдут
со мной. И притом при оружии.
     Главный конюх, у которого явно  имелись  на  этот  счет  очень  строгие
предписания, недобро посмотрел на Логу. На Есмара. На Гнука.
     -- Хорошо. Я передам ваше пожелание гиазиру Багиду Вакку.
     Сказав  так,  он повернулся и уже собрался пройти под двумя скрещенными
алебардами ("Неужели в этом захолустье кто-то умеет обращаться  с  настоящей
трехлезвийной  алебардой?" -- мысленно пожал плечами Эгин) двух не удивление
неплохо экипированных мужиков.
     Эгин понял, что так дело у них не  заладится  с  самого  начала.  Двумя
пальцами  левой  руки  он  ловко  ухватил  конюха  за ухо и рывком развернул
обратно. Идя на поводу у такой боли, повернется любой.
     -- Спа-акойно! -- рявкнул Эгин алебардистам, лица которых вытянулись  в
предвкушении кровавого разбирательства.
     -- Та-ак, -- протянул Эгин уже в адрес конюха, старательно наступая ему
на левый  носок.  --  Мне  насрать на то, что ты передашь Багиду. Мне важно,
чтобы впустили всех. Если этого не  произойдет  ровно  через  один  короткий
колокол...
     Говоря так, Эгин свободной рукой вытянул меч. По клинку медленно ползли
тяжелые  грозовые тучи. Чего-то подобного он и ожидал. Эгин сунул клинок под
самый нос съежившемуся конюху.
     -- ...если вообще твой хозяин мне не понравится с первого же взгляда...
     Вряд ли конюх мог сейчас чувствовать, что в действительности  сотворяет
через  нечеловеческое  напряжение аррум Опоры Вещей с его сознанием и волей,
вряд ли он мог исчислить, сколько жизненного ветра сейчас уходит из его тела
через пальцы Эгина и какой силой полнятся сейчас глаза этого страшного слуги
Князя и Истины. Конюх мог  лишь  бояться.  Бояться  всего  происходящего,  и
превыше   всего   --  невиданного  трескучего  меча,  от  близости  которого
крохотными иглами кололо лицо и шевелились под  черным  платком  его  черные
волосы.
     -- ...тогда, смерд, разговор будет таким.
     Пальцы  Эгина  на  ухе  конюха  разжались и тотчас же дали ему сильного
тычка в подбородок. Эгин убрал ногу с его носка и конюх  в  полном  бессилии
начал заваливаться на спину. И тогда "облачный" клинок Эгина ринул вниз.
     Сталь  клинка  лишь  едва  прикоснулась  к  бронзе  футляра  для писем,
висевшего у конюха на поясе. Раскат близкого злого грома прокатился по двору
и ушел в небеса -- туда, где и положено обитать грому.  А  футляр  с  глухим
треском  раскололся на десятки раскаленных докрасна обломков и просыпался на
плиту под ногами Эгина невиданным дождем.
     Конюх, кое-как подымаясь на колени, в полной  прострации  воззрился  на
обломки -- красные, трескучие, такие бессмысленные.
     --  У тебя один короткий колокол, -- спесиво напомнил Эгин, неторопливо
доставая льняную тряпицу.
     После таких трюков  кажется,  что  вся  пыль  мира  стремится  облепить
"облачный" клинок. А самое плохое то, что повторить сегодня такой же трюк он
сможет   только  один-единственный  раз.  Пар-арценц  мог  бы  и  трижды,  и
четырежды. Он, аррум, нет.

     x 6 x

     Они  стояли  внутри  поместья,  которое  сейчас  больше   походило   на
осажденную крепость. И притом крепость, уже выдержавшую одну осаду.
     Багид не лгал. По крайней мере, он не лгал в том, что выползки побывали
на Сером  Холме.  Две  наспех  засыпанные  землей  огромные канавы, наискось
пересекавшие мощеный добротными каменными плитами двор, свидетельствовали  о
том,  что  твари  выходили  здесь  на  поверхность.  И, судя по бурым пятнам
засохшей крови на уцелевших плитах, пожали здесь знатную жатву жизней.  Одна
из  стен,  которые  на Сером Холме были сложены из больших блоков обожженной
глины (язык  как-то  не  поворачивался  назвать  их  кирпичами),  просела  и
разрушилась почти на всю свою немалую длину. Ничего не осталось от конюшен и
от южной башни. Две неплохих лошади и три мула (одним из которых был тот, на
котором  Эгин  прибыл  в Серый Холм) топтались у импровизированной коновязи,
наспех устроенной близ развалин конюшни.
     Итак, Серый Холм пострадал преизрядно. Зато на трех  уцелевших  башнях,
на  вынесенных  из  бойниц  балках,  которых  Гнук  насчитал девять, а более
образованный Есмар одиннадцать, на всех балках болтались голые окровавленные
тела. Весело, страсть как весело и беззаботно живет народ Серого Холма!
     Лога поднял печальные глаза к вершине северной башни --  самой  высокой
из уцелевших -- и печально завыл. Похоже, рычать и переубеждать своих хозяев
у него, как и у Куха, не было сил. Будь что будет.
     Ровно  через  один варанский колокол на крошечном балконе второго этажа
господского дома, к которому слово "дом" было применительно лишь с  огромной
натяжкой  (больше  подходили  "форт",  "бастион"  и, лучше всего, "тюрьма"),
тусклой красной  тряпкой  из  темноты  проявилась  фигура  главного  конюха,
освещенная падающим откуда-то изнутри светом.
     --   Пра-апустить   милостивых  гиазиров.  Всех!  --  и  рожа  придурка
расплылась в угодливой масляной улыбке.

     x 7 x

     Нет, угощений им не предлагали. Багид был не настолько глуп. Он  принял
их  не  в  гостевом, а в оружейном зале. Здесь не было окон. Ковры. Сплошные
ковры. На них -- скрещенные алебарды, копья, несколько очень неплохих мечей,
четыре герверитских самострельных лука и множество щитов. В том числе  очень
редкий полноростный грютский -- неотъемлемый атрибут царских телохранителей,
знаменитых  "щитоносцев". До этого Эгин видел такой только раз в жизни -- на
Высшем Цикле Староордосской Крепости.
     Но все это было ничем по сравнению со светильниками под самым потолком.
Похожие Эгин видел только в коридорах Свода. Очень хорошие  светильники.  За
одни  такие  хрустальные  шары,  в  которых  живет яркая и подвижная голубая
жидкость, их хозяину со всей неизбежностью грозило Жерло Серебряной Чистоты.
Интересно, видел ли эти светильнички  предыдущий  тайный  советник?  И  если
видел, то что думал по их поводу?
     Центр  небольшого  зала  был  явно  не  без  умысла перегорожен длинной
оружейной стойкой в полтора человеческих роста. Похоже, обычно она стояла  у
стены,  но  вот  кто-то  случайно,  совершенно  случайно  переставил ее сюда
(подметал под стенами, наверное?) и забыл вернуть на место, бездельник. Сечь
таких надо. На стойке не  было  оружия,  зато  на  ней  во  всю  длину  были
развешены  ковры.  Что  под  коврами  --  Эгина не очень интересовало. Почти
наверняка -- старые кольчуги, нагрудники, щиты. В общем,  милостивый  гиазир
Багид  Вакк  хотел сказать, что так уж просто, за здорово живешь, покуситься
на его убийство не получится. Впрочем, а где же сам Багид?
     Вслед за Эгином и его крошечной свитой ввалились главный  конюх  и  еще
двое  холопов  Багида,  занося  три  роскошных кресла, сработанных из черной
смоковницы. Кресла они установили в центре  той  половины  зала,  в  которой
оказались  Эгин  и  его  спутники.  Затем  главный  конюх подошел к ковровой
занавеси на оружейной стойке и отвернул угол одного  из  ковров  в  сторону.
Образовался треугольный просвет размерами приблизительно локоть на локоть. И
в  нем Эгин, заняв без лишних приглашений место в центральном кресле, увидел
зеркало, установленное  наискось  по  ту  сторону  ширмы.  А  в  зеркале  --
мертвенно-бледное,  недужное  лицо  Багида Вакка с глубоко запавшими темными
глазами.
     Ну что же, неплохо придумано. Не исключено,  за  ширмой  целая  система
зеркал.  Не исключено, что там прячется охрана Багида. И если бы Эгин не был
аррумом, ему бы оставалось только гадать,  в  каком  месте  оружейного  зала
находится сам Багид.
     --  Разрешите представиться. Саданг, аррум Опоры Безгласых Тварей. Или,
если угодно, Багид Вакк, землевладелец.
     Эгин, который ожидал услышать все, что угодно,  но  только  не  это,  с
колоссальным  трудом сохранил самообладание. Да, он удивлен. Да, он испуган.
Но удивление надо отмерять аптекарскими дозами, а испуг  упрятать  на  самое
дно души.
     -- Вот как? Приятно встретить своего коллегу в таком захолустье живым и
невредимым. Мое истинное имя -- Эгин, аррум Опоры Вещей, о чем, впрочем, вам
наверняка  сообщили  ваши люди, которые выпустили в ответ на такие мои слова
четыре стрелы. Мои спутники -- Есмар, эрм-саванн Опоры Безгласых  Тварей,  и
Гнук,  солдат  вайского гарнизона. Разрешите посмотреть вашу Внешнюю Секиру,
аррум.
     -- Будьте столь любезны, --  сказал  Багид  и  рядом  с  его  жутковато
ухмыляющейся рожей появился блестящий жетон. И Сорок Отметин Огня отозвались
своему владельцу голубыми искорками.
     -- О Шилол Изменчиворукий! -- пробормотал вконец одуревший Есмар.
     --  Ну  что  же,  все  правильно,  --  выдохнул  будто бы с неимоверным
облегчением Эгин и с усилием растянул свои губы в приветливую улыбку.  --  В
таком случае, аррум, если вы не возражаете, сразу перейдем к делу.
     --  С  удовольствием,  -- кивнул Багид. Он же якобы Саданг, аррум Опоры
Безгласых Тварей.
     -- Прежде всего я бы хотел увидеть живыми и невредимыми трех существ, о
которых сообщало ваше письмо: Лорму, Сорго и почтового альбатроса по  кличке
Шаль-Кевр.
     -- Да, безусловно. Людей сейчас приведут, альбатроса -- принесут. Люблю
точность, -- Багид идиотически захихикал.
     На  другом  конце  зала скрипнула дверь. Видать, кто-то из людей Багида
отправился выполнять его указания.
     Легкость, с которой Багид согласился выдать им своих не то  найденышей,
не  то заложников, еще больше насторожила и испугала Эгина. Похоже, этот тип
ни при каких условиях не выпустит их отсюда живьем. Ни при каких.  Эх,  надо
было  садиться на лодку и плыть к аютскому кораблю. Лучше пусть тебя повесят
на рее женщины-офицеры просвещенной Гиэннеры, чем забьют  колунами  безумные
мужики безумного землевладельца.
     --  Ну  а  пока,  -- продолжал Багид, отхихикав, -- разрешите размотать
перед вами нить происходящих событий.
     Эгин не возражал. Нить происходящих  событий  --  именно  то,  что  ему
сейчас более всего нужно.
     --  Вы  находитесь  в  Семнадцатом Поместье... -- начал серым, затертым
голосом Багид.

     x 8 x

     Если хочешь что-то спрятать -- спрячь на дне  моря,  в  глухой  пещере,
среди  непроходимых  болот.  Или  оставь  у  всех на виду. И это будет самым
надежным укрытием для твоих тайн. Многие тайны Свода Равновесия таятся в его
главной цитадели, расположенной в столице. Но многие другие, подчас не менее
значительные -- разбросаны по всему Варану от Грютских Столпов до  Вергрина,
от Урталаргиса до Медового Берега. "Да-да-да, до самого Медового Берега", --
с крысиным смешком повторил Багид.
     Серый  Холм был куплен Сводом Равновесия у рода Вакков через подставных
лиц восемнадцать лет назад. Об этом мало  кто  знал.  Просто  прежние  Вакки
мало-помалу  исчезли  (вроде как умерли -- говорили в округе), а он, Саданг,
тогда  еще   сравнительно   молодой   рах-саванн,   изображающий   из   себя
новоприбывшего  наследника, стал главой Серого Холма. Свод Равновесия отнюдь
не безразмерен и больше людей Опора Безгласых Тварей ему выделить не смогла.
Вот  разве  только  офицера,  названного  в  его  письме  "рудознатцем".  Он
представляет  здесь  Опору  Единства.  Вдвоем с "рудознатцем" они при помощи
местных темных мужиков обустроили здесь превосходное  Семнадцатое  Поместье,
где вот уж много лет работали на благо Князя и Истины.
     Эгин  знал,  где  находится  настоящее  Семнадцатое Поместье, именуемое
также "Сапфир и Изумруд". Знал, потому что там  в  свое  время  служила  его
любовница,   Вербелина   исс  Аран.  Оно  действительно  принадлежало  Опоре
Безгласых  Тварей,  но  ничего  общего  с  Медовым  Берегом  не  имело,  ибо
находилось  неподалеку  от  Пиннарина.  Эгину  не  составляло никакого труда
уличить Багида Вакка во лжи. Но он молчал. Молчал и слушал.
     Суть изысканий, которые  проводит  здесь  он,  Саданг,  не  может  быть
открыта  им даже теперь, даже ему, Эгину, не говоря уже о его спутниках. Ибо
лишь два человека -- гнорр и пар-арценц Опоры Безгласых Тварей  --  имеют  о
его изысканиях полное представление. Он, Саданг, может лишь сказать, что его
изыскания  касаются  изготовления не то чтобы Сделанных Человеков, но скорее
Переделанных Человеков (здесь Багида вновь пробил омерзительный  смех),  при
помощи  которых Варан мог бы рассчитывать в будущем отразить любое нашествие
извне и подавить любую смуту внутри.
     Во имя сохранения тайны, он действовал, не вступая ни  в  какие  особые
сношения  с  местным  тайным  советником, не говоря уже о городских властях.
Играл, так сказать,  роль  нелюдима,  самодура  и  невежи.  Чтобы,  с  одной
стороны,  лишний  раз  через его владения не шлялись, а с другой -- чтобы не
вызывать никаких излишних подозрений.
     Все было бы хорошо и ему, Садангу, не пришлось бы  никогда  вести  этот
разговор  с  Эгином,  если  бы не зловещие события последних недель, которые
показали, что все принятые меры предосторожности  были  все-таки  далеки  от
совершенства.
     Судя  по  всему,  на  Медовый  Берег  удалось проникнуть врагам Князя и
Истины. Возможно, людям Гиэннеры. Возможно, южанам. Не исключено  --  смегам
или  каким-то  злокозненным  офицерам  из  самого  Свода Равновесия. Судя по
всему, по меньшей мере один загадочный враг, известный местным  жителям  как
Прокаженный, обитает здесь уже довольно давно.
     И  вот  когда  их  изыскания  уже  подходили  к  своему  блистательному
завершению, а он, Саданг, готовил обстоятельный отчет для нового пар-арценца
Опоры Безгласых Тварей, все пошло из рук вон плохо.
     В этом  месте  его  рассказа  где-то  на  другой  половине  зала  вновь
скрипнула  дверь  и спустя несколько мгновений рядом с лицом Багида пару раз
взмахнуло крыло альбатроса и,  приглушенный  коврами  на  оружейной  стойке,
раздался печальный, потерянный крик морской птицы.
     --  Ну  вот,  Шаль-Кеврика  уже  принесли. Скоро приведут остальных, --
сказал Багид слащавым голоском. И резко, изменив тон, добавил:
     -- Впрочем, все ближе и ближе к делу, милостивые гиазиры. Все сказанное
мной некогда являлось государственной  тайной  Варана  и  в  силу  последних
событий  таковой быть перестало. А вот то, что я скажу сейчас, является моей
личной тайной и я бы очень хотел, чтобы вы,  аррум,  отнеслись  ко  мне  как
нельзя более снисходительно.
     Последние слова были сказаны Багидом плаксивым, безвольным голосом. "Ну
дает кровопийца!" -- мысленно восхитился Эгин. На словах же он сказал:
     --  Безусловно,  аррум.  Свод  Равновесия  в  моем лице гарантирует вам
полное снисхождение и милосердие, которым славится  издревле.  При  условии,
разумеется, вашей беззаветной искренности.
     "Вот  так  да! Во мне, оказывается, дремлет пар-арценц Опоры Единства!"
-- этот восхищенный крик души Эгин адресовал  самому  себе.  К  чему  клонит
Багид, он окончательно перестал понимать.

     x 9 x

     Вначале  из-за  происков Прокаженного из-под его власти вышли несколько
Переделанных Человеков. И к его, Саданга, неимоверному сожалению набрели  на
тело  убитого рах-саванна. Да, он не станет скрывать, что именно они вырвали
ему сердце. Но стреляли ему в спину не  они,  и  в  том  он  может  ручаться
головой.   Стреляла   в   рах-саванна   Люспена.   Стреляла  из  сборного  и
исключительно мощного аютского лука, который, будучи вдвое меньше варанского
тисового, не уступает ему в дальности и превосходит в меткости. Об  этом  он
узнал от беглых Переделанных Человеков, которых ему все-таки удалось вернуть
к повиновению спустя два дня.
     По  мнению  Саданга,  Люспена  является офицером Гиэннеры и действует в
связи с Прокаженным. Именно она и никто другой привела к тому, что из  почти
мертвых  яиц  все-таки вышли шестеро шардевкатранов. (Последней фразы Багида
не понял даже Эгин, не говоря уже  о  его  спутниках,  но  почел  за  лучшее
промолчать.)  Именно  она  натравила  шардевкатранов  и  на  поместье Круста
Гутулана, и на Серый Холм. Причем если Серый Холм она собиралась  уничтожить
именно  как  Семнадцатое  Поместье, то есть как место выведения Переделанных
Человеков, то Кедровую Усадьбу -- дабы  замести  следы  и  отвлечь  внимание
Свода,    ибо   именно   там   в   действительности   находилось   обиталище
шардевкатранов.
     Узнав  о  последнем  обстоятельстве,  он,  Саданг,  напал  на  Кедровую
Усадьбу,   надеясь   под   видом   соседской   усобицы  захватить  обиталище
шардевкатранов и распустить по их подземным ходам  дурной  дым.  У  него,  у
аррума  Опоры  Безгласых Тварей, нет и не может быть никакой личной вражды к
Крусту Гутулану. Все, что он делал, было продиктовано долгом перед Князем  и
Истиной,  но  у  него  не  было  ни  времени,  ни  возможности  посвятить  в
обстоятельства дела Эгина.
     Увы, произошел ряд досадных  оплошностей  и  недоразумений.  Во-первых,
шардевкатраны  оказались  сильнее,  чем  он  предполагал, и уничтожить их не
удалось. Во-вторых, на приеме у Круста не  оказалось  Люспены,  а  ведь  она
должна  была  на нем присутствовать, чтобы избавить себя от подозрений, да и
вообще как любовница Сорго. В-третьих, там случайно оказался Эгин, хотя  он,
Саданг,  был  уверен,  что  последний  привык к добродетельной жизни офицера
Свода и ни за что не станет шляться  по  уездным  пьянкам.  И,  в-четвертых,
после  встречи  с  шардевкатранами  часть Переделанных Людей исчезла. Скорее
всего, они разбредутся по всему уезду, неся смерть  всякому,  в  чьей  груди
стучит сердце. Даже если это сердце размером с голубиное.
     "Хуммерово  варево.  Ложь,  кое-где поперченная истиной", -- вынес свой
вердикт Эгин. И в этот момент не выдержал Есмар:
     -- Простите, аррум, а зачем Люспене было  убивать  предыдущего  тайного
советника?
     В ответ прозвучал снисходительный смех Багида.
     --   Ах,   молодой   человек,   молодой   человек!  Ну  посудите  сами,
женщина-офицер Гиэннеры! Вы что -- не понимаете что это такое? У них даже на
чеканке  доспехов,  простите,   совокупляются   в   недозволенном   взаимном
положении,  а  тут -- молодой красавец из Свода... Я думаю, она убила его за
то, за что у даллагов в обычае убивать  женщин.  За  то,  что  он  отказался
преступить Уложения Жезла и Браслета и возлечь с ней, городской куртизанкой.
     "Чем  дальше  --  тем гаже", -- подумал Эгин, который сам каких-то семь
часов назад преступал Уложения Жезла и Браслета. Преступал не с  кем-нибудь,
а именно с Люспеной...
     --  Ну  вот  что,  -- резко вступил Эгин. -- Вы, эрм-саванн, придержите
язык за зубами, пока говорят старшие по званию. А вы, аррум, будьте  любезны
перейти к самой сути вопроса.
     Эгин  напрягся.  Мысленно  он  уже  скатывался  прочь со своего кресла,
выхватывал меч, выкрикивал боевой клич и крыл последними  словами  пока  еще
невидимых противников.
     --  К  самой  сути...  --  вздохнул  Багид. И, заискивающе улыбнувшись,
добавил:
     -- Именно к самой сути мне бы хотелось  переходить  меньше  всего.  Ну,
впрочем,  ладно.  Как  говорится, назвав Алд -- назови Хок. Сейчас положение
таково, что нам не удастся своими силами сдержать скверну, которая затопляет
Медовый Берег. А, учитывая особую опасность шардевкатранов,  скверна  должна
быть  уничтожена полностью, причем сделать это надо в ближайшие пять недель.
Я бы очень хотел, аррум, чтобы вы, как  официальный  представитель  Свода  в
уезде,  составили  обстоятельное  письмо  гнорру. Вам он поверит. Мне, после
всего  того,  что  произошло  --  едва  ли.  Я  бы  хотел,  чтобы  перипетии
произошедших   здесь   событий  дошли  до  гнорра  как  можно  позже,  когда
шардевкатраны и беглые  Переделанные  Человеки  будут  уничтожены.  Истинный
размах  наших  бедствий  таков,  что  без  личного  вмешательства  гнорра  и
пар-арценцев трех основных Опор -- не говоря уже о "лососях"  --  справиться
не  удастся. Итак, вы пишите письмо, отправляете его и остаетесь под защитой
моих людей вплоть до  появления  здесь  основных  сил  Свода.  Возможно,  вы
сможете  оказать  мне  помощь  в  поимке  Прокаженного.  За его голову гнорр
наверняка простил бы и меня, и вас. Мы ведь  вместе  не  смогли  удержать  в
руках ситуацию на Медовом Берегу, не так ли, аррум?
     А  вот теперь Эгин удивился. Это что же получается, милостивые гиазиры?
Этот подозрительнейший тип, который явно держит лапу на  тайных  нитях  всех
здешних зловещих событий, хочет того же, чего хочет и он, аррум Опоры Вещей?
Появления здесь гнорра и пар-арценцев? Он хочет жара всеиспепеляющих молний,
посвиста  Поющих  Стрел,  жужжания  змееживых  бичей, рыка животных-девять и
трепета голубых штандартов  морской  пехоты?  Очень  и  очень  странно.  Это
значит,  по меньшей мере, что ни гнорру, ни пар-арценцам здесь на самом деле
лучше бы не появляться. Это значит, что письма гнорру не видать. По  крайней
мере письма, составленного под дудку Вакка. Но что же делать?
     -- Я рад, что между нами установилось полное взаимопонимание, аррум, --
с деловитой миной заявил Эгин. -- А теперь я хотел бы в качестве знака вашей
доброй воли увидеть Лорму и Сорго. Здоровыми и невредимыми.
     --  А  не  являются  ли пока достаточным знаком доброй воли одиннадцать
казненных смердов, уличенных мной в прямом или косвенном покушении  на  вашу
жизнь, аррум?
     Эгин  вспомнил  обнаженные  окровавленные тела на башнях Серого Холма и
его передернуло.
     -- Нет, аррум, -- твердо сказал Эгин. --  Сорго  и  Лорма.  Здоровые  и
невредимые.
     --  Не  было бы ничего проще... -- протянул Багид, как показалось Эгину
несколько разочарованно. -- Однако, пока мы вели с вами эту приятную беседу,
мне сообщили, что Лорма и Сорго бежали.
     "Ну все, дядя. Теперь ты точно покойник, -- сцепив зубы едва ли  не  до
хруста, подумал Эгин. -- Я -- покойник. Но и ты покойник тоже."
     -- Вот как? -- Эгин иронично заломил правую бровь. -- Это не есть очень
хорошо,  как  говаривал один мой знакомый из "Голубого Лосося". И как же вы,
аррум, надеетесь  снискать  прощение  у  гнорра,  если  из-под  вашего  носа
умудряются   бежать   слабая   девушка   и   придурковатый  учитель  изящной
словесности? Не удивительно, что  Переделанные  Человеки  разбрелись  из-под
вашей заботливой опеки по всему Медовому Берегу.
     --  Вы  остры  на  язык,  аррум,  -- прошипел Багид, пришедший, судя по
всему, в состояние слепой ярости. -- Но я бы посмотрел на вас, если  бы  пол
вашего  родного  пиннаринского  кабинета  был  изъеден шардевкатранами, а за
стеной по коридору разгуливал Прокаженный. Я не сомневаюсь  в  том,  что  их
побег -- это его рук дело.
     "Ага, клюнул, дядя!" -- мысленно возликовал Эгин.
     --  Хорошо,  аррум.  В таком случае докажите мне, что вы сделали все от
вас зависящее, дабы  уберечь  своих  невольных  пленников  от  посягательств
Прокаженного.  Докажите  --  и  в  письме  гнорру  не  будет  ничего о ваших
проступках. Клянусь Князем и Истиной.
     -- Идемте! -- рявкнул  Багид,  исчезая  из  зеркала.  Судя  по  грохоту
кресла, неторопливые речи Эгина разозлили его не на шутку.

     x 10 x

     -- Да, аррум. Теперь я вижу, что вы были совершенно правы.
     --  Я  запер  их  здесь  для  их же собственной безопасности, -- развел
руками  Багид.  --  Они  пугались  буквально  каждого  резкого  движения   и
производили совершенно невменяемое впечатление. Проклятые шардевкатраны!
     Добротный  и  на  удивление сухой каменный погреб, в котором стоит едва
уловимый запах меда. Похоже, при прежних Вакках  здесь  была  кладовая.  При
нынешнем  -- тюрьма. Куча соломы и скомканные бараньи шкуры в углу. В другом
углу -- два порожних кувшина, в которых еще жив слабый запах дешевого  вина,
и  две  миски,  измазанные  жиром.  А  в  центре погреба самое интересное --
аккуратная квадратная дыра в каменном полу. Просто не хватает  одной  плиты.
Будто  бы  она взяла и вместе со всем грунтом, бывшим под ней, устремилась к
самому дну хуммеровой бездны.
     Лога рвался внутрь, лаял, но Есмар, крепко придерживая  его  за  холку,
что-то  нашептал псу в ухо, и тот вроде бы успокоился. Эгин покосился на пса
и, отобрав факел у одного из охранников Багида, переступил порог погреба. Он
переворошил солому и не нашел в ней ничего интересного. Эгин пощупал  овечьи
шкуры, убедился в том, что одна из них действительно хранит очень слабый, но
сравнительно свежий След Лормы, и подошел к квадратному провалу. Эгин лег на
живот,  просунул  руку  с  факелом  в провал, перегнулся через край. Толщина
плотно  утрамбованной  глины  под  ним  не  превышала  одного  локтя  и  ему
удалось-таки заглянуть внутрь подземного лаза.
     "Сорок  Отметин  Огня  на  мой  хрен,  если  я когда-нибудь видел нечто
подобное."
     Лаз, или, правильнее было бы сказать, туннель, имел в поперечнике около
двух человеческих ростов, что в точности отвечало  представлениям  Эгина  об
этих,  как  он  бишь их там называл... шардевкатранах. Но вот стенки туннеля
были  сплошь  покрыты  каким-то  совершенно  неизвестным  Эгину   веществом.
Темно-серым,  чуть  шероховатым, на вид твердым. Вроде как яичным раствором,
на котором строят особо важные мосты или самые новые северные крепости. Эгин
ковырнул ногтем потолок туннеля,  из  которого  сейчас  торчала  неожиданным
украшением его голова. Да, так и есть. Твердый как камень.
     И  вот  в  этом-то  очень  прочном  с  точки зрения Эгина веществе было
проделано,  мягко  говоря,  немаленькое  квадратное  отверстие,  в   которое
провалилась  каменная  плита пола! И притом провалилась совершенно бесшумно,
потому что люди Вакка ничего не слышали. А, провалившись, исчезла совершенно
бесследно. Ну, разумеется, ее унесли Сорго и Лорма. Не поленились.
     Учудил ли все это пресловутый Прокаженный, шардевкатран или кто еще  --
Эгину  было разбираться совершенно недосуг. Надо было решать вопросы по мере
их возникновения. А самым насущным вопросом сейчас был такой -- переживет ли
он, Эгин, аррум Опоры Вещей, эту долгую ночь?

     ГЛАВА 10. ХОЗЯЕВА СЕРОГО ХОЛМА

     МЕДОВЫЙ БЕРЕГ, 63 ГОД ЭРЫ ДВУХ КАЛЕНДАРЕЙ
     Ночь с Третьего на Четвертый день месяца Алидам

     x 1 x

     -- А скажите, аррум, ваши люди не пытались  спуститься  в  этот  лаз  и
обследовать его?
     --  А  что  толку? Встретить там, внизу, шардевкатрана -- все равно что
червю повстречаться с голодной саламандрой. Никаких шансов.
     -- А как же Прокаженный?
     -- Полагаю, что Прокаженный через свою связь с  Люспеной  пользуется  у
тварей неким особым расположением.
     -- А зачем ему, как вам кажется, Сорго и Лорма?
     Это  бессмысленное  с  точки  зрения Эгина общение происходило довольно
необычно. Они сейчас подымались по крутой лестнице из подземелий  наверх,  в
центральный  коридор  багидова  дома.  Как определил Эгин, когда они шли в к
погребу, вперед и направо по коридору  находился  выход  из  дома  во  двор,
охраняемый  двумя  алебардистами.  Вперед и налево была лестница, ведущая на
второй этаж. Там,  в  частности,  находился  оружейный  зал,  где  они  вели
переговоры.
     Впереди  всех  шли  двое  мужиков в красных рубахах. Эти несли факела и
были с виду безоружны. За ними подымались Есмар, Лога Гнук  и  Эгин.  Именно
так  --  своих  спутников  Эгин  умышленно пропустил вперед. Прямо в затылок
Эгину дышали уже  более  серьезные  люди.  А  именно  шестеро  в  кольчугах,
заросшие  бородами  до  самых глаз и вооруженные топорами. Не дровяными и не
мясницкими, а здоровенными боевыми топорами. За ними двое  особо  доверенных
телохранителей  вели  под  руки  Багида  Вакка.  Хозяин  Серого  Холма  был,
оказывается, не только черноног, но  еще  и  хромоног.  Телохранители  имели
мечи.  Да, вполне сносные кавалерийские мечи южной ковки, как определил Эгин
по рукоятям. Мечи эти, как и топоры, были не самым удобным оружием в плотной
потасовке.
     За  спиной  Багида  история  повторялась,  но  с  вариациями.   Четверо
кольчужников с факелами и длинными ножами у пояса. И двое -- в самом хвосте.
Эти,  насколько  мог  заметить Эгин, вооружены не были. Да и вообще, похоже,
людьми не являлись, ибо  были  облачены  в  совершенно  закрытые  одежды,  в
кожаные перчатки и старомодные шлемы с наличниками. Это, понятное дело, были
костерукие.  И  один  из  них  нес злосчастного альбатроса. Птица с перепугу
сидела в его кожаных перчатках как мертвая.
     -- Ну... -- донесся из-за спин кольчужников  слабый  голос  Багида.  --
Даже  и  не  знаю. Видимо, он полагает, что все гости моих подземелий -- мои
заклятые враги. И, похищая моих врагов, он тем самым приобретает  союзников,
а заодно просто досаждает мне. Вообще, Прокаженный...
     Развить мысль Багиду было не суждено.
     "Так.  Сейчас вся процессия -- на лестнице. Подошвы сапог двух верхних,
в красных рубахах, уже готовы прикоснуться  к  последней  ступени  лестницы.
Костерукие  --  наоборот,  в самом низу, вот-вот окажутся на первой ступени.
Лучшего момента не будет."
     -- А-а-ах, Ш-шил-лол! -- досадливо хлопнул  себя  по  лбу  Эгин,  резко
останавливаясь  и поворачиваясь. Кольчужники с топорами сделали лишний шаг и
пара верхних расширившимися от недоумения глазами вперилась  прямо  в  грудь
аррума. -- Как я мог забыть!? С нами нет одного человека!
     Последние  звуки  этого  театрального  возгласа  еще таяли в воздухе, а
кулаки аррума уже врезались в бородатые подбородки кольчужников со скоростью
броска степной гюрзы, с силой добрых молотов.
     "С нами нет одного человека", -- вспыхнула ключевая фраза в мозгу Гнука
и быстрее, чем его мысль вернулась на несколько часов назад, в Ваю, к словам
тайного советника, его крепкие руки обрушили настоящий,  стальной  молот  на
затылок правого факельщика.
     "С  нами  нет  одного человека", -- Есмар соображал чуть дольше Гнука и
левый факельщик встретил его  клинок  не  спиной,  а  боком,  не  легким,  а
печенью.
     --  Лога,  враг  --  человек! -- выкрикнул Есмар, для верности разрубая
падающему факельщику ключицу.
     Животные-девять очень понятливы. Приняв приказ  хозяина  и  убедившись,
что  две ближайших жертвы уже мертвы, он юркнул между Есмаром и Гнуком вниз.
Туда, где Эгин, оглушивший первых двух противников, извлекал из  ножен  свой
меч,  одновременно  опрокидывая  обмякшее  тело правого бородача ударом ноги
вниз -- на его оцепеневших от неожиданности собратьев.
     -- Гнук, держи коридор, Есмар -- ко мне! -- с этим криком Эгин, ухватив
за бороду левого мужика, из  разжавшихся  пальцев  которого  на  лестницу  с
грохотом  и  звоном  выпадал боевой топор, поднялся на две ступени вверх, со
страшным усилием волоча оглушенного за собой. Борода трещала.
     -- Аррум, ты допрыгаешься! -- завизжал Багид не своим, а точнее  именно
настоящим своим -- злым, отвратительным, высоким -- голосом.
     --  Пусть  твои  сложат  оружие!  -- прорычал Эгин, отбивая ногой топор
подоспевшего снизу свежего кольчужника.
     Пустить в дело меч он сейчас не мог.  Потому  что,  полоснув  мгновение
назад  по  горлу  своей могучей, но незадачливой жертвы клинком, Эгин сейчас
стремительно вбирал через пальцы, наложенные на рану, жизненную силу мужика,
зримым горячим потоком крови и незримым  знойным  ветром  душевной  эссенции
хлынувшую из разбитого сосуда его тела.
     --  Поцелуй  меня  в задницу, аррум! -- ликующе прокричал Багид, причем
его голос прозвучал уже из нижнего коридора. Сволочь уходила вниз. Наверняка
из подземелий имелся по меньшей мере еще один потаенный выход.
     Есмар, к счастью, был уже на ступень ниже Эгина. И его клинок,  звякнув
о  кольчугу  врага,  перехватывающего  топор поудобнее, чтобы ткнуть Эгина в
брюхо неблокируемым  ударом,  оскользнулся  вверх  по  защищенному  плечу  и
перерубил мужику бородатую челюсть.
     Лестница, к счастью, была достаточно широка, чтобы сражаться вдвоем бок
о бок.  Эгину  и  Есмару  это  было  выгодно,  ибо  вдвоем они стоили многих
"лососей", а два мужика с топорами  бок  о  бок  стоили  всего  лишь  одного
морского пехотинца. И потолок над лестницей был достаточно высок, чтобы Лога
смог прыгнуть. Прыгнуть далеко.
     Когда  Лога  оценил  это,  он  коротко,  требовательно  гавкнул.  Есмар
прекрасно понимал  своего  питомца  и  мгновенно  изготовился,  поустойчивей
расставив  ноги  и  уперевшись свободной рукой в стену. Лога в мгновение ока
оказался у Есмара на плечах, словно был не здоровенным псом, а легкой цепкой
кошкой. И, распрямляя по-своему грациозное, мускулистое тело, Лога перелетел
через головы трех  уцелевших  кольчужников  и  обрушился  на  последнего  из
спешивших  вверх  факельщиков  с  обнаженными ножами. Хрустнула перекушенная
шея, а Лога, не теряя ни секунды, уже скрылся в нижнем коридоре.
     За спиной Эгина Гнук разразился веселой бранью и вслед за этим раздался
тошнотворный треск размозженного черепа. Кажется, по коридору на  шум  драки
уже спешила подмога. Быстрые, сволочи.
     Итак,  внизу  на лестнице были еще трое свежих кольчужников с топорами,
натиск которых кое-как сдерживал Есмар, и трое кольчужников с  ножами.  Двое
личных  телохранителей  Багида  под  защитой двоих костеруких уводили своего
хозяина все дальше и дальше от смерти. Прорубиться сквозь шестерых для  двух
офицеров  Свода  было  делом не простым, но вполне посильным. Однако, на это
требовалось время. А за это время Багид наверняка скроется  за  какой-нибудь
неприметной  плитой потайного выхода. И тогда вся кровавая баня окончательно
потеряет смысл. Потому что долг аррума Опоры Вещей отнюдь не  в  том,  чтобы
кровавить  "облачный"  клинок о плоть смердов. Долг аррума -- вырвать корень
зла, а сухие ветви скверны могут испепелить и "лососи".
     В  висках  Эгина  грохотали  "молнии  Аюта".  Его  сердце  билось,  как
припадочный  кожаный щит-барабан танцующего мага из Северной Лезы. Волосы на
голове аррума шевелились от незримых  порывов  потустороннего  ветра.  Эгина
распирал  поток  силы.  Сила переходила из рассеченного горла бородача в его
левую руку,  отдавалась  упругими  толчками  во  Внутренней  Секире,  пенным
потоком  мчалась  через  сердце  и, опускаясь в правую руку, вся без остатка
вливалась в рукоять "облачного" меча. Меч темнел на глазах и теперь  он  был
черен,  как грозовое небо над океаном. Грохот сокрушительных валов, бьющихся
о вековые скалы, срывался с его совершенного, как сами небеса, клинка. Затем
поток силы начал неспешно слабеть. Все, что Эгин мог взять у кольчужника, он
взял без остатка. Взял стремительно и беспощадно.
     -- Хвала Шилолу! --  заревел  Эгин,  словно  уязвленный  медведь-шатун,
отбрасывая  левой рукой Есмара к стене -- прочь от рушащегося топора и прочь
от испепеляющей кары, заключенной в Измененной стали его клинка.
     То, что он показал полтора часа назад главному конюху  перед  входом  в
дом Багида, было ничем по сравнению с тем, что происходило сейчас.
     Ровно  на  один  удар  сердца  "облачный"  клинок  обратился  пламенем.
Пламенем без края.  И  ровно  одного  удара  сердца  арруму  хватило,  чтобы
перечеркнуть   мечом  лестницу  крест-накрест,  зачеркнув  тем  самым  жизни
шестерых врагов...
     Смрад горелого мяса  и  железной  окалины  ударил  в  ноздри.  Кровавой
плотью,  лопнувшими  кольчугами, обугленными костями противников усыпало всю
лестницу. Есмар, белый, как полотно, с трудом удержался на ногах,  борясь  с
приступом  тошноты,  подкатившим к горлу. Наверху захрипел раненый алебардой
Гнук, а Эгин, на ходу подхватывая со ступеней уцелевший  топор  мужика,  чью
жизнь  он  забрал без остатка, обратив смертью для его же собутыльников, уже
спешил вниз. И изо всех сил старался не смотреть себе под ноги.
     -- Есмар, за мной! -- бросил он уже с самого низа лестницы.

     x 2 x

     Эгин присел, держа меч над головой в "стойке скорпиона", и прислушался.
Коридор, освещенный обычными факелами, не то что оружейный зал, был пуст. Ни
Логи, ни Багида, ни его телохранителей. И  слева,  и  справа  на  расстоянии
двадцати шагов коридор сворачивал в неизвестность.
     Долго   прислушиваться   Эгину   не   пришлось.   Он   не   успел  даже
сосредоточиться, чтобы пустить  в  ход  Взор  Аррума,  когда  из-за  правого
поворота  донесся  громкий  стон,  взрыв  брани, грохот железа и хриплый рык
Логи. Эгин опрометью бросился туда.
     Один из телохранителей Багида,  которые  прежде  поддерживали  его  под
руки,  лежал  сразу  за  поворотом  с  перекушенным  горлом. В его сведенных
предсмертной судорогой пальцах были зажаты клочья шерсти Логи.  А  в  десяти
шагах от Эгина второй телохранитель, распластанный Логой, судорожно шарил по
полу  в  надежде  подобрать  свой оброненный меч тернаунского кавалериста. И
если пятки телохранителя находились еще в  коридоре,  то  его  голова  --  в
помещении,   открывшемся,   похоже,   совсем,   совсем   недавно.   Об  этом
свидетельствовали две каменных плиты, распахнутые  внутрь  коридора  подобно
двум  дверным  створкам.  И  там,  в глубине этого потайного помещения, Эгин
чувствовал присутствие Багида. Перепуганного, обозленного, но живого.
     Телохранителю, из последних сил удерживающему левой рукой пасть Логи  у
самой своей шеи, наконец удалось нащупать рукоять меча и ухватиться за него,
как утопающий хватается за брошенный ему канат. Но Эгин был уже рядом. Ухнул
отпущенный   Эгином   топор,   телохранитель   взвыл   от  страшной  боли  в
раздробленной кисти, его левая рука мгновенно ослабла и челюсти Логи сошлись
на его кадыке. По коридору разнесся гулкий стук каблуков. Это спешил Есмар.

     x 3 x

     Это было и жалкое, и страшное зрелище. Большое продолговатое подземелье
с очень низким потолком. Среднее между тюрьмой, казармой и склепом. Страшная
вонь падали, которую явно старались перебить какими-то дешевыми благовониями
и тем самым только усиливали общий смрад. Грубые лежанки вдоль стен. Даже не
лежанки, а так -- связки длинных жердей.  Бурые  потеки  на  стенах.  Пол  с
небольшим   наклоном  в  сторону  одного  из  углов.  Там  --  прямоугольное
отверстие. Нужник?  Сток?  В  изголовье  каждой  лежанки  --  большой  пучок
засушенных  трав,  запах  которых  давно  растворился в общем смраде. И, что
больше всего удивило Эгина -- два ряда вечных хрустальных  светильников  под
потолком.  Пыльных,  заляпанных,  но  в точности таких, какими были украшены
коридоры  Свода  Равновесия  и  фехтовальный   зал   Багида.   Светильников,
заливающих  все  мертвенным  темно-голубым светом. Заливающих всегда. Днем и
ночью. Зимой и летом.
     "Кто бы здесь ни жил, живется ему препогано", -- подумал Эгин. Он почти
не сомневался в том, что попал в жилище костеруких. Его удивляло  лишь  одно
обстоятельство: где же сами устрашающие обитатели этой горе-казармы?
     Багид  Вакк,  землевладелец,  был в самом конце подземелья. Там от пола
начинались каменные  ступени,  упирающиеся  прямо  в  потолок.  А  над  ними
находился железный люк. И вот к этим-то ступеням ковылял Багид Вакк. Ковылял
на  четырех  костях,  слабо  перебирая по полу ногами и помогая себе руками.
Ковылял, потому что самостоятельно ходить, по-видимому, не мог,  потому  что
его  телохранители  были  мертвы, а костерукие, выпустив наконец альбатроса,
изготовились к последней схватке.
     Маскарад был окончен. Наличники  на  шлемах  костеруких  были  подняты,
перчатки,  скрывающие страшную костяную конечность, сброшены на пол. Наконец
Эгин получил возможность рассмотреть Переделанных Человеков при свете.
     Их лица сохраняли сходство  с  человеческими.  В  той,  приблизительно,
мере,  в  какой  детский  рисунок  корабля  сохраняет  сходство  с кораблем.
Казалось, все, что в  человеческом  лице  может  быть  упрощено,  свелось  к
примитиву  и  окостенело.  Ломаные  плоскости  скул, носа, лба и подбородка,
покрытые  крупными  ромбовидными  чешуями.   Округлившиеся   желтые   глаза,
испещренные мелкими прожилками -- словно две растрескавшихся янтарных слезы.
И  --  руки.  Если  правые руки Переделанных были человеческими, но столь же
огрубевшими, как и лица, то левые  больше  походили  на  крабьи  клешни.  Но
клешни  не  раздвоенные,  а "распятеренные", что ли -- Эгин не мог подобрать
лучшего слова. Да, пять костяных когтей сходились в один смертоносный конус,
имеющий в ударе пробивную силу стального тарана. Либо расходились, становясь
невиданными ножницами, уловителями мечей или более чем трехлезвийной секирой
в колющем ударе.
     Странно. По впечатлениям от встречи с костерукими  в  Кедровой  Усадьбе
Эгину  казалось, что они не так далеко ушли в своем Изменении от людей. Эгин
не знал, что в Кедровой Усадьбе судьба сводила его накоротке со сравнительно
неудачными тварями, а здесь он повстречал самых отборных  бойцов  Багида.  И
если  бы сорок обитателей казармы не ушли в сумерках к реке, не канули в нее
тяжелыми бревнами и, подхваченные течением, не направились к Вае, то у него,
аррума Опоры Вещей, вообще не было бы сейчас никаких шансов. Никаких.
     Лога, отпраздновавший сегодня три победы  над  человеческой  слабостью,
поджал   уши  и  очень  осторожно,  выгнув  спину,  начал  подкрадываться  к
костеруким.
     -- Осторожно, Есмар! -- предостерегающе выбросил руку Эгин, заслышав за
своей спиной тяжелое дыхание  эрм-саванна.  Сам  Эгин,  выставив  "облачный"
клинок,  на  котором  не  утихало  суровое ненастье, мелкими шагами пошел на
сближение с костерукими.
     Интересно, насколько твари  сообразительны.  Интересно,  насколько  они
умны.  Столь  ли далеко зашли Изменения в их душах, как в телах? Эгин еще не
знал, что тело Переделанного Человека напрочь лишено  святого  семени  души.
Что  их плоть полнится одним-единственным желанием -- поглощать сердца живых
тварей. Ибо  плоть  Переделанного  Человека  знает  о  себе,  что  она  есть
совершенство,  обремененное единственным изъяном. Полным отсутствием сердца.
И плоть Переделанного Человека вечно голодна. Она вечно жаждет чужих сердец.
Все больше и больше.
     Лога быстро учился. Пока Эгин пробивался в нижний коридор, Лога  дважды
едва  не  попал  под  стремительный  удар костяной молотоглавой змеи и успел
понять, что нападать на костеруких можно только под их правую  руку.  Только
под правую!
     Мнимые  вялость,  медлительность, почти оцепенение противников не могли
длиться вечно. Да и всей-то вечности было -- каких-то десять ударов сердца.

     x 4 x

     Гнук дрался так, как подобает  настоящему  солдату  Ее  Сиятельства.  С
первого   мгновения  боя,  когда  только  его  молот  обрушился  на  затылок
вышагивающего перед ним факельщика  в  красной  рубахе,  Гнук  понимал,  что
обречен  встретить  свою  смерть  здесь.  Здесь, в чужом, враждебном доме на
Медовом Берегу, который так далек от Ре-Тара и так  непохож  на  его  родную
Суэддету...
     Когда  на  шум боя от парадного входа подоспели двое алебардистов, Гнук
был ранен в первый раз. Трехлезвийный топор-копье пропорол ему  правый  бок.
Он убил обоих.
     Потом  появились  другие.  Дурно  вооруженные -- кто длинным ножом, кто
топором, кто бичом (эти двое с бичами были бы самыми опасными,  если  бы  их
озлобленные   односельчане   расступились   и  предоставили  им  действовать
самостоятельно) -- но в числе не менее десяти. Гнук  долго  дрался  с  ними,
истекая  кровью  и  получая  новые раны, которым не было суждено со временем
зажить  и  обратиться  почетными  шрамами-отметинами  его  доблести.  Дрался
трофейной алебардой. Она была сподручнее в свальном беспорядочном бою, когда
лучшее,  что  можно  сделать  --  держать  своих противников на почтительном
удалении. Гнук убил еще двоих  и  ранил  троих.  Потом  ему  вновь  пришлось
взяться  за  молот,  ибо древко алебарды не выдержало удара топора и в руках
Гнука осталась лишь бессмысленная палка длиной в три локтя.
     А потом появился тот самый щуплый малый в  пурпурной  рубахе,  расшитой
золотыми  птицами  и  морскими  единорогами.  Тот, который привел их сюда, в
Серый Холм. В руках у него были  два  цельножелезных  метательных  топорика.
Малый  стоял  за  спинами  потного,  разъяренного мужичья, по-птичьи склонив
голову набок. Он прислушивался к тому, что происходит  в  подземелье,  хотя,
казалось  бы,  человеческим ушам было не под силу уловить хоть что-то сквозь
лязг боя. Малый не спешил пустить в ход свое оружие. Не спешил -- словно  бы
ждал чего-то.

     x 5 x

     -- Взять его! -- гаркнул Эгин Логе, ткнув пальцем в направлении Багида,
который добрался до верха лестницы и теперь дрожащими руками перебирал ключи
в увесистой связке.
     --  Живым!!! -- добавил Эгин вслед исполнительному псу. Эгин никогда не
славился  особым  взаимопониманием  с  животным  миром  и  у  него  не  было
уверенности в том, что Лога понял его правильно.
     Есмар  был  мертв.  И  оба  костеруких были мертвы тоже. Их отрубленные
головы беззвучно шевелили шершавыми серыми губами. Их смертоносные  костяные
когти-лезвия  слепо скребли по полу. Но они были безопасны. Следовательно --
мертвы.
     Эгин уцелел только благодаря  Логе,  который  в  блистательном  прыжке,
завершившимся  тем,  что  его челюсти сомкнулись на ударной руке врага, смог
отвести смертельный выпад от незащищенной  спины  аррума.  Да,  Переделанные
Человеки оказались страшными противниками.
     Эгин  устало  припал  на колено над телом Есмара. Нагрудник эрм-саванна
был пробит, словно бумажный, ребра в левой половине груди переломаны, словно
тростинки, но его сердце так  и  не  стало  добычей  исчадий  Хуммера.  Эгин
пошарил  во внутреннем потайном кармане Есмара и извлек оттуда его горячую и
липкую от крови Внешнюю Секиру эрм-саванна.
     Есмар был  отличным  напарником.  Только  сейчас,  глядя  в  его  лицо,
искаженное предсмертной мукой, Эгин начал понимать, насколько тяжелее дались
бы  ему последние три недели, не будь с ним Есмара. Теперь на Медовом Берегу
Эгин был единственным офицером Свода. Впрочем...
     Багид Вакк, землевладелец (он же, по собственным уверениям  --  Саданг,
аррум  Опоры  Безгласых  Тварей),  напомнил  о  своем существовании истошным
воплем. Лога стащил его вниз со ступеней и теперь собирался сделать то,  что
уже  совершал сегодня несколько раз с превеликим удовольствием -- перегрызть
мерзавцу глотку.
     -- Лога, не сметь!!! -- закричал Эгин, опрометью бросаясь к псу.
     Но  было  уже  поздно.  Тело  Багида  несколько  раз   содрогнулось   в
конвульсиях и недвижно застыло.
     -- Эх, Лога, Лога...
     Да,  он  был  прав.  Взаимопонимание с животным миром ему, арруму Опоры
Вещей, как-то не дается. Лога виновато  посмотрел  на  Эгина.  Мол,  что  же
делать, этому только и обучены.
     Эгин  подошел  к Багиду, пощупал его запястье, удостоверился, что в нем
не слышно отзвуков бьющегося сердца, поднял связку ключей и огляделся.
     Первое -- альбатрос; вот он, бедолага, ковыляет к единственному  живому
здесь человеку. К нему, Эгину.
     Второе... что-то надо сделать... что-нибудь взять на память...
     Эгин   поймал   себя   на   том,  что  соображает  из  рук  вон  плохо.
Перенапряжение последних часов давало о себе знать. Ему сейчас следовало  бы
толком порыться на теле убитого Вакка... Ах да, конечно!
     Эгин  вновь присел над Багидом и быстро похлопал его по бокам. Еще раз.
Нет, здесь кажется нет. Второй вариант -- сапоги. Да, точно.
     Вот она -- Внешняя Секира аррума Опоры Безгласых Тварей  Саданга.  Эгин
нащупал  ее  за  голенищем  правого сапога Багида. Эгин помедлил, не решаясь
сразу извлечь ее на свет. Самое важное свойство Внешней Секиры в том,  чтобы
отзываться  голубыми  искорками  только  своему  настоящему  владельцу и тем
доподлинно  удостоверять  его  имя  и  звание.  Багиду  она  отозвалась  как
положено.   А   ну-ка...  Эгин  рывком  выхватил  металлическую  пластину  с
выгравированной на ней двуострой секирой  и  пробитыми  насквозь  Отметинами
Огня. В каждом из крохотных отверстий полыхнули привычные голубые искры.
     Так  он и думал. Отличная вещица, милостивые гиазиры! Имея такую, любой
галерный раб может удостоверять свою личность аррума, Шилол их всех подери!
     Эгин бросил прощальный взгляд  на  казарму  костеруких.  Ровным  счетом
ничего примечательного. Вот разве только эта трава...
     Эгин подбежал к ближайшей лежанке из жердей, схватил сухой пучок травы,
лежавший  в  изголовье,  сунул  его  за пазуху, подхватил на руки альбатроса
(какой тяжелый, однако!) и взбежал вверх по  ступеням  к  железному  люку  в
потолке. Замочная скважина в нем имела непривычную звездообразную форму. "Ну
и  замочек!"  --  выругался  Эгин.  На  своем  веку  он повидал много разных
диковин, но чтобы такое! Ключей в связке Багида было больше  двух  десятков,
но с пятью бородками было лишь три. Это профессиональный взор Эгина подметил
сразу, когда он только подымал ключи с пола.
     Еще  один  придирчивый осмотр. Неудивительно, что Багид копался в своей
связке  так  долго.  Смертельно  перепуганный  человек  с  легкостью   может
перепутать эти три ключа. Но настоящий аррум Свода -- едва ли. Так... Первый
слишком велик, он просто не войдет сюда (интересно, где находится та дверь и
тот  замок,  которые...),  а  у  второго  слишком  сильно стерты две из пяти
бородок. Им пользовались часто.  А  этот  люк,  кажется,  буквально  врос  в
потолок. Интересно что над ним...
     Надо было спешить. Эгин не сомневался в том, что даже если Гнук еще жив
и продолжает  доблестно  сдерживать  напор  врагов,  он доживает сейчас свои
последние удары сердца. Эгин успокоительно потрепал  по  холке  напряженного
пса, глубоко вздохнул и вставил ключ в скважину.
     Относительно  Гнука  Эгин был прав и не прав одновременно. Прав, потому
что Гнук действительно сдерживал врагов все это время  и  действительно  был
обречен. Не прав -- потому что Гнук сейчас был уже мертв. Когда челюсти Логи
сошлись на шее Багида Вакка и злокозненный человечишко испустил дух, малый в
пурпурной  рубахе едва заметно вздрогнул. Его нахмуренный лоб разгладился. И
два метательных топора, пущенные искусным росчерком его кистей,  молниеносно
достигли  груди  Гнука.  Пластинчатый  панцирь  варанского  пехотинца не мог
сдержать ударной силы цельножелезных тернаунских топоров, равных которым нет
больше под Солнцем Предвечным. "Змеиного молока вашим женам и дочерям!!!" --
проревел Гнук, валясь на спину.
     Вконец разъяренное проклятием Гнука мужичье  буквально  растерзало  его
тело  быстрее, чем малый в пурпурной рубахе, главный конюх покойного Багида,
успел остановить их. "Быстро вниз!" -- заорал он, отпуская пинка  ближайшему
из  мужиков  с окровавленными губами. Тот, жадно присосавшись к груди Гнука,
пил его кровь, струящуюся из-под топора.
     -- Ну и нравы у вас здесь, в  Варане,  --  пробормотал  главный  конюх.
Понять  его все равно не могли, потому что из всех людей, находящихся сейчас
на Медовом Берегу, это наречие знала только одна женщина. Да и для  нее  оно
не было родным.

     x 6 x

     Эгин  ожидал  всего  чего угодно, но только не этого. Стоило только ему
вставить пятибородчатый ключ в скважину и повернуть его  на  полный  оборот,
последовал   мелодичный  щелчок  и  люк  распахнулся  вверх  с  удивительной
скоростью и мощью. А из него на головы Эгина, Логи и злосчастного альбатроса
стремительно обрушился поток соленой воды.
     Их мгновенно сбросило вниз со ступеней. К счастью, Лога был  выращен  в
частности  для  того,  чтобы  безболезненно падать с такой высоты и сразу же
приземляться на четыре конечности. Ну а  Эгин  --  и  подавно.  С  той  лишь
разницей,  что  не  на  четыре, а на две. Упущенный им при падении альбатрос
радостно закричал, приветствуя пришествие долгожданной водной стихии и сдуру
бросился в противоположный угол казармы, где находилось сливное отверстие.
     А в коридоре уже слышался топот погони.
     -- Лога, взять его! --  Эгин  властно  ткнул  пальцем  в  расправленные
крылья удаляющегося альбатроса. -- Живым!!!
     К  счастью,  водопад начала иссякать в считанные мгновения. Из люка еще
бежали струйки воды, а Эгин уже вновь стоял на верху лестницы, с  удивлением
отмечая,  что над его головой находится какой-то настил, с испода похожий на
просмоленную парусину и приподнятый откинувшимся вверх люком. "Час  от  часу
не  легче",  --  прошипел  Эгин,  вновь обнажая "облачный" клинок. Проткнуть
настил оказалось делом сравнительно посильным. Но,  начав  прорезать  в  нем
дыру,  Эгин  понял,  что  этак он провозится до утра, в то время как в любой
момент на пороге казармы могут возникнуть очередные  костерукие  или  просто
мужички. И хорошо если с топорами. А то ведь есть еще луки...
     Эгин оглянулся. Лога трусил к нему. В его зубах трепыхался и безнадежно
взывал  к  своим  птичьим  духам-покровителям пойманный альбатрос. Вроде как
живой. "Пока еще", -- знание повадок Логи  отнюдь  не  вносило  оптимизма  в
строй мыслей Эгина.
     Ладно.  Эгин  влез  в люк, стал на четвереньки на холодный склизкий пол
загадочного помещения с настилом, служивший потолком казарме  костеруких,  и
пополз  наугад  вперед.  Через каких-то три шага он уперся в стену и нащупал
край настила. Резко распрямившись, он откинул его в сторону,  как  ковер.  И
понял все.

     x 7 x

     Это  был  бассейн  для  игры  в  лам.  Находился  он, как и положено по
провинциальной моде двадцатилетней давности,  под  навесом,  стены  которого
были оплетены старым хмелем. Сквозь ажурный переплет листьев светила луна.
     Но вот дно бассейна было выполнено весьма необычно. Оно было накладным.
Мозаика,  передающая  поля,  так  называемые  "дома" лама, была наклеена при
помощи рыбьего клея на парусину. А вслед за этим парусину просмолили,  чтобы
она  не  сгнила  в воде. Для этих же целей, видимо, воду регулярно и обильно
солили.
     Но самое интересное было не в этом. А в  том,  что  рядом  с  Эгином  в
нижней  трети  бассейна  находилось  круглое  отверстие,  из  которого пахло
сыростью, тиной и, и... чем-то, приятно щекочущим ноздри и вызывающим  мысли
исключительно  о  женщинах.  Вот так. Кстати, что там с Лормой? И как спится
Люспене?
     Похоже,  где-то  по  соседству  находился  второй,  более  значительный
резервуар   с   водой,   отсоединенный   от  бассейна  заслонкой.  Из  этого
напрашивался один забавный вывод: если дверь из казармы, ведущую в подземный
коридор, закрыть, если  открыть  снаружи,  отсюда,  верхний  люк  и  поднять
умозрительную  заслонку  второго  резервуара,  то...  То  казарма наполнится
водой. А потом можно вновь закрыть верхний люк и ждать, пока  все  обитатели
казармы не передохнут.
     Эгин не знал трех обстоятельств.
     Первое:  в  обычной  воде  костерукие  могут существовать не лучше и не
хуже, чем на воздухе и  если  только  они  со  временем  впадут  в  голодное
оцепенение,  то  с  тем же успехом, с каким они могли бы сделать это, будучи
просто запертыми в казарме.
     Второе: большой резервуар, который действительно был заполнен до  краев
"квенорновой  брагой", три ночи назад был разрушен шардевкатранами и все его
содержимое ушло в их туннели.
     Третье: заслонка между резервуаром и бассейном была устроена  так,  что
если  только  не  привести  в  действие на стене бассейна секретный механизм
запрета, она откроется разом с нижним  люком.  Сейчас,  например,  она  была
открыта.  И,  если бы шардевкатраны сдуру не проломили дно резервуара, его и
Логу ждала бы смерть в пенном потопе дурманящей жидкости.
     Лога, умница, был уже рядом и присмиревший альбатрос был  тоже  с  ним.
Точнее, не с ним, а в его ласковых клыках.
     Эгин вернулся к люку и поискал замочную скважину снаружи. Да, она имела
место,  закрытая с этой стороны вращающейся задвижкой на заклепке, но ключ в
нее не входил. В чем дело? Ага, тут у нас две мощных  пластинчатых  пружины,
уходящие  в  прорези  в поверхности люка. Значит, закрывается он даже проще,
чем думалось. Эгин навалился всей тяжестью тела на люк и  захлопнул  его.  А
снизу в железо застучалась злая и бессильная сталь топоров...
     --  Да  отпусти  ты его, -- прошептал Эгин, почесав Логу за ухом, когда
они выбрались из бассейна  и  из-за  переплетений  плюща  следили  за  двумя
мужиками,  которые  без особой отваги, опасливо, приближались к бассейну для
игры в лам, из которого только что с утробным ворчанием ушла вся вода.
     К его большому удивлению Лога действительно разжал челюсти и  очумевший
альбатрос,   сделав  пару  шагов  для  верности  по  земле,  расправил  свои
широченные крылья и, пробежавшись по двору, взмыл  вверх.  Мужики  оторопело
проводили  его  взглядом. Затем один из них выхватил из чрезгрудной перевязи
метательной кинжал и запустил  вдогонку  альбатросу.  "Болван.  Он  бы  и  в
неподвижного  "картонного  человека"  не  попал  бы.  Не  то  что в летящего
альбатроса", -- подумал Эгин, никак не ожидавший от птицы такой прыти.
     Аррум понял, что если в случившемся и есть какая-то польза -- она  лишь
в  том,  что внимание мужиков отвлеклось. "Лога, враг -- человек", -- шепнул
Эгин на ухо псу.

     x 8 x

     Им везло. Основная  часть  челяди  Багида  осталась  внизу,  в  казарме
костеруких за несокрушимым железным люком.
     Им везло, когда они почти бесшумно убрали двоих мужиков на заднем дворе
и Эгин  пополнил свою экипировку перевязью с тремя метательными кинжалами --
четвертый, пущенный вдогонку альбатросу, искать было недосуг.
     Им везло, когда они, пробежав через  безлюдную  боковую  галерею  между
стеной  и  домом,  оказались  на главном дворе. И вслед за этим двумя серыми
тенями, никем не замеченные, добрались до коновязи, где  по-прежнему  скучал
мул Вицы в обществе двух понурых коней.
     Им  везло,  когда  Эгин  с  первого  броска всадил метательный кинжал в
глотку кому-то, окликнувшему их из темноты "Эй, браток!",  и  когда,  подняв
трофейного  коня  на  дыбы,  он смог перепрыгнуть через руины южной стены, а
Лога в два прыжка догнал его уже за пределами собственно поместья-крепости.
     Им везло, когда они, промчавшись вихрем  через  полусонную  заставу  на
проходе  через  вал,  смогли  проскочить  это  опасное  место  и  опять конь
безукоризненно преодолел двенадцатилоктевый ров за валом. Ну  а  Лога  --  и
подавно.
     Но  потом  везение прекратилось. Потому что стража наконец опомнилась и
стрела повстречалась с плотью Логи.  Тот  печально  взвыл  и  растворился  в
темноте  за  спиной  Эгина.  Прежде,  чем стража перезарядила самострелы для
следующего залпа, аррум стремительно свернул с тракта в темноту, кустарники,
неизвестность. Тем более что впереди было кое-что  похлеще.  Там,  в  узости
между  холмов, пылали огромные костры и на подсвеченной ими стрелковой вышке
маячили  четверо  лучников  с  полноростными   тисовыми   луками.   Эти   не
промахнулись бы.
     "Да,  играют  здесь  в  Тардер,  Эстартою осажденный", -- Эгин вспомнил
Есмара и его сердце сжалось от ощущения полного одиночества в этом  чужом  и
враждебном краю.
     Эгин   погнал  коня  напролом  сквозь  кустарник,  по  пологому  склону
безымянного холма. Будь что будет.

     x 9 x

     Спустившись с холма и отыскав тропу, уводящую прочь от вайского  тракта
по  направлению  к Ужице, Эгин заключил, что от добра добра не ищут, перевел
коня на легкую рысь и решил выбраться к реке, вдосталь попить воды,  напоить
непривычного к таким передрягам коня, а уж потом думать, что да как дальше.
     Его  глаза  цепко  ощупывали все, что только можно разглядеть при свете
заходящей луны. Порядком ослабевший Взор Аррума то  и  дело  забегал  вперед
проверить,  не  затаилась  ли  за  поворотом  тропы новая опасность. Его уши
ловили каждый  шорох  на  триста  шагов  вокруг,  а  его  усталый  рассудок,
последние  часы  полностью  поглощенный  спасением  из  Серого Холма, теперь
наконец смог вернуться к валу происшедших  событий  и  дать  им  хоть  какую
скороспелую оценку.
     Эгин не поверил Вакку. Не поверил сразу и безоговорочно. Особенно после
того как увидел его Внешнюю Секиру.
     Да,  с  отрочества  будущим  офицерам  Свода вдалбливают, что подделать
Внешнюю Секиру невозможно. Что ее изготавливают в кузницах Свода при  помощи
совершенно  тайной  магии  и  при  участии единственного на весь Круг Земель
Знахаря. И все это было бы  для  Эгина  непререкаемой  истиной,  если  бы  в
прошлом  году  на  его  собственное  имя  не  была переделана Внешняя Секира
аррума. Переделана за  десять  коротких  колоколов.  Переделана  безупречно.
Поэтому когда в Сорока Отметинах Огня жетона, изготовленного на имя Саданга,
в ответ на прикосновение Багида полыхнули послушные голубые искры, Эгина это
ни  в  чем  не  убедило.  А  вот  встревожило -- это да. Ну а все дальнейшее
просто-таки испугало Эгина не на шутку.
     Дело в том, что все, рассказанное Багидом  Вакком  относительно  своего
секретного  задания,  относительно  Семнадцатого Поместья и прочего, было до
некоторой степени правдой. Правдой в том смысле, что действительно Эгин этой
ночью увидел и Переделанных Человеков во  всем  их  мрачном  великолепии,  и
магические светильники, и сложную механику подземных дверей, и помещение для
десятков костеруких. Все это говорило о том, что кто-то, не имеющий никакого
прямого  отношения  к  Своду, тайно от Свода (о Шилол -- разве есть в Варане
нечто, являющееся тайной для Свода? выходит, есть) устроил здесь, на Медовом
Берегу, гнездовье этих самых Переделанных Человеков. Кто?
     Если самым главным здесь действительно был Багид -- значит, Эгин  может
готовить нагрудник к своей первой аррумской почетной чеканке. Это по меньшей
мере.   Потому   что,   как   ни   крути,   а   он,   Эгин,  провел  сегодня
головокружительную и, в общем-то, успешную операцию,  в  результате  которой
Багид  казнен без суда и следствия как особо опасный враг Князя и Истины. Но
даже и в этом случае любому эрм-саванну очевидно, что за спиной Багида стоит
очень могущественный враг. Враг, о котором Эгин пока что  ничего  не  знает.
Враг,  в руках которого находятся магии, сравнимые с лучшими секретами Свода
Равновесия. И хорошо если  этот  враг  --  в  Аюте,  в  Тернауне  или  Синем
Алустрале. А если Багид даже здесь, в Сером Холме, не был ключевой персоной?
     Все,  что  произошло  сегодня  в Сером Холме, подталкивало Эгина к трем
выводам.
     Багиду Вакку во что бы то ни стало хотелось отправить  за  его,  Эгина,
подписью, письмо в Свод Равновесия.
     Багид   Вакк   сам   почти  безоговорочно  верил  во  все  свои  бредни
относительно своего звания аррума и вообще, похоже, отнюдь не лучшим образом
понимал что вокруг него происходит.
     Багид Вакк  плохо  заботился  о  сохранении  своей  жизни.  Точнее,  он
заботился  о  ней  ровно  настолько,  чтобы  показать  свою заботу -- ширмы,
зеркала, столпотворение кольчужников и  всего  лишь  двое  костеруких.  Эти,
последние, может и были телохранителями, но, не исключено -- надсмотрщиками.
Надсмотрщиками над самим Багидом.
     Из этих трех выводов следовали головоломные вопросы.
     Зачем  врагу,  действующему  через  Багида  Вакка, подталкивать Эгина к
тому, что он и так собирался сделать --  отправить  почтовым  альбатросом  в
Свод  Равновесия  запрос  о  помощи?  Зачем  приманивать  альбатроса,  затем
приманивать Эгина, сводить их  в  одной  комнате  и  по  существу  говорить:
"Напиши,  дружок, любой бред под нашим соглядатайством и на твоих глазах эта
добрая птица доставит сей бред пред ясны очи гнорра"?
     На этот вопрос Эгин к своему изумлению ответил молниеносно: чтобы в тех
местах письма, где Эгин, как всякий аррум, будет  чересчур  сух  и  деловит,
попросить его подбавить красок; чтобы доказать гнорру как один минус один --
ноль,  что  его личное вмешательство здесь необходимо; чтобы весь цвет Свода
Равновесия поспешил сюда на взмыленных конях и переполненных ветром парусах!
А зачем? Затем, чтобы покончить со всеми одним ударом.
     Эгину стало страшно. Это  какую  же  силу  должен  чувствовать  в  себе
неведомый  враг,  чтобы играючи разводить на Медовом Берегу, на чужой земле,
такой кровавый бардак, а потом надеяться истребить  гнорра,  пар-арценцев  и
лучших  аррумов  Свода  одним  ударом?  Истребить тех, кто меньше года назад
сокрушили неприступную цитадель смегов и убили Говорящих Хоц-Дзанга.
     А Багид? Что же Багид? Багид, непосредственно  загрызенный  Логой,  был
убит  благодаря  его, Эгина, действиям. И все-таки Багида на самом деле убил
кто-то другой. Не Эгин и не Лога. Кто-то, кто остался жив.  Чтобы  управлять
костерукими, чтобы укрощать шардевкатранов, чтобы охотиться на Прокаженного,
чтобы  вообще  вызвать  своими  действиями  появление  гнорра и прочих магов
помельче.
     И тут Эгина озарило. Никакого Прокаженного в  действительности  нет.  И
шардевкатраны,  и  костерукие  управляются  одним человеком. Все свары между
ними -- нарочито разыгранные баталии картонных человеков.  Этот  человек  --
убийца  предыдущего тайного советника. Этот человек -- офицер Гиэннеры. Этот
офицер -- женщина. Эта женщина -- Люспена. Остальное -- подробности.
     Эгин непроизвольно натянул поводья -- так он был потрясен стройностью и
логичностью сделанного им открытия. Послушный конь охотно остановился.
     Вот это да! В его схему вписались даже слова Багида о том, что Люспена,
дескать, застрелила тайного советника из сборного аютского лука. Разумеется,
вкладывая эти слова в уста Багида, Люспена надеялась похоронить  невероятную
правду среди месива оголтелой лжи, которая для любого аррума очевидна.
     Осталось  всего  лишь  в  свою очередь застрелить Люспену -- и хаосу на
Медовом Берегу значительно поубавится.
     "А что это мы не  едем?"  --  глуповато  подумал  Эгин,  только  сейчас
осознав, что конь стоит как вкопанный.
     И  тут  он  вспомнил  мрачную  ночь в Кедровой Усадьбе. Вспомнил чужой,
неведомый голос, доносящийся с гребня стены: "Человек, сделай  семь...  нет,
твоих  меньше...  шесть шагов влево." "Человек...", "твоих..." -- если можно
еще было заранее подстроить слова и  голос  так,  чтобы  у  Эгина  сложилось
впечатление,  что  с  ним  разговаривает  неведомое  существо, а не, скажем,
Люспена, то уже ни одна известная Эгину магия в мире не  могла  предугадать,
куда  упадут  бревна  разваливающейся  смотровой  площадки. Да ну и гнорр, в
конце концов, слов на ветер не бросает...
     Значит, здесь все-таки есть некто (нечто?), именуемое Прокаженным. И, в
отличие от прочих, он чист от любых подозрений. Кроме подозрений в том,  что
он смог спасти Эгина от смерти, а Лорму и Сорго -- от плена.
     А  теперь  так.  Блуждая впотьмах, никогда не знаешь кто друг, а кто --
враг. Возможно, Прокаженный --  действительно  друг  и  тогда  с  ним  нужно
переговорить,  чтобы  найти  пути  к уничтожению скверны. Если враг -- с ним
тоже нужно переговорить, по возможности выведать его планы и силу,  а  затем
уничтожить.
     Ну а Люспена...
     У   Эгина  уже  пошла  кругом  голова  и  он,  насильно  приказав  себе
сосредоточиться на более насущной мысли о безопасном выходе к  реке,  только
легонько поддал коню по ребрам.
     Он  не знал, что, размышляя, смог подобраться уже очень близко к истине
и   отсутствие   в   его   рассмотрении    одного-единственного    человека,
одного-единственного  слова  и одной-единственной стороны света не позволили
ему разгадать истинную расстановку сил на Медовом Берегу и вокруг него.
     Вот эти ключи: главный конюх, мед, Юг.

     x 10 x

     Когда  тайный  советник,  его  секретарь  и  лучший   солдат   вайского
гарнизона, молодчина Гнук, ушли в Серый Холм, на душе у Тэна окс Найры стало
совсем  тошно.  Он  и  девять никудышных раздолбаев -- вот все, что в случае
нападения он сможет  противопоставить  неведомой  угрозе.  Угрозе,  которая,
похоже,  действительно  очень  серьезна,  ибо  советник  Йен  окс  Тамма  не
производил впечатление человека, способного пугаться по пустякам.
     Что оставалось  Тэну?  Защищать  вверенное  ему  княжеское  владение  и
следить  за  тем,  чтобы  обыватели  во  главе  с  толстяком  Вицей поскорее
отправились восвояси, на запад.
     Тэн рассудил, что со стороны моря и со стороны достаточно широкой  близ
Ваи  Ужицы  неведомая  опасность  явится  едва  ли,  равно  как и со стороны
непроходимых болот, подступавших к городу с востока.  Поэтому  его  солдаты,
предварительно  сложив  дров  и  хворосту для десятка костров, сели в кружок
там, где тракт, покидая Ваю, уходил к Серому Холму. Сели во главе  со  своим
командиром   и,  опасливо  хорохорясь,  стали  ожидать,  когда  же  появится
неведомый враг.
     -- А что, братцы, выпустим кишки  супостату?  --  бодрясь,  осведомился
Тэн, когда начало смеркаться.
     --  Выпустим-выпустим,  --  довольно  мрачно процедил один из солдат --
лысый как колено, с кольцом в ухе. --  Если  только  у  супостата  есть  что
выпустить.
     В  иное  время Тэн, пожалуй, наградил бы его зуботычиной, но теперь ему
было не до того. И это понимали все.

     x 11 x

     Сгустилась темнота, когда прибежал посланный Вицей мальчишка и сообщил,
что первые лодки стали отходить от  берега.  Тэн  потрепал  его  по  щеке  и
подарил ему один медный авр. На счастье.
     Потом  Тэн  приказал солдатам разжечь костры и жидкая цепочка из десяти
ярких огненных цветков с треском распустилась между Ужицей и  болотами.  Тэн
не  сомневался,  что  проклятой нечисти, на которую смутно намекал советник,
эта иллюминация ни по чем, и все-таки рядом с кострами было как-то веселее.
     Потом за спиной раздался первый далекий вопль ужаса. Кричали в Вае,  на
берегу Ужицы. Солдаты схватились за оружие.
     Вопль   повторился.  Сильнее  и  ближе.  За  кругами  неровного  света,
порождаемого кострами, темнота сгущалась и нельзя  было  разглядеть  ничего,
кроме серых стен ближайших домов.
     Обязанностью  Тэна  было  оберегать  тех,  кто  сейчас  гибнет  в  этой
беспросветной темноте.
     -- Ну что, братцы? -- спросил он,  обводя  взглядом  своих  солдат.  --
Наберите головней -- и идем.
     И они пошли.
     Улицы были темны и пустынны. Возле дома градоуправителя не было никого.
Они повернули к реке. Впереди, за покосившимися заборами, послышались шаги и
журчание, словно бы сразу несколько пьяниц справляли на ходу малую нужду.
     На Тэна и его солдат напали, как только они свернули за угол. Несколько
темных  силуэтов,  с  которых  потоками  стекала  вода, выросли впереди и за
спиной.
     Все произошло как в невнятном, но очень плохом сне. Именно так -- когда
реальность перестает быть собой, когда  знакомые  и  обыденные  при  дневном
свете  вещи  утрачивают  привычные  свойства  и  открывают  свою  чудовищную
изнанку. И, главное, как это бывает со снами, Тэн окс Найра  смог  сохранить
лишь обрывочные воспоминания о событиях той ночи.
     Тэн  помнил, как бежал пустынными улицами Ваи и ему казалось, что более
низкого предателя, чем он, не  знает  весь  мир,  хотя  это  и  не  являлось
правдой.  Тэн  не был предателем, ибо все его солдаты были обречены с первых
же мгновений схватки с костерукими и, останься он вместе  с  ними,  он  тоже
погиб бы спустя несколько коротких колоколов.
     Потом  прямо  перед  ним  провалилось  под  землю пол-улицы и несколько
длинных змей (или щупалец?  или  многосуставчатых  рук?)  метнулись  ему  за
спину,  а  одна  --  перехватила его поперек талии. В три удара метательного
ножа, употребленного  не  по  назначению,  Тэн  сломал  отличную  сталь,  не
причинив  твари  ни малейшего вреда. А фиолетовые пятна на шкуре и бездонные
белесые глаза неведомой твари были уже совсем близко...
     Он орал так, как не орал,  наверное,  и  при  рождении,  а  звезды  над
головой  вдруг  исчезли  и в лицо пахнуло свежевскопанной землей и сыростью.
Его туловище было перехвачено намертво,  но  дышать  он  все-таки  мог.  Тэн
закрыл  глаза, потому что опасался, что в любой момент его оторванная голова
увидит со стороны фонтан крови, брызжущий из его конвульсирующего тулова. Уж
лучше перед смертью видеть сны, чем такое.
     Потом... Потом со всех сторон вновь разбушевался грохот и все лицо Тэна
обсыпало землей.
     Потом кто-то несколько раз ударил неподалеку по струнам каниойфаммы  (а
это-то  уж  какого  Шилола?) и Тэн был выброшен на песок, словно несъедобная
ракушка.
     Тэн почти не ушибся. И когда  к  его  щекам  прикоснулись  горячие,  но
ласковые  ладони, он открыл глаза. Окруженная венцом тех самых змей-щупалец,
освещенная переносным масляным фонарем, над ним сидела Люспена.
     -- У нас нет времени, варанец. Если хочешь жить -- сдай оружие и следуй
со мной.
     Голос ее был нежен, но вот сами слова... Вот  уж  как-как,  а  в  такой
манере женщины с Тэном еще никогда не разговаривали. "Варанец"! А она что --
со звезды свалилась?
     Впрочем,  покосившись  на  исполинскую  тушу  чудовища...  о  нет, двух
чудовищ!.. по коже которых струились фиолетовые пятна, Тэн понял, что делает
предложения и задает вопросы здесь отнюдь не он.
     -- У меня нет оружия. И я хочу жить, --  сказал  Тэн,  сглотнув  комок,
подкативший  к  его горлу при виде доспехов, которые выглядывали из глубокой
прорези ночного платья Люспены.
     Доспехи были живыми.

     x 12 x

     Тэн сидел на  веслах  крохотной  двухместной  лодчонки,  которую  видел
первый  раз  в  жизни. Лодчонка была сделана из очень легкой и прочной кожи.
Как показалось Тэну -- акульей. Весла тоже были  необычными  и  походили  на
легкие  трубчатые  кости.  Чьи кости? Ну уж не собачьи, по крайней мере. Или
собачка была размером с купеческий дом.
     Они отплыли от берега шагов на сто и Тэн уже начал понемногу  приходить
в  себя, когда за его спиной -- то есть в стороне открытого моря -- раздался
оглушительный раскат грома. Спустя несколько мгновений на берегу вспухли два
шара малинового огня. Они,  словно  вспышки  молний,  выхватили  из  темноты
разлетающиеся  в  щепу  рыбачьи сараи, черные силуэты нежити, возносящиеся в
воздух, и, как показалось Тэну, длинную тушу одного из чудовищ.
     -- Да что же здесь творится,  змеиная  кровь?!  --  воскликнул  Тэн,  в
сердцах  бросая  весла  и оборачиваясь к Люспене. Та сосредоточенно смотрела
вперед.
     -- Возьми чуть правее, -- сказала она спокойно и Тэну оставалось только
повиноваться.
     В открытом  море  снова  раскатился  грохот  и  снова  берег  окрасился
багрянцем  разрывов. Тэну показалось, что на этот раз ему удалось разглядеть
несколько пенных следов на морской глади у самой береговой кромки.
     -- Послушай, -- прошипел сквозь зубы Тэн. -- Я не буду грести, пока  ты
не объяснишь мне кто ты такая и что сейчас творится в Вае.
     --  Вообще-то,  ты  мой пленник и в ответ на неповиновение я имею право
тебя убить. Но я всегда относилась к тебе хорошо, варанец. Поэтому я  отвечу
на твои вопросы.
     Снова  гром,  снова разрушительный огонь -- но на этот раз Тэн почти не
обратил на них внимания. Потому что Люспена говорила такие вещи, от  которых
у  него,  простого варанского солдата, волосы вставали дыбом. Хотя, казалось
бы, после всех событий этой ночи можно было  разучиться  удивляться  на  всю
оставшуюся жизнь.
     --  Я  --  офицер Гиэннеры. Вот уже несколько лет я по поручению своего
народа наблюдаю за Медовым Берегом, потому что мы  определили  там,  у  вас,
большую  опасность. Опасность, с которой ты сегодня столкнулся лицом к лицу.
Имя ей -- шардевкатраны. Я могу отчасти повелевать ими, но в  ближайшие  дни
они  станут совершенно невменяемы. А потом -- приблизительно через неделю --
шардевкатраны окуклятся, подобно гусеницам бабочек. А потом,  весьма  скоро,
из них выйдут те, кого ваш Свод Равновесия остановить не сможет ни при каких
условиях.  Вот  почему  и  тебе,  и мне надо попасть на наш корабль, который
сейчас мечет "молнии". И если  нам  посчастливится  добраться  до  него,  мы
отправимся в Новый Ордос.
     --  Что  значит  посчастливится? -- спросил Тэн, перекрикивая очередной
раскат разрушительного грома.
     -- Это значит, что за  нами  погоня,  --  совершенно  спокойно  сказала
Люспена,  не  оборачиваясь.  -- И именно ее пытается остановить наш палубный
исчислитель, направляющий "молнии".
     -- А кто за нами гонится? -- спросил Тэн, стараясь попасть в  спокойный
тон Люспены. Не получилось.
     Следующие  два ядра, выпущенные аютцами, разорвались в пятидесяти шагах
за кормой лодки. И выхватили из темноты пенные буруны -- словно бы несколько
собак, бешено колотя лапами по воде, изо  всех  сил  стремились  настичь  их
лодку. И эти пенные буруны были уже совсем близко.
     --  Гонятся  те,  из-за  которых я вынуждена покинуть Медовый Берег, --
жестко сказала Люспена. -- Возьми это и не вздумай раскроить мне череп.  Все
равно не выйдет.
     Люспена   вручила   Тэну   массивную   палицу   с   граненым   железным
набалдашником, а сама, обнажив широкий волнистый меч, перебралась на  корму.
У Тэна мелькнула отнюдь не самая своевременная мысль, что он многое отдал бы
за  одну  ночь  с  этой женщиной, в руках которой волнистый, пламенеющий меч
смотрится волнующим знаком пламенной страсти. Нет, он не раскроит ей череп.
     Твари все-таки догнали их. К счастью, "молнии" вывели из строя  большую
часть Переделанных Человеков и лодку настигли лишь четверо. Но и эти четверо
были страшными противниками.
     Первый  же  удар  костяной  змеи разорвал корму лодки и та стала быстро
наполняться водой. Люспена несколько раз нанесла рубящие удары в темноту  за
кормой  и  была  опрокинута на спину ответным выпадом костерукого. Тэн успел
заметить, что удар пришелся прямо в  живот  Люспены,  но  та  совершенно  не
пострадала  --  только отчего-то сразу в нескольких местах с треском лопнуло
ее ночное платье.
     Одна тварь вынырнула у борта лодки, справа от Тэна, и  тот,  удивленный
собственной  везучестью,  опередив противника, тюкнул его по голове палицей.
Тот исчез под водой, но  спустя  несколько  мгновений  поразительно  живучая
тварь  вынырнула справа от Тэна и тот не успел опомниться, как страшная боль
пронзила его левую руку до самой шеи. Тэн не  знал,  что  тварь  метила  ему
прямо  в  сердце  и,  будь они сейчас на суше, обязательно достигла бы своей
цели. Но у всякой одержимой и Измененной плоти есть свои  пределы  силы.  Их
преследователи истратили слишком много, гоняясь вплавь за своими жертвами, и
их  ночное  зрение сильно пострадало от ослепительных вспышек "молний Аюта".
Если бы не это -- Тэн умер бы мгновенно.
     Забыв себя от гнева, он с ревом раненного  вепря  изо  всех  сил  нанес
противнику  повторный  удар  по  голове и набалдашник палицы полностью ухнул
вглубь пробитого-таки черепа с  таким  звуком,  от  которого  приличных  дам
должно  бы  сразу  вытошнить.  Но  Люспена была не из "приличных". Заливаясь
жутковатым  победным  смехом,  она  изловчилась  отсечь  конечность  другого
Переделанного,  которая,  проткнув  днище,  ободрала  ей  бедро и, угрожающе
щелкая костяной дланью-ножницами, наугад искала плоть своей жертвы.
     Борта лодки между тем сровнялись с  морской  гладью  и  Тэн,  по  щекам
которого  текли  непрошенные  слезы,  вызванные изуверской болью в сломанной
руке, понял, что надежды на спасение  больше  нет.  И  тут  откуда-то  слева
донесся  выкрик  на  незнакомом Тэну языке. Голос был женским -- уверенным и
властным -- и прозвучал совсем близко. Люспена что-то задорно  прокричала  в
ответ.  Тэн  сообразил,  что  за  неразберихой  ночного  боя  не распознал в
скрипении и плеске весел приближения не то  галеры,  не  то  крупной  лодки.
Тотчас  же  оттуда,  откуда  их  окликали, донеслось громкое шипение и на их
гибнущую лодку обрушился ослепительный сноп света. Словно бы  тысячу  свечей
разом  возожгли  перед  зеркалами  и  зеркала,  собрав  свет свечей воедино,
направили его туда, куда желали их хозяева.
     Тэн увидел, как Переделанный Человек, который за мгновение до этого был
готов нанести Люспене  смертельный  удар  своей  устрашающей  рукой-клешней,
беспомощно заслонил свои выпученные глаза и вслед за светом в него вонзились
разом  три метательных копья. Тэн успел только подивиться самоуверенности их
спасителей -- уйди любое из копий на четверть ладони в сторону и  он,  а  не
Переделанный,  упал  бы  в  воду, пробитый насквозь копьем, -- а Люспена уже
столкнула спасенного и похищенного ею командира вайского гарнизона в воду.
     Свет погас, но через несколько мгновений возгорелся с новой  силой.  Он
был  уже совсем близко. Тэн разглядел нос большого баркаса и весла, воздетые
вверх, словно крылья невиданной птицы или рога морского  чудовища.  А  потом
его  нежно  подхватили  под мышки два длинных багра. Но от этой нежности его
сломанная рука словно бы растеклась расплавленным свинцом  и  вместе  с  ней
растеклось  и  сгинуло  все мироздание, что безумствовало вокруг, пронзенное
коваными двухлоктевыми наконечниками аютских метательных копий.

     ГЛАВА 11. МЕЧ ЛОЗОХОДЦА

     МЕРТВЫЕ БОЛОТА, 53-54 Г.Г. ЭРЫ ДВУХ КАЛЕНДАРЕЙ

     x 1 x

     Ради пользы Лагхи Ибалар стал учить его мертвительному искусству.
     Любопытно, что сам Ибалар,  по  его  уверениям,  прибегал  к  мечу  как
способу  решения  каких бы то ни было проблем крайне редко. То же касалось и
прочих видов холодного и метательного оружия.
     -- Воин средней руки должен уметь справиться с врагом при помощи  меча.
Даже  самого  дрянного. Воин получше должен уметь убить врага голыми руками.
Даже не складывая ладоней в кулаки. Но настоящий  воин  не  нуждается  ни  в
кулаках,  ни  в  мече  для  того, чтобы утвердить свое превосходство, -- так
полагал Ибалар.
     Сам Ибалар был из тех, кто может себе позволить ходить без  оружия,  не
опасаясь  при  этом  за  свою  жизнь.  А  вот из Лагхи предстояло для начала
сотворить посредственного воина. Что в понимании  Ибалара  было  равносильно
сотворению первоклассного фехтовальщика.
     С  языками  было  покончено.  Но  прежде, чем позволить Лагхе подойти к
мечу, Ибалар решил заняться его телом.
     Вместо пергаментов с харренскими стихами, Лагху ожидала  теперь  яма  в
человеческий  рост,  вырытая  на  самой сухой из окрестных полян. Но так как
даже эта поляна располагалась в самом сердце Мертвых Болот, на  дне  вырытой
ямы   всегда  хлюпала  зеленоватая  жижа.  Из  этой  ямы  Лагха  должен  был
выпрыгивать без помощи рук и запрыгивать спиной вперед, не  теряя  при  этом
равновесия.  Поначалу это упражнение показалось Лагхе не только бредовым, но
и невыполнимым. Но после трех дней  этого  сумасшествия,  оно  стало  вполне
обыденным  развлечением. Но Ибалар не удовольствовался и этим. Спустя неделю
Лагха уже запрыгивал в яму на руках и выпрыгивал назад спиной вперед.
     Затем был бег по пояс в стылой болотной жиже. И многочасовое висение на
ветке каменного дуба, которая шла параллельно земле на высоте глаз Лагхи.  А
потому висеть приходилось поджав колени.
     Затем  Ибалар  придумал  для  Лагхи  еще  более изысканное развлечение.
Однажды утром он извлек из сундука  полоску  южного  шелка  длиной  в  сорок
локтей.  И повязал ее конец вокруг шеи Лагхи так, чтобы основная часть ткани
стелилась у юноши за спиной. Он должен был бежать столь быстро, чтобы,  пока
он  бежит,  конец шелкового шарфа за его спиной ни разу не касался земли. На
овладение этим трюком у Лагхи ушел почти целый месяц.
     Зато следующее упражнение  показалось  Лагхе  проще  лузганья  семечек.
Ибалар  предложил  ему  лист  пергамента,  на котором была записана какая-то
южная мура из разряда таких, каких было не жаль угробить и испачкать.  Лагха
должен  был  прижать лист пергамента к груди и бежать так быстро, чтобы лист
держался лишь одним напором набегающего  ветра.  С  этим  пергаментом  Лагха
освоился за три дня.
     Наблюдая  за  успехами  своего  ученика,  Ибалар  никогда не высказывал
похвал. "Лучшая похвала -- та, которую достойный муж выскажет самому  себе",
--  сказал он однажды. И Лагхе ничего не оставалось как хвалить себя самому.
Например, выбегая с крыльца домика на сваях на тропу с  шелковым  шарфом  за
спиной,  Лагха  думал  о  том,  что  его доблесть не в том, чтобы бежать так
быстро, как требуется, а в том, чтобы во  время  этих  безумных  забегов  по
болотным  тропам  ни  разу  не  оступиться.  Оступись  он  хоть  раз,  когда
поблизости нет Ибалара, и трясина проглотит его с большим  аппетитом  и  без
всяких  угрызений  совести.  То,  что  этого до сих пор не произошло, и есть
лучшая похвала ему, Лагхе. А смерть -- гораздо худшее  наказание,  чем  все,
какие  может  измыслить Ибалар в случае его нерадивости. Почему-то в то, что
Ибалар действительно может убить его в любое мгновение, Лагхе  верилось  все
меньше  и  меньше.  Слишком  много сил потратил учитель на то, чтобы сделать
Лагху таким, каким он  стал  теперь.  В  воспитание  жертвенных  баранов  не
вкладывают таких усилий.

     x 2 x

     Затем  Лагха  учился  искусству  равновесия  и,  как  выражался Ибалар,
"чувствованию земли и ее направлений". Это, как ни странно, оказалось  самым
хлопотным  делом  из  всех.  Потому  что жить с закрытыми глазами, не будучи
слепцом, чрезвычайно трудно.
     Вначале он обходил окрестности с повязкой на глазах.  Затем  обегал  их
трусцой.  О том, что можно оступиться и сойти с тропы прямо в лапы гибельной
трясины, Лагха уже вообще не вспоминал. Затем  ему  приходилось  скакать  на
одной  ноге  спиной  вперед.  Затем  -- проходить по доске, положенной между
двумя валунами. А после -- по этой же доске, но восставленной на ребро.
     Затем было легче. Лагха тренировал силу  захвата  с  двумя  горшками  в
руках.  Затем  прибивал мелкие камешки, тонким слоем покрывающие поверхность
кадки с песком, растопыренными пальцами. Затем -- падающий лист  пергамента.
Когда  его  пальцы  начали  уверенно  оставлять  в  листе пять дырок, Ибалар
сообщил, что теперь Лагха должен  проделать  все  упражнения  до  единого  с
камнем  на  шее,  двумя  камнями  на  руках  и  двумя  на  ногах. Лагха лишь
легкомысленно  усмехнулся  поначалу  --  камни  показались   ему   настолько
маленькими,  что  нисколько  не смутили его. Но, как оказалось впоследствии,
напрасно.
     На то, чтобы выполнить задание Ибалара  с  утяжелениями,  ему  пришлось
потратить еще один, очень длинный и тягучий лунный месяц.
     Все  эти  дневные  развлечения,  конечно, давно свели бы Лагху в могилу
раньше срока, так ничему  его  и  не  научив,  если  бы  по  вечерам,  когда
упражняться в гибкости и выносливости уже не было ни сил, ни желания, Ибалар
не вразумлял его в материях совершенно иного свойства.

     x 3 x

     --  Ты  станешь  гнорром. Первым человеком Свода Равновесия. Но если ты
будешь всего лишь пронырливой змеей, которой удалось заползти на чужой трон,
ты не проживешь и недели. Ибо если  твоими  подчиненными  будут  люди  много
сильнее  и талантливей тебя, они сведут тебя в могилу раньше, чем ты успеешь
понять,  что  же  на  самом  деле  произошло.  Ты  должен  уметь   убеждать.
Настаивать. Читать чужие мысли и намерения в глазах людей так же хорошо, как
читаешь  свитки.  Скрывать  свои  намерения под маской чужих. Диктовать свою
волю и исподволь лишать  воли  других.  Твой  взгляд  должен  быть  взглядом
божества,  от  которого не скрыться и не убежать даже во сне. Ты должен быть
сильнее сильнейших, -- так говорил Ибалар.
     В качестве первого объекта для  тренировок  господин  Ибалар  предложил
себя.
     --  Если  ты  сможешь  выстоять против меня, значит ты сможешь победить
любого, -- без излишней скромности заметил учитель и Лагхе оставалось только
согласиться.
     В центре дома на сваях был сложен очаг, где они готовили пищу и  сушили
одежду. Лагха обыкновенно садился с одной стороны очага. Ибалар -- с другой.
Их разделяло только пламя. Поначалу Лагха должен был выстоять против взгляда
Ибалара.  Выстоять -- значит не моргнуть, не отвести взгляда и не заработать
чудовищной боли в висках, жгучей сухости во  рту  и  оглушительного  грохота
молотов в ушах.
     Разумеется,  поначалу Лагхе хватало и одной-двух минут, чтобы тотчас же
запросить о пощаде, не выдержав давления  несгибаемой  воли  учителя.  Затем
Лагха  обнаружил,  что  если  складывать  пальцы  рук  определенным образом,
складывать за спиной, то время "жизни" можно увеличить до десятка  минут.  А
если заплетать волосы в три косы, а не в две, как он практиковал это доселе,
то  дело  становится  еще  более  легким.  Однажды  они просидели у очага до
момента захода луны. И Лагха ни разу не отвел взгляда. Ибалар  был  удивлен.
Лагха  --  обрадован. Его очередное усовершенствование сработало -- скрестив
ноги как обычно, он восседал ягодицами на  серебряном  кольце,  обнаруженном
как-то  в  сундуке  Ибалара. А у него на шее была повязана толстая шерстяная
нить.
     -- Что ж, защищаться ты научился. Теперь ты должен научиться  нападать,
-- заключил Ибалар.
     И Лагха старательно учился нападать. Правда, прежде ему пришлось свести
знакомство  с фантомами. Воображение Лагхи создавало опасные, хищные фантомы
и натравливало их на мыслеобраз учителя. А Ибалар умело разбивал  все  козни
своего  противника  одним  сверканием  глаз.  Причем  (и  это  до конца дней
оставалось предметом зависти и уважения Лагхи),  ни  шерстяными  нитями,  ни
серебряным  кольцом,  ни  скрещенными  пальцами  он  при  этом совершенно не
пользовался. Он просто сидел, чуть нагнувшись вперед,  и  спокойно  возложив
руки на колени.
     -- Нападающий из тебя посредственный, -- заключил Ибалар. -- Ты слишком
малодушен, друг мой. Будь я женщиной, слабой на передок, я может и клюнул бы
на какое-нибудь из твоих мысленных увещеваний, а так...
     Но  Лагха  не  отчаивался.  И  довольно скоро настал миг его маленького
торжества.
     -- Хватит, -- потребовал Ибалар, когда Лагха перебрасывал сквозь  пламя
очага  особенно  злые  и  подлые  мысли,  а  фантомы,  которое порождало его
воображение, вышибали холодный пот даже из него самого.
     Ибалар сказал "хватит" совершенно обыденным тоном. Словно бы ему просто
надоело заниматься недостойной внимания чепухой.  Но  по  колыханиям  тонких
материй  бытия,  доходившим до Лагхи с той стороны пламени, юноша понял, что
сделал учителю больно. Он наконец-то  пробил  его  защиту.  И  красные,  как
болотная  клюква  поздней  осенью  глаза  Ибалара,  которые  заволокла слеза
подавленной, но не смятой окончательно  боли,  были  восприняты  Лагхой  как
лучшее тому подтверждение.
     --  Ладно,  завтра  тебе  можно  будет дать в руки приличный клинок, --
бросил Ибалар, как бы невзначай прикасаясь к своим вискам кончиками пальцев.

     x 4 x

     Лагха встретил это событие простой  и  искренней  радостью  ребенка.  В
самом  деле,  Ибалар  сказал,  что в искусстве фехтования учить Лагху больше
нечему. Это было, мягко говоря, лестно. А еще Лагха втайне надеялся  на  то,
что  Ибалар  пожалует  ему  свой меч. Поскольку других "приличных клинков" в
доме на сваях не  было.  Меч  Ибалара  вызывал  у  Лагхи  обильное  душевное
слюноотделение. Неказистый, старый, но поразительно качественный, он отменно
лежал  в  руке  и  лучился уверенной, тяжелой силой победителя. Почему бы не
подарить его ученику, как к тому склоняют  трактаты  об  учительствовании  и
ученичестве?  В  самом  деле,  ведь  учитель  всегда говорил, что меч ему не
нужен. Но Ибалар начал разговор в совершенно ином ключе.
     -- Ты трус,  Лагха,  и  это  хорошо.  Все  хорошие  мастера-мертвители,
здравствующие  ныне  --  самые  настоящие трусы. Потому что души тех, кто не
были трусами, давным-давно произросли в Святой Земле Грем  алыми  и  глупыми
маками.
     -- Да, Ибалар, -- подтвердил Лагха, не скрывая смущенной улыбки.
     --  Ты  не  очень  крепок телом, но твоя хитрость отчасти искупает этот
недостаток. К слову, телесно Кальт Лозоходец был  здоровей  и  сильней  тебя
втрое.
     -- Я усвоил это, учитель, -- кивнул Лагха.
     В  последние  месяцы  он  мог вызывать воспоминания о Кальте Лозоходце,
когда ему самому хотелось,  и  останавливать  их  в  соответствии  со  своим
желанием.  Теперь  он  знал о Кальте все, что хотел. В частности и то, о чем
говорил Ибалар.
     -- Ты не слишком преуспел в искусстве овладевания чужой душой. Но  твоя
изобретательность делает тебе честь, -- продолжал Ибалар.
     --  Ты  --  никудышный  ученик.  И,  будь ты обычным человеком, за свою
нерадивость ты давно лишился бы головы. Но ты Отраженный,  а  за  это  можно
простить  многое. Завтра тебе предстоит последнее испытание. Готовься к нему
получше.
     "Готовься к нему получше означает не готовься к  нему  вовсе",  --  так
истрактовал  для  себя смысл учительской тирады Лагха и оказался прав. Он не
стал ворочаться с  боку  на  бок  до  полуночи,  придумывая,  чем  бы  таким
отличиться,  и что за испытание готовит ему Ибалар. Он просто заснул задолго
до наступления темноты.

     x 5 x

     Еще  только  начинало  светать,  когда  Лагха  почувствовал,  что   его
затолкали  в  оринский  гроб  и  теперь  заколачивают  крышку  сверху. Он не
сопротивлялся. Он сделал вид, что продолжает спать. В самом  деле,  что  тут
странного  -- ведь он готовился к последнему испытанию, обещанному учителем,
и всю ночь мучился вопросом, что это будет за испытание. Разумеется, он спит
как сурок.
     За эту ночь он накопил настоящие силы. Дело в том, что предыдущие шесть
месяцев он спал никак не больше  трех-четырех  часов.  Он  был  уверен,  что
Ибалар  умышленно  сделал  все,  чтобы  свести  его сон к пустоте. И что чем
больше спит, тем сильнее становится. Лагха не ошибался.
     Ибалар прикатил бочку к озерцу и столкнул в  воду.  Лагха  ощутил,  как
мало-помалу  в бочку стала сочиться вода. Вспомнилось ему и то, давнее утро,
в бочке. О нет, теперь он не будет таким слабаком.
     Первым делом он перевернулся. Затем  подумал  о  том,  не  прочесть  ли
заклинание или одной физической силы будет достаточно. Он напряг мышцы -- но
доски  не  поддались.  Даже не затрещали. Стало очевидно, что без заклинания
здесь никак не обойтись. И хотя Ибалар  пока  что  не  учил  его  даже  азам
магического искусства, Лагха знал, что в бытность свою Кальтом Лозоходцем он
использовал и Слова, и Знаки. Через три минуты внутреннего сосредоточения он
подобрал  нужное в хранилище своей памяти. Лагха прочел его шепотом. И затем
вновь напряг все мышцы, уперевшись в  дно  бочки  головой,  а  в  стенки  --
коленями  и  локтями. Обручи были разорваны, а доски, затрещав, как уверенно
разгрызаемый медным щелкуном орех, разошлись в разные стороны.
     Лагха выгреб на поверхность. О  да,  Ибалар  был  здесь.  Он  стоял  на
берегу,  скрестив  руки  на  груди.  Багор,  тот  самый, лежал у его ног. Он
наблюдал за успехами  своего  питомца  исподлобья  --  недобро,  с  каким-то
обидным пренебрежением.
     --  Ты  недоволен, Ибалар? -- спросил Лагха, выбираясь на берег. С него
лило ручьем, а вся одежда была заляпана ряской и тиной. Склизкой и вонючей.
     -- Нет, отчего же. Ты сделал все правильно, -- прохладно  отвечал  тот.
-- Теперь ты видишь, что этим простым способом мне убить тебя не удастся.
     -- Я вижу, -- отвечал Лагха, отжимая воду из своих косиц.
     -- Но, несмотря на твои успехи, я не подарю тебе свой меч, Лагха.
     -- Почему, Ибалар? -- не удержался Лагха. Он был обижен и сейчас у него
не было сил скрывать это.
     --  Потому что Отраженный только тогда по-настоящему силен, когда в его
руках его собственное оружие. Ты должен добыть меч Кальта  Лозоходца  и  его
шлем. И вернуться с ними ко мне.
     -- Это и будет последним испытанием? -- догадался Лагха.
     Но  Ибалар не ответил. Он лишь бросил на Лагху взгляд, исполненный, как
ему тогда показалось, плотоядной решимости покорять, нагибать и властвовать.
Властвовать над ним, Лагхой. А через него -- над всем миром.

     x 6 x

     Меч Кальта Лозоходца, его рог и его шлем принадлежали к числу  немногих
свидетелей Героической эпохи, не попавших ни в грубые лапы Свода Равновесия,
ни  в  холеные ручки Гиэннеры. Как и отчего получилось так -- слишком долгая
история, но факт оставался фактом. И при этом был известен Лагхе.
     Меч и шлем  Кальта  Лозоходца,  самого  пламенного  из  царей  Ре-Тара,
хранились в Нелеоте, где им воздавались разнообразные достохвальные почести.
Что  хорошего  принесла  война, в которой погиб Кальт Лозоходец, ре-тарскому
царству -- о том шесть веков кряду до хрипоты спорили историки и ни до  чего
путного  так и не доспорились. И отчего реликвии Кальта в таком почете среди
жителей Нелеота -- тоже было загадкой для всех, и,  в  первую  очередь,  для
жителей  самого  Нелеота. Но отгадывать ее у Лагхи не было никакого желания.
Ему было достаточно того, что  взыскуемый  предмет  находится  в  нелеотском
Капище    Доблестей.   А   само   это   капище   располагается   на   берегу
медленноструйного Ориса, ночевкой у стены которого  Лагха  ознаменовал  свою
первую ночь в нелеотских землях.

     x 7 x

     Ему  повезло.  Он  прибыл  в  Нелеот за сутки до Праздника Ежемесячного
Омовения. А может, это Ибалар подгадал все так, чтобы ему повезло.
     Это был один из немногих дней, когда меч Кальта Лозоходца  выносили  из
капища на потребу публики, которой собиралось негусто. Во-первых, потому что
большинство  жителей Нелеота уже успели всласть насмотреться на реликвию. А,
во-вторых, потому что праздников в ре-тарской  провинции  было  едва  ли  не
больше,  чем  будней.  Понятное дело, терпения ходить на все процессии, где,
вдобавок, редко угощают просто так и ничего  не  раздают  даром,  никому  не
хватало.  А  все,  кто  собирались  поглазеть  на  то,  как меч Кальта будут
полоскать  в  водах  реки,  были  либо  крестьянами   отдаленных   деревень,
съехавшимися на ярмарку, либо праздношатающимися иноземцами.
     Любопытно,  что все присутствующие на торжестве имели более чем смутное
представление о том, чей же именно меч удостоился такого почета. Разумеется,
все знали, что Кальта. Но вот кто такой Кальт? Когда он жил, что  поделывал?
Как,  собственно, он геройствовал? На этот счет народная молва рождала самые
что ни на есть разноречивые толки, которые жрецы Капища Доблестей отнюдь  не
спешили  опровергать.  Пусть  лучше каждый измыслит себе героя на свой вкус.
Все равно, какой бы ни была  героической  биография,  на  всех  простаков  и
дураков никогда не угодишь.
     Одним  словом,  стоя в кругу зевак у ворот Капища, Лагха понаслушался о
себе всякого.
     Один скототорговец в плетеной шляпе полагал, что  Кальт  Лозоходец  был
сыном царя Неферналлама Восемнадцатого, правившего во времена молодости его,
скототорговца,  деда, и погиб от руки заговорщиков в дворцовых лабиринтах. А
доблесть его заключалась в том,  что  прежде  чем  погибнуть,  он  умудрился
поднять  тревогу  во  дворце  и  тем  самым  спасти  своего отца и сестер от
неминуемой смерти. Разумеется, прихватив с собой по дороге в иные земли всех
злоумышлявших. Ему помогал этот самый меч. Скототорговец также полагал,  что
если  умыться  водой  Ориса в тот момент, когда жрецы опускают в нее меч, то
будешь  на  год  застрахован  от  предательства  и   мошенничества.   Лагха,
разумеется, не стал разубеждать его.
     А  другой,  по  виду  северянин-купец,  а  по  акценту наверняка беглый
оринский аристократ, громко спорил  со  своим  соседом  о  том,  есть  ли  в
сущности  разница между Элиеном Звезднорожденным, которого так чтят в Орине,
и Кальтом Лозоходцем, которого чтят здесь. Или  они  суть  есть  одно  лицо?
Оринец-перевертыш  с  жаром  уверял,  что  разницы нет совершенно никакой. А
Кальт и Элиен -- просто два разных имени одного и того же  героя.  Второй  с
сомнением качал головой, обнадеживая скучающего Лагху. А затем, посрамив все
ожидания последнего на гневную отповедь, сказал:
     --  Элиен  и Кальт -- разные кренделя, это я тебе говорю. Ты их малость
путаешь с Элиеном и Урайном. Так о том, что они братья-близнецы  были,  всяк
дурак нынче знает. Ученые! А Кальт -- сын Урайна, это тоже известно.
     Лагха  поморщился и отвернулся. Слушать этот бред у него больше не было
сил. К счастью, очень скоро показалась и  сама  процессия,  шествовавшая  по
длинной  полотняной  дорожке  из  беленого  льна  к  берегу  Ориса,  где был
оборудован хливкий помост.

     x 8 x

     Вопреки ожиданиям Лагхи, процессия двигалась быстро. Лица у  всех  были
будничные и заспанные.
     Во  главе  процессии  шел  жрец  Капища Доблестей, подпоясанный зеленым
кушаком, в ярко-алом нагруднике с наплечниками в виде крыльев летучей  мыши,
с  кучей  серег  из черненого серебра в носу и в ушах. Несколько позже Лагха
узнал, что  именно  так  представляли  себе  воинов  Героической  эпохи  его
современники.  Его сопровождали четверо коллег, одетых скромнее, но не менее
странно. Один был почти наг, но в шлеме,  в  очень  знакомом  шлеме,  и  был
богато  татуирован.  Он нес на вытянутых руках ярко-алое шелковое покрывало,
расшитое драконами, павлинами и звездами. А еще двое, плохо  подпоясанные  и
сонные, несли... несли, кажется, то, ради чего Лагха пожаловал в Нелеот.
     Лагха  растолкал впереди стоящих и присмотрелся. Да, они несли его меч.
Меч Кальта Лозоходца. Сколь много раз он видел его, как  видит  сейчас  свою
руку!
     То  была жалкая процессия. Ощущалось, что жрецы не очень заинтересованы
в том, чтобы кривляться, работать на публику и  изображать  из  себя  магов,
провидцев  или,  на  худой  конец, ретивых и искушенных служителей культа, в
который дуракам совать нос вовсе не  следует.  Было  видно,  что  они  хотят
побыстрее  закончить ритуал и снова скрыться в капище, где их ожидает сытный
обед и рожок с игральными костями.
     -- Сие есть меч Кальта  Лозоходящего,  поставившего  на  колени  нежить
Алустрала, утвердившего царство Ре-тарское во славе, величайшего покровителя
Нелеота.  Да передастся его доблесть нам, -- громко, но без всякой интонации
прогнусил глава процессии, встал на одно колено и опустил меч в воды Ориса.
     Продержав меч в воде положенное число коротких колоколов,  жрец  извлек
его  обратно.  Коллеги  жреца бросились вытирать меч алой тряпкой. Народ, не
обративший никакого внимания на сказанное,  повалил  в  реку  --  умываться,
обливаться  водой  и гоготать. В общем, вкушать, так сказать, дух воинской и
житейской доблести, которой меч Кальта только что столь  щедро  поделился  с
Орисом медленноструйным.
     А  Лагха  подошел к главе процессии, нетерпеливо переминающемуся с ноги
на ногу в ожидании то ли обеда, то ли второго завтрака, и со всей  возможной
убедительностью сказал:
     -- Отдай мне мой меч, жрец.

     x 9 x

     Сытая рожа жреца вытянулась.
     -- Чего тебе отдать?
     -- И шлем -- тоже, -- невозмутимо продолжал Лагха.
     --  Тоже  мне,  Кальт  Лозоходец  нашелся,  сыть Хуммерова! -- хохотнул
татуированный. И демонстративно сложил  толстые  руки  на  груди.  Сам  себе
изваяние.
     Лишних  свидетелей не было. Все, кто собрались на Праздник Ежемесячного
Омовения, уже насытили свои глаза и уши до следующего ежемесячного зрелища и
теперь медленно  расползались.  Ни  на  жрецов,  ни  на  странного  молодого
человека измятых пыльных одеждах никто не обращал внимания. Вот и хорошо.
     --  Я  не буду повторять еще раз. Я считаю до двух и убиваю вас всех до
единого, забираю то, что принадлежит мне, и ухожу, -- тихо, но очень  внятно
сказал Лагха на харренском наречии.
     Жрец  перестал  цепенеть  и насторожился. Татуированный и его помощники
замерли и уперли меч в каменный парапет. Они посмотрели на Лагху.  Вооружен.
Молод.  Силен.  Богат.  Треплется, как Элиен. Какой-то странный паренек. Или
мужик, кто его разберет.
     -- Раз, -- сказал Лагха и его рука легла на рукоять  меча,  одолженного
на время выполнения "последнего испытания" у Ибалара.
     -- Ты че, посмотреть, что ли, хочешь? Да? -- оторопел татуированный.
     Он  уже  успел с сожалением подметить, что безоружен и беззащитен перед
этим странным и не мальчиком,  и  не  мужем.  Беззащитен,  что  твоя  горная
козочка перед матерым желтым волком. А этот двуручный, который он только что
словно  младенца  вытирал -- эта вещица не по нему. С такой огромной дурой в
руках он будет смешон и неповоротлив. Если мальчишка станет с  ним  драться,
то  проткнет  ему  живот  быстрее,  чем он сможет поднять меч над головой. А
драться так, чтобы ничего  не  заносить  над  головой,  как,  собственно,  и
следует делать, когда у тебя в руках двуручный меч, он, увы, не обучен.
     --  Два, -- и меч Ибалара выпорхнул на волю, словно сокол, истомившийся
сидеть на руке у ловчего.
     -- Забирай! Да бери же! -- с опаской бросил татуированный.
     Пальцы его разжались и меч со звоном упал на доски помоста. Он отступил
на три шага, оттаскивая за собой обомлевшего главного жреца, и оставил Лагху
наедине с реликвией города Нелеот.

     x 10 x

     Он не ожидал, что все будет так просто. Он взял  меч  Ибалара  в  левую
руку  --  на  случай  импровизации  со стороны жрецов -- а правой поднял меч
Кальта Лозоходца. Он торжествовал.
     "Храни себя и меня", -- вот что было выгравировано на лезвии. Он помнил
эти слова, как младенцы помнят запах матери. Клинок как клинок.  Все,  вроде
бы, в порядке. И в то же время -- нет.
     Лагха  пристально  оглядел  клинок еще раз. Властно взглянул на жрецов.
Нет, их воля к сопротивлению была начисто подавлена. Их не стоит опасаться.
     Лагха закрыл глаза. Он прочитал заклинание. Но... но меч  не  отозвался
ему.  Меч  не  ответил ему ни сиянием, ни звуком. Меч не может забыть своего
истинного владельца. Своего единственного  владельца.  Меч,  подаренный  ему
Сегэллаком,  не  может  быть  таким  скучным, таким обыкновенным. Меч Кальта
Лозоходца  --  это  не  обычный  кусок  стали,  разукрашенный   драгоценными
каменьями.
     -- Это подделка, -- медленно произнес Лагха, прожигая взглядом главного
жреца. -- Это не мой меч. Где настоящий меч Кальта Лозоходца?
     Сила  его  гнева  была столь велика, что серебряные кольца в носу жреца
едва слышно зазвенели. Не будь их, отводящих и смягчающих воздействие Лагхи,
он скорее всего упал бы без чувств, словно куль с мукой.  А  так  он  только
побледнел и закашлялся.
     --  Считаю до двух, -- в тот день Лагха был не слишком изобретателен по
части приемов давления на аудиторию.
     "Кажется, он и вправду Кальт. Иначе откуда ему знать, где  подделка,  а
где  --  нет.  Хотя я, лопни моя задница, ей же ей не пойму, как такое может
быть", -- подумал татуированный и его мысли словно бы услышали все.
     -- Послушай... Я не знаю кто ты, но я знаю, где то, что  ты  ищешь,  --
брякнул  один  из  двух  незаметных  юношей,  которые  несли  меч  в  начале
Праздника.
     Татуированный и главный жрец, похоже, надолго лишились  дара  речи.  По
всему  было  видно,  Лагха  в  своих усилиях лишить своих противников воли к
сопротивлению несколько перестарался.
     -- Веди меня туда!

     x 11 x

     Это было самым странным, самым страшным и самым волнующим воспоминанием
в жизни гнорра Свода Равновесия Лагхи Коалары. Ничто не потрясало его  столь
сильно.  Не  выворачивало  его нутро наизнанку. Не уязвляло и не вдохновляло
сильнее, чем встреча с собственным элтером.
     Он никому не рассказывал о том,  что  видел  в  собственном  склепе,  а
единственный  свидетель той сцены умер, так и не придя в сознание. Но молчал
Лагха не оттого, что вообще не  слишком  жаловал  праздную  болтовню  вокруг
своей  биографии.  А  оттого  что  понимал  --  есть  вещи, о которых нельзя
рассказывать никому. Такая откровенность ни к чему хорошему не приводит.
     Хотя с точки  зрения  магии  все  произошедшее  не  было  чем-то  особо
выдающимся.  Сам  Лагха  впоследствии  видал  вещи  и похлеще. Но тот день в
собственном  саркофаге  навсегда  остался  в  его  памяти   леденящим   душу
знамением, мрачным чудом, помазанием на царство.
     Наплевав на жрецов и на поддельные меч, рог и шлем, Лагха ушел вслед за
юношей,  предложившим  ему  свою помощь. И тот повел его прямиком в саркофаг
Кальта Лозоходца, располагавшийся в подземельях под Капищем Доблестей.  Там,
в  одном  из  сводчатых залов, окруженный чадом масляных ламп, на возвышении
стоял элтер Кальта Лозоходца.
     Что же такое элтер, милостивые  гиазиры?  Это  бронзовый  покойник.  На
такие  дорогие  и  изысканные  развлечения,  как  элтер, современников Лагхи
тянуло крайне редко. Наверное, из-за страха и жадности. Но вот в Ре-Таре  во
времена  Кальта  элтеры  были  весьма распространены. По крайней мере, когда
дело касалось доблестных царей, их не  менее  доблестных  сыновей,  дочерей,
жен,  наложниц,  а равно и доблестных узурпаторов, которые то и дело убивали
упомянутых царей вкупе с сыновьями, дочерями, женами и наложницами.
     Чтобы сделать элтер, тело погибшего мужчины для начала  мумифицировали.
Затем  наряжали  в  лучшие  одежды,  тщательно  обработанные сложносоставной
гадостью. На тело одевали полный  доспех,  в  правую  руку  вкладывали  меч,
возлагали  шлем  на  полусогнутую  левую, а боевой рог находил себе место за
поясом. А после этого все получившееся заливали кипящей  бронзой,  смешанной
со  "слезою  Гаиллириса".  Тайна  "слезы  Гаиллириса",  а равно и колдовские
обряды,  которые  при  этом  свершались,  содержались  мастерами  элтеров  в
строжайшей  тайне.  Мастера  жили  замкнутыми  кланами  по своим собственным
законам и были едва  ли  не  единственными  людьми  царства,  чувствовавшими
относительную свободу даже во времена жесточайшего разгула тирании.
     Что  же  получалось в итоге? Если все было сделано правильно, пропорции
не нарушены, а обработка тела проделана безукоризненно, получалась бронзовая
статуя. Но только не статуя, а человек. Покойник собственной  персоной.  Вот
только  с  закрытыми глазами и бронзовый. Бронза, направляемая и укрепляемая
"слезой Гаиллириса", выедала плоть и застывала, принимая  форму  съеденного.
Вот эта-то посмертная статуя и называлась элтером. Ну а если что-то делалось
неправильно,   получалась   бесформенная   бронзовая   глыба.   И  тогда  за
незадачливым мастером  приходили  стердогасты.  И  он  умирал  такой  жуткой
смертью,  какой  никогда не умирали другие царские подданные даже во времена
жесточайшего разгула тирании.
     Кальту  и  мастерам  его  элтера  повезло.  Посмертная  статуя   Кальта
Лозоходца  получилась безукоризненно -- почти живая, ослепительно красивая и
от этого по-настоящему страшная.

     x 12 x

     Итак, на возвышении стоял Кальт  Лозоходец.  Глаза  его  были  закрыты,
правая  ладонь  возлегала  на  рукояти  двуручного  меча,  а  на сгибе левой
покоился словно бы только что сорванный с головы шлем.  Волосы  Кальта  были
гладко  зачесаны  назад, оголяя высокий лоб. Кстати, волосы элтера тоже были
бронзовыми и тоже  удивительно  точно  воспроизводили  природу  естественных
человеческих волос. Это считалось в Ре-Таре вершиной мастерства.
     Черты  его  лица  несли  отпечаток  безмятежности,  а  узкие  губы были
сомкнуты.
     -- Твой меч в руках  у  статуи,  --  запинающимся  полушепотом  пояснил
оробевший юноша, кивая в сторону элтера. -- И он настоящий.
     Лагха  кивнул.  К сожалению, эту простую истину он уже открыл и сам. Ну
не разбивать же ему собственное изображение для того, чтобы добыть  свой  же
собственный меч?! Лагха подошел ближе. Тени побежали по высоким сводам зала,
словно  бы  стая летучих мышей сорвалась с мест и, шурша крыльями, понеслась
куда-то в темноту. Шуршание было, мышей --  нет.  Юноша-проводник  судорожно
икнул.   Какая   странная   у   некоторых  людей  реакция  на  такие  мелкие
происшествия!
     Теперь Лагха стоял у самого  подножия  собственной  посмертной  статуи.
Широко  открытыми  глазами  будущий  гнорр  глядел  в  лицо  себе, погибшему
шестьсот сорок пять лет назад в битве с Торвентом Мудрым.  Но  он  не  давал
волю  воспоминаниям,  гнал прочь прошлое, как гнал прочь и страх, чьи тесные
объятия, казалось, смыкались  вокруг  него  все  теснее  и  теснее.  Ему  не
хотелось   бояться.   В   сознании  Лагхи  сейчас  билось  пойманной  птицей
единственное, но совершенно непреодолимое желание -- прикоснуться  к  своему
мечу, рукоять которого была намертво схвачена бронзовой ладонью Кальта.
     Он  уже  принял  решение.  Он  не  разобьет  элтер.  Он удовольствуется
фальшивкой, которую отберет у жрецов. В конце концов, не меч красит воина, а
воин меч. Какая  ему,  в  сущности,  разница?  Пусть  меч  Кальта  Лозоходца
остается  Кальту  Лозоходцу.  А  он,  Лагха,  сделает  непревзойденным  свой
собственный меч. Но прикоснуться к этому хотя бы краешком ногтя...
     -- Только ты не подходи так близко, не надо, --  с  опаской  пролепетал
юноша, бледный и перепуганный.
     Но Лагха не слушал его лепета. Ему были безразличны предостережения. Он
знает  что делает. Он, быть может, пришел в этот мир лишь затем, чтобы вновь
прикоснуться к своему мечу.
     Без колебаний Лагха поднялся на возвышение и осторожно протянул руку  к
мечу.  Но  не  успели его жадные пальцы коснуться бронзы, под которой навеки
застыла сталь, как статуя тяжело вздохнула. Лагха замер. Почудилось?
     Все происходило медленно и безмолвно, словно во  сне.  Бронзовый  Кальт
Лозоходец  бесшумно и без всякого усилия оторвал меч от земли, поднял его и,
по-прежнему держа его клинком вниз, протянул Лагхе. В какой-то  рукописи  из
библиотеки  Ибалара Лагха читал о том, что в Северной Лезе во время принятия
в воинское сословие меч держали именно так.
     И Лагха принял его. В тот момент, когда ледяные пальцы статуи отпустили
рукоять меча, а теплые, живые пальцы Лагхи, приняли его, бронза, которой был
облит клинок, растворилась, как будто ее никогда и не было. Меч,  даже  безо
всяких  ухищрений  и  заклинаний,  отозвался Лагхе густым, низким звоном. От
этого звона, который длился не более трех мгновений, юноша, стоявший позади,
рухнул на пол, а у Лагхи едва не помутился рассудок. Но он выстоял. Он,  как
и положено воину, принимающему меч, припал на одно колено и, опустив взгляд,
принял  клинок,  на  котором  вспыхнули  бордовые буквы "Храни себя и меня".
Принял из своих собственных рук.

     ГЛАВА 12. СМЕРТЬ ГНОРРА КАРУВВА

     МЕРТВЫЕ БОЛОТА, 54 ГОД ЭРЫ ДВУХ КАЛЕНДАРЕЙ
     Семнадцатый день месяца Эсон

     x 1 x

     Дом на сваях утопал  в  предрассветном  тумане  и  его  тяжелые  капли,
казалось,  висели  в  воздухе дождем, замершим в воздухе велением колдовской
силы. Жилище Ибалара выглядело заброшенным, нежилым, почти мертвым.
     Лагха, в сапогах которого хлюпала вода, чувствовал себя очень  неуютно.
Почему?  Все  вроде  бы складывалось наилучшим образом. Он с честью вышел из
испытания. Он выбрался из собственного склепа с собственным мечом и шлемом в
руках. Он безнаказанно ушел из Нелеота -- никому и в голову не пришло чинить
ему препоны. В  первую  очередь,  конечно,  оттого,  что  разглашение  тайны
произошедшего было жрецам Капища Доблестей очень невыгодно. Он проделал весь
обратный  путь так быстро, как только мог, останавливаясь лишь для короткого
трехчасового сна.
     Итак, причин печалиться вроде бы не было. Но какая-то смутная,  язвящая
душу  неуверенность  и  дурные  предчувствия смущали ум Лагхи, не нуждаясь в
причинах и объяснениях. Что-то подсказывало ему, что Ибалара нет в  доме  на
сваях.  Оттого-то  дом  выглядит  таким  заброшенным, а над крышей не вьется
дымок.
     Он  подошел  ближе.  В  серой  влаге  воздуха  было  тяжело   различить
что-нибудь дальше собственного носа.
     -- Ибалар! -- позвал он.
     Но  ему  не отозвались. Лагха высадил заколоченную дверь и вошел в дом.
Как он и думал, никого. Пепел в очаге давным-давно остыл.  Лагха  уселся  на
сундук  с книгами и осмотрелся в нерешительности. Все на своих местах, ничто
не намекает ни на грабеж,  ни  на  нападение.  Да  и  кто  решится  ограбить
Ибалара, от одного взгляда которого у смердов дрожат поджилки?
     В общем, следов недобрых событий в доме не обнаружилось. Видимо, Ибалар
не ожидал,  что Лагха вернется столь быстро. И позволил себе отлучиться. Кто
знает, может он снова взошел на борт "Шалой птицы" и  отправился  куда-то  в
поисках  новых  Отраженных?  Мальчиков  и  девочек  из дурных семей, которым
суждено великое будущее воителей и властелинов?
     Неожиданно половицы на крыльце заскрипели и дверь в  дом  распахнулась.
Лагха  обернулся и привстал, готовый ко всему. Его правая рука сжала рукоять
меча Кальта Лозоходца.
     -- Здравствуй! -- на пороге стоял улыбающийся Ибалар.
     -- Здравствуй, Ибалар, -- отозвался  обрадованный  Лагха,  склоняясь  в
почтительном поклоне. -- Я выполнил все. Вот меч. Я добыл его.
     Ибалар  медленно  вошел  и  ответил  Лагхе  легким,  дружелюбным кивком
головы. Движения его были медленными и размеренными. Лицо --  умиротворенным
и  сияющим. Таким Лагха не видел Ибалара никогда. В самом деле, Ибалар почти
никогда не снимал маску брезгливого недовольства. Лагхе уже начало казаться,
что эта маска приросла к лицу  учителя  навсегда.  Однако  выходит,  что  он
ошибался. Что ж, приятный сюрприз.
     --  Я  очень  рад  видеть  тебя  снова, учитель, -- совершенно искренне
сказал Лагха и тревога, которая  лежала  у  него  на  сердце  со  вчерашнего
вечера, казалось, покинула его навсегда.
     --  Признаться, я рад не менее тебя, -- спокойно и тихо отвечал Ибалар.
Глаза его лучились безмятежностью и, как ни странно, доброй, всепонимающей и
всепрощающей иронией. -- Но у нас очень мало времени.
     Ибалар грустно вздохнул и опустил глаза. Сейчас  он  скажет  что-нибудь
неприятное.  Но  он  лишь  обернулся  к  двери и показал вдаль, в самую гущу
тумана.
     -- Я могу уйти? Я должен уйти? -- догадался Лагха.
     -- Теперь ты можешь все, ибо теперь  ты  свободен.  Да,  ты  тотчас  же
уйдешь.  Ты вернешься в Нелеот, а оттуда направишься в Варан. В Пиннарине ты
станешь гнорром, -- спокойно и тихо сказал Ибалар.  --  Ты  знаешь  как  это
сделать.
     Вопреки  обыкновению,  в  его  голосе  не  было  обычного нажима. Он не
требовал, не настаивал, не повелевал. Голос Ибалара не звенел  сталью  и  не
рокотал,  словно  далекий  раскат  грома.  На сей раз Ибалар просто говорил,
просто произносил слова. Он говорил, допуская возможность того, что с ним не
согласятся. В самом деле, чудесное превращение!
     -- А что потом? Что будет после того, как я стану гнорром?  --  спросил
Лагха.
     -- Ты будешь властвовать, жить в свое удовольствие, любить.
     --  А  ты?  Разве  я  не  нужен  тебе  больше?  Разве  это  и  есть мое
предназначение, о котором ты говорил? -- недоумевал  Лагха,  не  замечавший,
как черная тень печали пробежала по лицу Ибалара.
     Эти  слова Лагхи шли из глубины сердца. Истинный облик учителя не будил
в нем  ни  былого  раздражения,  ни  страха,  ни  ненависти,  которые  порой
подкрадывались  к  нему  ночами,  когда  он  пытался  заснуть после жестоких
тренировок  и  грубых  слов.  Вглядываясь  в   лицо   Ибалара,   исполненное
внутреннего  достоинства  и  спокойной,  всепобеждающей  силы, Лагха начисто
забыл о том, что еще несколько лун назад он тонул, заточенный  в  деревянной
бочке  волею  этого же самого человека. Или не человека -- эверонота. Это, в
конечном счете, совсем не важно.
     -- Когда придет время,  я  позову  тебя,  Лагха,  --  сказал  Ибалар  с
грустной  улыбкой.  --  А  теперь,  не тратя времени даром, уходи отсюда так
быстро, как только сможешь. Не  оборачивайся.  Не  засыпай.  Не  бойся.  Чем
быстрее ты достигнешь Пиннарина, тем лучше. А теперь прощай.
     От слов Ибалара Лагху обдало теплой волной взаимопонимания и симпатии.
     -- Ты позовешь и я приду на твой зов, -- пообещал Лагха, памятуя о том,
что учитель никогда не бросает слов на ветер и не говорит ерунды. Он вежливо
поцеловал  его  холодную  руку  и  сбежал  вниз по ступеням. Если так нужно,
значит он так и сделает.
     И, не оборачиваясь, Лагха побежал по тропе, вьющейся между трясинами  и
топями,  так  быстро,  будто  за его спиной по-прежнему развивался, разбивая
густой туман, шелковый шарф, который ни за что не должен коснуться земли.

     x 2 x

     Лагха был хорошим учеником. Он бежал так быстро,  как  только  мог.  Не
пил.  Не  ел. Не останавливался отдохнуть. В соответствии с его расчетами, к
вечеру следующего дня он выйдет из Мертвых Болот. Дорога в Нелеот  уже  была
ему  знакома  и  он знал, что дальше будет только легче. И все равно, ночлег
был ему необходим. Лагха  знал:  если  он  не  поспит  хотя  бы  часа,  весь
завтрашний  день  он  будет  двигаться  гораздо  медленней, а послезавтра не
сможет бежать вообще. Поэтому он наскоро соорудил себе ночлег с подветренной
стороны одной почти сухой и весьма высокой для этих мест кочки и  провалился
в сон.
     Лагха  умел  спать,  не видя снов. Он умел запирать ворота в мир ночных
видений до самого  утра.  Но  Лагха  редко  пользовался  этим  умением,  ибо
понимал,  что  лишать  себя  сновидений так же глупо, как вливать себе в уши
воск, чтобы ненароком не услышать чего-нибудь неприятного или  страшного.  И
хотя  сон  без  сновидений был короче и лучше восстанавливал силы, в ту ночь
Лагха предпочел войти в мир видений, которые не столь уж глупы и  иллюзорны,
как  стало  модно  в  последнее  время полагать среди хладных душой оринских
естествоиспытателей. Он должен знать, что готовит ему судьба, а иначе как по
намекам, которые принесет  ему  сновидение,  узнать  это  не  представлялось
возможным.
     В  ту  ночь  Лагхе  приснилось  нечто  невообразимо  противное. Липкие,
тлетворные чудовища рвали его на части и  выгрызали  ему  внутренности.  Его
отец,  двухголовый и отчего-то однорукий, ревел диким вепрем откуда-то из-за
океана, а изо рта его с каждым словом выползали змеи. Сам он, Лагха,  явился
себе во сне распинаемым на дыбе молчаливыми людьми-жабами.
     Когда  Лагха проснулся, он чувствовал себя отдохнувшим телесно и вконец
измотанным душевно. В последний раз он чувствовал  такое  опустошение  после
одной  из фантомных атак Ибалара во времена своего ученичества, когда он еще
не  догадался  обвязывать  свою  шею  грубой  шерстяной  нитью.  После  атак
Ибалара...  Многое  из  той  жути,  что  Лагха  видел во сне, напоминало ему
фантомов, создаваемых его учителем. Но Лагха прогнал эту мысль  прочь.  Нет,
то  было  раньше,  когда  Ибалар  хотел казаться грубым, строгим и жестоким,
чтобы рвение Лагхи не притуплялось. То было в те времена, когда у  него  еще
не  было  ни  знаний,  ни  меча,  и  Ибалар  нарочно  мучил  его ради его же
собственного блага. То был маскарад. Но теперь  учитель  наконец-то  показал
ему  свое  настоящее,  истинное лицо, исполненное доброты и понимания. Зачем
ему травить Лагху фантомами?
     Лагха поднялся, водворил за спиной меч  (меч  Ибалара  он  поставил  на
подставку  подле  сундука  еще  в  доме  на  сваях, а затем, в спешке, забыл
сказать об этом учителю). Ополоснул  рот  водой  из  фляги,  которая  теперь
сиротливо плескалась на самом донышке, и осмотрелся.
     Он  проснулся  задолго  до рассвета. Только начинало сереть. День будет
холодным и дождливым. Тропа впереди -- мокрой и ненадежной. Лагха обернулся,
чтобы подкрепить силы осознанием того, что  путь,  оставшийся  позади,  есть
лучший  поручитель быстроты его бега. Но... что это там за свечение вдалеке?
Там что-то живое. Он пока не видит, что именно. Не видит, но чувствует.  Это
живое  то  скрывается  за  кочками,  то  приближается вновь. Лагха помедлил.
Неужто какой-то чокнутый кладоискатель? Или, может, заплутавшее животное?
     Лагха сошел с тропы и затаился за мшистой кочкой, следя за движением  в
тумане.  Скоро это нечто появится на тропе, он посмотрит на него хорошенько,
а потом -- потом двинется дальше. Лагха ждал довольно долго, но очень  скоро
перестал  видеть  это  нечто  даже  "тонким" зрением. Как вдруг на его плечо
легла холодная, очень знакомая и такая тяжелая рука.
     -- Ибалар?

     x 3 x

     -- Ты же  сам  приказал  мне  отправляться  в  Пиннарин  и  становиться
гнорром,  --  глухо  бросил  Лагха,  и пощечина горела у него на щеке почище
всякого ожога. Бывает такой ожог -- ожог льдом.
     -- Ты еще не прошел Посвящения. Ты еще не поклялся мне в  верности.  Ты
ушел раньше времени. Ты сбежал.
     Голосом  судьи,  отправляющего  на  виселицу  четырнадцатого негодяя за
день,  сказал  Ибалар.  Чувствовалось,  что  никакие  оправдания,  сколь  бы
убедительными они не казались Лагхе, сейчас в расчет не принимаются.
     -- Но ведь ты же сам... -- начал Лагха, отступая.
     -- Говори, что ты собирался делать в Нелеоте и отчего ты так стремишься
туда? -- продолжал Ибалар, скрестив руки на груди.
     Его  глаза,  казалось,  изрыгали  голубые молнии, а его губы, с которых
слетали обычные жестокие слова абсолютно правого во всем и всегда  существа,
были  снова  плотно  сжаты.  О да, это тот самый Ибалар, которого так хорошо
знал Лагха.
     -- Ты же сам учил меня, что  я  должен  стать  гнорром.  Что  я  должен
властвовать и покоряться тебе. Ты же сам...
     --  Тебе  еще  рано  метить  в  гнорры, ибо ты не знаешь ничего о своем
предназначении, -- отрезал Ибалар.
     -- Так скажи мне каково оно? Отчего ты не сказал мне до  сих  пор?!  --
Лагха был переполнен обидой, ненавистью, раздражением.
     Больше  всех,  больше даже Ибалара он ненавидел себя за то, что был так
доверчив. Что принял фальшивую личину Ибалара за его  истинное  обличье.  Он
понял,  что  его обманули. Ибалар наверняка нарочно подстроил все так, чтобы
Лагха чувствовал себя предателем, негодяем, неблагодарной  скотиной.  Ибалар
явился  к  нему  в  виде  доброго отшельника, засрал мозги всякой благостной
ерундой, разыграл комедию... Он, добрый учитель, отпускает своего ученика на
все четыре стороны. Чтобы проверить, как он будет  действовать,  был  ли  он
внимателен,   правильно   ли   он   понимал  наставления.  А  Лагха,  словно
простак-деревенщина, купился  на  его  игру  и  теперь  над  ним  продолжают
издеваться. О него продолжают вытирать ноги, невзирая на то, что в его руках
теперь меч Кальта Лозоходца, который вручил ему его же собственный элтер.
     --  Твое предназначение в том, чтобы вызвать к жизни народ эверонотов и
его исконную землю. Чтобы сделать Хеофор явью, действительностью, истиной. А
вовсе не в том, чтобы залазить на столичных баб и  пить  молодое  аютское  в
компании магов-недоносков из Свода Равновесия. Этого хочу от тебя я.
     Сначала  Лагхе  показалось,  что  он  ослышался. "Вызвать к жизни народ
эверонотов". Да как это  возможно,  скажите  на  милость!?  Как  извлечь  из
небытия  народ  полурыб-полулюдей,  как  заставить  их  быть  живыми,  а  не
мертвыми, то есть такими, какими они в самом  деле  являются???  Он,  Лагха,
понятия не имеет как.
     --  Ты  еще  не  прошел  Посвящения.  Ты не знаешь даже первейших начал
знания, которое необходимо тебе, чтобы исполнить свою миссию.  Миссию,  ради
которой  ты  здесь.  Миссию, ради которой я потратил на такого недоумка, как
ты, столько бесценных дней своей быстротекущей  жизни!  --  Ибалар,  похоже,
действительно  был  в  гневе.  Учитель  был  зол  настолько,  что не имел ни
малейшего  желания  скрывать  свою   истерику   под   маской   суровости   и
справедливости. Под своей обычной, излюбленной маской.
     --   Если  ты  будешь  вести  себя  правильно,  ты  станешь  сильным  и
неколебимым, словно утес. Тебе суждено великое будущее. Ты будешь  слугой  и
владыкой  эверонотов  одновременно.  Ты  построишь в Варане Шесть Серебряных
Башен. Ты соберешь вокруг себя самых преданных людей, которые  будут  нашими
союзниками.  Ты  сделаешь  так, что остров Хеофор восстанет вновь из морской
пучины. Ты, Лагха, оплатишь жизнями живущих сейчас жизни мертвых эверонотов.
Твоего магического искусства хватит на то, чтобы отдать душам  моих  мертвых
собратьев силу живых людей, чьи предки виновны в истреблении моего народа...
     Ибалар  говорил  с  жаром -- долго и убежденно. Лагха никогда доселе не
был свидетелем такого ораторского порыва со стороны своего учителя.  Он  был
удивлен.  Но  на  сей раз удивление было, мягко говоря, далеко от приятного.
Что это за бред? Что это за ужасы прочит ему учитель? Он должен будет отдать
жизни варанцев душам мертвых эверонотов? Так вот,  оказывается,  чему  будет
служить его магическое искусство!
     --  Но  вначале  ты будешь наказан. Мы вернемся в дом на сваях. Затем я
милостиво посвящу тебя в те искусства, которыми  владею  только  я.  И  лишь
только  затем  ты  сможешь  уйти, получив мое благословение. И войти в Варан
победителем. И  стать  человеком,  достойным  своего  имени.  Властвующим  и
Покоряющимся...
     Но  слова  Ибалара  проносились  мимо сознания Лагхи и рассеивались над
Мертвыми Болотами. Не задевая  самолюбия,  не  смущая  ум,  оставляя  сердце
холодным. Где-то там позади туч вставало солнце.
     О  чем  же  думал  Лагха?  Об  эверонотах  и проклятом острове? О Шести
Серебряных Башнях? Нет, он думал о семи золотых монетах,  выигранных  им  на
базарной площади в тот день, когда господин Кафайралак купил его у Саина окс
Ханны. Они все еще звенели в потайном кармане, пришитом к исподу его штанов.
Что-то  вроде  талисмана.  А  еще  о  том,  что ни за какие блага мира он не
вернется вновь в дом на  сваях,  где  его  так  жестоко  обманули,  выставив
благородным  придурком  с  соломой  в  голове. И о том, правильно ли назвать
Ибалара двуличной змеей или следует подобрать слово покрепче. А  также  и  о
том,  что  за его спиной сейчас пребывает меч Кальта Лозоходца. Результатами
этих недолгих, впрочем, раздумий, стало вот что.
     Собрав в одну ужасающую химеру все свои кошмары  минувшей  ночи,  Лагха
обрушил  на  Ибалара  ослепляющий  фантом.  Болтовня  учителя захлебнулась в
хриплом рыке ужаса. Коротких мгновений замешательства учителя Лагхе хватило,
чтобы вырвать из-за спины меч. "Храни себя и меня" -- полыхнули  алым  огнем
знаки вычурной древнехарренской письменности.
     Лагха  раскроил  податливое туловище Ибалара от правого плеча до левого
бедра.
     Лагха бросил на безжизненное тело эверонота семь золотых монет -- выкуп
за свою жизнь, за свое тело и за свою душу.
     Он больше не  раб  и  не  ученик.  Он  волен  делать  все  что  угодно.
Становиться  гнорром,  строить  Серебряные Башни или устраивать притоны, где
курится дым-глина. Он волен мочиться под каждой  дверью,  распевать  грязные
песенки,  порочащие  династию  Тамаев,  задирать юбки всем встречным девкам,
подаваться в ученики к горшечнику, заложить  свой  меч  и  проиграть  его  в
кости.  Или  не  делать  ничего из вышеперечисленного. И все это -- с чистой
совестью и легким сердцем.
     "Моя совесть и моя воля теперь  принадлежат  мне",  --  вслух  заключил
Лагха,  отер  меч, возвратил его ножнам и, не оглядываясь, побежал вперед по
тропе. Его ждала столица Великого Княжества Варан.

     x 4 x

     ПИННАРИН, 54 ГОД ЭРЫ ДВУХ КАЛЕНДАРЕЙ
     Двадцать пятый день месяца Элган
     Трехступенчатая  громада  Свода  Равновесия  имеет  множество  потайных
входов и один -- публичный.
     Потайные входы не явлены взорам простых смертных и никто кроме офицеров
Свода  и  их  подопечных не ходит подземными туннелями. Эти туннели, подобно
спицам гигантского колеса, разбегаются во все  стороны  от  здания  Свода  и
упираются  в  подвалы  государственных  домов Красного Кольца. Есть и такие,
которые тянутся дальше -- к Желтому Кольцу, к пригородам Пиннарина.  Два  из
них, по слухам, оканчиваются в горных пещерах, а один -- открывается в море.
Во  время  оно  именно  по  этому  туннелю  подымется  ко  Своду  Равновесия
восставший Шилол, дабы покарать нечестивцев, дерзнувших присвоить себе право
на различение истины и лжи, право любви и власти, право служения Князю. Так,
по крайней  мере,  уверял,  надсаживаясь  в  отчаянном  вопле,  четвертуемый
продавец  пареных  креветок,  у  которого  новоиспеченный  эрм-саванн  Гларт
обнаружил позавчера полтора ногтя приворотного зелья.
     И в то время, когда вершилась справедливость над опаснейшим колдуном, в
то время, когда молодой Гларт сдавал первое успешно проведенное дело  своему
начальству,  к  публичному  входу  Свода  Равновесия  подошел юноша небесной
красоты.
     Публичный  вход  Свода  --  то  немногое,  что  осталось  от  традиций,
заведенных  шесть  веков  назад  Инном  окс  Лагином.  Публичный вход -- это
бронзовые ворота в  три  человеческих  роста,  которые  открыты  всегда.  По
установлениям  Инна окс Лагина, ворота Свода будут заперты в тот день, когда
последнее слово Истинного Наречия Хуммера будет вырвано  из  уст  последнего
злонамеренного мерзавца любящей рукой офицера Свода. В тот день, когда Жерло
Серебряной  Чистоты поглотит последний гран Измененной материи, а все Вещи и
Писания офицеров Свода отправятся вслед за ним, служители Свода уйдут  через
эти ворота в мир, чтобы никогда больше не браться за оружие и жить уже одной
любовью безо всякой власти.
     А  пока  что  публичный  вход  Свода  Равновесия  открыт для всех и для
каждого. В него может войти посол иноземной державы и подписать признание  в
своем злонамеренном соглядатайстве против Князя и Истины. В него может войти
колдун  и добровольно разлучить свои тело и душу в Жерле Серебряной Чистоты.
И, главное, любой человек, взыскующий должности гнорра, может прийти в  Свод
и получить должность гнорра, если удовлетворит трем условиям.
     Первое: соискатель должности гнорра обязан владеть варанским языком.
     Второе:  соискатель  должности  гнорра  обязан  выйти  живым из Комнаты
Шепота и Дуновений.
     Третье: соискатель должности гнорра  в  присутствии  всех  пар-арценцев
Свода Равновесия должен убить в открытом поединке гнорра.
     Первому  условию  мог  удовлетворить  любой  и  каждый  --  даже  грют,
поднаторевший в варанском языке. А второму и третьему -- никто.
     За последние сто лет всего  лишь  одиннадцать  человек  воспользовались
публичным входом. Семеро из них были очень глупыми перебежчиками, которым не
хватило  ума  узнать в подходящем чиновнике Дома Недр и Угодий офицера Опоры
Единства и взбрело в  голову  заявиться  прямо  в  Свод.  Четверо  --  очень
самонадеянными  задирами, которых ничему не научил опыт их предшественников.
Все четверо исчезли в  полной  безвестности  за  воротами  Свода  Равновесия
навсегда. Никто из них не вышел из Комнаты Шепота и Дуновений.
     Поэтому  традиция,  которая велась от Инна окс Лагина, всегда была лишь
жутковатой  местной  достопримечательностью  и  не  более.  Гноррами   Свода
Равновесия  становились  обычным служебным порядком. После смерти очередного
гнорра новым главой Свода становился самый заслуженный и  могущественный  из
пар-арценцев.  Нет,  он  не  шел  в  Комнату  Шепота и Дуновений. Его просто
избирал совет остальных пар-арценцев.
     И никто не знал что находится в Комнате Шепота и Дуновений.

     x 5 x

     Юноша, который стоял перед незапертыми, но притворенными воротами Свода
Равновесия, помнил все это. Он помнил, что никто не вышел из Комнаты  Шепота
и  Дуновений.  И  тем  более  никто  не смог бы победить в открытом поединке
гнорра.
     Но юноша знал варанский язык, знал его несколько дольше, чем можно было
судить по  внешним  приметам  его  возраста.  Юноша  знал  наречие  Великого
Княжества  шестьсот  сорок  восемь лет и, хотя после прошлого воплощения ему
пришлось учить варанский заново, соображение о том, что первое из условий  в
определенном смысле перекрыто им двадцатикратно, заставило его улыбнуться.
     Улыбнуться  червленому  золоту посула "Взыскующий да обрящет", горящему
на воротах, улыбнуться воспоминанию об убитом учителе, улыбнуться  вытянутым
рожам офицеров, которые появились в смотровых окошках в ответ на гулкий удар
колокола-"привратника".

     x 6 x

     Лагха Коалара вошел в Комнату Шепота и Дуновений.
     Лагха Коалара вышел из нее спустя ровно один час.
     Лагха хохотал.
     Это было невероятно. Невозможно. Ошеломляюще. Первый раз за всю историю
Свода  Равновесия  смертному  посчастливилось  вернуться из Комнаты Шепота и
Дуновений. Шестеро офицеров, которые сопровождали Лагху от  ворот  Свода  до
дверей  Комнаты,  были настолько потрясены, что, в нарушение всех внутренних
предписаний, промедлили с умерщвлением счастливца на целый короткий колокол.
Потом они опомнились и постарались претворить в  жизнь  тайные  предписания,
раз   за   разом   составлявшиеся   каждым   новым   гнорром:   убить   того
колдуна-безумца, которому посчастливится выйти живым  из  Комнаты  Шепота  и
Дуновений.
     Но  пальцы  офицеров Опоры Единства едва успели прикоснуться к рукоятям
мечей, когда громогласный хохот гнорра внезапно оборвался.
     -- Милостивые гиазиры, вы разве впустили меня сюда  лишь  затем,  чтобы
убить? -- спросил Лагха, заглядывая каждому в глаза.
     Они  увидели  в  бездонных  серых  глазах  Лагхи  отражение  того,  что
произошло в Комнате Шепота и Дуновений. И каждый преклонил колени перед тем,
кому суждено этим  вечером  убить  гнорра  Карувва,  а  следующим  утром  --
возложить  на  себя  знаки  высшей  власти над Сводом Равновесия перед лицом
Сиятельного Князя и Совета Шестидесяти.

     ГЛАВА 13. КУХ

     МЕДОВЫЙ БЕРЕГ, 63 ГОД ЭРЫ ДВУХ КАЛЕНДАРЕЙ
     Ночь с Третьего на Четвертый день месяца Алидам

     x 1 x

     О существовании этого брода Эгин  узнал  едва  ли  не  на  второй  день
пребывания  на  Медовом  Берегу,  когда  он,  Есмар и Лога в поисках Внешней
Секиры убитого Гларта оставили позади Серый Холм. Тогда люди Багида были вне
подозрений и Эгин двинулся к Кедровой Усадьбе по этой  же  самой  тропе.  То
было  в  те  счастливые времена, когда местные проблемы с точки зрения Эгина
ограничивались зверским  убийством  тайного  советника,  лишившегося  сердца
вместе  с  жизнью,  а  также  ошеломляющей бедностью всех и каждого. Времена
изменились. Брод остался.
     Эгин спешился -- со стороны Багида было бы непростительным промахом  не
выставить  своих  людей  возле брода. А полагаться на промахи врагов Эгин не
привык. Если там никого нет -- будет приятный сюрприз. Но если есть...
     Будь Эгин сумасшедшим Багидом Вакком, он бы поставил у брода  лучников,
а не алебардистов. Хотя бы троих, пусть и худосочных подранков. Впрочем, как
казалось  теперь  Эгину,  в  людях Багид большого недостатка не испытывал. И
откуда только у него столько ублюдков!? Не иначе  как  все  родились  вчера.
Прямо  так  --  с  мечами  и  алебардами. Хуммер раздери этих провинциальных
дионагганов без страха и мозгов!
     Когда до брода оставалось не более двух лиг, Эгин завел коня в кусты  и
накрепко привязал его к стволу высохшей сосны.
     Эгин  раздвинул  ветви  и  взглянул  вниз.  Туда, где тропа прерывалась
черной Ужицей.
     Костер. У костра -- трое. Вооружены алебардами и, кажется, луками. Эгин
вздохнул с облегчением. Но вздохнул рано. Рядом с этими тремя, уже за кругом
света, можно было различить еще четыре фигуры, не то дремлющих, не то пьющих
бражку.

     x 2 x

     Стук копыт. Кто-то едет.
     -- Ты глянь, че там? -- настороженно спросил мужик в мясницком фартухе,
приподымаясь на локте. Его палец указывал в темноту, на тропинку.
     -- Та то ж наш, то Резвый, я его поступь знаю, --  обнадежил  товарищей
сидящий  у костра толстяк. Багидов конюх. Один из. Лук и колчан со стрелами,
однако, подтянул поближе к себе -- на всякий случай.
     -- А че один? Где остальные? -- спросил особо проницательный, отставляя
прочь кувшин с бражкой.
     -- А Шилол их разберет! -- ответил ему товарищ, напряженно всматриваясь
в темноту.
     Взмыленный конь несется во весь опор  вниз  по  тропе.  Несется,  ясное
дело, прямо к ним. Всадник в развевающемся плаще прижался грудью к лошадиной
гриве. Чего это он в такой горячке? Срочное дело?
     -- Кто это, а? -- спросил самый молодой, со стеной в глазах, неуверенно
нашаривая ножны.
     Но  ему  не  отвечали. Всадник махал рукой и кричал. "Э-гей, от хозяина
новости! Э-ге-гей!". Всеобщее  напряжение  явно  уменьшилось.  Всегда  легче
иметь  дело  с  чем-то  обычным  и  хорошо  знакомым.  Например, с гонцом от
хозяина. Только что это за тип?
     -- Что-то я этого кренделя не узнаю, -- угрюмо сказал тот,  что  был  в
мясницком фартуке.

     x 3 x

     --  Ты  кто?  А ну остановись! -- заорал в лицо Эгину, а точнее в грудь
его коню тот, кто был за старшего. Самый пьяный.
     Но Эгин и не думал останавливаться. С каких  это  пор  тяжелая  конница
начала  останавливаться  прежде, чем сшибиться с пехотой? Вместо ответа Эгин
снес крикуну голову. Кровь ударила в  небеса  освобожденным  из-под  завалов
плоти фонтаном.
     Тут  же  блеснул  меч  не  в  меру бдительного конюха. Но разве это был
блеск?! Меч Эгина сиял оранжевым и  пламенел  розовым,  околдовывал,  манил,
пел.  Розовые  облака,  которые вились по клинку, казалось, не давали никому
усомниться в том, что вот она, моя прекрасная  погибель.  Никому.  А  потому
длиннорукий  мальчишка, бывший в том отряде самым впечатлительным, зазевался
и умер вторым, рухнув под копыта Резвому.
     Люди Багида были свежи, но Эгин  был  гораздо  искуснее.  Даже  жуткая,
нечеловеческая усталость, которая овладела им после бегства из Серого Холма,
не сломила аррума.
     Конюх  пробовал  достать  Эгина  клинком. Тщетно. Эгин отсек ему правую
руку вместе с мечом и тем дело  кончилось.  Душераздирающий  стон  и  кровь,
которая  кажется в темноте такой же черной, как воды Ужицы. Нет, этот уже не
противник.
     Эгин опустил меч, давая предплечью краткий отдых. А что остальные?  Как
вдруг  у  самого уха Эгина просвистела разящая сталь чужого кинжала. Подарок
одного из тех, что стояли теперь поодаль,  предательски  покинув  товарищей.
Того, с щегольскими усами.
     Трое  мертвы,  но  остальные  четверо не отдадут свои жизни по дешевке.
удара.
оглашая окрестности пронзительным обвинительным ржанием.
     Четверо  смогли  перебороть  завораживающее  сияние  розового клинка, а
также и парализующий волю страх перед этим ночным всадником  с  бесстрастным
лицом  восставшего  из  мертвых.  Они  отходили  от реки в сторону подлеска.
Толстяк каким-то чудом успел подобрать свой  колчан  со  стрелами  и  теперь
налаживал стрелу.
     Понимая,  что  теперь его положение, несмотря на троих убитых, еще хуже
чем раньше, Эгин пришпорил коня и заложил немыслимый вираж, думая о том, как
бы это посподручнее спешиться. Ибо если лучник уложит-таки его  коня  и  тот
упадет,  придавив  седока  своей  тушей, ему конец. Хочется ли ему возложить
свое сердце на алтарь хаоса? Едва ли.

     x 4 x

     Конь плохо слушал всадника. Кинжал, впившийся в  его  шею,  разумеется,
был  для него гораздо более серьезным аргументом, чем шпоры Эгина. Резвый то
и дело становился на дыбы и был бы явно рад скинуть Эгина прочь.  Он  ни  за
что  не  хотел  идти  вперед.  Ни  за что не хотел поворачивать вправо с тем
проворством, какого требовал от него Эгин.
     -- Пошел, пошел! -- в бессилии заорал Эгин, понимая, что если он сейчас
же не ринется к занимающим оборону у зарослей терна людям Багида, его  конь,
поймав еще пару кинжалов и десяток стрел, падет без сил. А сам он?
     Пожалуй,  у  него  есть две секунды на то, чтобы спешиться. И пустить в
ход метательные кинжалы. Нужно  отдарить  подарочек  тому  усатому  кретину.
Просвистела стрела. Косые... пьяные... скоты! -- ревело все внутри Эгина. От
былого  хладнокровия  не  осталось  и  следа.  Оно,  хладнокровие, отнюдь не
безразмерно. И хотя Эгин  хорошо  знал,  что  бешенство  --  самый  коварный
союзник  воина  в  битве,  поделать  он  ничего не мог. Слишком много черной
накипи зла оставили на сердце Эгина сегодняшний день и вчерашняя ночь.  Даже
терпению  аррума  не  сдержать  этого  напора  презрения и ненависти. Что ж,
плотина рухнула, милостивые гиазиры!
     -- Скоты! -- ревел Эгин, покидая седло в головокружительном прыжке.
     Первый кинжал, пущенный его рукой, попал в цель. Не так точно, конечно,
как в фехтовальном зале, но для этих  ублюдков,  не  отягощенных  накладными
панцирными  латами,  сойдет  и  так.  Послышался чей-то сдавленный вскрик. С
усатым, кажется, покончено.
     Но  тут  предательская  темнота  раскрылась  навстречу  Эгину  стрелой.
Мощной,  тяжелой  стрелой,  выпущенной  из крепкого тисового лука. Не такого
огромного как те, которыми были вооружены стрелки Багида на вышках, но  тоже
немаленького.  Нагрудник вроде бы выдержал, но Эгин зашатался, выронил меч и
не устоял на ногах. Здравствуй, сырая трава!

     x 5 x

     Никто  не   подошел   к   нему,   чтобы,   воспользовавшись   временной
обездвиженностью противника, перерезать арруму горло. Или хотя бы попытаться
перерезать  горло.  Никто  не  пускал  больше  стрел.  Не  орал. Не охал. Не
задирался. Только ржал поодаль его раненый конь.
     Эгин перевернулся на живот и замер. Он не торопился вставать. В  мишени
он  не  спешил. Пожалуй, самое умное в его положении -- ползком добраться до
ближайшего дерева, предварительно пустив в цель оставшиеся  два  кинжала.  А
еще раньше -- сообразить, где они, эти цели. Эгин осторожно поднял голову. В
зарослях,  откуда только что выпорхнула стрела -- вот она, родимая, валяется
подле его правого локтя -- были слышны  звуки  какой-то  возни.  Не  слишком
активной   возни.   Кажется,  рухнуло  тело.  И  снова  тишина.  Или  просто
показалось?
     Ишь как затаились, суки. Эгин  приподнялся  еще  выше,  занося  руку  с
кинжалом  для  броска.  Только  ветви  чуть  шевелятся. И все. Зрение Аррума
ослабело за этот день настолько, что Эгин не разглядел бы  с  пяти  шагов  и
корову.  Не  бросать же наугад. Вдруг какая-то тень скользнула среди кустов,
но Эгин помедлил. Что-то знакомое почудилось ему в низенькой верткой фигуре.
Он снова вжался в  землю.  Человек-тень  обернулся.  Сейчас  кинжал  покинет
своего хозяина и...
     -- Я говорил! Хозяин -- Большая Сила! Он живая, я так и думал!
     О  Шилол!  Это  всего  лишь Кух. Хотя отчего "всего лишь"? Если те трое
мертвы, значит отнюдь не "всего лишь".
     -- Не  стрелять  меня,  я  слуга  господины!  --  бодро  заорал  горец,
выскакивая  на  поляну  и  семеня в сторону Эгина, который от удивления даже
забыл вернуть кинжал перевязи.
     -- Я их прибить до смерти! -- засиял он, указывая  в  сторону  терновых
зарослей.
     Оперевшись  на руку Куха, Эгин поднялся, опасливо озираясь по сторонам.
Потом посмотрел на Куха. Ни меча, ни кинжала,  ни  лука.  Чистенький,  ладно
подпоясанный, дыхание ровное. Он их что, придушил, что ли?
     -- Нет, гиазира, я это... их убить через труба.
     "Чего-чего?"  --  хотел  переспросить  Эгин,  но  лишь  наморщил  лоб и
невольно вытянул шею вперед.
     Не  раздумывая,  Кух  завел  руку  за  спину  и  снял  с  плеча   некое
малоприметное    приспособление,    скрытое   коротким   шерстяным   плащом.
Приспособление,  звавшееся  в  Варане  "шилоловым  тростником",  в   Харрене
"флейтой   ноторов",  а  товарищами  маленького  Эгина  по  играм  --  "злой
плевакой".  Самую  что  ни  на  есть  обыкновенную   трубку   для   стрельбы
отравленными иглами.

     x 6 x

     --  Ты  хороший  раб,  Кух,  -- усмехнулся Эгин, когда они окончательно
удостоверились в том, что ни одного багидова мужика -- кроме того,  которому
Эгин  отрубил  руку, тот был без сознания -- в живых не осталось. По крайней
мере, у брода.
     -- Правда? -- недоверчиво спросил Кух. -- А я думал ты сердиться, что я
к Черноногу не пошел.
     -- Раньше  сердился,  а  теперь  --  нет,  --  сказал  Эгин,  чтобы  не
обманывать  ожиданий  своего  спасителя.  Если  ему  хочется,  чтобы  хозяин
сердился, пусть думает, что он сердится.
     -- А ты больше в Серый Холм не ходить, ведь так?
     -- Так, -- кивнул Эгин, с усилием забираясь в седло.
     -- А куда ходить?
     -- В Ваю, -- бросил Эгин, собирая  разметавшиеся  по  плечам  волосы  в
пучок.
     И  он  собирался  уже  вновь  пришпорить многострадальное животное, чью
неглубокую, к счастью, рану  на  шее  ему  пришлось  перевязать  собственной
рубахой,  как  вдруг  Кух зашикал, замахал руками и схватил коня за ухо. Тот
стал, как вкопанный, и воззрился на Куха удивленно, не моргая.
     -- Нет, мы туда не ездить. Ваю съели. Все. Ваи нету. Ваю червяки  съели
и эти, костяная рука, там ходят везде-везде.
     --  А  ты  почем  знаешь,  что везде-везде? -- Эгин недоверчиво склонил
голову набок.
     -- А я что, я пока ты там Багида обнимать-целовать, решил  в  этую  Ваю
сбегать. Я там одно дело забыл. У тебя, там, высоко, в том доме.
     Пришлось  пропустить  мимо  ушей  "обнимать-целовать".  Про  то, как он
целовал в Сером Холме Багида, он расскажет своему новому рабу  позже.  Когда
настроение  будет получше, а сил -- побольше. Сейчас его интересовала судьба
Ваи. Тем более, что его худшие предчувствия сбывались как по писаному.
     -- Ну и что? -- мрачно спросил Эгин. -- Пришел, а потом? Потом они тебя
по нужде отпустили, эти твои "костяная рука"?
     -- Не отпустили, господина. Я у  них  не  спрашивал.  Я  сам  ушел,  --
отвечал Кух.
     Шутки он, разумеется, не понял.

     x 7 x

     Стоять  вот  так  у брода и беседовать о том о сем было опасно. Поэтому
выяснять прочие подробности, касающиеся судьбы захудалого города, сметенного
с лица земли исчадиями Хуммера вместе со своими  жертвами,  пришлось  уже  в
пути.
     Они  переправились  через  Ужицу. Эгин ехал в седле, а Кух вел коня под
уздцы.
     -- ...И теперь я  разом  за  гиазирой  пойдем  к  мой  народа,  --  так
подытожил  Кух свою повесть о гибели города, который успел стать Эгину почти
родным.
     -- Пожалуй, у нас просто нет другого выхода, -- задумчиво отвечал Эгин,
удрученный этой горькой, но очевидной истиной.
     В череде бессмысленных и жестоких смертей было трудно  отыскать  что-то
утешительное.  Но, чтобы не падать духом, это следовало сделать обязательно.
И утешение сыскалось. Есмар, Гнук,  пес  Лога,  альбатрос  Шаль-Кевр,  Круст
Гутулан  и пол-Ваи были наверняка мертвы. Но Сорго, Лорма и еще половина Ваи
все-таки выжили.
     "Я еще видел как они плыть, как тут костяная рука стали есть тех, что в
пристани сидеть, -- описывал это событие Кух. -- Съели две дюжины, а  больше
никого не было".
     Что  сейчас  поделывают  спасшиеся  счастливчики на бесплодных западных
скалах? Верно, оплакивают погибших. Что сейчас  поделывают  Сорго  и  Лорма?
Пьют  гортело  на  ужине  Прокаженного?  Или,  наоборот,  они  сами на ужине
Прокаженного выполняют роль первой и второй перемены блюд?
     При мысли о Прокаженном правая рука Эгина отпустила уздечку и рванулась
к груди. О, милостив день! Медальон Лагхи Коалары по-прежнему был  на  своем
месте.  И его содержимое тоже. Медальон находился подле сердца. Это значило,
что по крайней мере одно из заданий гнорра имеет шансы быть выполненным.
     И еще одна вещь радовала Эгина.  Как  бы  там  ни  было,  а  теперь  он
окончательно  простился  с мыслью о том, что попал в ссылку, где он просидит
до конца своих  дней,  отирая  пыль  со  своего  немотствующего  "облачного"
клинка.

     x 8 x

     -- Моя провести, твоя носа не подточит! -- прошептал Кух, когда дорога,
змеившаяся  среди  холмов,  открыла  им вид на Кедровую Усадьбу. Обычный, но
жуткий вид. -- Пойдем через кладбище.
     Кух указал на неприметную тропку,  отходившую  от  дороги  вверх.  Эгин
выразил  свое  согласие молчаливым кивком. Кладбище так кладбище. Лишь бы не
Кедровая Усадьба.
     Эгин не любил гулять по кладбищам ночами. И даже ходить мимо них.  Хоть
бы  и  днями.  Несмотря на то, что еще в Четвертом Поместье немало испытаний
будущих офицеров так или иначе были связаны с кладбищами, даже они не смогли
избавить Эгина не то чтобы от страха, но от отвращения.
     Тропка стремилась вверх круто и  своенравно.  Пришлось  идти  медленно,
ведя  коня  под  уздцы. Конь был теперь более обузой, чем помощником, но Кух
обещал, что очень скоро они выйдут на одному ему известную тропу, где  можно
будет  снова ехать верхом. Причем ехать вдвоем, ибо Кух надеялся, что хозяин
возьмет его к себе в седло.
     -- Почетное дело -- сидеть рядом с гиазирой!
     Эгин не возражал. Кух был настолько тщедушен, что доставить горцу такое
удовольствие было не сложно ни ему, ни коню.

     x 9 x

     Кладбище было обширным и на редкость мрачным.
     Говорят, что кладбищенская тишина не сравнится ни с  какой  другой.  Но
тишина  кладбища  близ  Кедровой Усадьбы была на редкость нестойкой. Ежи без
устали перебегали тропинку и фыркали. Настойчиво клекотали  какие-то  хищные
птицы  и  ухали  филины.  Какой-то  небольшой, но норовистый зверь возился в
кустах. С чем это он возится?
     Очень скоро Эгин сообразил, в чем причина такого  необычайного  ночного
оживления животных, насекомых и гадов.
     А  дело было вот в чем. Тела тех, кто погиб намедни в Кедровой Усадьбе,
были  снесены  сюда,  но  не  похоронены.  Их  сердца  прихватили  с   собой
костерукие,  а  их  тела, дабы они не загромождали усадьбу, похоже, навсегда
лишившуюся нормальных хозяев, люди Багида принесли сюда и свалили в кучу. Не
сочтя нужным хоронить. Не сочтя  нужным  сжигать.  Словно  туши  павшего  от
"серого ветра" скота. Есть, стричь шерсть и доить нельзя, хоронить лень.
     Впрочем,  есть  было  можно. Вот две желтых горных собаки трудились над
трупом кого-то из домочадцев Круста Гутулана. А семейство хорьков  свежевало
чью-то руку.
     Если  бы  отвращение  было  свойственно  Эгину,  он  бы  поморщился  от
отвращения. А так он просто пожал плечами.
     -- Я говорить, что Вакк сам дерьмо. И люди его -- дерьмо. Мясо закопать
ленивые.
     -- Какая проницательность, Кух!  Какая  проницательность!  --  вздохнул
Эгин,  с надеждой глядя туда, где оканчивался пиршественный зал и начинались
глухие кусты, пробитые нужной им тропой. Эгин догадывался, что отнюдь не все
мясо  лежало  здесь,  что   некоторая   его   часть   наверняка   пошла   на
"переделывание". Но делиться своими мрачными догадками с Кухом Эгин не стал.

     x 10 x

     --  А  что,  твой  народ  не будет возражать, если мы придем к нему? --
спросил Эгин.
     -- Если мы с тобой придем, значит мой народ это хотеть.
     -- Значит, может и не  захотеть?  --  устало  поинтересовался  Эгин,  у
которого  кровопролитие и мысли о нем вызывали теперь только одно чувство --
чувство тупой апатии.
     В самом деле, сколь бы ни было приятным дело, каким ты занят, все  рано
или поздно оканчивается усталостью и скукой. Даже любовь. А уж если это дело
не  приятно... Приятно ли это -- рубить, колоть, бить, резать, рвать зубами,
стрелять в лицо и спину? И делать  это  беспрерывно!?  Бесконечно!?  Днем  и
ночью!?
     --  Значит,  если  твой  народ  не  захочет  нас принять, он попытается
перестрелять нас при помощи таких вот бесславных трубок, как та, что висит у
тебя за спиной? -- Эгин изо всех сил старался сохранять спокойствие. Или его
подобие.
     -- Не-е, мой народ не стрелять по гиазирам. Если он не хотеть,  мы  его
просто  не найти. Даже я не найти. И трубы у него нету. Это у один меня есть
такая, -- гордо и смущенно одновременно отвечал Кух, ласково поглаживая свое
необычное оружие.
     -- Так ты счастливец, Кух! -- с облегчением  сказал  Эгин.  По  крайней
мере,  с  горцами  вздорить  не придется. Возможно, с ними даже не доведется
встретиться.

     x 11 x

     Однако, сам того не желая и не ведая, Эгин наступил  на  самую  больную
мозоль своего нового раба и, в общем-то, спасителя.
     История,  которую  поведал  Эгину  Кух,  удивила  и позабавила аррума в
равной мере. Но,  главное,  отвлекла  его  от  мыслей,  которые  становились
мрачнее   и   мрачнее   с  каждой  минутой,  по  мере  того,  как  осознание
действительных последствий произошедшего на  Медовом  Берегу  занимало  свое
законное место среди общего разброда его мыслей.
     Вот что рассказал Кух.
     Именно  эта  труба,  которая  сейчас  висит  у  него  за спиной, и была
причиной его изгнания из родного племени. Кух переживал  свою  отверженность
долго  и  тяжело,  и  даже жена толком не привила ему вкуса к жизни вне гор,
вдали  от  родных  очагов.  Но  гордость  Куха  была  никак  не  меньше  его
патриотизма  и  потому  он  стоически  терпел все тяготы, связанные со своим
положением изгоя, не желая поступиться своим  изобретением.  Каково  же  оно
было?
     Более  трех  лет  тому назад после череды долгих и мучительных опытов с
иголками  и  трубками  сыну   горшечника   Куху   удалось   воплотить   идею
"стрелятельной трубы" или "трубки для стреляния" -- как выражался он сам, --
в  жизнь. Тогда ему было всего-то пятнадцать лет. Жертвами первой трубы пали
две соседские курицы, околевшие тотчас же после того, как  отравленная  игла
впилась  в глаз одной и в задницу другой. Кух, довольный таким блистательным
результатом, направился прямиком к Сестре Большой Пчелы, чтобы сделать  свои
идеи   достоянием   Воинов  Пчелы.  Одним  словом,  чтобы  поделиться  своим
изобретением  со  всеми  членами  племени,  которое  хотя  и   не   питалось
исключительно  охотой, но отнюдь не брезговало доброй жареной куропаткой. Но
вместо благодарности Кух заслужил  лишь  презрение  и  в  конце  концов  был
выдворен из племени прочь.
     Чтобы рассеять удивление Эгина, Куху пришлось совершить путаный экскурс
в историю  нравов  своего народа. Его соплеменники знали лишь одно оружие --
меч. Но меч был для них чем-то гораздо более важным, чем просто  оружие.  Он
был  стержнем  существования каждого мужчины. Его честью и достоинством. Его
мужской гордостью. Его красой и силой. Его братом и учителем. И пропуском  в
Мир Обильной Еды.
     По  сути  дела,  горцы  знали  всего  два  сакральных  понятия, которые
наполняли их жизнь живительной влагой сверхъестественного.
     Первым был меч, а вторым -- пчелы и  поставляемый  ими  мед.  Все,  что
касалось этих двух вещей, было опутано догмами, предрассудками и суевериями.
А прочее бытие было лишь приправой к мечам, пчелам и меду.
     Изобретение  Куха было воспринято его современниками как посягательство
на  святыни,  веками  считавшиеся  незыблемыми.  Как  презрение  к  обычаям,
которыми  жили деды и отцы. "Ты -- трус", -- заключила Сестра Большой Пчелы,
когда Кух отказался выбросить прочь свое изобретение и забыть о нем  навеки,
продолжив  пользоваться  мечом.  Мечом для охоты. Мечом для войны. Мечом для
рубки хвороста. То же самое  сказали  и  все  остальные.  Но  Кух  продолжал
упорствовать, как то свойственно юношам в его возрасте. За что и поплатился.
     Очень  скоро  для  Куха  настал  весьма ответственный момент: вместе со
своими немногочисленными одногодками он должен был пройти  обряд  инициации,
после  которого ни у кого больше не возникло бы сомнений в том, что Кух, сын
горшечника, -- мужчина. Притом настоящий мужчина, а не какой-нибудь  трус  с
деревянной  трубочкой  и  отравленными  иглами.  А  после  ему  должны  были
пожаловать меч, загодя выменяный у людей Багида  на  мед.  Убийство  желтого
медведя  было частью обряда -- юноши должны были завалить и убить вдесятером
одного медведя при помощи одних лишь рогатин.  Вот  там-то  Кух  и  допустил
непростительную  оплошность. В какой-то момент ему показалось, что косолапый
вот-вот одержит верх. По словам Куха, он боялся не  за  себя,  но  за  жизнь
своих  товарищей,  а  потому  достал  свою  заветную  трубку  и  выпустил  в
разъяренный медвежий оскал полдюжины отравленных иголок.  Этого  было  более
чем достаточно. Медведь захрипел и, захлебываясь почерневшей слюной, упал на
землю мертвым.
     Но  товарищи не оценили мужества Куха и проявили вполне обычную в таких
случаях неблагодарность. Ничтоже  сумняшеся  они  рассказали  обо  всем  его
родителям, членам племени, а затем и Сестре Большой Пчелы. Это был последний
день  Куха  в  родном  племени.  Как  уже  раньше слышал Эгин, Кух отказался
умереть в горах, хотя именно на этом настаивали его отец и мать, не желавшие
навлекать позор на свой честный род. А потому, получив  довольствие  на  три
дня пути и немного меду в наглухо запечатанном воском горшке, Кух был взашей
вытолкан  прочь  в долину, где, по словам Сестры Большой Пчелы, "живут такие
же трусы, как и он".
     Оканчивая свой рассказ, Кух не преминул заметить, что  теперь  "гиазира
подарит ему меч и научит его им делать убей-зарежь" и тогда его соплеменники
перестанут  относиться к нему как к трусу и, может быть, разрешат ему иногда
навещать родные места.
     -- Ведь правда, господина?
     -- Угу, -- сказал Эгин, проваливаясь в сон у копыт коня.
     А Кух, обнадеженный и очень довольный, бодрствовал до утра, отгоняя  от
Эгина мошкару и рассматривая звезды.

      * ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ГОРЦЫ *

     ГЛАВА 14. ХЕНА

     x 1 x

     МОРЕ САВВАТ
     Пятый день месяца Алидам
     --  Итак,  мы  спасли  твою  жизнь, варанец, -- голос Вирин был немного
высокомерным, но в целом достаточно доброжелательным. -- Это не очень много,
но это и не очень мало. И, скажу откровенно, мы не стали  бы  этого  делать,
если  бы не рассчитывали на то, что ты сможешь помочь обеим нашим странам. И
Аюту, и Варану.
     Зал, занимавший добрую половину  кормовой  надстройки,  был  прекрасен.
Большие  картины  в строгих рамах из черного дерева по стенам. Четыре статуи
неведомых Тэну морских существ с женскими телами и головами акул.  В  центре
-- круглый стол, за которым сидят пятеро.
     Он,  Тэн  окс  Найра.  Его  сломанная рука почти не болит и покоится на
перевязи. Его желудок наполнен отборными яствами.  Он  переодет  в  шелковый
халат, умыт, выбрит.
     Люспена,  которая представилась как Куна-им-Гир, но он, Тэн, знавший ее
несколько лет  под  простым  северным  именем,  никак  не  может  привыкнуть
называть ее так -- на сложный аютский лад.
     Вирин   --   сорокалетняя  черноволосая  воительница,  тронутая  ранней
сединой. Вирин владеет варанском языком  почти  столь  же  свободно,  как  и
Люспена. Вообще, по уверениям Люспены, Вирин является ее начальницей и одним
из  лучших  офицеров Гиэннеры. Однако, как мог заметить Тэн, отношения между
строгой начальницей и ее подчиненной довольно странные. Поцелуи  при  каждой
встрече,  нежные  прикосновения  к  запястьям  и, наоборот -- требовательные
пощечины при малейших разногласиях. Пощечины, впрочем, Тэн видел только один
раз, но это был весьма примечательный случай.
     Наутро после бегства из Ваи они зашли в аютский порт Сим-Наирн  на  том
сравнительно небольшом "купеческом" судне, которое прикрывало Люспену и Тэна
огнем  "молний  Аюта",  а  после  выслало  им  навстречу  баркас.  В  порту,
совершенно  непохожем  на  варанские  порты  и  больше  напоминающем  не  то
гигантский  сад с озерами, не то архипелаг из десятка цветущих островов, они
пересаживались на тот большой военный корабль, который несет  их  сейчас  на
северо-запад.  И  там,  уже  на  борту  этого,  Шилол его раздери, "Лепестка
Персика", Люспена, ткнув пальцем в устрашающие жерла "молний  Аюта",  что-то
требовательно  заявила  Вирин.  Та,  тонко  улыбнувшись,  ответила  короткой
фразой, в которой Тэн разобрал единственное слово  --  "варанни",  то  есть,
надо  полагать,  "варанцы".  И  тут  Люспена  влепила  Вирин  со  всего маху
пощечину,  за  что  получила  три  таких  же  и,  сразу  след  за  ними   --
прикосновение  чувственных  губ  черноволосой  бестии.  А  когда Тэн, улучив
подходящий момент, спросил у Люспены, в чем,  собственно,  заключался  спор,
ответом  ему  опять  же  послужила  оплеуха.  В общем, Стража Сокровенного и
Предвечного  (более  известная  в  Круге  Земель  под  сокращенным   аютским
названием "Гиэннера"), жила весьма кипучей и загадочной личной жизнью.
     Кроме Люспены (то есть Куны-им-Гир), Вирин и Тэна, за столом сидели еще
двое мужчин.  Оба  были  очень высоки, широкоплечи, прожорливы, молчаливы и,
судя по всему, выполняли роль телохранителей, хотя Тэн ни разу не  видел  их
вооруженными. Имен их Тэн не знал и знать не хотел.
     --  А  помочь нам, -- продолжала Вирин, -- ты можешь одним-единственным
способом. Подтвердить наши правдивые речи перед вашим гнорром. Говорить мы с
ним будем обо всем, что происходило в последние дни на Медовом Берегу.  И  о
том, что может произойти там в ближайший месяц.
     --  Как  видишь,  это  совсем  просто,  --  подхватила  Люспена.  -- Ты
расскажешь обо всем, как оно было. А как оно было -- услышишь от меня.
     За решетчатыми окнами зала стелилась  сияющая  под  полуденным  солнцем
гладь  моря  Савват.  Впереди  лежал  Новый  Ордос.  Там была родина Тэна --
мрачная страна, где строят огромные крепости и обширные гавани, где в портах
не цветут персики и где надо всем простерта тяжелая длань Свода. И  все-таки
его влекло туда так, как не влекло бы, наверное, и в Святую Землю Грем.
     Над  сердцем  Тэна  простерла свои крылья щемящая тоска. Ему до сих пор
было стыдно за ту ночь в Вае, когда он ударился  в  бегство,  оставив  своих
солдат  на  растерзание  нежити.  И еще ему было очень неприятно чувствовать
себя беспомощным мужчиной среди таких  сильных  и  самоуверенных  баб.  Они,
видите ли, спасли его жизнь, хотя могли бы этого и не делать!
     -- Нет, -- неожиданно для самого себя сказал Тэн окс Найра.
     --  "Нет"  это значит "да", -- улыбнулась Вирин. Но ее слова только еще
больше раззадорили Тэна и он продолжал:
     -- Только у вас, милые дамы. А у нас "нет" это значит "нет". Я расскажу
все так, как видел своими собственными непросвещенными глазами. Я  расскажу,
что ваш проклятый корабль болтался возле Ваи с самого начала лета и что в ту
ночь,  когда  люди бежали из города, а нежить истребляла их на улицах, вы не
помогли им огнем  своих  "молний",  нет.  Вы  прикрыли  только  отход  своей
шпионки.  И  те  фиолетовые  твари, которые притащили меня на берег, не были
использованы вами, чтобы защитить нас. Ваша шпионка сидела в  Вае  несколько
лет,  Шилол  ее  раздери!  Если бы вы действительно хотели помочь нам, вы бы
вступили в переговоры с нашими тайными советниками. Вместо этого  предыдущий
советник  погиб,  его  тело  исчезло  и  теперь  я, кажется, понимаю, что за
существа похитили его. С новым советником, Йеном  окс  Таммой,  вы  тоже  не
вступили в сношения...
     (При  этих  словах Тэна глаза Люспены влажно блеснули, но он не обратил
на это ни малейшего внимания.)
     -- ...и он теперь почти наверняка погиб. А...
     -- Довольно! -- прервала его Вирин, похожая на разъяренную волчицу.  И,
обращаясь  к  Люспене  нарочно  по-варански,  чтобы  Тэн  понимал  ее слова,
сказала:
     -- Я говорила тебе, что лучше не связываться с этим варанским мужичьем.
От твоего любимца одно сплошное хамство.
     В этот момент неожиданно заговорил один из мужчин,  которые  сидели  за
столом.  Он задал какой-то вопрос по-аютски и Вирин с Люспеной начали что-то
наперебой  втолковывать  ему.  Тот  некоторое   время   слушал,   а   потом,
ухмыльнувшись,  посмотрел  в  глаза  Тэну  и  выразительным движением ладони
словно бы перерубил свое горло. Дескать, конец тебе, брат.
     Тэн, которому терять было нечего, показал ему "добрый хрен".
     Черноволосый гигант на том конце стола вскочил,  с  грохотом  отодвигая
стул,  и  в  его  руке  неожиданно  оказался  гнутый  металлический предмет,
напоминающий не то кочергу, не то молоток  со  стальной  ручкой.  Откуда  он
появился -- Тэн не понял, да его это сейчас и не интересовало.
     Люспена   что-то   крикнула  ему,  второй  мужчина  и  Вирин  отчего-то
расхохотались, а тот, с  кочергой,  посмотрел  на  Люспену  исподлобья,  как
затравленная  собака,  заткнул  кочергу  за кушак, который, оказывается, был
намотан у него под рубахой на животе, подошел  к  Люспене,  припал  на  одно
колено  и  поцеловал  ей  руку.  А та, нежно потрепав черноволосого вепря по
волосам, лукаво покосилась на Вирин и сказала Тэну:
     --  Она  говорит,  что  сделает  из  твоих  яиц  погремушки  для  своей
племянницы.  Моему  мужу,  --  она  похлопала коленопреклоненного гиганта по
темени, -- эта идея пришлась по душе. Но мне все-таки кажется, что раз уж  я
спасла твою жизнь, то явно не для того, чтобы потешить племянницу Вирин.

     x 2 x

     --  Руку,  руку свою береги, -- хихикнула Люспена, когда Тэн попробовал
крепко обнять ее.
     -- М-м-м, -- ответил ей Тэн, впиваясь  сухими  шершавыми  губами  в  ее
розовый  сосок  и,  не  удержавшись,  пристроил  сломанную  руку между бедер
Люспены. Желание превозмогало боль.
     -- Варвар, -- промурлыкала Люспена, мягко, но  требовательно  заваливая
Тэна на спину.
     И  когда  офицер  Гиэннеры  Куна-им-Гир  оседлал, словно бы породистого
скакуна, офицера варанской береговой пехоты Тэна окс Найру,  в  голове  Тэна
словно  бы  щелкнула  тетива,  сорвалась  неведомая  стрела  сомнения  и он,
подставив ей под очередной поцелуй щеку вместо распахнутых уст, сухо сказал:
     -- Я понимаю, такова цена моего предательства, которое мне  еще  только
предстоит совершить. Но в чем предательство Сорго, которому ты платила своей
влажной монетой несколько последних лет?
     Удар  был такой, что зубы Тэна клацнули капканом для распущенного языка
и его слюна мгновенно приобрела медный  привкус  крови.  Нет,  это  была  не
пощечина. Это был тяжелый кулак офицера Гиэннеры.
     --  Идиот,  --  прошипела  Люспена,  в  глазах  которой  мелькали  тени
пробудившихся духов кровопролития.
     -- Какой идиот! -- повторила она, с силой сжимая  бедра.  --  Какие  вы
вообще,  варанцы,  идиоты.  Ты  бы  еще  спросил,  почему  это я сверху и не
прячется ли под кроватью офицер Опоры Благонравия. Вот ты,  Тэн  окс  Найра,
скольких девок перепортил на Медовом Берегу?
     -- Одинна... ну что-то около десяти, -- буркнул Тэн, сглатывая кровавую
слюну.
     -- И всегда был сверху? -- деланно осведомилась Люспена.
     --  Да,  --  ответил  Тэн,  к  ужасу своему заметив, что щеки его горят
пунцовым огнем стыда. Как у тринадцатилетнего мальчишки, которого  спросили,
был  ли  он когда-нибудь со своим учителем фехтования. И не важно -- был или
не был. Важно что спросили.
     -- Я же говорила -- варвар, -- прошептала она и нежно поцеловала его  в
скулу, где уже проступил след будущего синяка.
     Но  на  этот  раз  Тэн окс Найра не отвернулся и не подставил ей другую
щеку, нет. Он жадно перехватил ее уста своими губами и вложил в свой поцелуй
все, что хотел и не мог высказать словами -- возмущение, восхищение, мужское
превосходство и преклонение перед Женственностью Тысячеликой.
     Тэн опрокинул Люспену на спину и, подумав, но не  сказав  "Я  и  сейчас
буду  сверху",  попытался  показательно овладеть ею. Но не тут-то было. Люди
Гиэннеры искушены в отказе. И когда, после пяти коротких колоколов постыдной
возни, Тэн бессильно оросил ее жесткие кудри, он  получил  по  морде  второй
раз.
     --  А  вот  теперь все будет по-моему, -- заключила Люспена, подсовывая
под голову оглушенного Тэна круглую подушку, на которой были вышиты юноши  и
девы, юноши и девы -- бесконечная цепь пар без конца и начала.

     x 3 x

     Над  горячей  водой  подымались  тяжелые  пряные  испарения, от которых
кружилась голова.
     Тэн сидел в посеребренной лохани, которыми на "Лепестке  Персика"  были
снабжены  едва ли не все каюты, а Люспена, низвергая на его голову очередной
ушат  благовонной  воды,  говорила  быстро  и  четко,  как  перед   коллегий
наставниц.  Совсем не так, как Тэн привык слышать от своих прежних любовниц,
с которыми в свое время не отступал ни на шаг от Уложений Жезла и  Браслета.
Те  либо  засыпали  на  его  плече,  либо  морозили что-то про замужество. А
Люспена и не спала, и в мужья его не зазывала, а напротив, после двух  часов
усердных  трудов  над  разомлевшим  Тэном,  была свежа, как весна в Северной
Лезе.
     -- Гиэннера недовольна,  что  по  всему  Кругу  Земель  мужская  измена
считается   привычным  делом  и,  как  правило,  воспевается  с  театральных
подмостков, в стихах и на пирушках. Мужчине все сходит с рук, а  женщину  за
это в Асхар-Бергенне могут побить камнями, в Харрене отлучить от детей, а на
Юге  --  вытворить  такое,  что  язык  не  поворачивается  сказать. Гиэннера
считает, что мужчины и женщины --  равноплодоносные  ветви  одного  великого
мирового  древа  и ни тем ни другим не дано излишней власти друг над другом.
Но, коль уж скоро женщина родит детей, кормит их грудью и более  пристрастна
в конечном наслаждении чем мужчина, ей в Аюте воздают больше почестей, чем в
других  странах.  К тому же, судьба Аюта такова, что защитить его от внешних
врагов могут  только  женщины,  дочери  Океана  и  Земли,  причастные  к  их
изменчивому  могуществу.  Мужчины, сыновья Жгучей Звезды и Ветра, слабее, но
мы очень редко указываем им на это. Вот почему у нас полное равенство.  Один
достойный  мужчина  может  иметь  нескольких  жен,  а одна достойная жена --
многих мужей. И если ваш Свод, говоря о любви и власти, истребляет овечек из
своей  возлюбленной  паствы  во  имя  того,  чтобы  "порченые"  не  заразили
остальных,  то  у  нас,  в  Гиэннере,  Учение  Двух  Лагинов  блюдут  в  его
первозданной чистоте. Добро лежит в естестве мира, значит, быть естественным
--  быть  добрым.  Зло  --   противоестественно,   Измененная   материя   --
противоестественна  и, следовательно, зла. Воздержание противоестественно и,
следовательно...
     Тэн вяло хлопнул Люспену по ягодице.
     -- В общем, у вас любая измена не является изменой.
     -- Является. Но изменой у  нас  считается  только  то,  что  искривляет
естество вещей. А то, что его восстанавливает -- конечно же нет.
     С  этими словами Люспена ушла за шелковую ширму, которая перегораживала
каюту надвое, и вернулась с ножницами и маленьким стеклянным флаконом.
     -- И когда я, например, спала с милым Сорго -- я дарила ему свою любовь
совершенно бескорыстно. Столь же бескорыстно, как и тебе. Впрочем,  в  твоем
случае  следует  еще учесть не только твое, но и мое удовольствие. То есть в
этом смысле я была небескорыстна.
     Тэн слушал  вполуха,  любуясь  не  столь  уж  совершенными,  но  такими
"своими",  познанными формами Люспены. На краю его сознания мелькнула мысль,
что Люспена, конечно, лукавит, но в этот момент  рука  Люспены  с  ножницами
потянулась к его чреслам и Тэн, заслоняясь рукой, запротестовал:
     -- Э, э, э! Эт-то еще что!?
     --  Это  плата  за  твою жизнь, -- сказала Люспена совершенно обыденным
тоном, отводя руку Тэна и ловко отхватывая клок волос над  его  перепуганным
удом.
     И,  не успел Тэн облегченно вздохнуть, она -- в одной неуловимой связке
произрастающих друг из друга и входящих одно в другое движений --  отбросила
прочь  ножницы,  опрокинула  содержимое  стеклянного флакона Тэну на голову,
вложила внутрь опорожненного флакона клок  его  волос,  плотно  закрыла  его
пробкой  и,  после  того как он бесследно исчез где-то в складках ее халата,
принялась ожесточенно массировать обеими руками голову Тэна.
     От  аютского  снадобья  шел  острый  и  безжалостный  аромат.  У   Тэна
закружилась  голова  и  его  тело вкупе с сознанием полностью растворились в
небытии, из которого до времени не было и не могло быть возврата.

     x 4 x

     МЕДОВЫЙ БЕРЕГ
     Вторая неделя месяца Алидам
     Они забрались в горы уже очень далеко.  Идти  было  тяжело,  дышать  --
тоже.  Конь  был  теперь почти бесполезен, но зато шардевкатранов можно было
вообще не опасаться. Сколь бы ни были они сильны, но прокладывать  подземные
ходы  в крепких скальных породах, прорываться сквозь толщи черного греоверда
и срывать прочь утесы -- это, кажется, даже им было не по силам.
     Эгин постепенно приходил в свое излюбленное цинично-деловитое состояние
духа.  Постепенно  события  стали  складываться  в  стройные  цепи,  природа
перестала  казаться враждебной, а будущее -- неопределенно гнетущим. Правда,
на привалах кошмары начали допекать аррума  с  новой  силой,  но  что  такое
кошмары  во  сне по сравнению с кошмарами наяву? Просыпался Эгин обыкновенно
очень рано и вместе со сном стряхивал с плеч воспоминания о том, где  и  как
его душа провела прошедшую ночь.
     Вопреки  пессимистическим  ожиданиям  Эгина,  Кух почти не доставал его
своими россказнями. Горец обладал одним очень полезным и редким даром, какой
всегда ценится просвещенными народами. Он очень тонко  чувствовал,  настроен
болтать его хозяин или нет. И если нет, то он мог преспокойно идти вперед по
четыре часа кряду, не открывая рта.
     Среди   этой   идиллии   как-то   само   затесалось   одно  прискорбное
обстоятельство. Вот уже три дня они почти ничего  не  ели.  Дичь  словно  бы
вымерла.
     --  Я  думать,  они  все собираться на кладбище возле Кедровой Усадьбы,
чтобы кушать-кушать. Там сейчас много еды, --  шутейно-серьезно  предположил
Кух.
     -- И олени тоже?
     -- Нет, оленей, наверное, поели костяная рука. Они такие.
     Эгин  не  сдержался и прыснул со смеху. Как бы ни старался Кух казаться
мужчиной себе и другим, а все  равно  порою  высказывался  как  десятилетний
мальчишка.
     Наконец, высокие горы понемногу стали переходить в очень высокие. Вдали
уже маячили  снежные  вершины.  Ветер  сделался грубым и холодным. Теперь за
один дневной переход им едва ли удавалось  преодолеть  пять-десять  лиг,  но
даже несмотря на это к концу дня они валились спать почти замертво.
     Впрочем,  валился  замертво  все  же  кто-то  один.  А второй -- так уж
получалось, что это, как правило, был Кух -- оставался  на  страже.  И,  как
оказалось однажды, не зря.

     x 5 x

     По  уверениям  Куха,  они  были в одном-единственном дне пути от земель
горцев.
     В ту ночь они устроились на ночлег недалеко  от  неприметной,  потайной
тропы,  которую,  как считал Кух, знал лишь он да двое-трое наиболее опытных
проводников Багида Вакка. Не разжигая костра -- ибо  готовить  на  нем  было
ровным  счетом  нечего  -- они устроили себе ложе из сухого мха и хвороста и
каждый замкнулся в скорлупе своих потаенных мыслей.
     Эгин беспокойно ворочался и стонал во сне, а Кух, которому снова выпало
сторожить первым, то и дело накрывал его разорванным и провонявшимся чем  ни
попадя плащом, когда в ближайшем низкорослом леске послышался хруст, шорох и
сдавленный звериный рык.
     Кух  насторожился  и  вынул  свою  "трубку  для  стреляния"  из кожаной
оплетки. Рык  повторился.  Теперь  ему  вторил  человеческий  голос.  Кто-то
кричал,  ругался  и  явно отстаивал свою жизнь если не с мечом, то с толстой
палкой в руках. Слов было не разобрать.
     Кух немного повременил, затем тихо встал  и,  крадучись,  отправился  к
месту происшествия.
     Очень  скоро  его  взгляду  открылась весьма странная картина. Женщина,
которую Кух узнал сразу же, молотила  старую,  матерую  росомаху  по  голове
жалким  подобием  палицы.  Ошалевшая  росомаха пыталась сопротивляться. Было
видно, что животное ошарашено таким  невиданным  сопротивлением  со  стороны
одержимой человеческой самки. Глядя со стороны, можно было предположить, что
это не росомаха напала на женщину, а совсем наоборот.
     Сказать,  что  воительница с палицей была грязна, значило бы не сказать
ничего. На ее лице не видно было ни носа, ни рта, ни  бровей.  Только  глаза
горели,  как  казалось Куху, вишневым пламенем гнева. Ее платье, или то, что
раньше являлось платьем, было  похоже  скорее  на  грязную  шкуру  линяющего
зубра. Лохмотья, покрывшись сухой грязью, отставали от тела целыми клочьями.
Сухая  трава  и листья, семена чертополоха -- все это украшало ее наряд, как
драгоценный бисер украшает шелка куртизанки.
     -- Барыня Хена! -- радостно  воскликнул  Кух  и  высунул  голову  из-за
дерева.
     А  затем,  испустив клич на языке горцев, бросился на поляну, подходя к
росомахе сзади. Бросился с голыми руками.
     Огрев животное еще раз, барыня Хена наконец-то сообразила,  что  небеса
вняли  ее  молитвам  и  послали ей нежданную подмогу. Она отступила назад и,
жестоко оскалившись, стала следить за ходом необычного поединка, навалившись
всем телом на упертую в землю палицу.
     "Росомаха -- зверь глупый", -- бормотал себе под  нос  Кух  не  то  для
самоободрения, не то ради увещевания росомахи.
     Вначале  схватить  за  гриву одной рукой, а другой сунуть изо всей силы
под хвост. Она повернется к тебе с рыком, и тут сразу --  быстренько  ее  за
шею  и рвануть на себя. Если укусит -- пусть кусает за грудь. Лишь бы до шеи
не добралась. Эта не доберется. Эта слишком старая. Ей  уже  пора  в  Страну
Обильной Еды. Зажилась ты, матушка росомаха.
     Одним словом, Кух справился и без "трубы для стреляния". Упустив момент
для атаки, росомаха попалась на удочку Куха, свалилась на спину, задрыгала в
воздухе   лапами,   отчаянно  рванулась  в  последний  раз,  но  разжалобить
решительно настроенного горца так  и  не  смогла.  И  испустила  дух  в  его
железных пальцах.
     --  Ты?  --  агрессивно и недоверчиво гаркнула разъяренная барыня Хена,
отдышавшись.
     Как будто оборотень, будь он на месте Куха, стал бы заниматься такой  в
общем-то ерундой как спасение ее жизни.
     -- Я, -- отвечал Кух, отирая руки о штаны.

     x 6 x

     Эгин  должен  был  заступать  на  стражу сразу после захода луны. Но, в
отличие от предыдущих ночей, когда Куху приходилось подолгу тормошить его, в
тот раз он проснулся вовремя. Даже чуть раньше. Ибо спать при таком  жутком,
раскатистом  храпе,  сверлящем  мозг  и  уши,  было  просто невыносимо. Даже
человеку с такими закаленными нервами, каким Эгин себя считал.
     Храп переливался всеми оттенками беззаботного сна и  лился  над  горной
долиной, словно вой заблудившегося желтого волка. Храп был громок, раскатист
и  не  собирался  затихать,  а  становился все громче и громче. И, что самое
удивительное, храпели в точности  у  Эгина  под  боком.  Что  это  с  Кухом,
заболел,  что  ли?  Или, может, заплутавшая уховертка случайно залезла ему в
ноздрю и, не найдя обратной дороги, с перепугу уязвила его беззащитную плоть
изнутри? И теперь в носу у Куха все распухло и он  стал  храпеть?  А  какого
Шилола  он  вообще  спит? Таков был приблизительный строй мыслей Эгина перед
тем как он все-таки открыл глаза и, потирая щеки, к которым пристала  солома
и сухая хвоя, сел.
     Было  холодно  и  совершенно  темно.  Но Кух не спал. Он сидел на своем
обычном  месте,  у  изголовья  Эгина,  положив  трубку  на   колени.   Горец
вглядывался  в  темноту. Без страха -- а так, вроде бы праздно любопытствуя.
То и дело он грел дыханием свои окоченевшие руки. По всему было  видно,  что
он  сильно замерз. Да оно и не мудрено, ведь плаща на нем не было. Но храпел
-- храпел не он.
     -- Добрая ночь, господина, -- шепотом приветствовал Эгина Кух.
     И, вдосталь насладившись недоумением Эгина, сказал, указывая  на  тело,
укутанное  его  шерстяным  плащом  и  зарывшееся в мох и хвою, словно крот в
мягкую землю. На тело, бывшее источником душераздирающего храпа.
     -- Это барыня Хена. Она спать.  Она  ходила  к  пастухам,  которые  там
вверху. Она спастись из Кедровая Усадьба. Я ее тут встретить. Случайно.

     x 7 x

     Барыня  Хена,  которую Эгин в своем внутреннем списке значил под именем
"мамаша Лормы", была рождена даже не в одной рубашке, а сразу в трех.
     За последние дни ей повезло уцелеть столько раз подряд, что,  будь  она
солдатом, она наверняка получила бы прозвище Заговоренный.
     Хене  удалось не только уцелеть во время резни в Кедровой Усадьбе, но и
самой, без проводника и помощника, без пищи и  теплой  одежды,  не  зная  ни
ключей,  ни  родников,  подняться  высоко  в горы и даже правильно разыскать
тропу, ведущую на верхние пастбища.  Она  не  упала  в  пропасть,  не  стала
добычей  медведя,  не  была  укушена ядовитой змеей или малым скорпионом. Но
даже на этом ее везение не окончилось. После всего этого  ей  удалось  выйти
невредимой  из  поединка  с росомахой и встретить знакомых и расположенных к
ней людей, которые если и не станут носить ее  на  руках,  то  скорее  всего
уступят ей, многострадальной, своего коня.
     Коня  Эгин  ей, конечно, уступил. Благо, какое-то время тропа шла через
долину.
     -- Вы мне всегда нравились, советник,  --  низким  голосом  и  с  неким
полусветским  кокетством  в улыбке сказала барыня Хена. И, оперевшись о руку
Эгина, в два счета вскочила в седло.

     x 8 x

     Свой рассказ Эгин решил начать с хорошего, а окончить плохим.  То  есть
начать   с   того,  что  Лорма  скорее  всего  жива,  а  окончить  тем,  что
местоположение Лормы ему неизвестно, а Ваи больше  не  существует.  Но,  как
сообразил  Эгин,  подобная  мысль  была абсурдной. Ибо в его истории не было
такого "хорошего", что  накрепко  не  склеивалось  бы  с  плохим.  И  такого
"плохого", которое не оборачивалось бы хорошим.
     "Впрочем,  при ближайшем рассмотрении все течение жизни страдает той же
болезнью -- плохое и хорошее всегда срастаются. Или лучше -- вот  это  самое
зацепление  плохого  с  хорошим  и  называется жизнью", -- с некоторых пор у
Эгина появился вкус к подобным наблюдениям и он с удивлением ловил  себя  на
том,  что  вспоминает  прочитанные  философские  трактаты  гораздо чаще, чем
трактаты по военному и магическому искусству.
     Вопреки его ожиданиям, мамаша Лормы отнеслась к  обоего  рода  новостям
одинаково  сдержанно.  Оно  и  понятно  --  ее собственные приключения (или,
скорее, злоключения) до того  притупили  ее  чувства,  что  чужие  беды  уже
перестали восприниматься ею как нечто важное и способное вызывать страдания,
удивлять или расстраивать.
     Хотя  за дочку она была искренне рада. Оказаться в руках у Прокаженного
-- лучше, чем попасть в когти смерти. С выводом,  сделанным  барыней  Хеной,
был согласен даже Кух.
     --  Что ж, так и быть, если люба вам, советник, моя Лорма, берите девку
замуж, -- заключила Хена, как будто раньше Эгин только и делал,  что  обивал
порог  Кедровой  Усадьбы  с  утра  до  вечера,  желая залучить в жены милую,
конечно милую девушку. А она, Хена, только и знала,  что  отказывать  ему  в
этой чести. И вот теперь, на горной тропе, на нее снизошла широта взглядов и
она...
     В  какой-то  момент Эгин совершенно перестал следить за болтовней Хены.
Потому что его мыслями снова безраздельно завладела Овель. Даже черные ветры
хуммеровых бездн, трепавшие его волосы последние дни,  не  смогли  заставить
аррума забыть о супруге гнорра.
     Эгин  тяжело  вздохнул,  отгоняя  от  себя  прочь  знакомое  видение --
каштанововласая Овель сидит на его ложе, поджав колени. Совершенно  нагая  и
благоуханная.
     --  Да вы не смущайтесь, советник, я все понимаю, -- заверила его Хена,
нагнувшись, и, дружески или, скорее,  запанибратски  хлопнула  по  плечу  со
скабрезнейшим выражением лица.
     -- Вы очень проницательны, Хена, -- сцепив зубы, отвечал Эгин.

     x 9 x

     Так  уж  вышло,  что  говорить с мамашей Лормы Эгину приходилось теперь
довольно часто. Привалов стало гораздо  больше,  чем  раньше.  И  свободного
времени  --  тоже. Но не усталость была причиной столь частых остановок. Кух
искал верный путь к деревне горцев и стал надолго отлучаться, чтобы провести
нужные изыскания.
     Дело в том, что деревня горцев не имела постоянного местонахождения.  А
кочевала  туда-сюда, никогда, впрочем, не выходя за границы, непонятно кем и
когда установленные. Да и деревня сама, по рассказам Куха,  лишь  называлась
деревней.
     Горцы,  или  как  они  сами  называли себя, Дети Большой Пчелы, жили на
кедровых деревьях. А кедры в  той  местности  были  куда  более  крепкими  и
величественными  чем  даже  те,  из которых некогда была сложена злосчастная
Кедровая Усадьба. На верхних ярусах ветвей Дети Пчелы  плели  себе  огромные
гнезда и жили в них, по уверениям Куха, "припеваючи". На Малом Суингоне было
под  сотню  кедровых рощ, в которых племя в то или иное время разбивало свой
лагерь. И почти каждое древо в  этих  рощах  имело  на  своей  вершине  дом,
сплетенный  из ветвей. Раз в два-три месяца племя переходило из рощи в рощу,
оставляя свои старые дома и перебираясь  в  новые.  А  иногда  они  жили  по
несколько  лет  в  одной  роще,  не тяготясь своим постоянством. Иногда Дети
Большой Пчелы уходили на самый край своей горной  страны  и  обживали  новую
рощу. Плели новые гнезда и искали новые источники воды.
     От  чего  зависел  выбор  очередной  рощи,  Эгин  понятия  не  имел,  а
спрашивать поленился. Хотя и признал, что такой  своеобразный  способ  жизни
имеет ряд своих неоспоримых преимуществ.
     В  своих  легких  плетеных  гнездах  горцы  могли  чувствовать  себя  в
безопасности от дикого зверья, которого  здесь  было  полным-полно.  Медведь
едва ли заберется к тебе в дом без твоего ведома, а если он и попытается это
сделать,  его  нападение будет легко отбить благодаря своему господствующему
положению небожителя. Селевым потокам и обвалам будет непросто  смести  твою
хижину бурной весенней или ветреной зимней ночью, ибо кедр, чьи корни длиной
в лигу (как клятвенно заверил Кух сомневающегося Эгина), сокрушить не так-то
просто  даже  лавине.  И,  главное,  Дети  Пчелы,  которые живут в полнейшем
согласии с природой и своими странными верованиями, имеют все основания быть
счастливыми даже в своих плетеных гнездах. А это, в  конечном  счете,  самое
важное.

     x 10 x

     Что  же  искал Кух с таким сосредоточенным выражением лица, какого Эгин
не встречал даже у старших офицеров  Опоры  Писаний,  занятых  распутыванием
шифров  алустральских  домов,  канувших  в  Гулкую  Пустоту  задолго до зари
цивилизованных времен?
     Он искал тайные знаки, которые оставляют  в  дуплах  и  под  избранными
камнями  своим  соплеменникам  горцы, дабы сообщить им, в какой из рощ они в
данный момент живут и наслаждаются своим пчелиным счастьем.
     И Кух нашел их. Однажды под  вечер  он  возвратился  к  Эгину  и  Хене,
занятым игрой в "три пальца", и с ликованием сообщил, что сегодня же вечером
"будем гости моя народа". Хена и Эгин переглянулись -- раз так, значит можно
будет пуститься в путь сразу же после окончания партии. Но взволнованный Кух
не   позволил   им   доиграть,  обрушив  на  них  лавину  ценных  советов  и
предостережений, касающихся поведения в гостях у Детей Большой  Пчелы.  Если
дурной  варанский  язык  Куха  превратить  в  стройный  рокот  пиннаринского
диалекта, то получится приблизительно следующее.
     Ни в коем случае не пытаться  залезть  на  чей-либо  кедр,  как  бы  ни
зазывали в гости хозяева. Это большое оскорбление дома и как бы ни старались
хозяева дать себя оскорбить, попадаться на приманку их мнимого радушия никак
нельзя.  Хозяйка  оскверненного гостем дома будет иметь все основания мстить
тебе где, как и когда захочет. И останется безнаказанной.
     Нельзя кушать самому на глазах у других, предлагать еду Детям  Пчелы  и
смотреть  на  то,  как  едят  они.  Пища,  на которую упал взгляд чужеземца,
считается нечистой и выбрасывается тотчас же. А учитывая тот факт, что ее не
слишком много, каждое такое  выбрасывание  пригодных  в  пищу  продуктов  --
лишние проклятия в твой адрес. А проклятия вещь серьезная.
     От  комментариев  по  этому  поводу Эгин воздержался. Он сам терпеть не
мог,  когда  кто-то  пристально  наблюдает  за  тем,  как  он  трапезничает.
Простодушных Детей Пчелы можно было понять.
     Третье  предостережение  звучало  почти  комично.  Клеиться  к  местным
девушкам всеблагой Кух разрешал лишь в том случае, если  они,  эти  девушки,
одевали  на левую руку браслеты из красных нитей. Если девушка или женщина в
браслете -- тогда пожалуйста. А если нет -- то даже сами мысли о том,  чтобы
провести с ней ночь, можно считать в высшей степени достойными порицания. Но
самое  забавное,  что  все женщины и девушки, вне зависимости от того, имели
они  мужей  или  были  еще  на  выданье,  одевали  браслеты,  предварительно
сговорившись на общей сходке, в один и тот же день. Выходило так, что в одно
прекрасное  утро  и  дряхлые  старухи, и молоденькие девчушки несли на левой
руке по красному нитяному украшению. А ведь по  законам,  бытующим  у  Детей
Пчелы,  желание женщины, одевшей красный браслет -- закон. А стало быть тот,
кто его не выполняет -- преступник или по меньшей мере негодяй.
     Слушая объяснения Куха, Эгин думал о том, что в  столице,  быть  может,
тоже имело бы смысл специальным указом Сиятельной ввести аналогичный обычай.
Те,  кто  не  против  --  в браслетах. Остальные -- без них. И чтобы никаких
сходок! И никаких "особых дней", как у горцев! И тогда, -- вздохнул Эгин, --
настали бы воистину славные времена. Приличные девушки перестали бы  наконец
жаловаться  на  то,  что  на улицах к ним пристает матросня, а те, кто хотят
заработать, смогли бы делать это гораздо спокойнее.
     -- И часто бывают такие дни, когда все с браслетами? -- спросил Эгин.
     -- Когда Кух был там, один раз за луну. А сейчас не знаю. Может -- два.
     "В крайнем случае, отсижусь где-нибудь до  вечера!"  --  успокоил  себя
Эгин,  поглядывая  на Хену. Ей, как обычно, было плевать, а Куху перспектива
попасть именно на такой знаменательный день, судя по его улыбающимся глазам,
явно грела душу.
     Переходя к последней части предостережений, Кух вроде  как  засмущался.
Опустил глаза и стал нервно теребить кисти на своем поясе. И было отчего.
     Оказалось,  что  мужчины  горцев  бывают дома, то есть вместе с женами,
всего два месяца в году.  Остальное  же  время  они  проводят  в  уединенных
пещерах  рядом  с  пчелиными гнездовьями. Там они совершенствуют свои ратные
умения, привечают Большую Пчелу, собирают мед и производят  другие  полезные
для  племени  работы.  А  именно,  охотятся,  плетут накидки и шляпы из коры
горной ивы. Но если что-то интересное происходит  в  племени  (например,  по
некоторым  признакам  умудренные  опытом  мужи определят, что близится "день
красных ниток"),  они  могут  сделать  исключение  и  завернуть  домой.  Так
наверняка  будет,  когда  появятся  гости  из Ваи. И тогда нужно держать ухо
востро.
     Дело в том, что воровство в  племени  Куха  не  считается  пороком,  а,
напротив,  почитается  Детьми  Пчелы  за  большую доблесть. Тем большую, чем
больше тяготы, на которые обрек себя вор.
     Воруют не только у своих. Для чужестранцев исключения тоже  не  делают.
Но,  к счастью, доблестью это считается только у мужчин. Женщины относятся к
прикарманиванию чужого спокойно и без ажиотажа. Хотя если  что-нибудь  плохо
лежит они, конечно, возьмут. Не побрезгуют.
     --  А  потому,  все свое кладите под себя или привязывайте веревкой, --
подытожил Кух.
     -- А меч? -- бросил Эгин, которому небезосновательно казалось, что  его
аррумский  "облачный  клинок" должен возжечь пламя алчности в каждом сердце,
падком до добродетелей.
     -- Не-е. За меч не  боятся!  Его  даже  рукой  никто  не  помацать!  --
обнадежил Эгина Кух.
     И  хотя логики в этом утверждении Эгин не углядел, уверенность Куха его
успокоила. Да и пусть попробует кто-нибудь взять  оружие  аррума,  каким  бы
крепким  сном  он не спал! "Облачный" клинок -- это вам не мошна с серебром.
Сам в чужие руки не просится. И не дается.

     x 11 x

     Как и предсказывал Кух, еще  до  захода  солнца  они  были  на  окраине
живописной и величественной кедровой рощи.
     --  Здесь  стоять,  меня  ждать!  -- Кух вошел во вкус предводительства
отрядом и, сделав знак кому-то, кого  Эгин  не  видел,  отправился  пожинать
плоды собственной значительности.
     Эгин  помог  Хене спешиться и они устроились на траве, ожидая известий.
Эгин размышлял над тем, каким образом можно будет склонить  горцев  к  тому,
чтобы  сделать  что-нибудь  для  себя и Медового Берега, отданного во власть
чудовищ Хуммера. Рукотворных и нерукотворных. И пришел к выводу, что  только
его  сила  и  какая-нибудь  вполне  осязаемая  выгода сможет заставить столь
странный народ сдвинуть свои задницы ради абстрактных идей спасения  кого-то
от  чего-то.  То  есть,  как  обычно,  в  его  распоряжении  были только два
действенных средства -- кнут и пряник.
     Что же он, Эгин, хотел от горцев?
     Во-первых, крова  и  пищи.  За  прошедшую  неделю  он  сильно  исхудал,
осунулся  и  кожа  его приобрела не самый привлекательный землистый оттенок.
Незалеченные раны, Зрение Аррума --  все  это  сожрало  слишком  много  сил,
которых сейчас сильно не хватало.
     Во-вторых,  надежного  гонца  или  на худой конец -- проводника. Письмо
гнорру нужно отправить во что бы то ни стало.  А  надеяться  на  собственные
способности ориентироваться в горах по звездам Эгину не хватало дерзости.
     В-третьих,  тайна  меда,  о  которой Кух обещал рассказать, но так и не
рассказал, все-таки мучила его. Было бы в высшей степени странным побывать у
горцев и не узнать, отчего столь много непонятного связано с  таким  обычным
продуктом, как несъедобный мед горных пчел. Да и отчего сам берег называется
Медовым?
     А,   в-четвертых,   и   это,   пожалуй,   было  самым  важным  и  самым
безотлагательным делом, Эгин хотел узнать, как найти Прокаженного. И наконец
разыскать его. Кух клялся, что старейшины племени  и  Сестра  Большой  Пчелы
время  от  времени  посылают  Прокаженному  дары  --  мед, дичину, веревки и
плетеные корзины, обменивая свои богатства на добрые (или недобрые?) советы.
Стало  быть,  прояви  Эгин  должное  тщание,  он  тоже  сможет   сходить   к
Прокаженному за советом, положив руку на рукоять меча. А там будет видно.
     Довольно  скоро  на  окраине  рощи  показалась  тщедушная  фигура Куха,
ожесточенно спорившего о чем-то с двумя женщинами в высоких головных уборах.
     -- А точно вылитые пчелы,  во  дурные!  --  потешно  всплеснув  руками,
хохотнула Хена и расплылась в довольной улыбке.
     На  шее  у  обеих  женщин  висели  многорядные ожерелья из нанизанных в
определенном  порядке  черных  и  желтых  камней,  а  фигуры  их,  несколько
непропорциональные  и  довольно  упитанные, действительно несли в себе нечто
пчелиное, тем более, что одежды на горянках было крайне мало.
     "Если они  пчелы,  так  ты  --  шмелиха",  --  мысленно  отметил  Эгин,
оглядывая  мамашу  Лормы,  еще более далекую от женских идеалов, преподанных
столичными пиитами.

     x 12 x

     Спорили, а точнее, ожесточенно ругались  женщины  на  языке  горцев.  И
поэтому   Эгин  не  понял  ровным  счетом  ничего.  Даже  когда  они  и  Кух
приблизились настолько, чтобы  слышать  совершенно  все.  Хотя  общий  строй
мыслей  говоривших,  отражавшийся  в  их мимике и жестикуляции, был довольно
прозрачен.
     Очевидно, племя  было  недовольно  тем,  что  Кух  привел  посторонних,
которые  не принесли с собой ничего, что можно было бы безвозмездно подарить
или обменять на мед. Еще, как догадывался Эгин,  совсем  недавно  в  племени
произошло   что-то   неприятное.   Обе   женщины   казались  заплаканными  и
обескураженными и даже Кух, отошедший за время жизни в Кедровой  Усадьбе  от
нравов  и  традиций  своего племени, выглядел несколько опечаленным. Но, как
догадался Эгин, вопрос принимать их или  не  принимать,  все  еще  оставался
открытым.
     Они  подошли  совсем  близко. Эгин, не зная, как принято выражать здесь
свое почтение, сделал первое, что  взбрело  в  голову.  Он  протянул  вперед
пустые ладони. Еще в Четвертом Поместье его учили, что этот знак доброй воли
понимают  --  или  в  теории должны бы понимать -- даже самые непросвещенные
народы. Судя по всему, горцы были как раз из категории самых непросвещенных,
но приветствие было принято.
     По хитроватым искоркам, плясавшим в  глубине  черных  глаз  Куха,  Эгин
догадался,  что  тот вот-вот пустит в дело загодя заготовленный козырь. И он
не ошибся.
     -- Гиазира, покажи свой меч, -- попросил он Эгина.
     В иное время и в ином месте Эгин легко поставил бы зарвавшегося Куха на
место. Рявкнул бы какую-нибудь глупость вроде "я не балаганная девка,  чтобы
показывать,  когда просят". Но последние дни порядком сбили спесь с молодого
аррума. Поэтому Эгин молча извлек клинок из ножен на половину длины.
     Меч был безмятежно спокоен.  Сталь  не  изменяла  своего  цвета,  вдоль
лезвия   лениво  ползла  очень  бледная  рябь.  Но  и  этого  было,  видимо,
достаточно. Обе горянки издали возглас восхищения.  Кух  бросился  под  ноги
Эгину  и поцеловал носок его пыльного и рваного сапога. А затем, указывая то
на Эгина, то на себя, стал втолковывать  бывшим  соплеменницами  что-то,  от
чего их уважение к гостям возрастало прямо-таки с каждой минутой.
     Через некоторое время Куху удалось втолковать женщинам, что для племени
большая честь принять мужчину, который повелевает столь необычным клинком.
     -- Что ты им сказал? -- спросил шепотом Эгин.
     -- Правда сказал, господина. Что я твой раб и ученик.
     -- Ученик?
     --   Э...  ты  обещала,  господина,  научить  меня,  как  делать  мечом
резать-убивать? -- Кух покраснел до корней волос.
     -- Ну обещал, -- согласился Эгин, покровительственно  обнимая  Куха  за
плечо.
     Ради  сытного теплого ужина, ночлега и крова над головой Эгин был готов
сейчас научить Куха не только "резать-убивать" "облачным" клинком, но  также
свежевать им кроликов, чистить брюкву и разгонять комаров.

     x 13 x

     --  Наша  народа  плакать! -- объяснил Кух, когда, привлеченные криками
своих водительниц,  из  кедровой  рощи  навстречу  чужеземным  гостям  стали
выходить прочие обитатели деревни.
     Многие  из  низ  были  наги,  причем тела их были грязны и расцарапаны.
Большинство встречающих были женщинами.  Впрочем,  Эгин  смог  разглядеть  и
стариков,  и  подростков,  которые  имели  такой же смурной и печальный вид.
Траур?
     -- Кто-то умер?
     -- Сестра Большой Пчелы умер, -- сокрушенно отвечал Кух.
     -- Давно? -- Лорма, упорно безмолвствовавшая, наконец-то подала голос.
     -- Луну назад.
     "Хорошая память у этих Детей Пчелы",  --  отметил  про  себя  Эгин,  не
ожидавший  от  горцев  такого  постоянства в скорби. В Пиннарине официальный
траур по Сиятельным Князьям очень редко длился более, чем две недели. А уж о
скорби и говорить нечего.
     Но самое необычное началось,  когда  процессия  встречающих  подошла  к
Эгину,  Куху и Хене совсем близко. Проигнорировав Эгина с его мечом и Куха с
его  трусливой  "трубкой  для  стреляния",  горянки  обступили  барыню  Хену
почтительным,  но  плотным  кольцом,  не стесняясь в выражении восхищения ее
персоной.
     Эгин не мог сказать  однозначно,  что  же  в  фигуре  Хены,  добродушно
скалящейся  и  машинально поглаживающей коня по умной морде, так расположило
горцев. Наверное, ее костюм -- попав в приличное общество,  барыне  пришлось
волей-неволей  привести  себя в порядок и отмыться в ближайшем горном ручье.
Но после того как грязь была соскоблена и отмыта,  волосы  более  или  менее
вычесаны,  а колтуны срезаны кинжалом Эгина прочь, выяснилось, что одежды на
Хене осталось совсем немного.  Из  того,  что  служило  ей  раньше  платьем,
удалось  смастерить  лишь  некое  подобие короткой юбочки и фартуха, немного
прикрывающих пышную грудь матери четырех детей. А того, что  раньше  служило
материалом для цирульных изысков, теперь хватало лишь для короткого мужского
пучка.
     Правда,  ни  Эгин,  ни  Кух  не  баловали  свою спутницу особым мужским
вниманием, а ее внешний вид оставлял их равнодушными. Сами они выглядели  не
лучше.  Сердобольный  Кух,  всегда  относившийся  к барыне Хене с почтением,
одолжил ей свой плащ, а Эгин уже давно пришел к выводу, что лучшее,  что  он
может  сделать  для  туалета  Хены  --  это  просто не замечать его. Как он,
собственно, и поступал все это время.
     Но горцы не потешались и не куражились над хозяйкой  Кедровой  Усадьбы.
Напротив.  Они  именно  восхищались.  Ее  дородная  стать, ее глуповатая, но
открытая улыбка простой честной женщины, ее  скромное  одеяние,  как  видно,
будили симпатию в сердце каждой горянки. Эгин не успел поймать момент, когда
кольцо  вокруг  барыни  Хены  сомкнулось,  она была поднята на руки и... под
возгласы всеобщего ликования ее понесли к кедровой роще.
     -- Моя народа думает, что она очень похожа на Сестру Большой Пчелы.
     -- На ту, что умерла?
     Кух, сильно обрадованный таким оборотом дела, оживленно закивал.
     "Как в воду глядел, когда обозвал ее  шмелихой",  --  усмехнулся  Эгин,
плетясь   в   хвосте   процессии,   кажется,   совершенно   забывшей  об  их
существовании.
     Горянки отвели Эгина и Куха в хижину, обычно служившую жалким  подобием
гостиницы  для людей Багида -- во время торговли медом людям из Серого Холма
позволяли провести среди горцев пару-тройку дней.
     Эгин сразу упал на  грубое,  но  все  же  варанское,  человеческое,  не
звериное  ложе  с  матрасом  и кусачим одеялом из неваляной козьей шерсти, и
возблагодарил Шилола.

     x 14 x

     НОВЫЙ ОРДОС, 63 ГОД ЭРЫ ДВУХ КАЛЕНДАРЕЙ
     Восьмой день месяца Алидам
     Такого Новый Ордос еще не  видывал  со  времен  своего  основания.  Под
черными  парусами,  на  каждом из которых было вышито золотом четверостишие,
заклинающее ветер, под черными посольскими флагами, символизирующими  мир  и
добрые  намерения,  в  порт  Нового  Ордоса  входил аютский военный корабль.
Никогда не бывало такого, никогда, милостивые гиазиры!  После  долгих  веков
молчания  Ают,  известный  всему  Кругу Земель своей политикой самоизоляции,
прислал посольство в Варан.
     Варанские сторожевые корабли у  входа  в  порт  вежливо  посторонились,
пропуская  своего  загадочного  собрата.  Солдаты  береговой стражи поспешно
выстроились в каре у выхода из порта в город.
     Аютский трехпалубный красавец один за другим убирал паруса,  постепенно
замедляя  стремительный  лет  своих плавных обводов сквозь плотные воды моря
Савват. Его капитан все рассчитал виртуозно -- последняя рея  опустилась  на
палубу  в  тот миг, когда с кормы и с носа в воду полетели тяжелые бронзовые
якоря.
     "Свершилось, -- думал Ойфа, аррум Опоры Писаний, тайный советник Нового
Ордоса, во главе сотни "лососей" торопливо спускаясь из Верхней  Цитадели  в
порт. -- Свершилось. Но что?"

     x 15 x

     С  борта  аютского  корабля на берег спустились трое. Две простоволосые
женщины в аютских доспехах черненного серебра и мужчина, в  котором  Ойфа  с
изумлением   узнал  Тэна  окс  Найру  --  командира  вайского  гарнизона.  В
обязанности последнего раньше входило сопровождение  сарнодов,  запечатанных
печатями  Свода  Равновесия, которые отсылал в столицу тайный советник уезда
Медовый Берег. Но теперь  Тэн  спустился  отнюдь  не  со  сходен  "плавучего
сортира". Тэн прибыл в Новый Ордос на военном корабле государства, о котором
Ойфа  с  младых  ногтей привык слышать одни непотребства. Тогда Тэн выглядел
как обычный заштатный офицер-неудачник. Теперь -- как выходец из  хуммеровой
бездны.  Вокруг  глаз Тэна лежали иссиня-черные круги. Левая рука -- по всей
видимости, сломанная -- висела на перевязи. На  лбу  темнели  едва  зажившие
ссадины.
     Строить  какие-либо  предположения  было  бессмысленно. Ойфа, за спиной
которого с мечами наголо выстроились  в  четыре  шеренги  готовые  ко  всему
"лососи",  решил  предоставить  первое  слово  непрошенным  гостям.  В конце
концов, не он ведь приплыл в Сим-Наирн на корабле, способном разнести в прах
по меньшей мере половину города! Этот аютский посланец  своего  подавляющего
превосходства  отнюдь  не скрывал -- восемь "молний Аюта" задиристо сверкали
чистейшей  серебряной  бронзой  в  огнебойных   отворах   длинной   кормовой
настройки.
     Тэн  отвесил  Ойфе  глубокий  поклон  и  срывающимся голосом, в котором
сквозило старательно скрываемое, но все же вполне ощутимое волнение, сказал:
     -- Привет вам, милостивый гиазир тайный  советник!  На  Медовом  Берегу
произошли  события,  представляющие  исключительную  опасность  для  Князя и
Истины. В подтверждение моих слов примите от меня вот это.
     С этими словами Тэн окс Найра протянул Ойфе прямоугольную металлическую
пластину.  "Эгин,  аррум  Опоры  Вещей",  --  прочел  Ойфа,  профессионально
отметив,  что  ни  одна голубая искорка не озарила Сорока Отметин Огня. Ойфа
поднял на Тэна и его спутниц изумленный взор.

     ГЛАВА 15. МЕДАЛЬОН ГНОРРА

     Четырнадцатый день месяца Алидам

     x 1 x

     Той ночью у Детей  Пчелы  появилась  матушка,  а  у  Большой  Пчелы  --
сестрица.
     Пока  Эгин  спал,  а  Кух жадно втягивал ноздрями воздух родных кедров,
старейшины признали барыню Хену новой Сестрой Большой Пчелы  и  воцарили  ее
над собою.
     Усталость  Эгина была настолько велика, что он не слышал, как при свете
луны свершались обряды, пелись песни и било ключом всеобщее непритязательное
веселье. Утром же он застал горцев обновленными, праздничными и сытыми.
     Кух принес ему завтрак прямо на  ложе  и  Эгин  с  тоской  вспомнил  те
славные  времена,  когда  его  покойный  слуга,  всю  свою жизнь очень умело
прикидывавшийся глухонемым, делал это каждое утро. После  плотного  завтрака
чиновник Атен окс Гонаут отправлялся в фехтовальный зал, а оттуда на службу.
Но не в Иноземный Дом, а в Свод Равновесия... Да, глядя на то, как солнечный
свет  протискивается  между  ветвей,  образующих  крышу его нового жилища за
многие сотни лиг от Пиннарина, Эгин подумал о том, что Свод  Равновесия  для
него  сейчас  не  более  реален, чем легендарный остров эверонотов или, если
угодно,  Святая  Земля  Грем.  Только  медальон  Лагхи  Коалары,  орешек   с
неведомым,  но наверняка драгоценнейшим ядром внутри, возвращает к привычным
реалиям офицерского бытия, достаточно ощупать его... ощупать его...
     Медальона на шее не было.
     -- Да где это видано, чтобы  пчелы  воровали!  --  заревел  Эгин,  вмиг
вскакивая  на  ноги и кляня себя за то, что не прислушался к предостережению
Куха касательно нравов горцев.
     -- Где медальон, что висел у меня на шее? -- Эгин смотрел на горца,  не
мигая,  словно змея на мышь, и весь его вид свидетельствовал о его намерении
вымотать душу из раба, чтобы убедиться в том, что это воровство не  его  рук
дело.
     -- Гиазира мне не верить? -- испуганный Кух отшатнулся в угол и смотрел
оттуда, словно затравленная зверушка.
     Эгин  не  отвечал.  Он  смотрел  в  глубь  черных, как угли, глаз Куха.
Неужели он решил  показать  своим  соплеменникам  свою  доблесть  таким  вот
негодным  образом?  Неужели он ставит под угрозу провала задание, выполнения
которого требует от него сам гнорр? Неужели его низость находится в гармонии
со способностью говорить по-варански? Но нет, очень скоро  Эгин  убедился  в
том,  что  его  подозрения  не  имеют  под  собой  оснований. Лицо Куха было
испуганным, но безмятежным. Ни один мускул не свидетельствовал в пользу  его
вины. Страх, но не вина -- вот что было написано в глазах горца. Кух не вор.
     --  Я  тебе  верю,  -- довольно прохладно начал Эгин. -- Но ведь ты сам
говоришь все время -- "мой народа",  "мой  народа".  Если  у  твоего  народа
обычай  хватать все, что плохо лежит, а ты -- сын "своего народа", значит ты
тоже, может быть, не против взять мой медальон на время. Для доблести.
     Логика  в  этом  была.  Но,  убедившись  в  невиновности   Куха,   Эгин
почувствовал,  что  со  всей  своей  логикой впадает в отъявленное, жестокое
скотство. Во-первых, "просвещенная" логика отнюдь не присуща Куху и плохо им
понимается. Подозревать Куха так же низко, как бить ребенка, не понимающего,
в чем его оплошность. А, во-вторых, золотые принципы Свода "не верь никому и
ничему, кроме своего начальника", "в первую  очередь  подозревай  друзей"  и
"чем  хуже думаешь о человеке, тем более правым окажешься" вне пределов, вне
стен Свода звучали  так  подло,  как  только  вообще  могут  звучать  слова,
слетевшие с человеческих уст.
     -- Я не сына четыре года уже. Совсем не сына стал, когда ты сказал, что
ты мой учитель и учить меня быть с мечом. Я теперь как сына тебе.
     -- Ты же говорил, раб? -- спросил Эгин, смягчаясь.
     -- И раб тоже, -- подтвердил Кух. -- Поэтому я найду этого вора.
     Так начались поиски медальона.

     x 2 x

     Эгин  вышел  из  хижины  и  в  сопровождении  Куха  направился в сердце
деревни. Туда, где в центре большой поляны еще  дымило  кострище  вчерашнего
празднества.  Вокруг  него  еще  спали  вповалку  некоторые  из Детей Пчелы.
"Где-то здесь и вор дрыхнет, а с виду -- все невинны, словно младенцы".
     Но Хены нигде не было.
     -- Сестра Большой Пчелы отдыхать в своем гнезде! -- перевел  для  Эгина
Кух  сказанное  низеньким  седобородым  мужчиной.  Не старым. Не подростком.
Мужчиной?
     -- А что, мужчины уже вернулись? -- спросил Эгин, чья зрительная память
никак не желала признать седобородого. Кажется, вчера его не было  в  толпе,
тискавшей  мамашу Лормы. Да и что это за три меча при нем -- два за спиной и
один на поясе? Кажется, вчера все присутствующие были нарочито безоружны.
     "Три меча, какая дичь! Он что  --  третий  ногой  будет  держать?!"  --
мысленно возопил Эгин.
     -- Конечно вернуться, -- отвечал Кух. -- Разве гиазира не заметила?
     --  Нет,  -- честно признался Эгин, не боясь уронить авторитет аррума в
глазах Куха. Плевать ему на этот авторитет аррума.  А  если  Кух  не  отыщет
медальон, то и плевать-то особенно будет не на что.
     -- Я пойти узнать про наше дело, а господина здесь меня ждать.
     -- Только я хочу посмотреть, жива ли наша Сестра Большой Пчелы. Ты меня
сначала отведи, а там -- приступай.
     Где  расположено гнездо, в котором теперь жила Хена, Кух прекрасно знал
-- в трех шагах от кострища.
     Отпустив Куха, Эгин сел у ствола, оперевшись на  него  спиной,  и  стал
ждать.  Сомнений  в  том,  что  Хена  там,  у него не было. Храп, оглашавший
окрестность, спутать с чьим-нибудь  чужим  не  представлялось  возможным.  А
потому  Эгин сидел там и ждал, пока она пробудится. Потому что предпринимать
что-нибудь, пока медальон не будет найден, и даже думать об этом было глупо.
Зачем искать Прокаженного, если выяснится, что медальона нет?

     x 3 x

     Ждал  Эгин  недолго.  Его  любознательность  и  терпение  были   сполна
вознаграждены очень скоро.
     Когда изнуряющий уши храп прекратился, начались возня и крики.
     Очень скоро на зов из "гнезд" сбежались мужчины. Все как один жилистые,
худые  и бородатые. Сверху им сбросили веревку, которая, как оказалось, была
перекинута через очень примитивный и грубо сработанный, но  все-таки  вполне
работающий  строительный  блок.  Мужички  -- каждый о трех коротких мечах --
уцепились за веревку и напрягли свои высушенные  мускулы.  И  на  изумленных
глазах  Эгина  вниз поползла корзина или, точнее, плетеная люлька, в которой
беззаботная и с виду слегка поддавшая бражки красовалась барыня Хена, бывшая
хозяйка Кедровой Усадьбы,  а  ныне  Сестра  Большой  Пчелы.  Надо  полагать,
младшая.
     Коляска   снижалась   быстро,   Хена   приветствовала  своих  подданных
лучезарными, смахивающими на царственные, улыбками, а, увидев Эгина, сказала
что-то вроде "Здорово живешь".
     -- Как тебе нравится в новом доме, Хена? -- поинтересовался  Эгин  безо
всякой иронии. -- Я надеюсь, ты довольна?
     Он,  в  общем-то,  и не сомневался в том, что она довольна. Глядя на ее
непонимающе-счастливое  лицо,  Эгин  был  уже  почти  уверен  в   том,   что
треволнения  последней  недели  лишили Хену последних остатков трезвомыслия,
которого и раньше-то было  не  много.  Так  что  быть  Сестрой  Пчелы  в  ее
положении  вдовы  и  погорелицы -- это как раз то, что нужно. И компания тут
любящая и понимающая. Выучит их пчелиный язык и будет здесь как сыр в  масле
кататься. А там, глядишь, еще и Брат Большой Пчелы отыщется -- ничем не хуже
Круста Гутулана, растерзанного костерукими.
     --  Нра-а-вится,  --  сказала  Хена  со смачным зевком. -- Вот и платье
новое пожаловали.
     Да, барыню было не узнать. Отличное платье из шелка (ого!), скроенное и
сшитое так, чтобы закрывать как можно меньше, а открывать как  можно  больше
тела.   Упитанного,   мягкого,  смазанного  благоуханным  маслом.  Множество
браслетов, наверняка купленных в свое время у Багида -- и гирлянда из свежих
цветов на шее.
     Галантный Эгин помог  Хене  вылезти  из  люльки.  В  лицо  ему  пахнуло
тяжелыми  благовониями.  Гирлянда  на шее Хены качнулась вместе с ее бюстом,
когда  она  чуть  наклонилась  вперед  и  едва  не  оступилась,  и  на  свет
выпорхнул... медальон Лагхи Коалары...

     x 4 x

     --  Откуда  это  у  тебя?  --  строго  спросил Эгин, решивший не давать
свихнувшейся бабе спуску.
     --  Подарили  вчера!  Я  ж  у  них  теперь  вроде   царица!   --   Хена
многозначительно подняла в небо палец.
     -- Кто подарил?
     -- Деточки.
     -- Кто именно?
     --  Не  помню,  я их плохо различаю! -- отмахнулась Хена. -- А это что,
твой? -- она недоумевающе выпучила глаза, дивясь глубине своего прозрения.
     "Да-а, быстро соображает достойная Сестра Большой Пчелы!"  --  мысленно
съязвил по ее поводу Эгин, но сам расплылся в сладкой улыбке.
     -- Это мой. Давай сюда, -- сказал он, протянув Хене открытую ладонь.
     --  А  я  и  не  догадалась,  право-слово!  --  вложив  в эти слова всю
доступную ей  искренность,  Хена  всплеснула  руками.  Затем  посмотрела  на
горцев, на Эгина и, наконец, сняла медальон и передала его арруму.
     -- Благодарствую. Ты его не открывала?
     -- Не-а! А какого Шилола он мне сдался?
     Эгин лишь пожал плечами и, примкнув к свите новой Сестры Большой Пчелы,
отправился  к  кострищу  знакомиться  с мужчинами племени. Горцы, их уклад и
обычаи, а в особенности их  царица,  бывшая  не  в  состоянии  узнать  вещь,
украшавшую  шею своего спутника все время их совместного путешествия, -- все
это  стало  сильно  раздражать  Эгина,  привыкшего  к  кристальной   ясности
сознания.
     Пора  было  разнюхать,  кто  такой  Прокаженный. И еще -- еще попросить
прощения у Куха. Хотя бы мысленно.

     ГЛАВА 16. ПОСОЛЬСТВО

     ПИННАРИН, 63 ГОД ЭРЫ ДВУХ КАЛЕНДАРЕЙ
     Четырнадцатый день месяца Алидам

     x 1 x

     Как ни странно, разговор происходил прямо в  кабинете  гнорра  в  Своде
Равновесия. А виной этому было вот что.
     Когда  первое  в  варанской  истории  аютское  посольство  прибыло  под
почетным сопровождением людей Ойфы из  Нового  Ордоса,  Сиятельная,  которая
после  очередной  ночи  на  Террасах в объятиях Лагхи чувствовала себя лучше
некуда, вознамерилась принять диковинных гостей  во  дворце.  Лагха  же,  на
которого   ночь   с   Сайлой   наложила   отпечаток   общей   умиротворенной
расслабленности, не стал возражать против прихоти Сиятельной.
     И потом, стоя в толпе  придворных,  каждому  из  которых  не  терпелось
посмотреть  на пресловутых аютских воительниц из Гиэннеры (хотя о том, что в
посольство вошли только Стражницы никто не говорил,  но  все  это  прекрасно
понимали),   Лагха,   стервенея   от   нетерпения,  с  ужасом  осознал,  что
переговорить с Вирин и Куной-им-Гир с глазу на глаз до ночи  не  удастся.  А
Тэн  окс Найра, чье письмо, отправленное альбатросом из Нового Ордоса он уже
читал, не смог прибавить к своим словам ровным счетом  ничего  нового.  Вот,
Внешняя  Секира  тайного  советника  Эгина, по всей вероятности погибшего на
службе Князю и Истине. Вот, подземные твари. Вот,  никакой  на  них  управы.
Вот, он, Тэн окс Найра, чудом спасся на лодке и его в открытом море подобрал
аютский  корабль.  И  тогда  он,  Тэн  окс Найра, рассказал обо всем аютским
офицерам. Те очень испугались и вот они здесь. Потому что подземных  тварей,
судя  по  всему,  может  растоптать  только  Гиэннера во всем своем зловещем
великолепии.
     Когда терпение Лагхи лопнуло, он протолкался сквозь почтенных матрон, с
завистью разглядывавших стройные фигуры и великолепные закрытые платья своих
соперниц-южанок и, поклонившись им сдержанным поклоном, загадочно спросил:
     -- А что, не заглянуть ли нам на чарку винца к соседям?
     Сайла, вертевшаяся поблизости, скосилась на своего любовника с  крайним
неодобрением.  Так обожал шутить усопший (не без ее помощи) Сиятельный Князь
Мидан окс Саггор. Эта мрачная шутка уже всем затерла уши.
     Куна-им-Гир удивленно вздернула брови.
     -- К соседям? Это, простите, не в Харрену часом?
     -- Нет, зачем  же  так  далеко?  --  по-светски  осклабился  Лагха.  --
Всего-навсего перейти через площадь, во-он в то здание.
     Лагха  кивнул  в направлении высокого стрельчатого окна, сквозь которое
отлично просматривался Свод Равновесия.
     -- А почему бы и нет? -- не моргнув глазом, согласилась Вирин.
     Сайле исс Тамай оставалось только закатить глаза к потолку. Вот так да.
Принимать иноземных послов в Своде! Хорошо же, мой несравненный Лагха.
     -- Отменная мысль, -- улыбнулась Сайла. -- Я надеюсь, варанская  княжна
имеет доступ в святая святых своего государства наравне с аютскими дамами?
     Перечить  княжне  на  виду  аютского  посольства Лагха не осмелился. Но
ночью он покажет  дуре,  что  власть  Отраженного  посвыше  власти  какой-то
варанской княжны!

     x 2 x

     Итак,  их  было  четверо.  Лагха,  Вирин,  Куна-им-Гир  и  Сайла. Гнорр
подумал, что  никогда  еще  в  его  мрачноватом  обиталище  не  бывало  трех
посетительниц сразу. Да и вообще, за то время, пока Лагха был гнорром, в его
кабинете успела побывать ровно одна женщина. Овель исс Тамай.
     --  Я  думаю,  --  начала Вирин, твердо глядя гнорру в глаза, -- что мы
можем быть предельно откровенны.
     Лагха молча кивнул. Да уж конечно, откровенны! Примчаться опрометью  из
Сим-Наирна  на  корабле,  превосходящем  по  мощи любой из флотилии "Голубой
Лосось",  приволочь  какого-то  полудохлого  офицера  береговой  стражи,   у
которого  везде сплошь ужасы, вообще, Хуммер вас раздери, после стольких лет
крайне скользких взаимных трений осмелиться войти прямо в кабинет  гнорра  и
после  этого  еще  откровенничать!  Нет,  сейчас  начнется самое интересное,
сейчас  они  начнут  выкладывать  ослепительные  витражи  правды  и  лжи,  и
правдивым  будет  одно слово из десяти, и свершится головокружительная игра.
Потому что эти девы с  манерами  дорогих  куртизанок  (как  они  трогательно
держатся  за  руки!),  вне всякого сомнения, знают сейчас многим больше его,
Лагхи. И свое знание будут продавать по  цене  подлинного  клинка  Шета  окс
Лагина.
     --  Нам  незачем  скрывать  друг  от  друга,  что  и  Гиэннера,  и Свод
Равновесия пристально следят за всем миром многие века.  И  вы,  и  мы  ищем
Изменения.  Вы,  как  гнорр Свода Равновесия, и я, полномочный представитель
Гиэннеры  в  звании  Предписывающей,  что  приблизительно  отвечает   вашему
пар-арценцу  (Лагха  не  удержался  от  раздраженного кивка -- мол, дескать,
знаю-знаю, не мальчик), мы оба осознаем глубину опасности, которая таится  в
Изменениях.  И никто лучше нас во всем мире не знает, сколь глубоко заронено
в мир хуммерово семя...
     Лагха знал эту манеру  вести  переговоры.  Десять,  двадцать,  тридцать
коротких  колоколов  убаюкивать,  привораживать  своего собеседника безмерно
скучными истинами, которые доступны любому бездарному  торговцу  оружием.  А
через  полчаса  начать исподволь, плавно переходить к сути своих требований.
Лагха  сам  несколько  раз  с  удовольствием   увещевал   подобным   образом
Сиятельного  Князя  и  Совет  Шестидесяти.  Но  по отношению к себе подобное
надувательство считал оскорбительным.
     -- Ну вот что, госпожа Вирин, -- резко перебил ее Лагха. -- Я  не  вижу
ваших мыслей, но сквозь ваше платье второй час созерцаю нечто, имеющее очень
странный След. И если про хуммерово семя я досыта начитался еще в первый год
своего  эрхагноррата,  то вот такого Следа я отродясь не видывал. Что надето
на вас под платьем?
     Сайла ревниво нахмурилась, а молодая спутница Вирин звонко рассмеялась.
     -- Ваша зоркость облегчает нашу задачу, гнорр, -- сказала  Куна-им-Гир,
подымаясь  из  кресла.  Лагха был вынужден разочарованно констатировать, что
привести в замешательство офицеров Гиэннеры не так-то просто.
     Тем временем Куна-им-Гир ловко распустила шнуровку на груди и отбросила
верхнюю часть платья за спину, обнажив соблазнительные впадинки у  основания
ключиц и тонкие изящные руки.
     Да,  на  Куне-им-Гир,  как и на Вирин, в полном соответствии со Зрением
Лагхи под платьем было  надето  нечто.  Что-то  вроде  жакета  из  тончайшей
бугристой   кожи.   Нагрудник?   Тонковат.   Род   аютской  женской  одежды?
Малопривлекательно. Или у них все женщины-офицеры носят такое -- из  разряда
"Не  тронь  меня"?  Глупо. Лагха имел о Гиэннере достаточно мало достоверных
сведений, но кое-что знал наверняка: любой офицер Гиэннеры, в  том  числе  и
женщина, способен постоять за свою честь и просто голыми руками.
     -- У вас, я надеюсь, "облачный" клинок, гнорр? -- спросила Вирин.
     --  Сейчас  --  да,  --  сдержанно  ответил Лагха, которому не хотелось
впустую бахвалиться мечом Кальта Лозоходца,  тем  более  что  он  не  совсем
понимал к чему клонят его гостьи.
     --  Это  очень  хороший меч, -- удовлетворенно кивнула Вирин. -- Можете
рубить. А хотите -- можете нанести и колющий удар.
     С этими словами Вирин указала на Куну-им-Гир, которая, широко расставив
руки и ободряюще улыбаясь, подошла к креслу гнорра.
     Лагха не сомневался в том, что если ему предлагают рубить --  не  стоит
десять  раз  переспрашивать,  ломаться, сомневаться и вообще выставлять себя
придурком и тугодумом. Лагха  видывал  всякое  --  заговоренные  нагрудники,
нагрудники  из хуммерова серебра, несгораемую бумагу, неутопляемые мечи -- и
не сомневался  в  том,  что  с  Куной-им-Гир  все  будет  в  порядке.  Если,
разумеется,  он  не  снесет  ей голову. Отогнав шалую мысль поступить именно
так, Лагха лениво поднялся и столь же лениво извлек  меч  из  ножен.  К  его
изумлению,  тот  мгновенно  стал черен, как смоль, и затрещал от пробегающих
через него молний.
     -- Берегите кисть, -- посоветовала Куна-им-Гир, посерьезнев.
     Гнорр  ударил  не  очень  сильно  --  все-таки  в  последнее  мгновение
испугался  сшибить  женщину  с ног -- и лишь поэтому ушиб кисть сравнительно
слабо.
     Сайла вскрикнула.
     Вывернувшийся из пальцев гнорра меч отскочил на три  шага.  Куна-им-Гир
поклонилась  Лагхе  с  издевательски-извиняющейся улыбкой (дескать, зарубишь
меня в следующей жизни, гнорр) и принялась завязывать шнуровку платья. И тут
Лагха был вынужден признать, что его знаниям и искусствам тоже есть  предел.
Ибо  такого  он  все-таки  никогда  не  видел -- под ногами Куны-им-Гир вяло
копошились несколько комочков  кожи,  а  на  ее  нагруднике  в  месте  удара
образовался   правильный  шестиугольник  отверстий,  вокруг  которых  начали
проступать фиолетовые круги, постепенно сливающиеся в один большой развод.
     Кожа нагрудника была живой.
     -- В этом-то все и дело, --  сказала  Вирин,  словно  бы  угадав  мысли
гнорра. -- У вас на Медовом Берегу завелись шардевкатраны.

     x 3 x

     --  Да,  --  поддержала  свою  подругу Куна-им-Гир. -- Действительно, у
Звезднорожденных нет упоминаний о  шардевкатранах  и  всего  лишь  несколько
упоминаний  о  взрослом  девкатре. Потому что ни один из Звезднорожденных не
был аютцем. И, к тому же, когда они родились, единственный девкатр,  который
в  "Исходе  Времен"  возведен  в  имя собственное -- Девкатра -- был уже лет
сорок как убит Эстартой. И потом, когда Синий Алустрал  пришел  с  войной  в
Сармонтазару,  Урайну  так и не удалось толком вывести его из небытия против
Торвента Мудрого, как он ни старался.
     Как Урайн выводил Девкатру против  Торвента,  Лагха,  в  бытность  свою
Кальтом  Лозоходцем,  знал более чем хорошо. И что было потом -- тоже. Но он
промолчал. Теперь, кажется, милые аютские  дамы  действительно  говорили  по
существу.
     --  Но  были  времена,  когда  девкатров было много. Они были порождены
магией самого Шилола  и  разводились  в  Аюте  под  надзором  наших  Ткачей.
Шардевкатраны,  то  есть  те,  которые  превращаются со временем в девкатров
подобно тому, как гусеницы превращаются в бабочек, использовались в Аюте как
подземные стражи границы, как превосходные землекопы и как поставщики  своей
удивительной  кожи  --  материала  для  легких  и  почти  бессмертных  живых
доспехов. Потом они окукливались в огромных коконах, большую  часть  которых
Ткачи  использовали  для изготовления очень прочных и надежных тканей. Потом
из  коконов  выходили  огромные  создания,  подобные  головастым  бражникам,
которые  тоже  были  во  всем послушны Ткачам. Они служили исключительно для
праздничных шествий, для  игр,  имена  которых  погребены  в  веках,  и  для
продолжения своего рода -- словно бы племенные быки.
     Лагха,  который неплохо знал истинную историю Круга Земель за последнее
тысячелетие, иронично осведомился:
     -- И куда же делось все это бражниковое великолепие? Хуммер пожрал, как
обычно?
     -- Нет, -- серьезно покачала  головой  Куна-им-Гир.  --  Насколько  нам
известно,  все  это  было  еще  до появления Хуммера. И, кажется, до прихода
"ледовооких". Все, что мы знаем о предыстории девкатров, получено  Гиэннерой
из  плоти  первого  шардевкатрана,  которого  угораздило вылупиться в начале
эпохи Второго Вздоха Хуммера, семьсот лет назад. Дело в том,  что  Шилол  --
сущность  вообще  куда  более  сложная,  чем, например, Хуммер -- что-то там
предусмотрел, или, наоборот, недосмотрел в природе девкатров и  с  какого-то
момента  шардевкатраны  стали  превращаться  в  тех  ужасных тварей, которые
теперь наводнили Медовый Берег. Поэтому Ткачи перебили их всех, хотя  это  и
стоило  многих  трудов  и  опасностей.  И приложили все усилия к тому, чтобы
уничтожить их яйца. Но, как оказалось, не все. Потому что  в  эпоху  Второго
Вздоха  Хуммера  у  нас в Аюте, в районе современного Сим-Наирна, вылупились
восемь шардевкатранов. Поскольку в то время места там были почти безлюдными,
наподобие вашего Медового Берега, Гиэннера обнаружила это отнюдь  не  сразу.
Троих  удалось потом уничтожить еще личинками, коконы троих разыскать и тоже
уничтожить, но двое превратились в девкатр слишком быстро и  растворились  в
своем  загадочном полубесплотном бытии. Полная судьба их неизвестна. Один --
самка -- со временем исчез бесследно, другой вошел в историю войн Второго  и
Третьего  вздохов  Хуммера  как  Югир  или,  по  писаниям  Элиена Ласарского
Звезднорожденного  --  Девкатра.  Гиэннера  еще   тогда   подозревала,   что
Измененные  твари  могли  где-то дать потомство. И вот, около пятидесяти лет
назад яйца девкатров были случайно найдены  в  подземных  пещерах  на  нашей
границе  с  Северо-Восточной провинцией Тернауна. Тогда Гиэннера предприняла
изыскания по поводу того, можно ли обнаружить сквозь земную толщу кладку яиц
шардевкатранов. Оказалось, что можно, но отнюдь не сразу и не  очень  точно.
Такова предыстория.
     --  Допустим, -- кивнул Лагха, который в каждой истории больше всего не
любил именно предыстории. -- И вы  хотите  сказать,  что  обнаружили  кладку
девкатровых яиц у нас на Медовом Берегу?
     --  Именно,  --  кивнула  Куна-им-Гир. -- Подозрение об этом возникло у
Гиэннеры еще несколько лет назад. И чтобы укрепиться в нем, меня отправили к
вам в качестве наблюдательницы.
     -- Шпионки то есть, -- поправил ее Лагха.
     -- Милостивый гиазир гнорр, не забывайтесь! -- одернула Лагху Сайла исс
Тамай, о присутствии которой все трое успели уже забыть.
     Лагха  скосился  на  нее  с  неудовольствием,  но,  поиграв  желваками,
согласно кивнул:
     -- Хорошо, наблюдательницы. Продолжайте, Куна-им-Гир.
     --  Продолжаю,  --  сказала  та, быстро потушив вспыхнувшее было в очах
праведное  негодование.  --  Несколько  лет  я  общалась  с  вашим   местным
населением,  исходила  вдоль  и  поперек  весь  Медовый  Берег  и  наконец с
точностью до пяти лиг обнаружила  кладку  яиц.  Но  прежде  чем  я  получила
разрешение  от  Гиэннеры официально обратиться к вашему тайному советнику, я
поняла, что несколько шардевкатранов вылупились уже довольно давно.
     -- И когда же вы обнаружили яйца? -- осведомился гнорр не без некоторой
задней мысли.
     -- Десять дней назад, -- ответила Куна-им-Гир достаточно небрежно.
     -- Сколько их?
     -- От двадцати до тридцати -- куда больше, чем тех, которых мы  некогда
обнаружили  у  себя.  И  есть  еще  одно обстоятельство -- те шардевкатраны,
которые вылупились первыми, со дня на день должны свить коконы.
     -- А потом из них, конечно, выйдет погибель всему живому от  Хелтанских
гор  до  Океана,  от  Када  до  Магдорна  и  прочее,  --  предположил  Лагха
полушутя-полусерьезно;  после  того,  как  он  в   прошлом   году   сокрушил
крепость-розу  и  уцелел  в  сложнейших  перипетиях  мятежа  Норо  окс Шина,
несколько коконов каких-то сбрендивших  бражников  казались  ему  совершенно
смехотворной опасностью.
     --  Нет,  гнорр. Погибель всему живому не выйдет. Просто у нас, в Аюте,
через неделю после появления взрослых шардевкатранов наступит  полный  хаос.
Потому  что  истинные девкатры -- это полутелесные оболочки для чужих душ. И
душа претерпевает в их Измененной плоти такие чудовищные муки,  что  девкатр
испытывает  непреодолимую  ненависть  к  любому  порядку.  А  потом девкатры
доберутся и до Пиннарина. Безусловно, рано или поздно их удастся уничтожить,
но ни вы, ни мы свидетелями этой победы уже не будем. А  теперь,  гнорр,  мы
хотели бы, чтобы вы самым внимательным образом выслушали наши предложения.
     Лагха  молча  кивнул.  И  тогда, глядя гнорру прямо в глаза, заговорила
Вирин:
     -- Гиэннера может  справиться  с  шардевкатранами.  Гиэннера  знает  их
слабые места. Гиэннера готова помочь вам в борьбе с шардевкатранами -- благо
от Медового Берега до Сим-Наирна, где мы имеем мощный флот и отменный корпус
лучниц,  рукой  подать.  Учитывая,  что  на  Медовом  Берегу  можно  ожидать
выявления новых девкатровых яиц, Ают просит у Великого Княжества Варан право
трехлетней аренды этих  земель.  Аренда  будет  использована  нами  в  целях
полного  обезвреживания  Медового  Берега.  А  потом  мы уведем флот и армию
обратно в Сим-Наирн. В оплату  за  аренду  Медового  Берега  Ают  предлагает
Варану сорок тысяч золотых хенкахеренов и двенадцатимолнийный боевой корабль
"Лепесток  Персика"  с  нашим  палубным  исчислителем, которому, разумеется,
известен образ-ключ. В случае вашего согласия мы готовы  передать  "Лепесток
Персика"  незамедлительно,  потому  что  он,  как вы знаете, уже находится в
вашем порту Новый Ордос. Ают со своей  стороны  просит  права  содержать  на
Медовом  Берегу  столько  воинов  и  Стражниц,  сколько сочтет нужным. Ну и,
разумеется, всех шардевкатранов, все их коконы, все яйца  после  умерщвления
или  обезвреживания  Гиэннера  будет полагать своей законной добычей. Такова
суть наших предложений. Ответ мы просим дать в течение одного дня, чтобы  мы
успели  подготовить все необходимое для успешного уничтожения шардевкатранов
до того часа, когда они обратятся взрослыми девкатрами.
     Вирин замолкла на  мгновение,  едва  заметно  нахмурившись,  словно  бы
что-то припоминая. Потом она виновато улыбнулась и добавила:
     --  Да,  вне  зависимости  от  вашего решения в качестве дружественного
жеста Гиэннера дарит Своду Равновесия семь полных  живых  доспехов  из  кожи
шардевкатранов вместе с указаниями по их кормежке и прочему уходу за ними.
     --  Благодарю,  --  рассеянно улыбнулся Лагха, но все мысли гнорра были
поглощены сейчас иным.
     Если бы Лагха Коалара имел замашки деревенского  простака,  у  него  бы
отвалилась челюсть до самых колен. Если бы он имел манеры грютского царя или
ирверского тирана, аютские послы были бы незамедлительно отправлены на дыбу.
Ибо  их  предложения  были,  пожалуй,  самым  большим  оскорблением, которое
переживали Свод Равновесия и его гнорр со времен Тридцатидневной  войны.  По
существу, аютцы говорили: "Своду Равновесия никогда не справиться с угрозой,
возникшей на окраине Варана; поэтому разрешите нам вторгнуться в ваши земли,
чтобы уничтожить врага, который вам самим не по зубам."
     Все  выжидательно  смотрели  на  Лагху.  Тот  молчал  дольше  короткого
колокола и наконец процедил:
     -- А почему бы вам не поделиться со Сводом  Равновесия  вашими  тайными
знаниями  о  борьбе с шардевкатранами просто так? Это сбережет ваших лучниц,
Стражниц и деньги -- весьма,  замечу,  немалые  --  которые  вы  собираетесь
уплатить за аренду Медового Берега.
     --  Потому  что  мы  не  имеем  никаких гарантий доброй воли Варана, --
сказала Куна-им-Гир убийственно спокойным тоном. -- Потому что двадцать одни
год назад ваш офицер по имени Норгван похитил у нас секрет дагги и человека,
знающего образ-ключ. И великое счастье Круга Земель в том, что этот  человек
оказался  достаточно  силен, чтобы оставить образ-ключ при себе. Разумеется,
Гиэннера опасается, что со временем вы можете  использовать  переданные  вам
знания во вред Аюту и всей Сармонтазаре.
     Лагхе едва хватило терпения дослушать Вирин до конца.
     --  Очень  любезно  с  вашей  стороны  было  приехать в Пиннарин, чтобы
сообщить мне все эти  интересные  сведения,  --  бесстрастно  сказал  Лагха,
подымаясь и всем своим видом давая понять, что аудиенция окончена.
     В  его голове царил основательный хаос, но свои дальнейшие действия вне
зависимости  от  того,  что  на  самом  деле  творится  на  Медовом  Берегу,
представлялись  ему  со  всей  возможной  ясностью. Срочно снарядить большую
карательную экспедицию Свода Равновесия и "лососей", возглавить ее лично  и,
не теряя времени, высадиться на Медовом Берегу.
     Сделать  это  надо  со  всей мыслимой поспешностью. Не потому что он не
верит аютцам, отнюдь нет. В том-то все и дело, что во многом  верит.  Лагха,
например,  не  сомневался  в  том,  что  шардевкатраны действительно некогда
существовали (об этом со  всей  убедительностью  свидетельствовал  нагрудник
Куны-им-Гир),  что эти твари действительно развелись на Медовом Берегу и что
они очень опасны. И  лишь  в  одно  Лагха  не  мог  поверить  ни  при  каких
обстоятельствах.  А  именно  в  то,  что он, Отраженный, и сотни вышколенных
офицеров Свода не смогут перебить в подземных  норах  два  десятка  каких-то
слизняков.
     Ают  хочет  Медовый  Берег?  Очень  хорошо.  Пусть тогда обмажет медком
подходящий мыс подле Сим-Наирна.

     x 4 x

     Когда двери подъемника затворились за княжной,  Куной-им-Гир  и  Вирин,
Лагха  стремительно  прошелся  по своему исполинскому кабинету вперед-назад.
Постоял перед длинным полукруглым стеллажом с копиями  древних  рукописей  и
писаний Звезднорожденных. Постучал пальцами по свежему Зраку Истины, который
удалось  отладить только три месяца назад -- предыдущий не выдержал близости
Убийцы Отраженных в прошлом  году  и  его  останки  пришлось  вверить  Жерлу
Серебряной Чистоты.
     Потом  Лагха, окончательно успокоившись, вернулся к своему столу. Итак,
Медовый Берег.
     Лагха извлек из стола последний годовой отчет по  уезду,  принадлежащий
перу  покойного Гларта, и перечитал его. Потом достал на свет обрывок струны
от каниойфаммы -- единственный достойный внимания предмет с Медового Берега,
который поступал к нему за последние годы. Никакого Следа на струне  уже  не
было, но Лагха прекрасно помнил, что на момент поступления на ней был слабый
отпечаток  чужой  женственности.  Этот  След, как и все прочее, что он успел
ощутить, познать, постичь за двадцать восемь лет своей жизни, Лагха узнал бы
среди тысяч других.
     К чему прикасались здесь, в его кабинете, аютские Стражницы? По меньшей
мере, к подлокотникам кресел, на которых они сидели. Так или иначе, их Следы
стоит запомнить. Лагха  встал,  подошел  к  креслам  и  возложил  ладони  на
подлокотники обоих.
     След,  оставленный  Вирин,  не  подходит. Но вот зато на правом кресле,
хранящем След Куны-им-Гир...
     Так он и думал. Почему? Потому что был гнорром.
     Под столом  Лагхи  была  плита,  отличающаяся  от  прочих  греовердовых
шестиугольников,  устилающих  пол,  одной  малопримечательной  особенностью.
Гнорр надавил на нее и, чтобы занять себя  на  ближайший  короткий  колокол,
подергал  струну от каниойфаммы. Трень-брень. Колеблет, понимаете ли, землю,
задумана, видите ли, в разрушительных целях...
     И в этот момент гнорр боковым зрением заметил на полу, слева от  стола,
едва  заметное  шевеление.  Ах  да, как он мог о них позабыть! Комочки кожи,
вырванные  его  мечом  из  нагрудника  Куны-им-Гир.  Воспользовавшись  двумя
листами плотной гербовой бумаги из отчета Гларта как совком и веником, гнорр
подобрал их и высыпал на стол.
     Невзрачные,  лилово-коричневые,  каждый  размером  с пол-мизинца. Шесть
штук. Лагха дернул струну. Ничего не произошло -- если не считать  какого-то
смазанного  следа  в воздухе, словно бы там нечто промелькнуло с неописуемой
скоростью. Похоже, произошло многое, но только очень быстро.  Столь  быстро,
что  обычный  человек ничего не заметил бы. Лагха замер, впившись взглядом в
свои трофеи и едва слышно прошептал заклятие. Второе. Третье.
     Раздавленное Время приняло Лагху в свои объятия. Гнорр еще  раз  дернул
струну и на этот раз услышал очень низкий, басовитый, тягучий звук, который,
казалось, продлится до завтрашнего утра.
     Все  шесть  комочков кожи конвульсивно дернулись -- сперва сократились,
превратившись  в  небольшие   бугорки,   потом   развернулись,   вытянулись,
образовали  звезду  с шестью подкрученными лучами и вновь вернулись к своему
обычному состоянию.
     Когда потрясенный гнорр проделывал свой незатейливый опыт в третий раз,
двери секретного служебного  подъемника,  совершенно  неразличимые  на  фоне
стены,  начали  медленно-медленно  разъезжаться. И прежде чем из них наконец
показался личный посыльный гнорра, Лагха успел еще дважды дернуть за струну,
окончательно увериться в своих подозрениях, спрятать струну в стол, а клочки
кожи шардевкатрана -- в яшмовую шкатулку, и поднять на  своего  подчиненного
бездумный взор беззаботного повесы. Настроение Лагхи улучшилось и ухудшилось
одновременно.  Улучшилось потому, что он узнал о шардевкатранах куда больше,
чем со слов  аютских  послов.  Ухудшилось,  ибо  он  не  имел  ни  малейшего
представления  о  том,  как  воссоздать  по  образцу эту с виду незатейливую
струну, как сделать правильную каниойфамму и что сыграть на ней,  чтобы  все
шардевкатраны на Медовом Берегу перегрызли друг другу глотки.
     --  Пар-арценца  Опоры Вещей и Первого Кормчего ко мне, -- бросил Лагха
посыльному. -- Кроме этого, скажи людям из Опоры Единства, чтобы  установили
негласное  наблюдение  над  Тэном  окс  Найрой -- офицером береговой стражи,
которого привезли аютцы. Если он попытается вступить в  сношения  с  аютским
посольством  в гостинице Иноземного Дома -- не препятствовать. Четыре раза в
день -- докладывать мне обо всем, что делает Тэн окс  Найра.  И  об  аютских
бабах тоже.

     x 5 x

     Альсим  в  великому  удивлению  Лагхи  появился  спустя каких-то десять
коротких колоколов после ухода посыльного.
     -- Я уже искал встречи с вами  сегодня,  милостивый  гиазир,  --  начал
Альсим. Он выглядел усталым и встревоженным. -- Но на приеме в честь аютских
послов  или  даже  точнее  --  послиц  --  мне  было  недосуг отвлекать ваше
внимание. Я ждал в Смоляном Зале, пока ваши гостьи уйдут.
     -- Рад, что тебе не пришлось ждать слишком долго, -- сухо бросил гнорр,
которого болтливость Альсима забавляла только в очень хорошем настроении,  а
в остальном -- злила. -- Говори, что там у тебя. Свои слова я скажу позже.
     -- Дело в том, милостивый гиазир, что мои предновогодние опасения, увы,
полностью оправдались. Весь боевой флот южан готовится к выходу из Багряного
Порта. Вопрос лишь в том, куда он намерен направиться. И на этот счет у меня
имеются самые неприятные соображения.
     "Ах,  да, этот ублюдок Ихша", -- мысленно отмахнулся Лагха, который был
полностью погружен в размышления об Аюте и Медовом Береге.
     -- Семь теагатов вспомогательной грютской конницы и около восьми  тысяч
настоящих  "бронзовоногих",  --  продолжал  Альсим,  -- отлично снаряженные,
стоят сейчас в пятидесяти лигах к западу от Грютских Столпов,  в  солончаках
Сумра.  Даже  при всех возможных проволочках они могут достичь границы наших
владений за три дня.
     -- Давно стоят? -- равнодушно осведомился Лагха.
     -- Мне сообщили об их  появлении  пять  дней  назад.  Потом  я  получил
сведения  от  вольных  торговцев, которые недавно вернулись из дельты Ориса.
Они говорят, что грюты отогнали свои табуны с выпасных  лугов  Айяр-Хон-Элга
больше месяца назад. Полагаю, около двух недель они пополняли войска свежими
лошадьми  и,  значит,  стоят  в солончаках не меньше десяти дней и не больше
двух недель. Они чего-то  ждут,  милостивый  гиазир.  Из  солончаков  Сумра,
конечно,  за  пять  переходов  конница может достичь и Нелеота, но воевать с
северянами...
     -- Достаточно, -- хлопнул ладонью по  столу  Лагха.  --  Понятно.  Ихша
давно  уже  собирался  и наконец-то решился напасть на нас. Но семь теагатов
легкой и полтора теагата тяжелой конницы против Свода и варанской  армии  --
согласись,  довольно скромные силы. Полагаю, чтобы раздавить их за Грютскими
Столпами, нам понадобится никак не больше трех суток. Или трех часов -- если
они отважатся с ходу вступить в решительное сражение.
     Альсим с трудом сдержал разочарованный вздох.  У  него  был  заготовлен
такой  превосходный доклад! За каких-то два долгих колокола Альсим собирался
блестяще  обосновать,  что  для  войны  с  Севером  южане   слишком   быстро
приготовили  конницу,  в  то  время как флот будет добираться из моря Савват
только до Фальма недели три. А для войны  с  Аютом  они,  наоборот,  слишком
быстро снарядили флот. И конницу надо было собирать не в солончаках Сумра, а
в  нарабитских  предгорьях.  В  общем,  многое  мог бы порассказать Альсим о
работе шпионов и аналитиков Свода, да только гнорр слишком быстро все понял.
И все-таки у Альсима было припасено еще кое-что.
     -- Да, милостивый гиазир. Но это еще не все. Дело  в  том,  что  лекарь
Аффисидах  --  я  вам сообщал о нем чуть больше полугода назад -- возвысился
при  Ихше  в   последние   месяцы   неописуемо.   Аффисидах   не   имеет   в
Северо-Восточной  провинции  никакого, даже самого завалящего, титула, но он
сопровождает Ихшу  повсюду,  на  всех  приемах  сидит  в  его  тени,  лекаря
постоянно  видят  близ  Глухих  Верфей  и  на  Медных  Курганах. У меня есть
серьезные подозрения, что  этот  Аффисидах  знает  по  меньшей  мере  секрет
"гремучего  камня". А это уже заставляет посмотреть на угрозу вторжения южан
в совершенно новом свете.
     Здесь пар-арценц был прав. С "гремучим камнем" южане были очень опасны.
Почти столь же опасны как и аютцы.
     -- Помимо этого, если останки трехпалубного  корабля,  разорванного  на
мелкие  щепки,  можно  считать неопровержимым доказательством наличия у южан
"гремучего камня", что думать о длинных полосах копоти, оставленных на одном
из Медных Курганов?
     Лагха не любил риторики.
     -- И что же думать, а, пар-арценц? -- бросил он раздраженно.
     -- Мне кажется, что полосы копоти длиной от  тридцати  до  восьмидесяти
шагов  оставлены  "темным  пламенем".  Я  предполагаю,  что южане испытывали
поворотные трубы на колесных станках и,  если  судить  по  густоте  и  длине
полос,  описанных  в  донесениях  наших  людей,  можно  оценить длительность
извержения пламени из одной трубы в десять коротких колоколов.
     Лагха не удержался и цокнул языком. Десять колоколов! Если это  правда,
то  южане  при правильной тактике могут из одной трубы поджечь две варанских
галеры. Десять труб -- двадцать галер.
     -- Что-нибудь еще?  --  спросил  Лагха,  умоляя  Шилола  завязать  язык
Альсима  узлом,  чтобы  тот  больше не доставлял ему таких умопомрачительных
расстройств.
     -- Да. Сегодня утром я обнаружил, что призраки поменяли свой цвет.
     Если обычно Альсим бывал чересчур многословен, то теперь его  сообщение
оказалось слишком лаконичным даже для всезнающего и всепомнящего гнорра.
     -- Какие призраки? -- переспросил Лагха.
     --  Рыбы-призраки  в  Алом  Бассейне, за которым вы приказали надзирать
особенно тщательно. Рыбы стали черными, как смоль, и сплошь покрылись яркими
оранжевыми пятнами, словно саламандры.
     Так. Значит Ибалар стал первым, кому удалось избегнуть смерти  от  меча
Кальта  Лозоходца.  У  Лагхи  едва  заметно дернулся уголок рта. Он снова не
ошибся...
     Гнорр не ответил Альсиму. Потому что в это время секретарь  ввел  Лорма
окс Цамму, Первого Кормчего Великого Княжества Варан.

     ГЛАВА 17. САНГ-БАЛА ШАН

     Рассвет Пятнадцатого дня месяца Алидам

     x 1 x

     Ночью  погода окончательно испортилась и стихии набросились на кедровую
рощу, где предавались своему пчелиному счастью горцы, яростно и  беспощадно.
Молнии, гром, жестокий холодный дождь...
     Эгин  проснулся  очень  рано.  Как ему показалось вначале, проснулся от
того, что ему просто надоело спать. Но он ошибся.
     Истошный и долгий женский крик...
     Привычка спать одетым снова вернулась к  Эгину  на  Медовом  Берегу.  А
значит,   ему  оставалось  лишь  подпоясаться  мечом,  накинуть  перевязь  с
метательными кинжалами, выскочить на порог... и распахнуть ногой дверь Куха.
     -- Что там? Драка? -- поинтересовался Эгин, стараясь казаться бодрым  и
спокойным.  В  самом деле, что тут может быть? Ну какой-то горец разошелся и
бьет свою провинившуюся жену, а она орет, как резаный поросенок. Или  кто-то
спьяну выпал из своего "гнезда".
     Но  Кух,  похоже, был далек от подобных версий. Он сжимал в правой руке
деревянную палицу. "Трубка для стреляния" тоже была  при  нем.  Он  выдержал
долгую паузу и нарочито громко сказал:
     -- Это не драка, гиазира, это костерукие.

     x 2 x

     Буквально   в   следующую  же  минуту  у  Эгина  появилась  возможность
удостовериться в проницательности Куха.  Ибо  завеса  дождя  приоткрылась  и
буквально  подле  порога  "гостиницы"  появились  двое исчадий Серого Холма.
Костерукие питомцы липового офицера  Свода  Равновесия  Багида  Вакка.  Ныне
покойного,  если,  правда,  его  тоже  по-быстренькому  не "переделали" и не
пустили воевать.
     -- Гиазира, берегися! -- сказал Кух и метнул  палицу  в  того,  который
стоял ближе. И попал, хотя сам остался безоружен.
     Мысленно похвалив Куха за отменный бросок, Эгин выхватил меч и бросился
вперед.
     Спустя  еще  короткий  колокол  деревня  горцев  наполнилась  истошными
криками. Среди них можно было разобрать  обычный  в  таких  случаях  женский
вереск,   тяжелую   мужскую  ругань,  стариковские  проклятия,  боевой  клич
сориентировавшихся в обстановке воинов и...  храп  Хены.  Эгин  отметил  про
себя, что проснулся как раз вовремя.
     В мгновение ока Эгин подскочил к костерукому, который оторопело поводил
из стороны  в сторону разбитой палицей Куха мордой. Эгин отсек ему пятипалую
руку-таран, а затем и голову.
     Второй костерукий, к счастью, оказался равнодушен к гибели своего  если
не  товарища, то коллеги. И, сочтя сердце Эгина недостойным своего утреннего
меню блюдом, полез на ближайший кедр,  где  по  наблюдениям  Эгина  селились
четверо молчаливых горцев.
     Видимо,  дождь  не  только  не был ему помехой, но, напротив, радовал и
придавал свежие силы. Это наблюдение расстроило Эгина, ведь он по  наивности
надеялся,  что  горцы  в  своих  "гнездах"  недосягаемы  для нежити и смогут
успешно обороняться, не спускаясь на землю. Что ж,  значит  досягаемы.  Эгин
запустил  в спину с протрясающей скоростью продвигающемуся вверх костерукому
два метательных кинжала, но был вынужден с  сожалением  констатировать,  что
врага это потревожило весьма условно. Он остановился, придерживаясь за ствол
одной рукой, а второй неспешно вырвал кинжалы из спины. Что ж, значит горцам
придется самим продемонстрировать, зачем им три меча вместо одного.
     -- Гиазира, быстро бежим со мной! -- заорал Кух, вынырнувший из дождя и
указывающий  в  сторону  большого очага, который был в деревне Детей Большой
Пчелы служил центральным храмом.

     x 3 x

     Легко сказать "бежим". Но бежать, когда твои ноги погружаются в  густую
грязь  по  колено,  когда  вода, льющаяся с небес сплошным, непрекращающимся
потоком, застилает твой взор, а впереди неизвестность, чреватая  самыми  что
ни на есть отвратительными последствиями -- это очень, очень не легко.
     В общем, продвижение Эгина и Куха от края рощи к ее центру никак нельзя
было назвать бегом.
     --  Что  там?  -- спросил Эгин. Он только сейчас сообразил, что пока он
добивал приконченного рабом костерукого и следил за тем,  как  другой  лезет
вверх  по кедровому стволу, не страшась кинжальных укусов в спину, Кух успел
совершить разведку боем.
     Одно разорванное на три части тело костерукого было обнаружено Эгином в
десяти шагах от первого, под кустом, и по  самодовольной  улыбке  Куха  Эгин
понял,  что  это  его  рук  дело.  Интересно  как ему удалась эта нешутейная
расправа, ведь оружия, кроме "трубки для стреляния", при Кухе  вроде  бы  не
имелось,  а отравленные иглы ну совершенно никакого вреда не могли причинить
мертвым, переделанным людям.
     "Что ж, похоже, родные кедры действуют на Куха  самым  лучшим  образом.
Так  он  превратиться  в  воина  быстрее,  чем  я покажу ему первую стойку с
мечом", -- подумал Эгин, отмечая про себя, что  Кух  продвигается  вперед  с
быстротой  и  ловкостью,  которая ему, Эгину, и не снилась. По крайней мере,
ранним утром, со сна. И, что самое любопытное, с ловкостью, которая за самим
Кухом ранее на наблюдалась. Казалось, что за то время, пока Эгин делает одно
движение, Кух успевает совершить пять.
     -- Там костяная рука два раза по двенадцать, гиазира, -- бросил Кух.  И
бесстрастно добавил: -- Много мужчин убито, много женщин убито.
     --   Я  думал,  эти  твари  днем  не  нападают,  --  зло  сказал  Эгин,
всматриваясь в серую стену дождя.
     -- Они не нападать днем из-за солнца. А когда солнца нету, то  могут  и
днем, -- буркнул Кух, как бы между делом срывая с тела мертвого горца, почти
утонувшего в коричневой глине, два из трех мечей.
     Эгин  был  настолько  сосредоточен  на  поиске  затаившихся врагов, что
деятельность Куха прошла мимо него.  Иначе  он  обязательно  задал  бы  себе
тривиальный вопрос. А зачем, спрашивается, Куху мечи, с которыми он не умеет
обращаться?

     x 4 x

     В  окрестностях  Большого  Очага кипела самая настоящая сеча, в которую
Эгин и Кух включились тотчас же на правах подкрепления.  Десяток  костеруких
против двух десятков горцев. Плюс аррум Опоры Вещей.
     "Нужно  полагать,  остальные  костерукие  сейчас словно белки прыгают с
дерева на дерево, истребляя всех, кто еще не сообразил, что происходит",  --
подумал Эгин, вонзая меч в спину одному из костеруких, умудрившемуся уложить
трех  горцев.  Так  он  его,  конечно,  не  убьет, но на время обездвижит. И
отчего-то подумал о Хене. Надо же, уцелев  в  Кедровой  Усадьбе  и  совершив
нелегкое  путешествие  горными  тропами,  она,  не ровен час, погибнет между
ветвей какого-нибудь дерева. Хотя, с другой стороны, погибнет царицей, а  не
женой скупого и ограниченного землевладельца Круста Гутулана.
     Когда пронзенный мечом костерукий упал навзничь, Эгин перевернул его на
спину носком сапога. Перевернул, чтобы было удобней отрезать голову, ибо это
показало  себя  самым  эффективным  способом борьбы с этой напастью. Грязная
чешуйчатая морда костерукого глянула на Эгина пустыми глазницами и тут  его,
едва  ли не впервые за последний год, разобрала жестокая брезгливая тошнота,
на смену которой тут же явилось крайнее, необоримое омерзение. Было  отчего.
Ведь  на  него  глядел  Есмар. Одна рука, рука Есмара, была сжата в кулак, а
другая -- ороговев и растопырив пальцы -- тянулась к груди новой жертвы,  то
есть  Эгина.  Бывшего друга и начальника. Есмар шевелил серыми губами, а его
черные  десны  обнажались  в  недобром  оскале.  Как  будто  Есмар   пытался
улыбнуться.  То  есть  не Есмар вовсе, а то, что раньше было телом Есмара, а
теперь стало телом бойца Серого Холма. Ему и имени-то нового,  наверное,  не
удосужились дать.
     Но   на  размышления  о  несправедливости  мироустройства  у  Эгина  не
оставалось времени, ибо один из костеруких, перебив  как  мух  двух  вертких
горцев,  пытавшихся  тяпнуть  его своими короткими мечами, уже метил в спину
самого Эгина.
     -- Да пребудет семя твоей души неизмененным... -- выдавил из себя  Эгин
и,  прикрыв  глаза,  отрубил  тому  переделанному  созданию с темным огнем в
потухших глазницах, что раньше звалось Есмаром, усохшую, в  черных  струпьях
запекшейся крови, голову.
     --  ...в  Святой  Земле Грем, -- добавил он и, присев на правое колено,
резко развернулся к приближающемуся  со  спины  костерукому,  чьи  черты,  к
счастью, не напоминали Эгину никого из знакомых. Меч, рассекая надвое пелену
дождя, очертил вокруг Эгина малиновый круг.

     x 5 x

     Только  благодаря  своей  легкости и воистину змеиной верткости десяток
горцев все еще  сражался,  неутомимо  топчась  в  грязи  у  Большого  Очага.
Фехтовальная   техника,   принятая   Детьми  Большой  Пчелы  за  единственно
допустимую и действенную, в иных условиях оказалась бы неплохой. Но в борьбе
с костерукими она была совершенно неэффективна.
     Каждый горец споро и уверенно орудовал двумя мечами,  в  то  время  как
третий покоился в ножнах за спиной. На всякий случай, надо полагать. Но мечи
эти  были  слишком  коротки.  Горцы,  похоже,  никак  не  желали понять, что
сражаются не с людьми, а с нежитью. А значит, правила ведения  боя,  которые
годятся  в  битве  с людьми, здесь совершено непригодны. Они упорно заходили
противнику под левую руку, старались уколоть врага в пах  или  отрубить  ему
ноги.  Забывая  о  том,  что костерукие преспокойно приканчивали свои жертвы
даже без ног, ибо самым страшным в них была как раз левая рука.
     Картина гибели горца была  в  среднем  такой:  выставив  мечи  "лосиным
рогом",  он  приближался  к костерукому слева. Но не успевал горец сделать и
первого  ударного  выпада,  как  костяная  пятерня  уже  вонзалась   ему   в
незащищенную  грудь  и  отскакивала  назад,  словно бы часть некоего отлично
отлаженного и  смазанного  механизма.  Впрочем,  костерукие  и  впрямь  были
механизмами.  Только  сработанными  из  измененного  человеческого  мяса. И,
вгрызаясь  своим  аррумским  мечом  в  живот  очередному  "механизму",  Эгин
подумал,  что  дорого  дал  бы  за  то,  чтобы  иметь  возможность самолично
отправить к праотцам безвестного, но чересчур башковитого механика.
     А  того,  кто  привел  отряд  костеруких  к  жилищу  горцев,   Эгин   с
удовольствием  отдал  бы  на корм какому-нибудь из питомцев Серого Холма, до
времени припрятанному в подвальчике как раз для такого случая.
     В пылу битвы  Эгин  сам  не  заметил,  как  пропал  Кух.  А  когда  его
отсутствие  обнаружилось,  у  Эгина  екнуло  сердце,  ведь  не  ровен час...
Впрочем, бегло оглядев поле битвы, тела своего раба и, чего уж  там,  друга,
Эгин не обнаружил. К своему величайшему облегчению.

     x 6 x

     Эгин  не  знал,  да  и не мог знать, что пока он месит грязь у Большого
Очага и кровавит свой "облачный" клинок, неподалеку, в гнезде Сестры Большой
Пчелы, приготовляется священнодействие, руководит которым никто иной как его
раб, Кух.
     -- Барыня, ты должна позвать солнце, -- твердо и  властно  сказал  Кух,
сверля взглядом Хену, забившуюся под шкуры.
     Горцы  из личной охраны сестры Большой Пчелы согласно кивали -- мол, мы
тоже так думаем. Хотя по-варански они не понимали ни звука.
     -- Но я не умею, еж же ей, не умею, -- дрожащим голосом отвечала Хена и
глаза ее были величиной с кедровые шишки.
     -- Ничего уметь не нужно. Сейчас ты выйдешь из-под  навеса,  найдешь  в
небе то место, где солнце должно быть в это время, и попросишь его пробиться
сквозь тучи.
     --  Может,  нужно  просить  тучи, чтобы они расступились? -- Хена не то
чтобы  не   понимала   серьезности   сложившегося   положения.   Просто   ей
действительно казалось, что раз она теперь царица, так ей виднее.
     -- Тучи, вода, мрак, лунный свет -- они заодно с костерукими. Солнце --
против  них.  Ты должна просить солнце, -- убежденно сказал Кух. -- И притом
немедленно.
     -- А какими словами  просить?  --  капризно  спросила  Хена,  выбираясь
из-под  шкур.  На  ее  лице  застыло  жертвенное выражение -- мол, для своих
"деток" она готова на все, даже на такую глупость, как разговоры  с  дневным
светилом. И подчиняться Куху тоже готова.
     -- А какие слова говорить?
     --  Не  важно.  Важно,  чтобы они были искренними, -- отрезал Кух, всем
своим видом показывая, что разводить болтовню, когда внизу  гибнут  женщины,
дети  и  доблестные  воины,  он  не намерен. Но Хена, похоже, поняла Куха не
вполне.
     -- А почему я? Может быть, ты попросишь? У тебя так хорошо  получалось.
А, Кух? -- сладким голосом спросила Хена.
     Но  Кух  не  успел  ответить, так как вместо ответа крыша гнезда Сестры
Большой Пчелы разорвалась и внутрь, прямо на ложе Хены, словно бы загулявшая
сколопендра, свалился костерукий. Собственной персоной. Причем  это  был  не
кто-нибудь, а переделанный Гнук. Кух, разумеется, сразу узнал его по стати и
телесной   мощи   бывшего   гребца.   И  по  лицу,  по-прежнему  искаженному
предсмертной мукой. Но что толку? Его что, пожалеть теперь? Ну уж нет. Сразу
два меча выпорхнули  из-за  пояса  Куха  и,  не  успели  горцы-телохранители
извлечь  свои  клинки,  а Хена как следует перепугаться, как Кух вонзил один
клинок в шею нежити, а вторым проткнул грудь. Еще секунда -- и оба меча были
извлечены снова. Первый отсек голову, а второй отвердевшую, чешуйчатую руку.
     --  Ну  ты  прям  как  молния,   сынок,   --   пробасила   впечатленная
стремительностью  явленной  расправы  Хена  и  легкомысленно  поддала голову
костерукого босой ногой. Голову, которая когда-то  украшала  статную  фигуру
Гнука.
     -- Делай что я сказал, -- отрезал Кух и бросился к веревочной лестнице,
у нижнего  конца  которой  продолжалось  кровопролитие, в котором бессилен и
закон чести, и закон боя, и закон людской. В силе лишь закон звериный.

     x 7 x

     Появлению Куха Эгин был несказанно рад. Ведь те  горцы,  что  сражались
поначалу  плечом  к плечу с ним, были либо перебиты, либо разбежались. Не то
просто струсив, не то трезво оценив свои шансы  на  победу.  Кто-то  из  них
подумал, что лучше защищать родное гнездо, чем Большой Очаг. А кто-то решил,
что  лучше  бежать,  не  разбирая дороги, в надежде спастись. Так или иначе,
когда взмыленный Кух, мокрый, грязный, но зато целый и невредимый,  появился
с двумя клинками наголо, Эгин был в окружении трех костеруких, судя по всему
имевших  самые  однозначные  намерения.  Но даже среди этого жуткого бардака
Эгин нашел в себе силы поприветствовать Куха бодрым криком.
     -- Где ж ты шатался, а? -- гаркнул Эгин, приседая на корточки.
     Костяная рука нежити просвистела на уровне его груди.  Точнее  --  там,
где была его грудь мгновение назад. Не дожидаясь объяснений раба, Эгин вышел
из  полуприседа  в  ударе  -- меч вонзился в живот костерукого. Это не убьет
его, но на время обездвижит и собьет с толку.
     -- Я Хену уговаривал, -- отвечал Кух, на удивление  лихо  отбиваясь  от
двух наседающих с обеих сторон костеруких.
     Пока  Эгин  осторожно  кружил  вокруг  костерукого,  примеряясь  как бы
посподручнее прикончить  раненого  в  живот  врага  (если  вообще  правильно
говорить  о ранах у Переделанных людей), Куху уже удалось справиться с одним
из противников.
     Если бы у Эгина была возможность понаблюдать за тем, как действует Кух,
он бы, пожалуй, удивился не меньше, чем если бы  увидел  летящую  в  облаках
корову.  Кух  бил  резко,  стремительно,  жестоко.  Каждое его движение было
движением мастера, не новичка. Каждый его выпад приносил  результат.  Каждая
его позиция намекала на следующую, еще более выигрышную. Казалось, он вообще
не ошибался, предугадывая все движения противника наперед. Проигрывая бой на
три  мгновения в будущем. Каждый его обман был успешным. Каждый его отход --
правильным и безопасным. Он знал как управляться с костерукими. И даже знал,
оказывается, как разить по очереди двумя короткими мечами.
     Даже просто поглядывая краем глаза на Куха, Эгин  отдавал  должное  его
невесть  откуда взявшемуся мастерству. "Чему, интересно, он собирался у меня
учиться?" -- спросил сам себя Эгин, расправляясь  с  поверженным  наконец-то
врагом.  Любопытно  --  за то время пока он, Эгин, прикончил одного, сам Кух
умудрился уложить двоих. Причем Эгин даже не заметил,  когда  именно  убитых
костеруких  стало  двое.  Но  сколь  ни искусен оказался Кух в деле борьбы с
нежитью, на всех его силы хватить не могло и он прекрасно понимал это.
     На расстоянии десяти шагов от Эгина и Куха  сметливые  горцы  придавили
сетью,  которой  обычно  ловят молодых медведиц, двоих костеруких. Сеть была
сплетена из жил горных оленей, а ее края были  утяжелены  большими  гладкими
камнями.  Горцы  сбросили сеть из гнезда, накрыв ею сразу двоих. И с криками
торжества стали спускаться вниз, чтобы завершить начатое своими  мечами.  Но
не  тут-то  было.  Нежить  раскромсала  сеть  своими  костяными пальцами и в
мгновение ока вырвалась на свободу. Причем, обретя  ее,  костерукие  тут  же
ринулись на Эгина, который стоял к ним спиной.
     --  Сзади,  гиазира!  --  крикнул  внимательный  Кух,  но не успел Эгин
обернуться, как в длинном  яростном  прыжке  на  него  наскочил  костерукий,
причем  его  левая  рука,  алчущая  крови  и  мяса, пробила многострадальный
нагрудник и вонзилась в аккурат под левую ключицу  доблестному,  но  изрядно
уставшему арруму Опоры Вещей.
     Небо завертелось над Эгином хуммеровой каруселью и он с тяжелым вздохом
осел в  грязь.  Боль  побежала  горячими  волнами  по  всему  телу, а в ушах
застучала шальная кровь.  Утешало  одно  --  если  бы  костерукому  все-таки
удалось вырвать ему сердце, он, пожалуй, не слышал и не видел бы уже ничего.
     К  счастью, Кух уже был рядом. Ему удалось отвлечь внимание костерукого
на себя и  тем  спасти  жизнь  Эгина.  Но  возможности  Куха  тоже  были  не
безграничны.  Стоять  на  одном  и  том же месте, не смея отойти -- а отойти
означало бы отдать Эгина на растерзание  "переделанным"  питомцам  истинного
хозяина  Серого  Холма  и сражаться одновременно с двумя исчадиями бездны --
это было слишком. Притом, делать  все  это  с  двумя  никудышными  изделиями
кузниц Багида Вакка. А потому, улучив момент, когда один костерукий, получив
удар  ногой  в грудь, влекомый инерцией полетел назад, и, наткнувшись спиной
на своего напарника, изготовившегося к атаке, завалился  в  грязь  вместе  с
ним, Кух нагнулся к лежащему Эгину и сказал:
     -- Разреши мне взять твой меч, гиазира!
     Эгин  ничего  не сказал, потому что говорить было очень больно. Он лишь
разжал пальцы, сжимавшие рукоять "облачного"  клинка  не  сильнее,  чем  это
делал бы годовалый младенец. Дескать, бери. Не жалко.

     x 8 x

     "Облачный"  клинок  --  не  кухонный  нож.  Даже хорошему фехтовальщику
бывает иногда трудно приноровиться к клинку  аррума.  Тем,  кто  незнаком  с
особенностями   таких   мечей,  они  поначалу  кажутся  слишком  тяжелыми  и
своенравными. Неуклюжими, странными. Какими-то неправильными. Одним  словом,
взяв  у  Эгина  его  меч,  Кух пошел на большой, по мнению Эгина, риск, ведь
известно, что в  горячем  и  смертельном  бою  правильней  пользоваться  тем
оружием,  к которому привык, а не тем, что жжет руку и отзывается при каждом
ударе едва ли не в самое сердце. Но Эгину ничего не  оставалось,  кроме  как
положиться на невесть откуда появившийся фехтовальный талант Куха.
     Отгоняя  прочь  боль,  Эгин  тяжело вздохнул и облизнул пересохшие губы
языком. Пересохшие. Когда  это  они  успели  пересохнуть?  Разве  дождь  уже
кончился? Не обращая внимания на резкий тычок сломанной кости, Эгин вперил в
небо  пытливый  взгляд.  Не может быть! Обложные, свинцовые тучи, беременные
ливнем, похоже, уходили.
     Раненый Эгин, конечно же, не мог видеть, как на крыльце  гнезда  Сестры
Большой  Пчелы  стоит  Хена,  облаченная  в  достойное  ее царственных телес
одеяние и, размазывая по щекам слезы, с мольбой глядит в ту же  самую  точку
неба,  в  которую  сейчас  не по своей воле, но волею своей обездвиженности,
глядит и Эгин.
     -- Солнышко, дружочек! Мужа порешили, сыночков забили, дочурка  невесть
где,  невесть  с  кем,  да  не ведомо жива ли. Будь к нам милостив, господин
солнышко, пожалей моих новых деточек, выйди к нам, спаси нас дураков! -- вот
что лепетала Хена. И неказистые  слова  ее  молитвы  действительно  сочились
перестоявшим материнским горем и искренностью бескорыстного заступничества.

     x 9 x

     Безразличие,  которое овладело Эгином в первые секунды после ранения, и
боль, сковавшая мышцы ледяной цепью,  стали  отступать  вместе  с  грозовыми
тучами.  Снова  вступить  в бой аррум не мог, но следить за происходящим, не
теряя сознания и интереса к происходящему -- вполне. А происходили  в  самом
деле занятные вещи.
     Число  костеруких  увеличилось  вдвое  от  того  момента,  когда Эгин в
последний раз закрыл глаза. Сбежались, видно, со всей рощи. А Кух все еще бы
жив. Причем, не просто жив, а даже и не ранен. Горцев вообще видно не  было.
Кедровая роща была погружена в гнетущую тишину, которую лишь изредка нарушал
ритмичный  вдох или резкий выдох Куха, не считая, правда, ставшего привычным
чавканья грязи под ногами дерущихся.
     Кух не просто освоился с аррумским мечом Эгина. Он выжимал из него все,
на что был способен "облачный" клинок. Меч  Эгина  метал  малиновые  молнии,
сыпал  искрами  и  звенел.  Он крушил направо и налево. Столкнувшись с телом
врага, он шипел, словно раскаленный прут, входя в Измененную плоть. Он  пел,
рассекая  воздух.  Клинок,  насытившийся  поганой  кровью костеруких, теперь
переливался всеми цветами радуги и находился в беспрестанном  завораживающем
движении.  Он  жил  собственной  жизнью,  хотя  и  был связан со своим новым
хозяином невидимой пуповиной родства.
     Со стороны Кух, обороняющий хозяина, наверное, выглядел и  героично,  и
комично  одновременно.  Комично оттого, что меч Эгина выглядел исполинским и
непомерно тяжелым в его щуплых с виду руках.  Так  же  комично  выглядел  бы
тяжеловооруженный  всадник, если бы ему вздумалось сесть на диковинного пони
из Розовых Конюшен Сайлы исс Тамай. И героично, ибо несмотря на все это Кух,
низенький и тщедушный на  вид,  перебил  аррумским  "облачным"  клинком  уже
дюжину  костеруких  -- больше, чем Эгин за все время, проведенное на Медовом
Берегу.
     Но тут взор Эгина вновь заволокло приступом раздирающей мозг боли и  он
погрузился  в  долгий, тяжелый сон, в полной уверенности в том, что пока Кух
жив, не видать костеруким  его  сердца,  как  не  увидать  снега  в  пустыне
Легередан.  Сладкий дым сна окурил его сознание и волю, унес прочь боль, а с
ней всю надоедливую пестроту  окружающего  мира.  Эгин  так  и  не  дождался
момента,  когда  тучи  расступились  и  над кедровой рощей засиял неожиданно
огромный, ослепляющий золотой шар.
     -- Санг-бала! Санг-бала шан! -- загудели вершины кедров, что  на  языке
горцев  значило  просто "господин солнце внял молитвам Сестры Большой Пчелы,
питающей, сильной и могучей".

     ГЛАВА 18. АВЕЛИР

     Вечер Пятнадцатого дня месяца Алидам

     x 1 x

     -- Ты... ты Прокаженный, да?
     -- Да, а ты -- Эгин, аррум Свода Равновесия.
     Человек в  капюшоне,  низенький,  худощавый,  со  старческим  скрипучим
голосом  даже не нашел нужным повернуться к Эгину, а бросил свой ответ через
плечо, словно бы какое-нибудь огниво или носовой платок.
     К своему огромному удивлению, Эгин ничуть не удивился. И не испугался.
     -- А где все, где Кух? -- спросил Эгин, приподымаясь на локте.
     Он лежал на большой овечьей шкуре и  был  облеплен  какими-то  вонючими
повязками. Впрочем, принюхавшись, Эгин понял, что воняют они морской солью и
водорослями. Терпеть можно.
     --  Кух  умер,  а  горцы  заняты  своими  делами.  Свершают  обряды над
погибшими, закапывают  костеруких.  Если  хочешь  посмотреть  на  горцев  --
посмотри,   кедровую  рощу  отсюда  прекрасно  видать,  --  небрежно  бросил
Прокаженный и, снова не оборачиваясь, указал куда-то на восток.
     Эгин приподнялся и сел.  Только  сейчас  он  окончательно  осознал  где
находится. Как оказалось, не так уж далеко от того места, где он в последний
раз  ощущал  себя  как  себя, а свое тело -- как материальную оболочку своей
души. Шкура, которая служила ему ложем, была расстелена на каменной площадке
двадцати шагов в длину, на которой росли несколько невысоких кедров.  Словно
балкон,  она  нависала  над  той  долиной,  где располагалась кедровая роща,
превратившаяся в место кровавой сечи злокозненной  волей  истинного  хозяина
Серого   Холма.  Эгин  в  минуты  вынужденного  безделья  в  деревне  горцев
многократно упирался взглядом в эти кедры и мысленно прогуливался  по  этому
скальному  уступу  не  один  раз. Правда, мог ли он предположить, что совсем
скоро окажется под дрожащей сенью кедровой  хвои  в  обществе  Прокаженного,
который  будет  указывать  ему в сторону этой же самой кедровой рощи с таким
видом, будто они знакомы уже десять лет? Нет, не мог.
     -- Ты говоришь, Кух умер.  Его  что  --  убили  костерукие?  Когда  это
случилось? -- запинаясь, спросил Эгин.
     Ему  было  горько.  Не  будь  у  него  такого  надежного друга, который
отчего-то предпочитал называть себя рабом, он сам был бы уже давно в  Святой
Земле  Грем. Эгин попробовал встать на ноги. Тщетно. Боль в боку вонзилась в
его  плоть  невидимыми  иглами,  отдалась  ледяным  звоном  в  позвоночнике,
заскребла в печени, заныла в груди. Нет, похоже ходить ему еще рановато.
     --  Давно.  Он  был  убит  девять дней назад, -- как ни в чем ни бывало
отвечал Прокаженный, который, казалось, был увлечен чем-то, что  происходило
внизу, у горцев, а Эгином вовсе даже и не интересовался.
     -- И убил его шардевкатран, а не костерукие, -- добавил Прокаженный как
бы между делом.
     У  Эгина  промелькнула  спасительная догадка. Может быть, они говорят о
разных людях? Может быть, на Медовом  Берегу  было  два  Куха?  Одного  убил
шардевкатран,  а другой, может быть, пошел сейчас на охоту со своей "трубкой
для стреляния", целый и невредимый?
     --  Нет,  мы  говорим  об  одном  и  том  же  человеке,  --   настаивал
Прокаженный.
     --  Ты  хочешь  сказать,  что все эти девять дней я, аррум Опоры Вещей,
обученный отличать Измененную материю от не измененной, живое  от  мертвого,
общался  с  бестелесным  призраком  и  не  подозревал  об  этом? -- иронично
осведомился Эгин. -- Может быть, это бестелесный призрак спас меня, когда на
меня наседали костерукие, а я лежал в  грязи,  словно  запоротый  погонщиком
осел,  не  в  силах  даже  обороняться?  Значит,  это был не Кух, а какое-то
чучело, волею очередного проклятого колдуна обретшее подобие жизни, движение
и способность сострадать?!
     Эта гневная тирада выпила из Эгина столько драгоценных сил, что он  был
вынужден  вновь  улечься на шкуру. Голова его кружилась, словно бы спьяну, а
мышцы предательски обмякли.
     -- Нет, то было не чучело, -- лениво и медленно отвечал Прокаженный. --
То, конечно, было не чучело. Никакому колдуну из тех, которые известны  мне,
не  достанет умения сотворить чучело, что смогло бы управляться с "облачным"
клинком, Эгин. Такое по силам только Звезднорожденным и Отраженным. И то  не
всем.
     --  Кто  же  это  был?  --  Эгину  хотелось, чтобы в его голосе рокотал
сарказм и кипело благородное презрение. Но то, что получилось,  не  было  ни
первым,  ни  вторым.  То  была  мольба.  Раненого,  обессиленного  человека.
Человека, стоящего на грани полного морального поражения.
     -- То был  я,  --  ответил  Прокаженный  и,  откинув  капюшон,  наконец
обернулся к Эгину.

     x 2 x

     Лицо рыбы. Лицо черепахи. Сухая, морщинистая кожа. Кажется, лоб, щеки и
подбородок присыпаны морской солью. Глаза -- как два выбравшихся из раковины
моллюска.  Влажные,  мягкие,  слизистые.  Без зрачков. И в то же время глаза
Прокаженного были подвижными, живыми. Ни волос, ни бороды, ни усов. И бровей
тоже. И ресниц. Руки, такие же  сухие.  Кожистые  перепонки  между  пальцев,
словно у болотной птицы. Ногти с зелеными прожилками. Нос -- расплющенный, с
большими ноздрями. Шея -- сморщенная, сухая, короткая.
     "Ну  и  урод! -- подумалось Эгину. -- Теперь ясно, отчего он всегда, по
слухам, одевался так, чтобы никто не увидал его лица!"
     -- Скажи мне, Эгин, когда ты имеешь драный, латаный-перелатанный  плащ,
станешь  ли ты одевать его в том случае, если намерен познакомиться с важной
и знаменитой персоной?
     -- Нет, -- ответил удивленный Эгин. О чем это он? С какой это персоной?
     -- А что ты станешь делать? -- дружелюбно и тихо  спросил  Прокаженный,
как  будто  этот  вопрос  был  самым  принципиальным и важным из всех, какие
только можно задать в подобной ситуации.
     -- Пойду и куплю себе новое. Или попрошу у кого-нибудь из друзей...  --
в нерешительности пробормотал Эгин.
     Прокаженный  удовлетворенно  кивнул  своей  плоской  головой.  Мол, все
правильно.
     -- Я как раз так и  поступил.  Я  взял  обличье  Куха  и  пошел  в  нем
знакомиться  с  тобой.  Ведь,  уверен, будь ты сильнее, ты зарубил бы такого
мерзостного урода, как я, быстрее, чем я смог бы тебе  объяснить  что-нибудь
существенное. Или постарался бы зарубить. Ведь так?
     Эгин  ответил  не  сразу.  Он взвешивал. Он вспоминал. Он старался быть
честным с самим собой и с Прокаженным.
     -- Пожалуй, ты прав, -- вздохнул Эгин и закрыл глаза.
     Так значит, Прокаженный одел  обличье  Куха,  как  он,  Эгин,  одел  бы
платье, к примеру, Альсима...

     x 3 x

     -- Этот обман был плох, как и всякий обман, Эгин. Но он был лучше всего
остального.  Ведь  теперь,  как бы ты не хорохорился, ты мне доверяешь. Ведь
верно?
     -- Верно, -- усмехнулся Эгин.
     Как бы там ни было, но он был  бы  уже  три  раза  мертв,  если  бы  не
Прокаженный  --  хоть  в  обличье  Куха, хоть в своем собственном. Не важно.
Важно, что если бы даже он желал ему, Эгину, зла, он, получивший  от  судьбы
тысячу  шансов  подарить Эгину зло, так и не воспользовался ни одним из них.
Зная человеческую натуру, это не так уж мало. Стоп. Человеческую?
     -- Я не человек, Эгин. Я эверонот, -- внес ясность Прокаженный.
     -- Хорошо, эверонот так эверонот... Значит, ты все время дурачил  меня,
так?  Начал  в ту ночь, когда я, не разбирая дороги, бежал в Ваю из Кедровой
Усадьбы, а окончил сегодня?
     Как и всякому человеку, а в особенности офицеру Свода Равновесия, Эгину
очень не нравилось чувствовать себя воробьем, которого  провели  на  мякине.
Пусть очень даже искусно сработанной, но все-таки мякине.
     --  Почти так. Я начал еще до твоего бегства, когда ты отважно сражался
с костерукими, а я стоял на стене Кедровой Усадьбы и предложил  тебе  отойти
на  шесть  шагов  влево.  Но,  согласись,  я  щедро  расплатился  с тобой за
возможность обмануть тебя.
     -- Соглашаюсь, соглашаюсь, соглашаюсь, --  размеренно  закивал  головой
Эгин  и, усевшись рядом с Прокаженным, стал смотреть вниз, на кедровую рощу,
где расторопными пчелами, чей улей прибит нежданным ливнем, суетились горцы.

     x 4 x

     -- ...но, знаешь, сегодня утром, когда ты схватил мой клинок и стал  им
крушить костеруких, я догадался, что ты не совсем тот, за кого себя выдаешь.
Хотя  в  остальном  ты сыграл роль Куха так, что тебе позавидовали бы лучшие
актеры столичных театров, -- сказал Эгин, мало-помалу  привыкая  к  мысли  о
том,  что его спутником все это время был никто иной, как тот, ради которого
он прибыл на Медовый Берег.
     -- Да... -- проскрипел Прокаженный. -- Я бы с  удовольствием  и  дальше
оставался Кухом. Молодое, здоровое, подвижное человеческое тело дает гораздо
больше  простора для действий, чем тело эверонота. Но когда сегодня утром на
горцев напали костерукие, я понял, что мои планы оказались никудышными.
     -- Почему? Костеруких-то мы с тобой видели и раньше?
     -- Потому что сегодня утром  я  понял,  что  на  Медовом  Берегу  скоро
появится  еще  одна  сила, которую я, по своему недомыслию и прекраснодушию,
раньше совсем не учитывал. И тогда все,  что  я  задумывал,  пойдет  прахом.
Одним  словом, пришлось покончить со старым планом вместе с этим маскарадом,
Эгин.
     -- Что это за сила?
     --  А,  сила  сильная,  --  отмахнулся  Прокаженный,  мрачнея.  --  Мой
брат-близнец по имени Ибалар. Он теперь на службе у южан. Он служит им, хотя
я-то  прекрасно  понимаю, что на самом деле это они служат ему. Ибалар не из
тех, кто выносит ночные горшки за тиранами.
     --  Ибалар?  Это  имя  я  слышу  в  первый  раз...  --  сознался  Эгин,
одновременно  стыдясь той всеведущей спеси, которую нагнала на него служба в
Своде Равновесия. В какой-то момент ему уже начало казаться, что он,  словно
бы сам гнорр, знает о Круге Земель все, что вообще достойно быть узнанным.
     --  А  мое  имя  тебе о чем-нибудь говорит? -- с мягкой иронией спросил
Прокаженный и улыбнулся.
     Улыбка у него была вполне, вполне человеческая. Стеснительная,  кроткая
и   какая-то   ребячливая,   являющая  поразительный  контраст  с  глубокими
старческими морщинами, избороздившими его лицо -- лицо прокаженного.
     Эгин покраснел  до  корней  волос.  Чего,  кстати  сказать,  с  ним  не
случалось едва ли со дня знакомства с Овель исс Тамай.
     -- Говоря по правде, нет, ведь я даже не знаю как тебя зовут. А называю
тебя, как и все, Прокаженным, -- в крайнем смущении сказал Эгин.
     --   То-то   же,   --  без  осуждения  и  совершенно  беззлобно  сказал
Прокаженный. Видимо, человеческие слабости и пороки  давным-давно  перестали
будить  в  нем  что-то  сходное  с  простым  человеческим осуждением. -- Мои
родители назвали меня Авелиром. Проказой же я не болен и никогда  не  болел.
Хотя  ты  можешь  звать  меня  так,  как  тебе больше нравится. Прокаженным,
Чумным, Косым или даже Хромоногим.

     x 5 x

     -- Скажи-ка... Авелир... --  старательно  проговорил  имя  Прокаженного
Эгин, -- а костерукие -- это плод магического таланта твоего брата?
     --  В некотором роде да. У него много разных талантов. Но только от них
земле и людям больше горя, чем радости.
     -- Так значит все, что произошло там, в Вае, тоже сделал он?
     -- Нет, если бы все зло этого  мира  сосредоточилось  в  Ибаларе,  жить
стало  бы куда как легче. Потому что мы бы с тобой знали, как уничтожить все
зло мира. А так -- нет, ибо ни я, ни мой  брат  не  всеведущи,  Эгин.  Но  я
совершенно  уверен  в  том,  что шардевкатраны не входили в планы Ибалара, а
даже, напротив, были им помехой. Для того, чтобы  начать  войну  с  Вараном,
причем  начать  ее,  насколько я могу судить, не просто так, а с уничтожения
верхушки Свода Равновесия, Ихше и Ибалару достаточно одних костеруких... Но,
не исключено, я ошибаюсь. Я не видел своего брата  уж  весен  восемь.  Время
меняет  все.  Может,  норов  Ибалара  переменился и он на старости лет решил
заняться воспитанием шардевкатранов...
     Эгин промолчал. Да уж, внушительная  дилемма,  нечего  сказать.  То  ли
заняться  воспитанием  шардевкатранов,  то  ли  переделыванием живых людей в
мертвецов, а мертвецов -- в живых мертвецов, понимаешь ли...
     -- Выходит, ты с Ибаларом в ссоре? -- спросил Эгин, дабы не  продолжать
темы, от которой у него непроизвольно шел мороз по коже.
     --  В  ссоре? -- переспросил Авелир. -- Не-ет. Ссорятся школьники из-за
острого грифеля. Ссорятся  наложницы,  не  поделившие  милости  покровителя.
Ссорятся  мужчины,  не  знающие цены словам. Мы с Ибаларом враждуем. И, увы,
эта вражда не может быть остановлена мной, ибо не мною начата. Я сделал  для
Ибалара  больше,  чем  брат  может  сделать для брата... -- задумчиво сказал
Авелир  и,  по  всему  было  видно,  мысли  его  были  далеко,  во  временах
героических, загадочных и грустных.
     --  Прости  за  нескромность, Авелир, но я должен это знать. Что такого
сделал ты, чего брат не может сделать для брата?
     -- Не надо извинений. Я морочил тебе голову целых девять дней и с  моей
стороны  было  бы  верхом подлости таить от тебя что-то важное. Итак, где-то
восемь весен тому назад я поделился с Ибаларом своим бессмертием.
     -- Постой, но вы же, по твоим словам, близнецы. Разве  могло  случиться
так, что один из вас получил проклятый дар бессмертия, а другой -- нет? -- с
сомнением спросил Эгин.
     --  Разумеется,  мы получили его оба из рук нашей матери. Но бессмертие
не означает неуязвимость... Ибалар был убит, а я остался жить.  И  когда  я,
старый  прекраснодушный дурачина, расчувствовался над его безжизненным телом
в сердце Мертвых Болот, я  подумал  --  на  что  мне  бессмертие,  если  мой
единственный  брат,  моя  половина,  пусть  черная,  но  все-таки  половина,
проваливается на моих глазах в бордовую бездну небытия, из которого возможен
возврат только той души, которая черна еще более, чем поглощающая ее бездна.
Тогда я подумал: что ждет моего нечестивого брата  в  посмертии?  И  ответил
себе  --  ничего хорошего, ибо такова была жизнь Ибалара. И я решил дать ему
вторую жизнь в надежде, что она будет благородней и светлей первой. В общем,
я потерял свое бессмертие, обменяв его на две смертных жизни. Одну для себя,
другую для Ибалара. Но, как оказалось очень скоро, это была очень наивная  и
совершенно никчемная трата времени и сил...
     --  Если я верно понимаю законы бытия, ваши жизни теперь связаны "цепью
теней"? И смерть одного из вас повлечет за собой смерть другого? Верно? -- с
надеждой спросил Эгин, гордясь своими недюжинными для  двадцативосьмилетнего
варанца познаниями в вопросах запредельного.
     -- Все верно, Эгин. Поэтому-то я до сих пор и жив. Ненависть Ибалара ко
мне велика  настолько,  что,  не  будь  "цепи теней" между нашими душами, он
вовек не оплошал бы так,  как  то  было  в  последние  недели.  Он  попросту
подослал  бы  ко  мне  убийц  и те покончили бы со мной раз навсегда. Или не
поленился бы прийти самостоятельно...
     -- Не прибедняйся, Авелир, -- запанибратски начал Эгин. -- Я видел тебя
в бою и должен сказать, что тебя не так-то уж легко  убить.  Мне,  например,
это было бы не под силу.
     Авелир  снисходительно  улыбнулся  и положил руку на плечо Эгина, будто
собирался поделиться с ним каким-то своим секретом.
     -- В своей первой жизни Ибалар был настоящим воином. Куда  было  мне  с
ним  тягаться!  Если  сравнивать наши умения, то я, признаюсь сразу, едва ли
был достоин чести идти к Ибалару в оруженосцы. Но  его  все-таки  убили!  --
прошептал Авелир и многозначительно поднял в небеса свой маленький палец.
     --  Кто  же  этот  мастер  меча?  --  не удержался Эгин, который всегда
ревниво относился к чужой славе.
     -- Да так, один юноша небесной красоты, --  нарочито  небрежно  ответил
Авелир и вновь уставился вниз, на кедровую рощу.

     x 6 x

     Юноша  небесной  красоты...  В Варане немало красивых, статных и просто
миловидных мужей, мальчиков и юношей. Но "юношей  небесной  красоты"  игриво
называли  в  столице отчего-то лишь одного. Да и то -- шепотом, в придворных
кругах. В общем, Эгин знавал одного такого. То есть даже не знавал, а знает.
Он жив и по сей день. Его имя...
     -- Ну да, Эгин, это Лагха Коалара, -- тотчас же согласился  Авелир.  --
Кстати, это имя дал ему Ибалар.
     Эгина  словно громом поразило. Да, Медовый Берег, вырядившийся в одежку
скучного захолустья, мало-помалу скинул все свое тряпье и  превратился  едва
ли  не  в  пуп  земли.  Здесь,  видите  ли,  плодятся  невиданные  и грозные
шардевкатраны, здесь  как  ни  в  чем  не  бывало  разгуливают  Переделанные
Человеки,  здесь  добывают  загадочный мед, за которым, кажется, не охотится
только ленивый. И ладно бы только  это.  Здесь,  оказывается,  и  сам  Лагха
Коалара  известен  даже горным отшельникам, показательно равнодушным ко всем
мирским делам... И тут Эгину вспомнилось еще одно  обстоятельство,  которое,
материализовавшись, обожгло его грудь холодом металла. Холодом медальона. Он
все еще был с ним.
     --  Послушай, Авелир, -- начал Эгин, пряча глаза в смущении. -- Вот уже
больше недели как мы с тобой заодно.  Ты  три  раза  спасал  мне  жизнь.  Ты
заботился  обо  мне как друг, утешал меня как брат, а сейчас ходишь за мной,
раненым, словно родная мать. Я же пока не сделал для тебя ничего  достойного
упоминания.
     --  Так  сделай  же!  --  развел  руками Авелир. Дескать, буду премного
благодарен.
     Эгин снял медальон с шеи и протянул Авелиру со словами:
     -- Я не хочу ничего делать у тебя за спиной, Авелир.  Я  не  знаю  враг
тебе  Лагха Коалара или друг. Что-то подсказывает мне, что недруг. Я получил
этот медальон от Лагхи  перед  отбытием  на  Медовый  Берег.  Он  велел  мне
разыскать  тебя,  а  когда  мне  это  удастся,  сделать одну простую вещь --
распахнуть створки этого медальона не дальше чем в сорока шагах  от  тебя  и
произнести  заклинание-"стрелу".  Если  я  сделаю  это, твое местоположение,
Авелир, будет известно Лагхе так же хорошо, как местоположение луны и  звезд
в  ясную  ночь.  Иными словами, куда бы ты после этого не шел, у Лагхи будет
возможность разыскать тебя где угодно. Так вот. Сейчас, в знак нашей дружбы,
я отдаю тебе этот медальон. Ты волен делать с ним все что хочешь. Вышвырнуть
вон, повесить себе на шею. Раскрыть его прямо здесь или испепелить взглядом.
     Авелир неожиданно просиял и его детская улыбка обнажила мелкие,  словно
зерна дикого граната, но поразительно белые и крепкие зубы.
     --  Я  очень ценю твою искренность, -- сказал Авелир и положил медальон
себе на колени, -- но...
     -- Что "но"? -- удивился Эгин.
     -- Но я уже открыл этот медальон в ту ночь,  когда  некий  беспредельно
доблестный  горец  стащил  его у тебя, дабы преподнести своей новой пышной и
доброй царице. Открыл сам и даже произнес над ним заклинание-"стрелу".

     x 7 x

     -- Значит, я ошибся и  Лагха  не  питает  к  тебе  вражды?  --  спросил
ошарашенный новостью, а равно и своей недогадливостью Эгин.
     --   Ты   и  ошибся  и  не  ошибся  одновременно.  Лагха  хочет  смерти
Прокаженному оттого, что уверен, что я и Ибалар -- суть есть одна  и  та  же
персона.  Поэтому отчасти ты прав. Но, с другой стороны, мне, Авелиру, он не
желает зла, ибо я никогда не сделал ему  ничего  дурного.  Если  не  считать
того,  что  я  воскресил  своего  брата.  Напротив,  я  предотвратил  Черное
Посвящение, к которому его готовил Ибалар.
     -- Вот оно как... -- задумчиво пропел Эгин.
     Кажется, мимоходом разрешилась еще одна загадка, не дававшая ему  покоя
столько времени. Значит, Лагха стал гнорром с помощью Ибалара.
     --   Выходит,   Лагха   тебя  никогда  не  видел  и  не  знал  о  твоем
существовании. Правильно,  Авелир?  --  снова  спросил  Эгин  после  долгого
раздумья о жизненных путях -- крушениях, взлетах и, конечно, ученичестве.
     --  Ты  снова  и  прав  и  не  прав. Лагха действительно не знал о моем
существовании. Но он действительно  меня  видел.  Однажды,  когда  срок  его
обучения  у  Ибалара  подходил  к  концу и на горизонте уже замаячило Черное
Посвящение, после которого воля Лагхи  стала  бы  безраздельно  принадлежать
Ибалару,  я, приняв обличье того человека, которым пользовался тогда Ибалар,
предстал перед Лагхой и потребовал, чтобы он немедленно шел в  Пиннарин,  не
останавливаясь  и не оборачиваясь. К сожалению, Ибалар нагнал Лагху быстрей,
чем тот смог убраться в Варан. О чем они там вздорили в то утро -- не  знаю.
Но  когда  я нагнал их обоих, я обнаружил своего брата мертвым, причем у его
хладного тела нашел мешочек с семью золотыми монетами южной чеканки.
     -- А что Лагха?
     -- Его и след простыл! Как я  понимаю,  до  недавнего  времени  он  был
уверен  в том, что Ибалар в самом деле погиб. Но, как видно, в последний год
произошло что-то, что разубедило Лагху. Ибалар не из тех, кто отступается от
намеченных целей. В этот раз его целью было  посадить  в  Пиннарине  гнорра,
полностью покорного его злой воле. И править его руками. С Лагхой этот номер
не  прошел.  Но, думаю, что вскоре Ибалар нашел другого Отраженного, который
стал вредить Лагхе, а Лагха, догадавшись, что его  неприятности  вдохновляет
ни  кто  иной  как  его  прежний  господин  и  учитель,  решил убить его, но
обнаружил только меня...  Правда,  это  только  мои  догадки,  --  признался
напоследок Авелир.
     "Хороши   догадки!"   --   мысленно  возопил  Эгин,  дивясь  и  завидуя
проницательности Авелира.
     Как раз год назад он, Эгин, не то совершенно случайно, не то  абсолютно
закономерно  оказался  в  центре  чудовищной и кровавой интриги, которую его
бывший начальник Норо окс Шин,  тоже,  кстати  сказать,  Отраженный,  сплел,
чтобы  подсидеть  Лагху,  влезть в кабинет гнорра на правах нового хозяина и
остаться в живых. Однако, Норо окс Шин погиб, причем немалая заслуга в  этом
принадлежала  Эгину, за что он, собственно, и получил в обход Уложений Свода
звание аррума. Но Эгин прекрасно помнил, что все это предприятие  для  Лагхи
не  раз  и не два висело просто-таки на волоске. Так что -- выходит, все тот
же Ибалар вдохновил Норо окс Шина на решительные и  наглые  действия  против
княжеского  венца  и Свода? Тогда выходит, что и он, и Эгин, вполне мог лить
воду на мельницу того, чьи костерукие питомцы еще несколько часов тому назад
едва не отправили его к праотцам?
     -- Тогда скажи мне, Авелир, -- глухо проворчал Эгин, -- зачем ты открыл
медальон?
     -- Чтобы Лагха Коалара пришел сюда.
     -- Но ведь не исключено, что он убьет  тебя,  по-прежнему  считая  тебя
Ибаларом?
     --  Это странно звучит, но я не боюсь смерти. Я прожил пятьсот долгих и
интересных лет. Я сделал много странного, но и много доброго. Жаль, часть из
того, о чем  я  мечтал,  не  сбылось.  Но  значит  на  то  есть  воля  более
могущественная,  чем моя. Если Лагха убьет меня, я, пожалуй, не буду на него
в обиде -- ибо, поступив  так,  он  заодно  покончит  и  с  Ибаларом.  Но  и
сознательно   нарываться   на   его   клинок   я  тоже  не  стану.  Ибо  это
противоестественно. В конце-концов, если бы Лагха разил, не разбирая  врагов
и друзей, он бы не продержался в Своде Равновесия и недели.
     "Что  верно то верно", -- пронеслось в голове Эгина. Он сам являл собой
живой и наглядный пример разборчивости и, можно  даже  сказать,  мудрости  и
незлобивости  молодого  гнорра  Свода  Равновесия.  Ибо  Лагха  Коалара  был
прекрасно осведомлен о том, что его подчиненный Эгин не только имел  некогда
весьма  бурную ночь с его будущей супругой, но и был любим ею. Всякий на его
месте, наплевав на все неоценимые услуги, которые Эгин некогда оказал Лагхе,
давно сжил бы его со свету под благовидным предлогом. А Лагха  --  напротив.
Он  был  даже  так  любезен, что в свое время позволил Овель послать Эгину в
подарок свои серьги с сапфирами как напоминание о  ночи  любви,  проведенной
вместе. И кому как ни Эгину об этом помнить!
     --  И все-таки я не понимаю, зачем ты позвал Лагху, -- заключил наконец
Эгин.
     Авелир пристально посмотрел на него своими огромными, слизистыми, не то
рыбьими, не то человечьими глазами и, мгновенно посерьезнев, отвечал:
     -- Потому что, боюсь, вдвоем мы с тобой здесь не управимся.

     x 8 x

     Солнце неспешно уходило за Большой Суингон. Со  скалистого  плато,  где
вели беседы Эгин и Авелир, открывался необычный, величественный вид. Солнце,
"господин  солнышко",  как  говаривали  горцы, совершало медленное падение в
расщелину промеж двух горных хребтов, заливая кедровую рощу багрянцем.
     -- ...я не знаю, придет ли сюда Лагха сам, или пришлет  кого-то  вместо
себя. Не знаю, пришлет ли Свод Равновесия подкрепления или сочтет правильным
замять  этот  инцидент,  дабы  ненароком не ввязаться в заведомо проигранную
войну с могущественным Югом. Я  не  знаю  и  не  могу  знать,  чем  все  это
обратится, -- Авелир говорил тихо, но каждое его слово, казалось, отзывается
неслышным  эхом  в долине и среди скал. -- Но я совершенно уверен в том, что
если мы, ты и я, будем сидеть здесь сложа руки, Медовый Берег, Варан, горцев
и, в конечном счете, нас с тобой, не ждет ничего хорошего.
     -- Но что мы можем сделать? -- долгий разговор порядком утомил Эгина  и
все  происходящее  теперь виделось ему в весьма мрачном и безысходном свете.
-- Что мы вдвоем значим против южан?! Против твоего брата, если он и в самом
деле так деятелен, так устремлен к  власти  и,  главное,  преисполнен  такой
всепожирающей ненависти? Против тех, кто заправляет шардевкатранами?
     -- Южане -- не муравьи, но они и не Воинство Хуммера. Костерукие сильны
и омерзительны, но я знаю как бороться с этой нежитью, не вступая в честный,
а потому  опасный  поединок. Хозяева шардевкатранов -- искусны, но трусливы.
Они выжидают и слишком страшатся совершить неверный  ход.  Вдобавок,  против
шардевкатранов южане, которые с горем пополам научились подрывать изменчивых
выползков  с  помощью  "гремучего  камня".  Да  и  сами выползки, к счастью,
уязвимы. Я, Авелир,  владею  магией  времени,  как  ты,  наверное,  мог  уже
убедиться  в  бою  с  людьми  Багида  за Кедровую Усадьбу. Это значит, что я
способен принести ощутимый вред племени шардевкатранов. Это в худшем случае.
А в лучшем -- со временем перебить их всех до единого. Очень скоро  я  научу
тебя основам своего искусства. Вдвоем мы управимся куда быстрее, -- в словах
Авелира  сквозила такая убежденность, словно речь шла о тривиальнейших вещах
вроде ремонта лодки или уборки скотного двора.
     -- Не врешь? -- строго спросил Эгин, еще в Своде Равновесия привыкший к
мысли о том, что владеющие магическими секретами  делятся  своим  искусством
весьма и весьма неохотно.
     -- Нет, Эгин. Не вру. Я обещаю. Итак, все мною сказанное значит, что мы
должны успеть до того, как нога Ибалара ступит на Медовый Берег. Потом будет
поздно. В мире бренной материи зло почти всегда сильнее добра. Увы.
     -- Успеть что?
     --  Успеть  уничтожить Серый Холм вместе со всеми его обитателями, будь
они люди или костерукие.
     "Хм-м, -- подумалось Эгину, --  запросы  этого  престарелого  эверонота
скромными никак не назовешь!"
     --  Но,  Авелир,  сейчас из меня никудышный боец. По крайней мере, пока
даже поднести кусок ко рту -- для меня нелегкая задача, -- как бы извиняясь,
ответил Эгин, пробуя рукой мокрую повязку на боку.
     Может  быть,  в  Эгине  говорил  здравый  смысл.  Возможно  --  простая
человеческая трусость. Но Авелир не ответил. Он лишь сосредоточенно осмотрел
раны  Эгина. Методично сменил повязки, попробовал языком край самой глубокой
раны, приложил ухо к груди Эгина и вынес приговор.
     -- Завтра утром ты будешь здоров, как грютский  новобранец.  Но  только
завтра утром.
     И,  пожелав  Эгину  доброй  ночи, словно бы растворился в темноте. Вот,
казалось бы, мгновение назад он  был  подле  ствола  ближайшего  кедра,  как
вдруг...

     ГЛАВА 19. ТОРГ

     Шестнадцатый день месяца Алидам

     x 1 x

     Как  понял  Эгин, после битвы с костерукими он, Авелир в обличье Куха и
Хена стали для горцев  чем-то  средним  между  матерями-прародительницами  и
отцами-основателями.  При  этом  Авелир  предпочел  не открывать тайну своей
личности горцам, оставшись тем самым  косноязыким  и  суетливым  Кухом.  "По
меньшей  мере сутки пришлось бы объясняться с воинами горцев на предмет моих
перевоплощений, -- пояснил он Эгину. --  А  так  я  просто  ученик  гиазиры,
повелитель  доброго  меча  и  все такое." И, чтобы не менять уже сложившихся
представлений горцев, они сошлись на том, что Эгин и впредь будет изображать
из себя самого главного и многознающего, полностью сообразуясь,  разумеется,
с советами Авелира. С другой стороны, у горцев появилась новая мамаша в лице
Хены  и  после  того  как  ей  удалось призвать Солнце Предвечное (а равно и
"господина солнышко") против костеруких, они прониклись  к  ней  доверием  и
глубокой нежностью. И говорить с горцами имело смысл в конечном счете именно
ее устами.
     Вот почему они встретили следующее утро так как встретили.
     Уцелевшие  после  битвы  мужчины-воины  горцев  --  их  было около двух
десятков -- расселись вокруг кедра, на котором располагалось  жилище  Сестры
Большой  Пчелы. Сама Сестра Большой Пчелы разместила свои дородные телеса на
толстенной ветке, в которой были вырезаны несколько углублений  --  сиденья,
стало  быть.  Вполне  удобные  сиденья,  выстеленные травяными матрасами. По
правую руку от Хены восседал Эгин, у корней дерева  --  Кух-Авелир  в  своей
излюбленной  позе полулотоса. Хена говорила, Эгин время от времени направлял
ее мысли в нужное русло,  а  Кух-Авелир  переводил  всю  эту  галиматью  как
находил  удобным,  нужным, уместным и просто забавным. Вообще, эверонот, как
уже успел заметить Эгин,  обладал  развитым,  хотя  и  мрачноватым  чувством
юмора.
     --  Дети  мои  и  сестрицы  моей  Большой  Пчелы! -- начала Хена весьма
прочувствованным голосом. -- Вчера на рассвете нас всех могли кончить.
     "Убить",  --  предосудительно   поправил   Эгин,   которому   варанский
провинциальный жаргон здесь, среди детей природы, казался отчего-то особенно
неуместным.
     --  ...отправить в страну беспредельно обильной еды, -- перевел Авелир,
что вызвало среди горцев неожиданно бурный взрыв одобрения. С одной стороны,
все радовались, что остались живы и в эту самую страну не попали.  С  другой
стороны,  раньше  еда  в той стране была просто "обильная", а отныне времена
пошли такие ужасные, что убитых героев отправляют к "беспредельно  обильной"
еде.  Знать,  Большая  Пчела  все  старательнее  печется  о своих сыновьях в
посмертии.
     -- Но все обернулось к лучшему, --  продолжала  Хена,  --  и  опасность
временно  отвратилась  от  нас.  Но  кроны кедров нашептали мне, что поганые
твари могут вернуться, вернуться в числе куда большем, чем раньше,  и  тогда
всем нам несдобровать.
     Горцы  зашумели  --  на  этот раз возмущенно. Один из них -- Эгин успел
запомнить, что его зовут Снах -- выкрикнул:
     -- Никогда еще Сын Пчелы не знал поражений! И кто бы не  пришел  в  мои
горы, с ним станется то же, что вчера учинил я бревноруким!
     Это Кух-Авелир перевел Эгину нарочито дословно, от себя прибавив:
     --  Понимаешь,  они  не  только  доблестные  воры, но еще и безудержные
бахвалы. Как видишь, не прошло и двух дней, а любой из  них  уже  на  словах
одолел  собственноручно  десяток  костеруких.  Вообще, двадцатилетний горец,
пересказывая предания, доставшиеся ему от отца, может запросто говорить  "я"
вместо  "он".  Ну а уж когда впятером ходили на медведя -- жди от каждого из
пяти рассказа про то, как "я выследил, убил и приволок медведя".
     -- Понял, -- кивнул Эгин Авелиру. -- Скажи ему,  будь  добр,  чтобы  не
перебивал свою госпожу. А не то она оторвет ему яйца.
     Хена  грозно зыркнула на Снаха и согласно повторила предложенную Эгином
угрозу, добавив кое-что и от себя.  Авелир,  грустно  вздохнув,  перевел,  и
горцы вроде бы притихли.
     --  Я  знаю,  как истребить бревноруких, -- продолжала Хена по наущению
Эгина. -- Но для этого  нужно  предоставить  советнику  то,  чем  раньше  вы
торговали  с  Багидом  Вакком.  То есть мед. Ваш ("наш-ш", -- прошипел Эгин,
поправляя Хену) настоящий мед.
     -- А что я с этого поимею? -- глас народа горцев  принадлежал,  похоже,
исключительно  Снаху.  -- Тяжелый труд мой -- собирать мед. Раньше я получал
меч. А сейчас?
     Возникновение  этого  вопроса  Авелир  предугадал  еще  вчера  и  Хена,
получившая  от  него достаточно четкие предписания, ответила, не задумываясь
ни на секунду:
     -- Меч, по сравнению с которым все клинки Багида -- сущая ерунда.
     -- Давай посмотреть, -- потребовал Снах,  демонстрируя  чудеса  деловой
хватки.
     Теперь  наступила  партия  Эгина.  Он  извлек  из ножен свой "облачный"
клинок -- безусловно, всем  горцам  запомнился  его  гром  во  время  боя  с
костерукими -- и, легонько подбросив его на ладони, отправил вниз, прямо под
ноги Снаха. Меч вонзился в землю в двух локтях от горца.
     -- Смотри, -- пожал плечами Эгин.
     Горцы  ахнули. Советник предлагает свой меч! Снах, с азартным блеском в
глазах, быстро выхватил меч из земли и... и тут же отшвырнул его в  сторону.
Меч  негодующе  загудел,  его  полированная  поверхность  подернулась легкой
сероватой рябью.
     -- Смотри глазами, -- усмехнулся Эгин.
     -- Я не принимаю таких предложений, -- закрутил носом  Снах.  --  Зачем
мне меч, рукоять которого жалится, словно пчела?
     --  Этот  меч  мой, -- пожал плечами Эгин. -- Но все вы видели, как ваш
собрат Кух, которому я преподал свое искусство, без  всякого  труда  отменно
рубился  им  в  бою.  Такой  меч -- собственный, рукоять которого подвластна
только своему властелину и тем, кому он  безраздельно  доверяет  --  получит
каждый из тех, кто предоставит мне свой полный сбор меда.
     -- Давай мой меч, который не жалится, -- упрямо мотнул головой Снах. --
И будет мед.
     Эгин  подумал,  что  ему, офицеру Свода Равновесия, приходилось по роду
своей службы делать что угодно, но только  не  торговаться.  Ну  а  что?  Не
подсунешь  же  под  нос  этому  ослу  Внешнюю  Секиру  (которая,  к тому же,
растворилась в неизвестности вместе с Тэном) и не рявкнешь "Именем  Князя  и
Истины!"  А  то  ведь  друзья-то  они  конечно  друзья,  но  народ простой и
прямолинейный -- могут неправильно понять и прирежут еще ненароком.
     -- Послушай, воин, -- сказал Эгин, сотворяя как можно более надменное и
тупое лицо, -- твоя торговля может умереть. Ведь если ты еще не понял,  нету
больше  в  Сером Холме Багида Вакка и никто тебе не предложит больше за твой
мутный мед, которого и жрать-то нельзя, ничего, кроме  пары  затрещин.  А  я
"облачные"  клинки  могу  продать  и  за  целое озеро аютского меда. Так что
сперва помоги мне, а потом  ты  и  каждый  твой  единоплеменник  получит  по
дивному мечу.
     К  удивлению  и  удовольствию  Эгина,  довод  относительно того, что на
"мутный мед" может и не сыскаться покупателей, подействовал.
     -- Твоя взяла, морской человек, -- перевел Авелир слова Снаха. -- Я дам
тебе меду. Но ты мне дашь меч, который будет целиком мой. И дашь мне  умение
греметь им.
     --  Дам,  как только мы очистим Медовый Берег от нежити и ее хозяев, --
кивнул Эгин. Он не стал  вдаваться  в  подробности  относительно  того,  что
по-настоящему  "гремит" его клинок только при встрече с упомянутой нежитью и
хорошо бы ему вечно оставаться прозрачным, как зимние небеса.

     ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. ЮЖАНЕ

     ГЛАВА 20. ГНОРР

     Двадцать пятый день месяца Алидам

     x 1 x

     Им очень повезло. А потом повезло еще больше.
     Когда выяснилось, что облюбованный Авелиром лаз-туннель шардевкатранов,
выходящий точно к восточному фасу Серого Холма и  проходящий  под  казармами
костеруких, совершенно свободен, это было просто везение.
     А  когда  они дошли до места назначения, когда трескучие факела бросали
отсветы на серые шершавые стены лаза, состоящие из затвердевшей слизи, а они
продолжали чувствовать,  вдыхать  воздух  и  жить,  это  было  поразительное
везение.  Ибо  еще  позавчера  их появление было бы обнаружено Руамом, сыном
Аффисидаха, и подрывные заряды, приготовленные специально  против  появления
шардевкатранов   или  Прокаженного,  были  бы  незамедлительно  приведены  в
действие, превращая туннель в общую свальную могилу. Но об этом ни Эгин,  ни
Авелир не знали.
     С  Эгином  и  Авелиром  были еще девятнадцать воинов-горцев под началом
задиристого Снаха. И, главное, у  них  был  большой  бурдюк  с  "квенорновой
брагой",  помещенный  внутрь  бочкообразной  плетеной  корзины.  А  бурдюк в
корзине был обложен четырьмя плоскими  мешками,  каждый  из  которых  вмещал
ведро  грязно-серой  массы, которую Эгин про себя величал "гремучим камнем",
хотя правильнее было бы называть ее "гремучей глиной".
     Ради того чтобы затащить это громоздкое и уродливое приспособление  под
казарму костеруких, они потратили девять дней. Сперва под надзором Эгина, за
плечом  которого  терся  неизбывный  Кух-Авелир,  горцы  варили  "квенорнову
брагу". Потом Хена, Кух-Авелир и Эгин  втроем  месили  "гремучую  глину",  а
женщины  плели  исполинскую  корзину,  недоумевая,  кому же это возжаждалось
насобирать такую прорву грибов, да и растет ли их столько по всему  Медовому
Берегу. Все это заняло целых четыре дня, в ходе которых поселение горцев еще
и  успевало  кочевать  с места на место, подбираясь к Ужице, вдоль которой с
точки зрения и Авелира, и авторитетного Снаха было удобней всего выходить на
Серый Холм.
     Потом они волокли все свое хозяйство  на  юг,  в  долину,  каждую  ночь
страшась нападения костеруких, но к их огромному облегчению щебенистые холмы
и  хилые  леса вдоль левого берега Ужицы были совершенно пустынны. Казалось,
что в Сером Холме не ожидали  нападения  строго  с  севера.  Или  вообще  не
принимали  горцев  всерьез,  хотя,  казалось бы, после памятной битвы, когда
были истреблены свыше тридцати костеруких,  истинные  хозяева  Серого  Холма
имели все основания для опасений.
     Потом   Авелир   не   без   труда   разыскал  свой  излюбленный  ход  в
умопомрачительно сложный и запутанный лабиринт шардевкатрановых лазов. Потом
ко всеобщему удовольствию выяснилось, что на их пути  нет  шардевкатранов  и
что  вплоть  до Серого Холма можно пробраться под землей беспрепятственно. И
вот они здесь.

     x 2 x

     Сколько будет гореть запал длиной в локоть? Когда они  сжигали  пробные
жгуты,  выяснялось, что около двух коротких колоколов. Однако Эгину, со всех
ног бегущему по туннелю вслед за горцами и Авелиром, подальше от их мрачного
приспособления, показалось, что прошло всего лишь несколько ударов сердца.
     Земля под ногами вздрогнула, за спиной раскатился  сочный  грохот.  Да,
именно  такая  музыка  по  воле  Багида Вакка звучала в Кедровой Усадьбе три
недели  назад.  И  вот  теперь  Серый  Холм  наконец  получит  свою   порцию
сладкозвучия.
     Не  успели  утихнуть раскаты "гремучего камня", обратившегося в огонь и
сотрясение воздуха, как из туннеля потянуло сладковато-тошнотворным запахом.
     Авелир остановился.
     -- Ух, -- выдохнул Снах, останавливаясь вслед за ним. -- Настоящий воин
не любит бегать.
     -- Не любит, -- кивнул Эгин,  который  уже  немного  научился  понимать
незатейливый  язык  горцев  и, соответственно, выражать на нем самые простые
мысли. Эта была как раз из таких.
     Тут же у Эгина мелькнула еще одна мысль о том, как же он устал  таиться
по  горам  и болотам от ведомых и неведомых опасностей. Тоже кстати, одна из
незатейливых.
     -- И сегодня у нас есть шанс вернуть себе право ни от  кого  больше  не
бегать,  --  сказал  Эгин  по-варански,  потому  что  такая напыщенная мысль
находилась за пределом сложности языка горцев.
     Кух-Авелир с горем пополам перевел слова Эгина для Снаха  и  насмешливо
посмотрел на своего красноречивого "хозяина".
     -- Пора поворачивать взад, гиазира. Ешь похлебку пока горячая.

     x 3 x

     Как  они  и  рассчитывали,  "гремучий  камень"  в  мешках, взорвавшись,
буквально  расплющил  бурдюк  с  "квенорновой  брагой"  и  та,  стремительно
превращаясь в летучий едкий пар, устремилась вверх, сквозь проломы и трещины
в потолке шардевкатранова туннеля. И наилучшим доказательством действенности
предложенных  Авелиром  средств  было тело костерукого, который провалился в
туннель сверху, прямо из  гибнущей  казармы  вместе  со  своей  незатейливой
лежанкой.  Тело  костерукого  билось  в конвульсиях, окутанное желтым паром,
который, казалось, буквально пожирает его Измененную плоть.
     -- Не подходить! -- рявкнул Эгин, расставляя  руки  в  предостерегающем
жесте.  Он  хотел  дождаться,  когда  весь пар "квенорновой браги" подымется
вверх.  Им,  не  Измененным,  он  не  мог  принести  вреда,   но   зато   по
предупреждениям  Авелира мог временно вызывать легкое помутнение рассудка. А
что будут делать  горцы  и  особенно  Снах  в  состоянии  пусть  даже  легко
помутненного рассудка Эгину проверять не хотелось.
     --  Дай  мне  своего  меча,  гиазира,  --  невиннейшим голосом попросил
Кух-Авелир.
     Эгин, успевший привыкнуть, что Авелир никогда  ничего  не  просит  зря,
молча  извлек  меч.  Снах  с  завистью  проводил взглядом "облачный" клинок,
перекочевавший из ножен Эгина в руки этого недомерка Куха.
     До пролома в потолке туннеля, из которого сквозь редеющую завесу пыли и
капельной взвеси "квенорновой браги" стал  постепенно  сочиться  голубоватый
свет,  было  сажени  четыре.  Свет, как догадался Эгин, исходил от уцелевших
светильников в казарме костеруких. Но Эгин не  успел  через  Авелира  отдать
приказание  горцам,  чтобы  они  подставили  ему плечи, помогая пробраться в
пролом. Потому что Авелир,  перехватив,  словно  балаганный  трюкач,  яблоко
"облачного" клинка зубами, совершил головокружительный прыжок и, зацепившись
руками за края пролома, ловко подтянулся и исчез где-то наверху.
     Совсем скоро в проломе показалась довольная физиономия Куха:
     -- Тут все чисто. Можно залазить.

     x 4 x

     Воспоминание  о  своем  прошлом  посещении казармы костеруких заставило
Эгина поежиться. Он был здесь  почитай  больше  двух  недель  назад,  а  ему
показалось, что это случилось не то вчера, не то в прошлом рождении.
     В  казарме  находились  всего  лишь  шестеро  костеруких и все они были
мертвы. Причем если четверо умерли  от  испарений  "квенорновой  браги",  то
двоих Авелиру пришлось добивать "облачным" клинком.
     "Хорошо,  конечно,  что этих удалось так просто убить, -- подумал Эгин.
-- Но где же все остальные?" Они ведь специально с Авелиром решили  нападать
средь  бела дня, чтобы застать в казарме не меньше двух десятков костеруких.
А тут -- явное запустение и  всего  лишь  шесть  Переделанных  тел.  Седьмое
валялось сейчас на полу туннеля.
     Еще  два  мешка "гремучего камня" даже не пришлось использовать, потому
что дверь казармы оказалась распахнутой настежь. И  опять  же,  к  удивлению
Эгина,  ни  бородатые  мужики  с  топорами, ни костерукие не ворвались сюда,
поспешив на грохот взрыва.
     -- Они что -- повыздыхали все здесь,  что  ли?  --  раздраженно  бросил
Эгин,  осторожно  прощупывая  Взором  Аррума темный коридор, ведущий, как он
помнил, к погребам и лестнице наверх. Там тоже никого не  было.  По  крайней
мере,  не  было  никого  живого.  Костерукие,  как  Эгин  прекрасно  помнил,
неразличимы для Взора Аррума.
     -- Повымирали -- едва ли, -- сказал Авелир, подходя к Эгину и возвращая
ему меч. -- Слишком много там совсем свежих лежанок.  Мне  кажется,  что  за
последнюю  неделю число переделанных обитателей Серого Холма по меньшей мере
удвоилось.

     x 5 x

     Да, Эгин представлял себе этот день совсем не так. В  глубине  души  он
был  уверен,  что они идут почти на верную гибель, что их нападение на Серый
Холм -- жест отчаяния, что здесь им предстоит жаркая  схватка  с  ополчением
покойного Багида, возглавленным истинным хозяином.
     Вместо  этого  горцы  под  их  началом прикончили двоих костеруких близ
главного входа в дом. И все.
     А потом они вышли во двор, залитый ярким послеполуденным солнцем, столь
ненавистным для костеруких.
     Да, Серый Холм был оставлен. По крайней  мере,  производил  впечатление
оставленного. Эгин наклонился к уху Авелира.
     -- Ну что, ты кого-нибудь чувствуешь?
     --  Нет,  я  даже  не  чувствую  костеруких,  -- признался Авелир после
нескольких мгновений сосредоточенного молчания.
     -- И я, -- облегченно улыбнулся  Эгин,  чей  Взор  Аррума  обшарил  дом
Багида  до  самой крыши, не найдя там совершенно ничего достойного внимания.
-- Тогда сделаем так. Ты с горцами проверь двор, выгляни наружу,  поищи  что
вообще есть достойного внимания, а я погуляю по дому.
     --  Что значит "погуляю"? -- раздраженно буркнул Авелир, пользуясь тем,
что горцы их не понимают и не могут оценить  степень  хамства,  которую  раб
допускает по отношению к своему хозяину.
     --  Я  ведь был здесь уже один раз. И я не я буду, если первым делом не
загляну в покои милостивого гиазира Багида Вакка. И, к  тому  же,  если,  не
приведи Шилол, возникнет какая-то опасность, я смогу постоять за себя, а вот
горцы  --  нет.  Ты  должен  их оберегать. Или ты не брат им, не сын Большой
Пчелы?
     -- Жу-жу, -- ухмыльнулся Авелир устами Куха.

     x 6 x

     Прежде чем распахнуть дверь ногой и вернуться в  уродливый  серый  дом,
где располагался, как помнил Эгин, парадный кабинет Багида Вакка, он еще раз
скользнул  по  окнам, окошкам, щелям и бойницам Взором Аррума. Нет, вроде бы
действительно ничего. Весь дом  от  фундамента  до  плоской  крыши  выглядел
совершенно  заброшенным.  Бросай  на  него  хоть  Взоры  Аррума,  хоть взоры
свинопаса.
     На ознакомление с бумагами и вещами Серого Холма судьба отпустила Эгину
не так уж много времени,  а  потому  ни  о  какой  обстоятельности,  которую
культивирует  в своих офицерах и которой так гордится Свод Равновесия, он от
себя не ждал. Вдобавок, то, с чем предстоит  ознакомляться,  еще  предстояло
найти.
     --  Я ненадолго! -- крикнул Эгин Авелиру, вместе с горцами заспешившему
в противоположный конец широкого и на удивление плотно  загаженного  конским
навозом двора.

     x 7 x

     Полусумрак.  Винтовая лестница уходит вверх. Эгин осторожно поднимается
по ступеням.
     Зарешеченное окошко между первым и вторым этажами. На подоконнике капли
крови. Старые капли старой крови. Из окошка отлично виден двор. Эгин замер и
прислушался. Тихо. "Облачный" клинок спокоен.
     Третий этаж. Здесь? Пол вымощен большими греовердовыми  плитами,  стыки
между  которыми  чуть-чуть  позеленели. "Нет, не здесь, -- заключил Эгин. --
Здесь господин Багид Вакк принимал полезные во  всех  отношениях  ванны  для
своих увечных ног."
     Еще  одно  зарешеченное окошко между третьим и четвертым этажами башни.
Эгин остановился возле  него,  чтобы  осмотреться,  отдышаться  и,  конечно,
прислушаться.  И  посмотреть  во  двор.  Что там поделывает Авелир? Э, да он
ловкими пальцами Куха растирает комок  серой  глины,  добытый  в  куче  близ
коновязи.  Кажется,  ему  что-то не нравится. Горцы с умными рожами шарят по
углам. Авелир командует, дает им указания и  продолжает  свое  исследование.
Морщится. Что-то смущает его. Интересно что. Ну да скоро выяснится.
     Но  в  тот  момент,  когда  Эгин  уже  был  готов  двинуться дальше, на
четвертый этаж, во дворе что-то произошло. Авелир судорожно взмахнул  руками
и  скорчился. Мгновение спустя он упал на колени. Эгин стремительно прильнул
носом к мутноватой слюде окошка. Две стрелы торчали в теле Куха, заключающем
душу Авелира. Авелир был тяжело ранен. Одна стрела попала в  плечо,  другая,
кажется, в живот. Две. Их выпустил кто-то, кто так же, как и Эгин, находился
в  Серой  Башне.  В  этом  не могло быть сомнений. Но где две, там и третья.
Первая -- в плечо. Вторая -- в живот. Третья... А третья, по всем  правилам,
-- в голову!
     Но  Эгин  не успел окончить свои рассуждения, ибо по сути дела не успел
их начать. Ибо в тот момент, когда вторая стрела вонзилась Авелиру в  живот,
он  осознал,  что  будет  самым  отъявленным  мудаком, самой записной, самой
бездарной скотиной, самым ничтожным аррумом за всю  историю  Свода  и  самым
никудышным,  самым  неблагодарным и тупорылым учеником, если не предотвратит
третьей, последней стрелы. Одну -- в плечо. Другую -- в живот.  Третью,  для
пущей верности -- в голову. Так учили в Своде Равновесия.
     Эгин  вспомнил  все, чему научил его Авелир, когда посвящал его в тайны
времени.  Все  до  малозначительных  тонкостей.  Каждую  интонацию.   Каждое
замечание, каждую деталь.
     Воспоминания отняли у него что-то около тысячной доли мгновения.
     Ветер  вечности сорвал с его губ заклинание, расплющивающее, калечащее,
разрывающее крепкотканную и  неисчерпаемо  изменчивую  ткань  времени.  И  с
быстротой,  какая  не  снилась  ни  палевым  ласкам, ни черным хорькам, Эгин
побежал, почти полетел  вверх  по  ступеням  винтовой  лестницы  к  комнатам
четвертого этажа, откуда были выпущены стрелы. "Успеть!" -- стучало в висках
Эгина и каждая малая малость его тела согласно вибрировала в такт его воле.
     И  еще одно мгновение спустя Раздавленное Время милостиво приняло Эгина
в свое неласковое лоно.

     x 8 x

     Аффисидах, Правое Крыло Желтого Дракона, знал, что, имей он возможность
обратиться альбатросом и взмыть вверх, к жарким полуденным небесам -- и  его
глазам  открылась  бы  странная,  не  виданная  еще  под  Солнцем Предвечным
картина.  Флот  Северо-Восточной  провинции  в  самом  сердце  моря  Савват.
Двадцать  железных  черепах  на  поводу у сорока медных многоножек. Шилолова
свора, неторопливо ползущая по  направлению  к  западному  горлу  Наирнского
пролива. То-то схватятся за голову надменные аютские бабы!
     Но  Аффисидах не мог обратиться альбатросом -- так далеко его искусства
не  простирались.  Он  мог  лишь  стоять  на  железном  мостике  флагманской
"черепахи" и, глядя за корму, на хищные носы трехпалубных галер и тупые рыла
ведомых  "черепах",  созерцать приближающийся крылатый корабль ослепительной
белизны. Вот он, долгожданный почтовый альбатрос из Багряного Порта.
     Потом Аффисидах в сопровождении преданного Адорна  поспешил  на  корму,
где  хлопала  крыльями,  устраиваясь  поудобнее, трехлоктевая птица с медным
футляром на груди.
     Адорн  --  все-таки  он,  а  не  Аффисидах,  был  назначен  номинальным
главнокомандующим  тернаунского  флота  Северо-Восточной провинции -- вскрыл
футляр. Пустой лист и на нем, в самом центре, единственный  знак  --  желтый
дракон. Личная печать Ихши.
     Если  бы  альбатрос  принес просто чистый лист бумаги, это означало бы,
что  флоту  следует  поворачивать  обратно.  Но   печать   Желтого   Дракона
свидетельствовала  о  другом.  Лагха  Коалара заглотил наживку, предложенную
южанами, и цвет Свода Равновесия  вкупе  с  морской  пехотой  покинул  Новый
Ордос.  Единственный возможный пункт их назначения -- Медовый Берег. Поэтому
тернаунский флот действительно войдет в Наирнский пролив.  Тернаунский  флот
дождется появления кораблей Свода и уничтожит их. А потом грютская конница и
"бронзовоногие", ворвавшись в лишенный спасительного купола Свода Равновесия
Варан, положит конец существованию этого задиристого княжества.
     --  Получилось,  почтенный!  --  торжествующе  просипел Адорн, потрясая
бумагой перед носом Аффисидаха.  После  памятного  угощения  финиками  Адорн
сохранил-таки жизнь, но утратил три четверти своего командирского голоса.
     Но  Аффисидах  не  слышал  его.  Невидимая  и неслышная, не чувствуемая
никем, кроме его брата-близнеца и его самого,  первая  стрела  вошла  ему  в
плечо. А вторая -- в живот. Третья, разумеется, войдет в голову.
     --  В каюту меня, быстро! -- захрипел Аффисидах, корчась на раскаленных
жарким солнцем железных листах палубного настила. -- Немедленно! И чтобы  ни
одна свинья... до утра...
     Он  чувствовал, что сможет сохранять обличье Аффисидаха совсем недолго.
Еще несколько коротких колоколов.

     x 9 x

     Это была именно та комната, которую Эгин искал здесь, в башне. Но,  как
оказалось, искал не он один.
     Узкий  кабинет,  длиной  не  менее  двадцати  шагов. Это уже затем Эгин
разглядел, что по стенам  развешаны  какие-то  похотливые  южные  гравюры  с
пастушками,  козочками  и солдатиками, спаривающимися то вместе, то поврозь.
Разглядел и позволил себе какое-то довольно чопорное замечание о погрязшем в
безвкусице и разврате Юге, которому не ведомы  благие  Уложения  Браслета  и
Жезла.  И  что на стене подле кресла, оказывается, висит довольно пристойная
карта  Восточной  Сармонтазары,  где  зеленой  тушью  на  варанской  столице
поставлен один любопытный магический знак -- "знак долгой смерти".
     Это  все  было  потом.  А  в  тот момент, когда Эгин, влекомый течением
Раздавленного Времени, ворвался  в  кабинет,  он  видел  только  одно  --  у
распахнутого  во  двор окна, натянув тугой лук, стоит, прицеливаясь, молодой
человек. Его волосы --  черные,  слегка  вьющиеся  --  собраны  в  пучок  на
затылке,   его  одежда  грязна,  а  лицо  бледно.  Вся  его  фигура  кажется
неколебимой. Исполненной  внутренней  мощи.  Его  лицо  безмятежно,  хотя  в
уголках   губ  залегли  две  едва  заметных  складки  --  приметы  затаенной
ненависти. Его лицо, повернутое вполоборота  к  двери,  кажется  усталым,  а
ноздри  скульптурно  правильного  носа  едва подрагивают. Его тонкие длинные
пальцы сжимают лук уверенно и изящно. Его тело напряжено и  в  то  же  время
спокойно.  "Ничего  не скажешь, юноша воистину небесной красоты", -- подумал
Эгин, но это было уже гораздо, гораздо позже.
     А тогда было совсем иначе. Он сразу узнал Лагху. Это  был  он  и,  если
хорошо  подумать,  никем  больше  этот загадочный стрелок быть и не мог. Ибо
только гнорру по силам одурачить аррума и его Взор. Но это ничего не меняло.
     У Эгина было несколько вариантов. Закричать, например:  "Гиазир  гнорр,
будьте  любезны остановиться!". Или даже без "гиазир гнорр", просто крикнуть
"остановитесь!". А затем объяснить все как оно есть, вразумить,  настоять  и
прочее.  Но  такие  действия  были  почти  полностью  равносильны полному их
отсутствию. Потому что гнорр из тех людей, кто вначале  выпускает  стрелу  в
своего  заклятого врага, а затем выслушивает, что по этому поводу думают его
подчиненные.
     В самом деле, говорить  что-либо,  взывать  к  чему-либо,  умолять  или
увещевать  гнорра было бесполезно. Нужно было действовать, ибо теперь только
едва различимые мгновения отделяли Эгина  от  того  момента,  когда  щелкнет
тетива  и  Авелир  в  обличье  Куха  отправится  туда,  откуда по своей воле
возвращаются только Отраженные. Да и то -- возвращаются отнюдь не теми и  не
туда, куда им хотелось бы.
     Эгин  вихрем  вырвался на середину кабинета. Спустя кратчайший миг он в
три огромных кошачьих прыжка подскочил к Лагхе и повис  у  него  на  плечах,
всей  своей  тяжестью  отвращая  гнорра,  лук и его стрелу от роковой линии,
которая соединяла окошко кабинета и двор, где корчился  среди  куч  конского
навоза Авелир.
     Но  тетива  все-таки  взвизгнула. А стрела, со свистом рассекая воздух,
все-таки выпорхнула. Но лет ее уже не был опасен Авелиру, ибо  полетела  она
прямиком в небеса. Лагха выронил лук и потерял равновесие. А в следующий миг
он  и  Эгин  уже катались, обнявшись смертельным объятием, по полу кабинета,
который был выстлан, по местной моде, разноцветными циновками. Эгин понимал,
что его единственное преимущество в этой схватке по-прежнему в  Раздавленном
Времени.  И  что  если  гнорру удастся воспользоваться той же магией, ему не
сносить головы, ибо силы их по-прежнему неравны. А  для  того,  чтобы  Лагха
Коалара  не успел прошептать заклинание (а о стрелах речь, к счастью, уже не
шла) Эгин пошел на старый, как мир, маневр. Как следует  подмяв  гнорра  под
себя,  он  с  чувством  обрушил  на  его  белоснежную  правильную скулу свой
увесистый аррумский кулак. А затем и другой. Один  раз  --  убийце  Авелира,
другой  раз  --  мужу Овель исс Тамай. Лагха закрыл глаза и простонал что-то
невнятное (он едва ли успел сообразить, что стал жертвой человека,  которому
подвластно  Раздавленное  Время и для него все произошедшее уложилось в одну
или самое большее две секунды, исполненные неприятных и непонятных событий).
Эгин схватил Лагху за ворот и решительно притянул  к  себе,  как  вдруг  его
словно  бы  осенило. Волны страха прокатились вдоль его позвоночника, во рту
пересохло, а сила, казалось, покинула его руки навсегда.  А  причиной  этому
была  одна  простая  мысль, на всем скаку промчавшаяся сквозь неровный строй
мыслей Эгина, аррума Опоры Вещей.
     "Только что я набил рожу самому гнорру Свода Равновесия", -- вот о  чем
подумал  Эгин  и глаза его стали велики, как не преминули бы заметить горцы,
словно кедровые шишки. И в этот  момент  Раздавленное  Время  выплюнуло  его
прочь, в лоно дурно устроенного, но единственного мира людей.

     x 10 x

     -- Эгин, твою мать! -- прошипел Лагха. -- Ты кому служишь, сучье вымя!?
     --  Это  не  Ибалар,  это Авелир, -- твердо и тупо, словно бы говорящая
раковина, сказал Эгин, по-прежнему сидя на гнорре верхом.
     Но Лагха, похоже, не услышал. Или не захотел услышать.
     -- Ты что сделал, недоношенный!? -- в качестве отрезвляющей меры  Лагха
с   душой   съездил   ему   в  челюсть  и  Эгин,  который  всегда  отличался
чувствительностью к дурному обращению, был вынужден слезть с гнорра.
     -- Это не Ибалар, это Авелир, -- повторил Эгин с той же интонацией.
     Повисла пауза.  Эгин  утирал  раскровяненную  губу,  а  Лагха,  похоже,
пытался  понять  о  чем  же,  собственно,  говорит  этот  молодой,  но такой
нахальный аррум. А когда осознал -- для Эгина настал час трубить победу, ибо
теперь была очередь Лагхи  хмурить  брови  и  говорить  многозначительное  и
недоуменное "да-а-а".
     -- Откуда тебе известно об Ибаларе? -- наконец строго спросил Лагха.
     --   Его   брат-близнец  по  имени  Авелир,  принявший  сейчас  обличье
горца-охотника, был столь любезен посвятить меня  в  некоторые  подробности.
Причем,  если  мы  не  поспешим  и  не поможем Авелиру, которого вы изволили
ранить, смею вас уверить, он не сможет посвятить  в  них  более  никого,  --
отчеканил Эгин.
     В  мгновение ока Лагха вскочил на ноги и как-то очень естественно помог
подняться Эгину. Затем  гнорр  подошел  к  распахнутому  окну  и  пристально
посмотрел  вниз.  Снах  и  еще  двое  горцев  уже волокли Авелира в укрытие,
посылая звучные проклятия в сторону Лагхи, Эгина и всех остальных  варанцев,
южан и северян, которые не дают их народу наслаждаться своей пчелиной долей.
     -- Он будет жить, но только не в этом теле, -- вскоре заключил Лагха со
вздохом облегчения. И, бросив на Эгина невидящий взгляд, тяжело вздохнул.
     Стоя  поодаль,  Эгин  понял, что несмотря на неубедительность его речи,
ему удалось донести до сознания  гнорра  все,  что  требовалось.  Ибо  вздох
гнорра  был  вздохом если не раскаяния, то глубокого сожаления. Гнорр был не
очень-то привычен совершать ошибки, и потому искренне  переживал  по  поводу
каждой из них.
     --  Авелир...  --  пробормотал  гнорр,  обращаясь скорее к самому себе,
нежели к Эгину. -- Авелир... я мог бы это предвидеть, Шилол меня раздери...
     И тут Эгин вспомнил, что еще не поприветствовал Лагху Коалару так,  как
того требуют принятые в Своде Равновесия нормы приличия. Не узнавая себя, он
припал  на  одно колено и, как то водилось на аудиенциях, поцеловал перстень
на правой руке гнорра. Хотя,  в  принципе,  отлично  понимал,  что  в  свете
недавнего мордобоя это едва ли делало его в глазах Лагхи более вежественным.

     ГЛАВА 21. ПАЛКА И СТРУНА

     Двадцать шестой день месяца Алидам

     x 1 x

     Высланные  в  Ваю  лазутчики  вернулись  только  с  рассветом.  Авелир,
блуждавший где-то на границе между жизнью и смертью, все-таки пересилил боль
и взялся переводить. Все еще не привыкшие к  тому,  что  их  собрат  Кух  на
поверку  оказался  исполинской  саламандрой,  горцы  начали  свой  сбивчивый
рассказ.
     Вообще,  разглядеть  толком  ничего  нельзя,  никакого  света  факелов,
костров  --  ничего.  Поэтому  ждали  до того момента когда начнет светать и
только в предутренних сумерках кое-что  увидели.  Да,  действительно  в  Вае
видимо-невидимо  костеруких. Сколько? Больше, чем шишек на кедре. А может не
больше? Это уж смотря на каком кедре. Есть ведь кедры и вовсе без шишек.
     На этом месте доклада Лагха едва  не  схватился  за  голову.  Если  бы,
например,  Альсим  доложил  ему,  что  в  Багряном  Порту стоит "черепах" не
меньше, чем волос на голове лысого человека, он, Лагха, заставил бы  Альсима
съездить  в  Багряный  Порт  и  лично  развесить  бирки  с  номерами на всех
"черепахах". Но Лагха сдержался и промолчал.
     И чем же костерукие заняты? Сказать трудно. Копошатся то тут,  то  там,
как  муравьи.  Что-то  копают. Вот как? Копают? Да, очень ловко копают своей
змееподобной конечностью. Еще там по  всей  Вае  расставлены  бочки,  разные
плетеные  корзины вроде той что мы носили сюда, в Серый Холм. Особенно много
их на берегу Ужицы и на восточной окраине Ваи. Все костерукие --  в  одеждах
из мешковины, закрывающей голову и лицо. Ни одного человека не видать.
     Больше  ничего  путного от лазутчиков услышать не удалось. Лагха смачно
выругался на варанском.

     x 2 x

     -- Итак, милостивые гиазиры,  --  начал  Лагха  тоном,  не  допускающим
возражений,  --  перед  нами  стоит  очень  простой  вопрос: что же все-таки
происходит  на  растреклятом  Медовом  Берегу  и  что  нам  делать   дальше?
Признаться,  когда  я  направлялся  сюда, я был уверен в том, что по крайней
мере увижу картину сложившихся здесь обстоятельств. Однако обстоятельства  я
вижу, а картину -- нет.
     --  Лагха,  Лагха, -- едва слышно проскрипел Авелир. -- Ты не на Совете
Шестидесяти. Изъясняйся покороче. Либо предоставь изъясняться Эгину.
     -- Пожалуйста, -- развел руками Лагха, ревниво  косясь  на  аррума.  --
Пусть  говорит.  Хотя  я  не  понимаю,  почему  бы тебе самому, как наиболее
опытному надзирателю  Медового  Берега,  не  поведать  нам  свои  догадки  и
предположения.
     --   Слаб  я  болтать  твоей  милостью,  --  лягушачье  лицо  эверонота
исказилось слабым подобием  улыбки.  --  А  Эгин  тут  все  не  хуже  нашего
понимает.
     Эгин  вздохнул.  Ни  хрена он здесь не понимает, милостивые гиазиры. Но
делать было нечего. Ударить лицом в грязь перед гнорром не хотелось  и  Эгин
заговорил:
     --  Поскольку деревня багидовых смердов совершенно пуста и лазутчики не
видели в Вае ни одного человека, у меня есть нехорошее подозрение, что  всех
мужиков  костерукие  переделали  под себя по указке южанина. Далее. Понятно,
что южанин, который заправлял здесь, в Сером  Холме,  по  каким-то  причинам
перенес  свою  ставку  в  Ваю.  Я думаю, это имело смысл делать только в том
случае, если его миссия подходит  к  концу  и  он  намерен  вскоре  покинуть
Медовый  Берег  на  корабле  южан.  Есть  еще одно обстоятельство. Поскольку
лазутчики донесли о земляных работах, о каких-то "корзинах"  и  "мешках",  у
нас есть все основания полагать, что южанин собирается что-то взорвать. И я,
кажется, догадываюсь что именно.
     Авелир  посмотрел  на  аррума  с одобрением. Он тоже догадывался. Лагха
фыркнул:
     -- А что тут догадываться?! Понятно ведь, что взрывать он будет главное
логово шардевкатранов.
     -- Именно это я и имел в виду, -- сдержанно кивнул Эгин. --  И  главный
вопрос в том, препятствовать ли нам этому или нет.
     --  Вообще-то,  Князю  и  Истине  не  нужны  шардевкатраны, -- иронично
заметил Лагха. -- Князю и Истине также не нужны костерукие, южане  и  аютцы.
Нам  просто  нужен чистый Медовый Берег. Поэтому наиболее разумным из всего,
что мы можем сделать, представляется дать южанину полную свободу действий  в
уничтожении шардевкатранов, а самим уйти на север через горы той же дорогой,
которой я сюда пришел.
     Эгин  откровенно  признался  себе, что это действительно отменная идея.
Уйти прочь из этих диких и страшных мест, чтобы потом вернуться уже во  всем
великолепии  Свода  Равновесия.  Кстати, где аррумы с "облачными" клинками и
хваленые "лососи"? За всеми  перипетиями  и  заботами  последнего  дня  Эгин
совершенно упустил из виду этот мягко говоря недетский вопрос.
     -- Простите, гнорр, -- кашлянул Эгин. -- А почему вы пришли сюда один?
     Лагха посмотрел на аррума так, будто бы тот спросил у него, отчего днем
светит солнце, а ночью -- луна.
     -- Потому что я очень спешил, -- сказал он сухо.
     --  То  есть  вы  хотите  сказать,  что  основные силы Свода Равновесия
следует ожидать из Нового Ордоса через несколько дней?  --  Эгин  знал,  что
Лагха  всегда  сам  говорит  все,  что  хочет  сказать,  а прочее из него не
вытянешь и калеными клещами, но вопрос  был  очень  важный  и  он  отважился
упорствовать.
     --  Нет,  этого  я  сказать не хочу. При самом благоприятном исходе дел
наши корабли смогут появиться здесь через две-три недели.
     "Ну тогда точно надо  уходить  отсюда  подобру-поздорову",  --  подумал
удивленный и разочарованный одновременно Эгин.
     -- Милостивые гиазиры, -- вмешался Авелир. -- Ваша беседа, с моей точки
зрения,  носит достаточно отвлеченный характер. Ибо вы забываете то, о чем я
с ужасом вспоминаю ежечасно.
     -- О чем же? -- запальчиво осведомился Лагха.
     -- О коконах шардевкатранов. О том, что со дня на день  из  них  выйдут
молодые и очень злые девкатры.
     -- И ты тоже веришь в эту аютскую чушь? -- спросил Лагха раздраженно.
     --  А  как я могу в нее не верить, достопочтенный гнорр, если пятьдесят
лет назад, на аютской границе, я видел как  лучницы  Гиэннеры  расстреливали
девкатра?
     --  А что это ты там делал? -- осведомился Лагха тоном бывалого офицера
Опоры Единства.
     -- Тебя искал, -- ответил Авелир совершенно спокойным тоном.
     К удивлению Эгина, Лагха не стал переспрашивать. Напротив,  он  казался
совершенно  удовлетворенным ответом Авелира. Вместо этого Лагха задал вопрос
совсем о другом:
     -- Ну и что же девкатр?
     -- Девкатр? -- насмешливо переспросил Авелир. -- Плохой был очень. Его,
пожалуй, только лучницы Гиэннеры и могут остановить.
     -- А я одного уложил когда-то, -- мечтательно протянул  Лагха  и  Эгину
показалось,  что  он  глух, слеп и нем в обществе этих непостижимых существ,
один из которых, Авелир, человеком заведомо не  являлся,  а  второй,  Лагха,
тоже в последнее время вызывал у Эгина большие сомнения.
     --  Ты  его в "Исходе Времен" уложил, а не в нашей ветви Древа Истории,
-- сухо отметил Авелир. -- Это во-первых. А,  во-вторых,  то  ведь  был  уже
наполовину развоплощенный девкатр.
     -- Согласен, -- вздохнул Лагха. -- Так и что же мы будем делать?
     -- Ничего особенного. Подождем, пока войдет Снах и скажет "Гиазиры, тут
это... это, двое пришли".
     Подведя  таким  загадочным образом черту под их беседой, Авелир прикрыл
глаза краем шерстяного покрывала и мгновенно уснул.

     x 3 x

     --  Гиазиры,  тут  это,  --  появившийся  на  пороге  Снах  замялся   в
нерешительности, в общем-то горцам не свойственной. -- Это... двое пришли.
     --  Надо  полагать,  двое костеруких? -- не без издевки поинтересовался
Лагха.
     -- Не-а, -- от Снаха, похоже, ускользнули и издевка, и ехидная улыбочка
гнорра,  который,  кажется,  и  авторитетом-то   особенным   у   горцев   не
пользовался.  Собственно,  откуда  бы  этому  авторитету  взяться?  О  Своде
Равновесия горцы и слыхом не слыхивали, а в бою Лагху еще не видали.  --  То
не  двое костеруких. Там мужчина и женщина. Говорят, что их сюда приглашали.
И еще собака какая-то с ними.
     -- Впустить, -- тут же отозвался Авелир, который  еще  мгновение  назад
спал  вроде  бы  совершенно  беспробудным  сном. -- И немедленно привести их
сюда.
     Эгин и Лагха воззрились на эверонота в полном недоумении.  Кого  это  в
Серый   Холм   приглашали   и   отчего   Авелир,   никогда   не   страдавший
легкомысленностью, так споро решил судьбу пришедших?
     -- Это Сорго и Лорма, а также ваш пес, не знаю как  звать,  --  пояснил
Авелир для Эгина.
     --  Сорго  --  один  местный  стихопевец и любитель изящных искусств. В
прошлом  содержатель  Люспены,  дамы  милой  во  всех  отношениях,   хозяйки
шардевкатранов, -- пояснил Эгин для Лагхи.
     -- Кажется, я знаю о какой Люспене ты говоришь, только мне она известна
под другим именем -- Куна-им-Гир. Ну да ладно, а что за женщина? -- деловито
спросил Лагха.
     --  Она,  конечно,  не  так интересна как Куна-им-Гир, но зато она дочь
Хены, царицы Детей Пчелы, которые, как ни крути, составляют костяк  и  плоть
нашей  единственной  на  настоящий  момент  армии. Самая миловидная уроженка
Медового Берега.
     --  Хорошо,  --  сказал  гнорр,  наверняка   пропустивший   мимо   ушей
"миловидную", таков уж нрав Отраженных. -- А что за собака?
     -- Это животное-девять по кличке...
     --  ...Лога,  -- как ни в чем не бывало вставил, поймав крохотную паузу
эгиновой  невольной  заминки,  Лагха.  Память   у   него   была   и   впрямь
феноменальная.
     --   Действительно...   Лога,  --  подтвердил  Эгин,  непонятно  отчего
смутившийся.
     -- Придут -- добро пожаловать, -- продолжил Лагха. --  Но  кто  бы  мне
теперь  пояснил,  где  они  шатались  все  то время, которое прошло с начала
полного бардака на Медовом Берегу? Может быть, они в сговоре с  южанами?  И,
между прочим, разве кто-то из нас их сюда приглашал?
     -- О да, Лагха. Это был я, -- устало сказал Авелир.

     x 4 x

     --  ...когда  Эгин и его люди ходили миндальничать с Багидом Вакком, не
вняв моим настойчивым советам этого не делать, я тоже проник в  Серый  Холм,
воспользовавшись лазом шардевкатрана. Мне пришлось порядком попотеть, прежде
чем  я  сумел  доискаться  до  подвала, где содержались эти двое. Но мне это
удалось. Одним словом, я увел их из Серого Холма и спрятал в одном из  своих
убежищ.  Там  они  и  кормили  вшей до недавнего времени, дожидаясь, когда я
позову их присоединиться к нам.
     -- А пес?
     -- А пес прибился к нам по дороге в убежище. Он был  совсем  изранен  и
был  готов  искать  тебя,  Эгин,  до  последнего  издыхания.  Но так как это
издыхание было, мягко говоря, не за горами, я счел  за  лучшее  поместить  в
убежище  и  его.  Думаю,  он зализал свои раны и готов рвать глотки всем, на
кого ты, Эгин, укажешь.
     -- Но я не умею с ним... говорить.
     -- Ничего. Беседы о сути Гулкой Пустоты и смысле жизни тебе с ним вести
не придется, -- обнадежил Эгина Авелир.
     -- Но постой, -- недоверчиво спросил Эгин. --  Я  помню,  что  встретил
тебя  той  же ночью, когда вырвался из Серого Холма. То есть это ты встретил
меня. Скажи мне, Авелир, когда ты успел совершить такую тучу  подвигов?  Ну,
Раздавленное  Время...  но ведь Сорго и Лорма не владеют этой магией! Их что
-- ветер в твое загадочное укрытие перенес? Или ты раздвоился?  Один  Авелир
провожал  Сорго, Лорму и пса в укрытие, а другой в это время спасал Эгина от
мужиков Багида при помощи "трубки для стреляния"?
     -- Нет, мне не нужно было провожать их. Сорго очень слабый человек,  --
чувствовалось,  что  объяснения  порядком  надоели  эвероноту и он старается
отделаться самыми скупыми словами.
     -- Не понял, -- к стыду своему был вынужден сознаться Эгин.
     --  Тут  нечего  понимать.  Он  слабый.  В  его  голове   любой   может
распоряжаться  так  же  лихо,  как  в  своем огороде, -- вежливо и терпеливо
пояснил  Авелир,  превозмогая  усталость,  боль  и,   быть   может,   легкое
раздражение.
     -- И ты распоряжался в его голове как в огороде?
     --  Он  просто  говорил  с ним, минуя уши. Он заставлял его действовать
так, как требуется, не присутствуя с ним рядом, -- взял на себя труд  давать
объяснения  гнорр. -- Тогда он отправил его прочь, внушив ему путь, а теперь
позвал его сюда "стальным словом Урайна".
     -- Ну, -- протянул Эгин, -- теперь действительно все понятно.
     В тот момент он чувствовал себя безнадежно, непроходимо невежественным.
К счастью, за дверью послышались голоса,  среди  которых  выделялось  чистое
сопрано Лормы и гортанный говор Снаха.

     x 5 x

     --  Здравствуйте,  милостивые  гиазиры,  гиазир  Авелир, и господин Йен
тоже, -- Лорма была бойкой и, главное, вежливой девочкой.
     -- Почтение вам, о доблестные мужи, -- Сорго был все тем же, каким  его
успел  узнать  Эгин  за  три  недели  мира  на Медовом Берегу -- напыщенным,
рассеянным и мрачноватым.
     -- Надеюсь, у вас достанет сил на то,  чтобы  развлечь  нас  разговором
перед  тем,  как  отправиться  ко  сну?  -- благосклонно начал Авелир, не то
передразнивающий  выспренного   Сорго,   не   то   невольно   подсевший   на
обстоятельный тон древней поэзии.
     --  О  да,  хотя,  признаюсь,  их, то есть сил, немного, -- откликнулся
Сорго, имевший крайне поношенный или даже  потасканный  вид.  Кстати,  Лорма
выглядела  куда  как  более  жизнерадостно.  Румяные, пышные щеки, белозубая
улыбочка, сладкие, алые губы. "Небось, любились там "в укрытии"  с  утра  до
вечера  и  с вечера до утра", -- незлобиво и в общем-то без ревности подумал
Эгин.
     --  Можете  звать  меня  Эгином,  --  вставил  он,  ибо  ему  отчего-то
показалось,  что  если Лорма еще раз назовет его гиазиром тайным советником,
то его нефигурально вытошнит.
     -- Угу, -- хором ответили Лорма и Сорго.
     --  А  меня  --  Квадратной  Шкуркой,  --  отозвался  из  своего  плохо
освещенного угла Лагха с серьезнейшим выражением лица.
     Лорма и Сорго перепуганно закивали.
     Эгин не сдержался и прыснул со смеху.

     x 6 x

     --  Вы  ведь  любитель  изящных  искусств, не так ли, Сорго? -- спросил
Авелир.
     -- О да... Я -- да, любитель, -- задрав глаза в небо, отвечал Сорго. --
Правда, пока мы были в этой, в этой унизительной землянке, я,  простите,  не
сочинил ни одной оды.
     --  Не  страшно,  --  продолжал  Авелир. -- Значит, вы умеете играть на
каниойфамме?
     -- Ну разумеется,  --  с  обиженным  видом  отвечал  Сорго.  Будто  его
спросили что-то вроде "А вы умеете играть в "три пальца" на щелбаны?"
     -- А хорошо ли вы помните вашу прежнюю подругу Люспену?
     Ничуть не сконфузившись, Сорго отвечал:
     --  Помню.  Но  мою  нынешнюю  подругу,  обворожительную Лорму, я помню
лучше.
     "Ах вот оно как? Новую подругу?" -- встрепенулся Эгин, но,  разумеется,
смолчал.  Не то чтобы он надеялся вновь воспламениться страстью и припасть к
розовым щечкам бедной сиротки и  погорелицы  Лормы  Гутулан  (хотя  и  такой
возможности  не  исключал).  А  так -- скорее из собственнического инстинкта
самца.
     В отличие от Эгина, Авелир полностью  проигнорировал  последний  пассаж
Сорго  и  продолжал расспросы. Пока ни Эгин, ни Лагха не догадывались к чему
клонит эверонот, но так как спать им  ничуть  не  хотелось,  они  слушали  с
неугасимым вниманием.
     --  Сейчас мне интересна Люспена, -- отрезал эверонот, любезно улыбаясь
Лорме. -- Вы когда-нибудь слышали, как она играет на каниойфамме?
     -- О да, почитай каждый вечер. Но только играла она посредственно... --
с видом знатока сообщил Сорго. -- Все какие-то убогие, примитивные  песенки.
Где уж там ей было до серьезной музыки!
     --  А  что  за  примитивные  песенки?  Вы  помните, какие? -- продолжал
наседать Авелир.
     -- Да...  Ну  там  "Трень-трень-трень...  комаров  писчанье,  светляков
порханье..." и еще вот эту, ну... "Перепелка-птица эх, спинка крапленая!" --
прогнусил "поэтическим" козлетоном Сорго.
     -- А вы можете наиграть эти песенки по памяти?
     --  Нет  ничего  проще!  -- заверил Сорго Авелира. -- А что, здесь есть
каниойфамма? --  тут  же  с  надеждой  спросил  он,  радуясь  гипотетической
возможности блеснуть своими талантами перед просвещенной публикой.
     -- Целой каниойфаммы нет...
     Сорго  сник  или,  как  любил  говаривать  покойный  Мидан  окс Саггор,
"скапустился". Лорма рассерженно шморгнула носиком. Она ведь всегда  мечтала
послушать!
     -- ...но есть одна струна, -- отозвался Лагха из угла. Гнорр, в отличие
от Эгина, уже давно догадался к чему клонит Авелир.
     -- Как это мило с вашей стороны, гиазир Квадратная Шкурка! -- взорвался
признательностью  Сорго.  И,  просияв,  подскочил  к  Лагхе,  заключил его в
объятия и облобызал, как милого племянника.
     У высокомерного гнорра волосы встали дыбом.
     -- Ну-ну, дядя, -- в полной растерянности  пробормотал  он  и  похлопал
Сорго  по  спине  с  тем  видом,  с  каким  обычно утешают тревожных детей и
душевнобольных.
     Тут даже Авелир не смог сдержать смущенной улыбки.

     x 7 x

     --  ...Люспена  играла  у  высохшего  колодца,  соединенного  с  лазами
шардевкатранов,  благодаря чему твари могли превосходно слышать ее. Но мы --
мы будем смелее, потому что у нас нет другого  выхода.  Мы  будем  играть  в
самом  лазе,  --  пояснил Авелир. -- Струна у нас одна, а это значит, что мы
можем помыкать лишь одним шардевкатраном. Но, думаю, нам хватит и одного.
     "С лихвой", -- промолчал Эгин.
     Через проделанный  при  штурме  Серого  Холма  пролом  в  полу  казармы
костеруких они по очереди протиснулись в лаз, где Сорго предстояло дать свой
второй  за  эту  ночь концерт. (Первый уже состоялся часом раньше, когда они
натянули принесенную Лагхой из Пиннарина струну на длинную палку  из  серого
бука  и  Сорго,  окруженный  всеобщим  вниманием,  исполнил  весь  репертуар
Люспены, правда, сделал это очень-очень тихо.  Мало  ли  --  может,  слух  у
шардевкатранов   сильно  обострился  от  пережитых  ими  в  последнее  время
треволнений.)
     Когда они оказались внутри, Эгин и Лагха оголили свои клинки,  а  Сорго
взял  наизготовку  свою каниойфамму, точнее, ее жалкое однострунное подобие.
Авелир же, безоружный и очень бледный,  уселся  на  землю  и  стал  сверлить
взглядом непроницаемую, предвечную темень лаза.
     --  Начинай!  -- Лагха двинул Сорго локтем в бок и тот, набрав в легкие
воздуха, начал.

     x 8 x

     -- Комаров писчанье, светляков порханье! Трем-трем-трем! -- тихо  запел
Сорго  и  забренчал  на одинокой струне, из-под которой полилась примитивная
мелодия. Одна из тысяч таких, какие играют на каждой ярмарке  Круга  Земель.
Простая, запоминающаяся и, пожалуй, не лишенная приятности.
     Авелир  напряг  слух  и  зрение  так,  что  глаза  его, казалось, стали
светиться в темноте (светильников они, ясное  дело,  с  собой  не  взяли,  а
понадеялись  на  тусклые  отсветы из отверстия в верхней стене лаза). Эгин и
Лагха, стоящие по обе стороны от него, затаили дыхание.
     Как мы с милой  Как  мы  с  милой  во  кленовом  да  во  лесу!  Комаров
писча-а-нье! Светляков порха-а-нье!
     Сорго  гнусил  очень  старательно.  Эгин  поймал  себя на том, что дабы
как-то умерить свое  волнение,  заслушался  пением  Сорго  и  даже  прозевал
момент,  когда  в далеком далеке раздался рокот, который нельзя было спутать
ни с чем. Похоже, шардевкатран заглотил наживку и теперь полз к ним что было
сил.
     Целовались-обнимались  На  лугу  среди  цветов!  Комаров   писча-а-нье!
Светляков порха-а-нье!
     Грохот   стал   невыносим.  Несмотря  на  то,  что  слов  и  треньканья
каниойфаммы было уже почти не слышно, Сорго  продолжал  надрываться.  Авелир
встрепенулся и, приблизившись к самому уху Сорго, заорал:
     -- Давай что-нибудь другое, он уже здесь!
     А  шардевкатран и в самом деле был уже здесь. "Облачный" клинок Эгина и
меч Лагхи бесновались, переливаясь всеми оттенками малинового и зеленого. Из
глубины туннеля подул ветер, пахнущий гнилью. Волосы  Эгина  развевались  на
этом ветру, а его губы шептали бессвязную чушь, общий смысл которой сводился
приблизительно к такому: "Во что бы то ни стало выжить, вернуться в Пиннарин
и еще раз увидеть Овель".

     x 9 x

     Но  Сорго,  казалось,  все  было  нипочем.  Ибо он и впрямь был одержим
изящными искусствами. Он принял к сведению рекомендацию Авелира и,  даже  не
скосив  глаз  туда, откуда ломился сквозь земную толщу шардевкатран, затянул
другой мотив. В ту ночь он был единственным, в чьей душе не было ни  страха,
ни опасений.
     Ой  маманя  говорили, Не развязывай бурдюк! Девки ушлые вскружили Бедну
голову мою!
     На сей раз треньканье каниойфаммы подействовало на  шардевкатрана,  как
показалось   Эгину,   успокаивающе.   Но   ненадолго.   Очень  скоро  грохот
возобновился с новой силой, причем где-то в стороне от них.
     -- Он стал рыть туннель на север! -- заключил Авелир.
     -- Следующую! -- скомандовал Лагха Сорго.
     Сорго согласно кивнул и вновь вцепился в струну, как будто  в  ней  был
сосредоточен  весь  смысл  мироздания. Впрочем, в некотором смысле оно так и
было.
     Перепелка птица, эх! Спинка крапленая! Лапки задери Убиенная!
     Грохот раздался совсем  близко.  Плотное  серое  покрытие  левой  стены
туннеля,  образованное  застывшей  шардевкатрановой  слизью,  растрескалось.
Недра загудели и заныли. Взволнованный Авелир вскочил на ноги.
     -- Он здесь. Начинай другую!
     Но не успел Сорго сменить мотив, как одна из стен лаза пошла  трещинами
и  лопнула,  словно ореховая скорлупа. Эгин, Сорго, Лагха и Авелир отскочили
назад насколько могли далеко. И правильно сделали. Ибо спустя  какой-то  миг
жвалы-захваты   числом   шесть   показались  в  проломе,  выискивая  кем  бы
поживиться, а от фиолетового  свечения  бугорков  на  коже  шардевкатрана  в
туннеле стало светло как в мрачный день лунного затмения.
     -- Сорго! -- прошипел Лагха.
     Но  Сорго,  к счастью, был по-прежнему увлечен искусством и ничем кроме
искусства. Он припал на одно колено и вновь заиграл.

     x 10 x

     В какой-то момент Эгину показалось, что Сорго сыграл что-то  не  совсем
то.  И  что  шардевкатран  воспринял услышанное как призыв подойти поближе и
пожать руку Сорго всеми  шестью  жвалами-захватами  разом.  Однако  интуиция
Сорго  была просто отменной. Или, быть может, осознание опасности сделало ее
отменной. По крайней мере, очень скоро все вздохнули с  облегчением.  Вместо
того,  чтобы  продолжать  идти на сближение и дальше, шардевкатран ненадолго
остановился, попятился назад, пробил потолок лаза и ринулся  на  поверхность
земли.
     --  Интересно,  что он будет делать дальше, -- дрожащим голосом спросил
Эгин.
     Дождавшись, пока шардевкатран выберется наверх целиком,  Лагха  ринулся
за ним.
     --  Он  ползет на север. Сорго, дальше! -- потребовал Лагха, высунувший
голову в ночь.
     Таким приблизительно образом они изучили нрав и повадки  шардевкатрана.
А  также  и  язык,  на  котором следует говорить с ним, чтобы быть правильно
понятым. Тот язык, на  котором  отлично  изъяснялась  Люспена  или,  точнее,
Стражница  аютской Гиэннеры по имени Куна-им-Гир. Правда, к концу урока все,
кроме Сорго, который  был  готов  бренчать  на  каниойфамме  хоть  до  утра,
чувствовали себя вконец обессиленными.
     --  Ладно,  играй  отбой.  Нашему  шардевкатрану  пора спать, -- сказал
наконец Авелир,  обращаясь  к  Сорго,  чья  вдохновенная  рожа  была  лучшим
подтверждением волшебной силы искусства.
     Эгин и Лагха переглянулись в крайнем облегчении, а их клинки, в ту ночь
оставшиеся не у дел, были возвращены ножнам.

     ГЛАВА 22. СОН ЭГИНА

     Ночь с Двадцать Шестого на Двадцать Седьмой день месяца Алидам

     x 1 x

     После знакомства с шардевкатраном Эгин спал как убитый.
     Для ночлега они облюбовали большой трапезный зал с двумя дверями. Возле
них были  выставлены  в  карауле  по  двое  горцев. Остальные легли спать на
расстеленных на полу шкурах. Спали бок о бок, словно солдаты в казармах.
     Сорго и Лорма посапывали рядом, лежа спиной друг к другу, а между ними,
словно  драгоценнейшая   драгоценность,   покоилась   невзрачная   палка   с
единственной  струной.  Как  граница,  через  которую  не  велят переступать
приличия. Как напоминание  о  беспрецедентной  по  важности  миссии.  И  как
музыкальный инструмент, поющий любовь, разлуку и то, что между ними.
     Эгину  уже давно не снились сны. Ни хорошие, ни плохие. А потому, когда
он увидел перед собой Авелира в едва различимом зеленоватом сиянии, Эгин был
изрядно удивлен. "Вот те на!" -- сказал себе  Эгин.  Сон  был  на  удивление
реалистичным, живым и свежим. Сон был вот каким.

     x 2 x

     --  Нам  следует  поговорить  с тобой, Эгин, -- шепотом сказал Авелир и
указал Эгину на выход из трапезного зала, где стояли на часах двое горцев.
     Один из них старательно тер глаза, а другой накручивал на  палец  прядь
волос,  мечтательно  запрокинув  голову. Словом, каждый развлекался как мог.
"Главное, чтобы носом не клевали", -- подумал  Эгин,  под  началом  которого
впервые  была столь неотесанная армия. Впрочем, раньше не бывало и такой. Он
встал на ноги и последовал за Авелиром.
     Они вышли на нависающий над  задним  двором  балкон,  оплетенный  диким
виноградом. Кислым и зеленым.
     --  Я  буду  внимателен,  -- пообещал Эгин и вопросительно воззрился на
Авелира.
     -- Тогда слушай. Ты знаешь почти всю историю о Лагхе и  Ибаларе.  Почти
всю. Ты осведомлен о том, что Ибалар выучил и воспитал Лагху для того, чтобы
народ   эверонотов  смог  воскреснуть  из  небытия  мощью  и  волею  гнорра,
гнорра-Отраженного. Ибалар был корыстен. Он  нашел  мальчика-Отраженного  по
имени Дайл, чтобы играть им, словно куклой. И поплатился за свою корысть. Но
проблема  в  том, Эгин, что я тоже был далеко не бескорыстен. И хотя корысть
моя была иного рода, она не перестает быть корыстью. Дело в том, что я  тоже
искал Отраженного. Просто Ибалар оказался гораздо проворней меня.
     Авелир замолчал.
     --  Продолжай,  Авелир -- сказал Эгин, с удивлением обнаружив при этом,
что уста его не разомкнулись.
     -- Итак, Ибалар опередил меня и забрал Дайла себе...
     Авелир,  как  оказалось  при  более  внимательном  рассмотрении,   тоже
"говорил",  не  двигая  губами,  и  тем  не менее у Эгина создавалась полная
иллюзия живой, настоящей беседы. "Впрочем, -- отмахнулся Эгин, -- это сон, а
во сне все может быть".
     -- ...Поначалу Ибалар учил Дайла так, как, быть может, учил бы и я.  Но
потом Ибалар вложил в душу Дайла слишком много зла, которому ему становилось
все  сложней  сопротивляться.  Он  научил его свободно и без трепета бродить
тропами, приводящими в страну, где свет и добро никогда не появляются. Я  не
допустил  Черного  Посвящения.  Лагхе  удалось унести ноги из Мертвых Болот,
правда, запятнав себя одним из самых тяжких преступлений перед  самим  собой
--  убийством  учителя.  Я  полагал, что со временем все доброе воскреснет в
Лагхе и что гордыня, семена которой посеял в его  душе  Ибалар,  никогда  не
даст губительных всходов. В своей наивности я полагал, что даже после трудов
Ибалара  Лагха  будет в состоянии осуществить тот замысел, ради которого я в
бытность свою мечтал найти Дайла-отраженного и воспитать его по-своему. И на
этот раз я позвал его сюда при помощи  твоего  медальона  не  только  затем,
чтобы  крушить  костеруких  и помыкать шардевкатранами. Однако теперь, когда
Лагха здесь, я понимаю, сколь недальновиден был Авелир, старая  и  уродливая
болотная саламандра...
     Похоже,  Авелир  был  действительно  недоволен собой, действительно был
удручен и подавлен. "Старая и уродливая болотная  саламандра",  --  кажется,
так Авелир себя при Эгине еще не величал.
     --  Значит,  тебе не нравится Лагха? У него черная душа? Он по-прежнему
следует той дорогой, что указал ему Ибалар?
     -- Нет, это не совсем  то,  что  я  хотел  объяснить,  --  отрицательно
замотал своей плоской головой Авелир. -- Лагха стал отличным воином. Он стал
проницателен  и  хитер,  как  полубоги  древности. Но именно поэтому он стал
жесток и несгибаем, словно стальной прут.
     -- Что же в этом плохого? -- Эгин действительно не понимал.
     -- Лучше бы ты спросил, что в этом хорошего. Настоящая мудрость  мягка,
настоящая  жизнь  текуча,  а  настоящий  воин  гибок,  словно  поток теплого
морского ветра... Одним словом, для исполнения того, о  чем  я  мечтаю,  он,
увы, не подходит, -- с тяжелым вздохом подытожил Авелир.
     --   О  чем  же  ты  мечтаешь,  Авелир?  --  поинтересовался  и  впрямь
заинтригованный Эгин.
     -- О том, чтобы ты, Эгин, исполнил то, что, как  мне  казалось  раньше,
должен исполнить Лагха.
     -- Я обязан тебе своей жизнью. Как же я могу отказаться? Я обещаю тебе,
что если то дело, о котором ты еще не сказал, мне по силам, а в том, что это
дело доброе, я не сомневаюсь, я сделаю все, что требуется.
     Авелир  спокойно  кивнул  и, подойдя к балюстраде, облокотился о перила
балкона и чуть свесился вниз. Затем, пробурчав  что-то  невнятное  себе  под
нос, вновь обратился к Эгину, знаком подозвав его к себе.
     -- Тогда слушай и смотри. Ты видишь тень? Вон там, на той стене?
     Эгин  всмотрелся  туда,  куда  указывал Авелир. Действительно, на серой
кладке противоположной стены, приобретшей в ослепительном сиянии полной луны
цвет слоновой кости,  можно  было  отчетливо  различить  что-то  похожее  на
человеческую  тень.  Не  очень  четкую,  но... Эгин вперился в ночь, как это
только что сделал Авелир, с тем, чтобы понять, кому  эта  тень  принадлежит.
Никого.
     -- Тень вижу, -- подтвердил Эгин.
     --  Это моя смерть, она совсем рядом, -- буднично, без страха и рисовки
изрек Авелир.
     Эгин сглотнул воздух. А затем с шумом выдохнул. Может, Авелир  все-таки
шутит?
     --  Видишь  черного  дрозда,  что уснул в излучине виноградной лозы? --
продолжал Авелир.
     Эгин поднял глаза в гущу дикого  винограда,  где,  положив  голову  под
крыло, спала неприметная черная птица.
     --  Это вестник. Он прилетел, чтобы сообщить мне, что у меня есть время
окончить все земные дела.
     Эгин пристально взглянул на Авелира. Нет, такие шуточки  за  эверонотом
раньше не водились.
     --  Итак,  скоро мне уходить, Эгин. И потому моим единственным учеником
придется стать не Лагхе  Коаларе,  а  тебе.  Ты  не  Отраженный  и  тебе  не
случилось  родиться с ключами ото всех важных дверей и сундучков этого мира.
Ну да это не так страшно, как мне казалось встарь. И поэтому я  прошу  тебя,
Эгин, найти Черный Цветок.
     -- Что такое Черный Цветок, Авелир? -- стыдясь собственного невежества,
спросил  Эгин.  Он  знал,  что  такое  Золотой  Цветок.  Да  и то, знал лишь
понаслышке. Какие-то места, где хорошо основывать столицы,  копать  колодцы,
разбивать сады или что-то в этом роде...
     --  Круг  Земель  славен двенадцатью Золотыми Цветками. Так мы называем
благословенные места, где вся работа спорится, природа  ласкова,  а  нечисть
боязлива.  Но  ничего не остается неизменным. Иногда и Пути Силы изменяются.
Золотые Цветки уходят из одних мест и распускаются в других. Но вот беда  --
в  том, что в тех местах, где раньше был Золотой Цветок, распускается Черный
Цветок и все в мире  идет  наперекосяк,  мертвые  вылазят  из  могил,  твари
становятся  алчны,  нежить  чувствует  себя  вольготно  и  не боится людских
слов...
     -- Ты хочешь сказать, происходит все, что происходит сейчас на  Медовом
Берегу?
     --  Да,  Эгин. Я хочу сказать, что на Медовом Берегу распустился Черный
Цветок и пока ты не найдешь и не уничтожишь его, здесь будет  все,  как  уже
есть.  Даже  если  мы  перебьем  шардевкатранов,  костеруких, южан, аютцев и
восстановим мир и справедливость, они продлятся не дольше, чем до следующего
полнолуния...
     -- Ну... скажи хотя бы как их ищут! -- вскричал Эгин.
     То, о чем просил  его  Авелир,  поначалу  показалось  ему  трудным,  но
выполнимым.  Однако  чем  больше  они  углублялись в суть вопроса, тем более
отчаянной и невыполнимой затеей все это начинало казаться.
     -- Если бы я знал как, я бы нашел сам...
     -- А Лагха, Лагха знает?
     -- По крайней мере, в бытность свою Кальтом Лозоходцем он знал.
     Эгин встрепенулся. Мысль о том, что гнорр Свода -- Отраженный,  звучала
уже  не  впервые,  но каждый раз, когда она звучала, Эгину было как-то не по
себе... Значит, в бытность свою Кальтом  Лозоходцем...  Любопытно,  что  еще
сравнительно  недавно  Эгин  полагал Кальта фигурой сугубо мифологической. А
теперь ему предлагают ни много ни мало,  а  самому  стать  Лозоходцем.  Эгин
Лозоходец. Звучит!
     --  Скажи  мне,  Авелир, -- спросил Эгин после долгого молчания, -- а в
чем твоя корысть? Зачем тебе, когда  ты  будешь  мертв,  знать,  что  Черный
Цветок  уничтожен  и  что Вая или, к примеру, Кедровая Усадьба вновь стоит в
венце Золотого Цветка?
     -- Э-э... -- устало махнул рукой Авелир. -- Некогда, когда я  и  Ибалар
жили  душа  в  душу,  как  и положено единоутробным братьям, мы горели одной
идеей.  Воскресить  наш  народ,  поднять  его  из  небытия,  оживить   племя
эверонотов,  последними сыновьями которого мы с Ибаларом являемся. Но прошло
время. Я возмужал и понял, что желать воскрешения  мертвых  --  значит  идти
наперекор  законам  мироздания.  Считать  зубы  в  хуммеровой пасти. Плодить
нежить, какими красивыми словами ты ее не обзови. Я понял,  что  мой  народ,
увы,  был  достоин той участи, которая его постигла и осознал: единственное,
что достойно жизни -- моя мудрость и мои  искусства,  мудрость  и  искусства
эверонотов,  воплощенные  в  тех,  кто  придут  после меня. В тех людях, что
придут после меня. В людях, но не в эверонотах.
     -- Во мне, например?
     -- В тебе. И в других. Их будет много, если ты вернешь  в  Ваю  Золотой
Цветок.
     -- Это будут горцы?
     -- И горцы тоже, -- безо всякой иронии подтвердил Авелир.
     -- Что же я должен делать? -- спросил наконец Эгин.
     -- Ты должен пообещать мне сделать все, что для этого требуется.
     -- Обещаю. Но что значит мое обещание рядом с моим бессилием?
     -- Оно значит все, -- в глазах Авелира колыхнулось темное пламя.
     Прямо  вслед  за  этим он протянул свою сухопарую руку к кисти зеленого
дикого винограда и аккуратно сорвал ее с лозы. По одной оборвал с кисти  все
зеленые ягоды и протянул горсть совершенно несъедобных виноградин Эгину.
     --  Чтобы не забыть о данном обещании, ты должен оставить себе памятку.
Выложи здесь, прямо на парапете, любое слово. Какое хочешь. Чтобы не  забыть
о нашем разговоре, когда у тебя появятся более насущные проблемы.
     Пожав  плечами  -- сон он ведь на то и сон, чтобы происходили странные,
порою несуразные вещи и  совершались  необъяснимые  поступки  --  Эгин  стал
выкладывать   слово.   Не   дыша,   аккуратно,  старательно.  Виноградина  к
виноградине. Словно  школьник  первой  ступени.  Наконец  он  отстранился  и
взглянул  на плоды своих трудов взглядом утомленного творца при свете полной
луны. "Овель" -- вот что выложил Эгин на широкой серой плите парапета.
     -- Ну как?  --  довольно  осклабившись,  спросил  Эгин,  обернувшись  к
Авелиру, который, как ему казалось, следил за его трудами из-за плеча.
     Но эверонота уже и след простыл.

     x 3 x

     Следующим   утром   Эгин   проснулся   раньше   всех.  Было  еще  серо.
Горцы-караульные спали у дверей здоровым сном детей  матери-природы.  Авелир
тихо  посапывал  в  своем углу, плотно завернувшись в шерстяной плащ. Словно
мумия.
     Сорго и Лорма,  сбив  в  ноги  каниойфамму,  лежали  крепко,  по-детски
обнявшись.  Лорма  была  похожа  на  сдобный,  только что изъятый из корзины
пекаря крендель. Теплый и податливый. Небритый же и грязный Сорго, напротив,
казался каким-то отекшим и пьяным, из угла его полураскрытого рта на циновку
стекала слюна. Лагха лежал на спине  неподвижный  и  величественный,  словно
бронзовая  статуя,  которую  вот-вот положат в ящик с опилками и погрузят на
корабль. Грудная клетка гнорра двигалась легко и ритмично. Лагха спал.
     Эгин потянулся и с удовольствием отметил, что ощущает недюжинный подъем
сил. Чтобы не разбудить остальных, он ловко, словно кот, вскочил на  ноги  и
стал пробираться к выходу, чтобы справить малую нужду, а заодно и растолкать
караульных.  Все-таки  это  нехорошо -- спать с мечами наголо. Можно ведь, в
конце-концов, порезаться!
     Следуя отработанному утреннему ритуалу, Эгин прополоскал рот и привел в
порядок  волосы,  вспоминая,  как  бы  между  делом,  что  за  странный  сон
привиделся ему минувшей ночью. Редкий случай -- ему удалось запомнить его во
всех подробностях.
     Очень  необычный  сон,  в самом деле! Может быть, вещий. Отчего бы и не
привидеться вещему сну  в  такую  суровую  годину?  А  если  вещий,  то  что
предвещает? Если он в руку, то кому?
     Небрежно скользя по волнам собственных праздных рассуждений, Эгин вышел
на балкон,   дабы   вобрать   в  легкие  бодрящую  предрассветную  свежесть.
Настроение у него было отличным. Он упер руки  в  серый  парапет  балкона  и
осмотрел  двор,  где  среди  полуразрушенных построек и свежих земляных куч,
оставленных "ручным" шардевкатраном, еще  парили  стайки  холодных  капелек,
которые  с  минуты  на  минуту  превратятся в росу. Солнце уже начинало свое
медленное восхождение где-то за  краем  горизонта,  но  его,  увы,  было  не
видать,  ибо  окна  общественной  "спальни"  выходили  строго  на север. "Не
видать", -- заключил  Эгин  и  опустил  взгляд,  который  вдруг,  ненароком,
зацепился  за  горстку зеленых виноградин, разбросанных по парапету. И не то
чтобы совсем разбросанных,  а  скорее  разложенных  в  определенном  порядке
чьей-то неленивой рукой.
     "Овель", -- вслух прочитал Эгин по-варански.

     ГЛАВА 23. ШАРДЕВКАТРАН

     Двадцать Седьмой день месяца Алидам

     x 1 x

     Да, судя по всему, кроме них, Детей Пчелы в горах и соглядатая-южанина,
на Медовом  Берегу  действительно не осталось ни одного человека. День снова
обещал быть солнечным и, хотя  ради  безопасности  они  избрали  путь  через
заросшие  холмы,  обрамляющие дорогу от поместья Багида Вакка до Ваи, они не
увидели ни одной живой души,  ни  одного  мертвого,  но  оживленного  магией
Переделанного  тела.  Потому  что живых душ на службе у хозяина Серого Холма
больше не состояло, а костерукие сейчас наверняка все как  один  попрятались
от солнца в подвалах вайских домов.
     Они были на месте за полтора часа до полудня.
     Невысокий  холм, густо заросший ежевикой и низкорослыми южными дубками,
стоящий на самой границе болот. На юго-западе видно море и мертвая  Вая,  на
улицах  которой повсюду возвышаются кучи свежей земли, на западе -- обширный
кусок безлюдного тракта, строго на юге -- тоже море  и  низкий  заболоченный
берег, поросший желтеющим к осени тростником.
     Горцы во главе со Снахом, растянувшись цепочкой, затаились в кустарнике
на южных  скатах  холма,  а  Эгин,  Лагха, Сорго, Лорма и Авелир (который, к
огромному удивлению Эгина, уже мог самостоятельно ходить,  хотя  его  прежде
оливково-темный  лик к утру стал пепельно-серым, мертвенным) засели на самой
макушке  холма,  где  громоздились  несколько  огромных  замшелых   валунов,
занесенных туда безвестной прихотью природы.
     --  Так,  --  сказал гнорр в полный голос, ибо был единственным из них,
кто несмотря ни на что ощущал себя полновластным хозяином  Медового  Берега.
--  Я  чувствую  шардевкатрана.  Он  в ста шагах к северу. Дальше ему ползти
нельзя, иначе он вернется в логово и погибнет вместе  с  остальными.  Заводи
его под болото, Сорго.
     -- Слушаюсь, милостивый гиазир гнорр! -- молодцевато гаркнул Сорго.
     Эгин подумал, что Сорго, похоже, окончательно сбрендил после знакомства
с гнорром.  Попросится  еще в эрм-саванны, а когда ему откажут -- набьется к
Лагхе преподавать каллиграфию.
     Сорго воткнул свою музыкальную палку в землю и сыграл на ней  несколько
нот.
     Спустя несколько коротких колоколов он осведомился:
     -- Ну что там, милостивый гиазир гнорр?
     --  Нет,  Сорго, не совсем так, -- сказал Лагха почти ласково; на самом
деле он с трудом сдерживал гнев. -- Шардевкатран поворачивает  на  запад.  А
нам нужно -- на восток.
     -- А разве восток не там? -- Сорго ткнул пальцем в направлении Ужицы.
     -- Нет, там запад, -- поспешно ввернул Эгин, опережая ярящегося гнорра.
     Сорго вздохнул и сыграл те же ноты, но в обратной последовательности.
     --  Хорошо,  --  кивнул  гнорр.  --  Я  скажу,  когда  его  нужно будет
остановить.
     -- К нам гости,  --  процедил  Авелир,  который  внимательно  изучал  в
дальноглядную трубу юго-восточный предел моря.
     Труба  принадлежала  арруму  Опоры  Вещей Эгину. Трубу эту Эгин вчера к
своей превеликой радости обнаружил в Сером Холме, куда она, насколько он мог
понять, попала в качестве трофея южанина после нападения костеруких на Ваю.
     -- Тернаунский? -- осведомился Лагха, затаив дыхание.
     -- Вот в кораблях я толком не  разбираюсь,  --  к  огромному  удивлению
Эгина признался Авелир, передавая трубу Лагхе.
     Пока  гнорр  опознавал  иноземцев,  Эгин невооруженным глазом следил за
домом градоуправителя, где еще каких-то четыре  недели  назад  спокойно  пил
сельх  с  Есмаром  и  скучал в размышлениях над загадочным делом об убийстве
рах-саванна Гларта. Насколько понимал Эгин,  именно  здесь  и  нигде  больше
должен  был  обосноваться  южанин.  Хотя  бы  уже  потому,  что  в доме есть
прекрасная наблюдательная вышка. И единственный на весь  Медовый  Берег,  не
считая  дома  Багида  Вакка,  добротный  каменный  фундамент, в котором есть
подвалы, где можно спрятать от солнца хоть сотню костеруких.
     Эгин не ошибся. Не прошло и пяти коротких колоколов,  когда  жук-южанин
показался   из   своей  норки.  Открылась  крохотная,  игрушечная  на  таком
расстоянии дверь, и из дома вышел человек в блестящих доспехах и  шлеме,  на
котором  красной  черточкой  выделялся гребень из крашеного конского волоса.
Расстояние не позволяло определить истинное качество доспехов,  но  Эгин  не
сомневался  в  том,  что  южанин  облачился  в этот судьбоносный день во все
лучшее. И если костерукие, конечно, не могли оценить по достоинству  роскошь
его  убранства,  то  вот начальство южанина, маячащее сейчас на горизонте...
Впрочем, это может быть еще Свод Равновесия  или  аютцы,  --  подумал  Эгин,
более всего уповая на первое.
     --  Да.  Это  "черепахи"  южан,  --  удовлетворенно  ухмыльнулся Лагха,
опуская трубу.
     Эгин не понимал, чему так радуется гнорр.
     -- Сколько их? -- спросил он озабоченно.
     -- Все, аррум. Совершенно все, сколько их там  существует  под  Солнцем
Предвечным.

     x 2 x

     Южанин  уже  успел  вскарабкаться  на наблюдательную вышку, убедиться в
том, что "черепахи" на подходе, слезть  вниз,  а  их  шардевкатран  все  еще
топтался на краю болот.
     --  Шардевкатран  какой-то ленивый попался, -- заметил гнорр, покусывая
губу. -- Слушай, Сорго, он, кажется, не хочет лезть  под  болота,  а  толком
принудить ты его, похоже, не умеешь. Прикажи ему подкопаться под холм, прямо
под нас.
     --  А мы не провалимся? -- опасливо осведомилась Лорма. Это были первые
слова, которые дочь Хены произнесла после выхода из Серого Холма.
     -- Если провалимся, так все вместе, -- обнадежил ее Лагха.
     Сорго что-то сбренчал.
     Эгин увидел, что южанин вновь выходит из дома. Теперь в его руках  были
два зажженных факела.
     --  Сейчас  начнет,  --  сказал  Эгин.  --  Лорма, золотце, прикрой уши
ладонями.
     Лорме пришлось просидеть с заткнутыми ушами довольно долго.
     Южанин исчез между домами, потом его гребень пару раз промелькнул подле
Ужицы, потом он возник на улице, ведущей на восточную окраину Ваи, в сторону
дома Люспены, и в его руках оставался лишь один факел.
     В этот момент догорел первый запал -- на самом берегу  Ужицы.  Блеснула
неяркая в свете солнца вспышка, саженей на сорок вверх поднялся фонтан земли
и грязно-серых водяных брызг, взметнулись обломки чьего-то деревянного дома.
"Гремучего камня", судя по всему, в Сером Холме было заготовлено за эти годы
преизрядно.  Эгин,  уже  имевший свой собственный крошечный опыт обращения с
этим воистину хуммеровым зельем,  прикинул,  что  такие  последствия  должны
давать  не меньше четырех мешков "камня". У аррума перехватило дух при мысли
о том что будет, если эту дрянь применять при осаде крепостей. Какая уж  там
магия!
     Южанин остановился, обернулся, подождал около короткого колокола.
     Второй  взрыв  прогремел  шагов  на  пятнадцать  правее первого. Южанин
удовлетворенно кивнул сам себе -- Эгин  видел,  как  качнулась  его  голова,
меченая красным гребнем -- и пошел дальше.
     Когда  он достиг двора Люспены, уже успели отгрохотать десять взрывов и
вода Ужицы теперь заполняла свой новый рукав вплоть до дома градоуправителя,
проходя, впрочем, одной улицей севернее.
     Южанин избавился от второго факела где-то около пересохшего колодца  во
дворе  Люспены.  Вслед  за  этим  он  пошел  обратно к дому градоуправителя,
предусмотрительно держась на два квартала ближе к морю.
     Вскоре взрывы грохотали уже в унисон.
     Рядом с Эгином, словно бы из-под земли, возник Снах. Он казался немного
испуганным и восхищенным одновременно.
     -- Гиазира, дозволь нам до него добраться. Он ведь там один, даром  что
землю  переворачивает. Кончим его -- и в горы! -- обратился он к Эгину через
Авелира.
     -- Ценю твой боевой порыв, Снах, -- покачал головой Эгин. -- Но он  там
вовсе не один.

     x 3 x

     Над Ваей колыхалась плотная завеса серой пыли. Первая серия взрывов (их
Эгин насчитал  около тридцати, причем среди них попались несколько двойных и
даже четверных) подошла с запада к дому Люспены и закончилась там, где зияла
черная рана первого взрыва из второй серии. Очередные взрывы теперь  гремели
совсем  близко -- строго к югу от холма, шагах в трехстах. Начали обнажаться
куски шардевкатрановых  туннелей,  образуя  целые  котлованы  подчас  весьма
причудливой  формы.  Земля  превратилась в исполинский срез куска источенной
червями древесины.
     А из Ужицы уже устремлялись мутные, полные грязной  пены  потоки  воды.
Они  шли по каналу, пересекающему всю Ваю, и исчезали под землей -- там, где
взрывы второй серии обнажали верхнюю часть главного логовища шардевкатранов.
Зрелище было жутковатое, но Эгин, покосившись на  Лагху,  подумал,  что  год
назад  в  Хоц-Дзанге было куда страшнее. Впрочем, тогда он находился в самом
сердце сокрушительного Танца Садовника,  а  теперь  --  вовне,  за  границей
разрушительной  работы  "гремучего  камня"  и  воды.  А  вот  шардевкатраны,
пожалуй, сейчас полагают иначе.
     Эгин не сразу заметил одну интересную подробность, за которой давно уже
следил Авелир. Из дома градоуправителя, сгибаясь  едва  ли  не  до  земли  и
прячась  в тени уцелевших домов, к свежему каналу устремилась цепочка темных
фигур, замотанных в  невзрачное  тряпье.  Фигуры  добегали  до  спасительной
непроглядно мутной воды и исчезали в ней.
     --  А вот и костерукие, -- заметил Авелир, перекрикивая очередной взрыв
и обращая внимание Эгина и Лагхи на эту бредовую картину.
     -- Они что -- топятся? -- брезгливо осведомился Лагха.
     -- Едва ли, -- мрачно возразил Авелир.
     Взрывы наконец закончились. И, несмотря на это,  земля  под  их  ногами
весьма заметно вздрогнула.
     -- Что, это наш шар-дер... дев...? -- пролепетала Лорма.
     --   Нет,   --   мотнул  головой  Лагха.  --  Наш  шардевкатран  сейчас
действительно рядом, но он-то как раз внял игре Сорго и бездействует.
     При этих словах Лагхи учитель просиял. Ах, "внял игре Сорго",  как  это
звучит!
     --   Это   зашевелились   те  шардевкатраны,  за  которыми  направились
костерукие, -- сказал Авелир. -- И, судя по всему, зашевелились не на шутку.

     x 4 x

     Вода из Ужицы исправно  прибывала,  наполняя  расположенные  куда  ниже
уровня  моря  логовища шардевкатранов, затопляя и самих тварей, и их коконы.
Несмотря на всю свою  чудовищную  измененность,  шардевкатраны  нуждались  в
воздухе  и  боялись воды не меньше, чем обычные дождевые черви. А солнца они
боялись еще больше чем  воды.  Ибо  солнце  сжигало  их  кожу  за  несколько
коротких колоколов.
     Костерукие  тоже  очень  боялись  солнца. А вот вода им была совершенно
безразлична. Их тела не нуждались в воздухе для поддержания жизни, ибо ее не
было  у  Переделанных  Человеков  ни  капли.  Поэтому  костерукие   свободно
перемещались  под водой, не страшась жгучих лучей полуденного солнца. И если
на воздухе шардевкатраны были для них почти совершенно неуязвимы, то в  воде
у костеруких уже имелись определенные шансы.
     Эгин  с  замиранием  сердца почувствовал, что сейчас, вот прямо сейчас,
наконец-то  увидит  шардевкатрана  при  дневном  свете  --   во   всем   его
завораживающем, ужасном великолепии. И он не ошибся.
     В  самом крупном провале, где хрипели разом несколько водоворотов, вода
неожиданно взметнулась вверх разлетающимся во все стороны снопом брызг и  из
мрачных  недр  с  пугающей  быстротой  показалась  на свет передняя половина
шардевкатрана, сжимающего в жвалах-захватах двух  обездвиженных  костеруких.
Несколько  мгновений он хранил неподвижность, потом его тело, вздымая волны,
дернулось вниз. Но назад дороги  не  было.  Шардевкатран  отчаянно  рванулся
вперед,  все  его  восьмидесятилоктевое  тело  показалось  на поверхности и,
грузно ворочаясь в грязи, слепо устремилось прямо на их холм.  Теперь  стало
видно,  что  задняя часть шардевкатрана сильно изуродована. Похоже, в начале
"чистки" он находился довольно близко к поверхности земли  и  ему  нешуточно
досталось во время одного из последних взрывов. И там, где чудесная защитная
кожа  шардевкатрана  была  содрана,  в  его  плоть вцепились мертвой хваткой
семеро Переделанных Человеков, беспощадно разя его  ударами  своих  костяных
конечностей.
     К  счастью  для  Эгина и его спутников, наблюдавших, затаив дыхание, за
приближением шардевкатрана, тварь  довольно  быстро  познала  ярость  Солнца
Предвечного.  Стоило шардевкатрану выползти за пределы редеющей пелены пыли,
как солнце заиграло мириадами разноцветных огней в каплях воды на его шкуре.
И  буквально  на  глазах  кожа  шардевкатрана  начала  темнеть,  покрываться
растущими  бурыми  пятнами,  а  вслед  за  тем  пошла трещинами, словно лист
пергамента над огнем.
     Шардевкатран бешено дергался и извивался. Его тело сокращалось и  вновь
распрямлялось,  он  катался  по  заболоченной  пустоши, давя повисших на нем
костеруких, и его жвалы-захваты беспомощно взрывали землю,  вырывая  из  нее
комья размером с овцу. Но у шардевкатрана не было больше сил, чтобы зарыться
обратно  в  спасительное  чрево  Медового  Берега.  Вскоре он затих, источая
страшное зловоние, достигшее даже вершины их холма.
     Погибли и девятеро костеруких. Одних шардевкатран раздавил весом  своей
грандиозной  туши,  другие  были  убиты солнцем. Похоже, южанин был не прочь
очистить Медовый Берег не только от  шардевкатранов,  но  и  от  костеруких.
Кстати, где южанин?
     Эгин  оторвался  от  созерцания  гибели  подземного  исполина  и  обвел
взглядом Ваю. Блеснуло стекло дальноглядной трубы. О Шилол! Да  ведь  южанин
пялится  с наблюдательной вышки прямо на него, на Эгина! Разглядев выражение
лица Эгина в трубу, сволочь приветственно помахала ему  рукой.  Южанин  явно
чувствовал  себя в полной безопасности и, более того -- не сомневался в том,
что костерукие при желании смогут защитить его где-нибудь  в  подвалах  дома
градоуправителя в течение ближайших двух часов, пока флот южан не высадит на
берег  пехоту.  Та,  ясное  дело,  сможет разогнать любого неприятеля, кроме
шардевкатранов.
     -- Нас заметили, -- сказал  Эгин,  стараясь,  чтобы  его  голос  звучал
спокойно.
     --  М-да? -- спросил Лагха, подымая свою трубу и вперяясь в южанина. --
Тогда пора выпускать нашего шардевкатрана.
     -- Но солнце убьет его почти мгновенно, -- напомнил Эгин. -- Вот где-то
через час соберутся тучи и тогда...
     -- Выпускать надо сейчас, потом будет поздно, и солнце его не убьет. --
Буркнул Лагха. -- Потому что почтенный Сорго пустит шардевкатрана под землей
-- строго в направлении дома градоуправителя.
     -- Но если мы убьем южанина сейчас, -- вмешался Авелир,  --  костерукие
превратятся   в   обездвиженных  чурбанов  и  не  смогут  уничтожить  коконы
шардевкатранов. А вода для коконов совершенно безвредна. Таким  образом,  мы
уничтожим южанина, но зато на нас обрушатся взрослые девкатры.
     В  это  время,  сокрушая  уцелевшие  дома  на восточной окраине Ваи, на
поверхность вырвались разом два шардевкатрана.
     -- Может быть, просто уйдем отсюда? -- робко предложила Лорма.
     -- Нет, -- неожиданно твердо сказал Сорго. -- Мы должны удостовериться,
что мертвы все твари.
     -- Слова, достойные поэта-воителя, -- удовлетворенно кивнул Лагха  и  в
его  словах Эгин не смог расслышать ни тени насмешки. -- Давайте, милостивый
гиазир Сорго, посылайте нашего шардевкатрана. Во-он туда,  прямо  к  дому  с
вышкой.

     x 5 x

     --  А  вот  и гости! -- гостеприимно распахнув руки, будто она и впрямь
была хлебосольной хозяйкой дома, сказала Лорма.
     В самом деле, южные гости были теперь не так уж далеки от  того,  чтобы
вступить  на гостеприимный Медовый Берег. Десять шлюпок, в каждой из которых
находилось  около  двух  дюжин  солдат   Ихши,   ритмично   вздымая   весла,
приближались к пристани. А точнее, к тому месту, где ранее была пристань. Но
на них пока никто, кроме простодушной Лормы, не обращал особого внимания.
     Сорго  сосредоточился  на  своей  ущербной каниойфамме, а шардевкатран,
надо полагать --  на  доме  градоуправителя.  Эгин  гадал,  сколько  времени
потребуется  ему,  чтобы  преодолеть  расстояние,  которое отделяло тварь от
многострадального строения.
     Лагха стоял, как обелиск, скрестив руки  на  груди.  Авелир  по  своему
обыкновению  сидел  в  полулотосе  на  земле, а Лорма, грациозно выгнувшись,
словно носовая фигура парусника, всматривалась в море.
     -- Он уже под домом, -- с авторитетным видом заявил Сорго.
     -- Пусть начинает разгром, -- скомандовал Лагха.
     Что под этим понималось, все они увидели в ближайшие же минуты. Вначале
дом градоуправителя  затрясся,  словно  больной  падучей   перед   тем   как
грохнуться на пол, давясь желтой пеной. Затем внутрь дома провалилась крыша.
С  нею  обвалилась,  сломавшись ровно посередине, наблюдательная вышка. Окна
строения перекосились, словно рты на глиняных лицах скорбных  итских  масок.
Затем рухнул верхний этаж. Посыпались глиняные блоки, дом просел и...
     -- Скажи ему, чтобы вылез на поверхность! -- бросил Авелир.
     -- Но ведь солнце, -- пробовал запротестовать Сорго, который, наверное,
по роду  службы  теперь  стал  печься  о  безопасности  шардевкатрана больше
других.
     Но Лагха лишь молча указал Сорго на небо. Мол,  пока  ты  там  бренчал,
многое  успело  перемениться.  Солнце  все  еще  было.  Но  теперь  на  небе
находилось не только оно. С севера к дневному светилу надвигались  массивные
и низкие грозовые тучи.
     "Даже раньше, чем я ожидал!" -- мысленно возликовал Эгин.
     "Перепелка-птица эх,
     Спинка крапленая!"
     --  наверное,  от  удивления  затянул  Сорго,  несмотря  на настойчивые
просьбы Лагхи не сопровождать столь полезную во всех отношениях  игру  столь
ужасным  (вежливый Лагха, правда, сказал "прочувствованным") пением. Правда,
в этот раз просьба Лагхи никем не была  поддержана.  Ибо  всеобщее  внимание
было приковано к тому, как в желтой глине Медового Берега образовался новый,
свежий, но уже чреватый непредсказуемыми последствиями провал.

     x 6 x

     Однако  самое  удивительное  произошло  не  на  земле, а на небесах. За
секунду до того как морда с жвалами-захватами показалась посреди  чудовищной
норы,  тучи  словно бы ускорили свой бег и с небывалой скоростью, словно они
тоже познали таинства Раздавленного Времени,  схлопнулись  вместе,  заслонив
солнце.  Будто  бы они тоже пеклись о здравии шардевкатрана и подгадали свое
слияние как раз к той минуте, когда их любимец покажет нос из земли.
     Обрадованный, или просто  опаленный  и  разъяренный  последними  лучами
светила,  шардевкатран  буквально взмыл ввысь, взметая фонтаны желтой глины.
Быть может, он чувствовал, что все его собратья погибли жестокой  и  гнусной
смертью  и  он,  последний  из  исполинов,  безраздельно  владевших  недрами
Медового Берега, должен отомстить за них и, на будущее, за себя. Быть может,
он знал, или догадывался, что его  враги,  те,  кому  он  должен  отомстить,
совсем  близко, совсем рядом и нужно только рвать, давить и крушить все, что
попадается на пути для того, чтобы справедливость была восстановлена и племя
шардевкатранов в конце-концов восторжествовало над племенем костеруких.
     Шардевкатран  поспел   вовремя.   Из-под   обломков   рухнувшего   дома
градоуправителя,  словно  блохи из повешенного над огнем тулупа псаря, стали
вылазить костерукие. Ибо, к сожалению, исчезновение солнца было им столь  же
радостно,  сколь и шардевкатрану. Как ни странно, уцелел и модник-южанин. Он
показался из-за устоявшего угла дома в  своих  блестящих  доспехах.  Правда,
движения  его уже не были такими слаженными и выверенными, как всего полчаса
назад. Но он был жив и по-прежнему повелевал костерукими.
     -- Ты смотри-ка, даже смерть этим гадом брезгует! --  всплеснул  руками
Сорго.
     --  Смерть  брезгует любым, на ком надет хорошо заговоренный доспех, --
пояснил Лагха, пристально следивший за тем как солдаты Ихши в своих  шлюпках
перестали  грести  и  подозрительно всматриваются в нового шардевкатрана, не
решаясь приближаться к берегу.
     -- Небось, кишка тонка! -- злорадствовал Снах. -- Небось, плыть назад!
     Авелир с сомнением покачал головой.
     -- Ну и хрен им в рыло, -- заключил угрюмый Снах, несколько  вульгарно,
но в целом верно выразив общее настроение.
     Да,  южане, застывшие в нерешительности, наверняка получили однозначный
приказ. Либо высадка с последующей очисткой Медового Берега  от  всего,  что
движется, либо веревка, мыло и самая крепкая из имеющихся корабельная рея. В
случае чего -- выдержит всех.

     x 7 x

     Часть  нежити,  направляемой на редкость живучим южанином, терзала бока
свирепствующего шардевкатрана, а вторая часть -- что-то около полутора дюжин
костеруких -- не тратя времени на выползка, направилась  прямиком  к  холму,
где располагалась варанская ставка.
     --  Они  очень  скоро  будут здесь. Всем приготовиться к бою, -- сказал
Лагха и его ладонь легла на рукоять меча.
     Горцы обнажили метательные мечи. Объяснять, с кем им придется  драться,
нужды не было.
     --  Костяная рука плохой воин, -- бахвалился самый коренастый из горцев
по имени Уб. -- Мечом разить не уметь!
     Его товарищи одобрительно зарокотали. Уж они-то "уметь", да еще как!  И
дрова  рубить, и мясо разделывать, и нежить усмирять. Для того они три штуки
с собой и носят, чтобы никто в их умениях не усомнился.

     x 8 x

     Схватка шардевкатрана с костерукими  проходила  с  переменным  успехом.
Может  быть  оттого,  что, готовясь к высадке начальства, южанин придержал в
подвалах  самых  отъявленных  и  умелых  Переделанных  Человеков.  А  может,
варанцам  слишком  уж  хотелось,  чтобы  шардевкатран  поскорее одолел своих
противников, и потому каждая его неудача казалась им серьезной.
     В какой-то момент Эгину, с тревогой  наблюдавшему  то  за  приближением
передового  отряда  костеруких,  то за шардевкатраном, даже начало казаться,
что подземный любитель ярмарочных  песен  скоро  будет  разодран  на  куски.
Костерукие  облепили  его  шею,  словно  саранча,  и,  несмотря на отчаянное
сопротивление  шардевкатрана,  сбросить  с  себя  за  раз  больше  двух-трех
костеруких  ему  не  удавалось.  Его  жвалы-захваты  работали без устали, но
костеруких, вроде бы, меньше не становилось.
     Однако лишь казалось. Потому что вскоре шардевкатран  изменил  тактику.
Он  стал  сворачиваться  кольцами  и  вслед  за тем распрямлять свое грузное
тулово. Быстро. Так быстро,  как  умеют  только  шардевкатраны  и  те,  кого
впускает  в  себя  Раздавленное Время. А потом шардевкатран впал в ритмичные
биения передней частью тела, подминая костеруких и буквально  впечатывая  их
намертво в сырую глину. Странно все это выглядело! Словно бы извивающийся на
крючке червяк решил вдруг заняться балаганной акробатикой.
     Южане  в  шлюпках  все-таки  решились  начать  высадку.  Наверное,  они
намеревались помочь костеруким расправиться с шардевкатраном,  а  точнее  --
под   прикрытием   костеруких,   которых  все  равно  не  жаль,  попробовать
расстрелять шардевкатрана из луков.
     Но эта идея оказалась никуда не годной. Потому что когда две сотни южан
появились  близ  места  побоища  с  луками,   изготовленными   к   стрельбе,
шардевкатран уже расправлялся с последними костерукими.
     Не   успели   южане  выпустить  в  выползка  первую  сотню  стрел,  как
шардевкатран, круто развернув к ним свою  жуткую  морду,  помедлил  секунду,
собрал свое тело в гармошку и... прыгнул. Он прыгнул, милостивые гиазиры!

     x 9 x

     Но  торжеством  шардевкатрана над пехотой южан ни смогли насладиться ни
Эгин, ни остальные. Ибо как раз в тот самый момент, когда  южане  натягивали
свои  луки,  у  подножия холма показался первый Переделанный Человек. Причем
его прообразом был никто  иной  как  землевладелец  Багид  Вакк  собственной
персоной.
     При  жизни  его  звали  Черноногом.  И  ходил  он, как помнилось Эгину,
опираясь на руки двух мордатых телохранителей. Иными  словами,  шкандыбая  и
сквернословя. Но "переделка" явно пошла ногам Багида на пользу -- он скакал,
словно молодая лань, причем целеустремленности ему было не занимать. Правда,
обе его ноги были теперь, как и рука, костяными.
     -- А я-то думал, ты свое уже отвоевал, аррум хренов, -- прошипел Эгин и
в мощном  заплечном  замахе рассек тело Багида Вакка пополам. А потом каждую
половину еще на две.
     В этот раз горцы не оплошали. Эгин с удовлетворением  отметил,  что  не
успел  он  уложить  то,  что  раньше  было  Багидом  Вакком, а Снах и Уб уже
торжествовали победу каждый над своим костеруким громкими криками. Они  были
увлечены  своей  удачей  и  не  заметили, что в это время творил Лагха мечом
Кальта Лозоходца. Да и Эгину было недосуг, ибо вторым  его  противником  был
сокольничий из Кедровой Усадьбы. Тоже, разумеется, переделанный.
     "Хвала Шилолу, что Лорма этого не видит. А то потом Сорго две недели не
добьется от нее женской благосклонности!" -- вздохнул Эгин. В такие моменты,
как горячий  бой,  он от щедрой души желал счастья буквально всем и каждому,
кроме своих непосредственных противников.
     Лорму и Сорго взяли под свою защиту трое горцев,  а  также  бесстрашный
Лога,   который   за   время   их   совместного   пребывания   в  "убежище",
месторасположение которого по-прежнему оставалось для Эгина тайной,  сильно,
по-собачьи привязался к девушке. В деле истребления костеруких он работал за
двух  горцев  -- причем жестокая практика в Сером Холме пошла его свирепости
только на пользу. Уложив двоих костеруких, сам он был едва ранен.
     Сорго, разумеется, можно было бы тоже дать в  руки  меч,  который  тот,
охочий,  по  его  словам, до "доброй сечи", так настойчиво требовал. Но Эгин
отлично помнил, свидетелем какого наибездарнейшего поединка он  был  некогда
возле  милого  домика  госпожи  Люспены. Еще тогда было очевидно, что давать
учителю меч хоть против нежити, хоть против комаров  --  безнадежная  затея.
"Ты  должен  быть  возле  каниойфаммы.  На  тебе -- шардевкатран!" -- сурово
рявкнул Эгин. Сорго послушно закивал. В конце-концов, это было правдой.
Следующий кинжал вошел под шкуру на шее  его  коня  и  тот  встал  на  дабы,
ему,  где  Шилол  нужду  справляет!"), отсиживаться в кустах под благовидным
предлогом ему очень даже  понравилось.  "Когда-нибудь  опишет  что  видел  в
очередной  героической  поэме",  --  с тоской подумал Эгин. С тоской, ибо на
него наседали сразу двое костеруких.
     К счастью, оба они были ему незнакомы.

     x 10 x

     Лишь Авелир в том бою не уложил  ни  одного  костерукого.  Впрочем,  он
остался  цел  и  невредим,  что само по себе значило куда больше. Когда Эгин
расправился со своими и опустил меч,  чтобы  отдышаться,  обнаружилось,  что
Лагха   уже   упокоил  за  спиной  свой  клинок,  лишив  Эгина  удовольствия
насладиться работой и ходом истинного меча  Кальта  Лозоходца.  И  что  Лога
неторопливо  обнюхивает  всех  освежеванных  костеруких, дабы определить, не
теплится ли в ком-нибудь из них то, что заменяет нежити жизнь.
     Горцы тоже были в целом довольны, хотя и удручены  потерей  двух  своих
товарищей,  одним  из  которых по злой иронии судьбы оказался Уб. Тот самый,
кто сомневался в боеспособности костеруких. В остальном же дела шли хорошо.
     --  Южан  на  берегу  больше  нет,  --   заключил   Авелир,   возвращая
дальноглядную трубу Лагхе. -- Остались только раненые.
     -- А шардевкатран? -- спросил Эгин.
     -- А что толстому сделается? -- заметил Снах и был прав.
     "Южан  больше  нет",  --  отозвалось  в  мозгу  Эгина. А тот, с красным
гребнем? Дальноглядная труба перекочевала в его руки  и  он  смог  самолично
убедиться  в  том,  что  человек,  заваривший на Медовом Берегу всю кровавую
кашу, лежит поблизости от руин дома  Люспены  в  крайне  противоестественной
позе. Вероятно, с раскроенным черепом.
     Эгин,  разумеется,  не  видел  как  шардевкатран,  облюбовав  блестящую
шевелящуюся игрушку среди всех прочих, нагнал-таки  южанина  и  схватил  его
своими жвалами-захватами. Причем сила шардевкатрана была столь велика, а его
ярость  столь  слепа,  что  даже  заговоренный доспех не выдержал и лопнул с
характерным, звенящим звуком. Но даже этот звук до ушей Эгина в  свое  время
не долетел.

     x 11 x

     Густые  предгрозовые  тучи  тяжелым щитом закрывали Ваю от солнца. "Их"
шардевкатран, лениво разложив свою  не  такую  уж  и  омерзительную  тушу  в
грязном канале имени "гремучего камня", отдыхал от ратных трудов.
     Все было кончено. Руины домов, тела костеруких, шардевкатранов, южан...
Эгин подошел  к  растерзанному шардевкатраном южанину и сорвал забрало с его
лица. На Эгина глядел невидящим взором главный конюх гиазира  Багида  Вакка.
Ну сыть Хуммерова!
     Да.  На  этот  раз  южане  чуть было не переиграли Свод Равновесия. Он,
Эгин, аррум Опоры Вещей, имел возможность три с половиной недели  назад  вот
прямо здесь, на этой же кривой вайской улице положить конец всем тем ужасным
и  кровавым событиям, что обрушились на Медовый Берег вместе с изломом лета.
В тот день когда он, Эгин, вышел из дома Люспены  после  сумбурной  любовной
схватки,  когда к нему подошел этот малый и молодцевато гаркнул: "Вам письмо
от милостивого гиазира Багида Вакка!" Тогда ему было достаточно одного удара
меча, чтобы Багид Вакк, безвольная марионетка, остался без своего кукловода.
Чтобы замерли замерзшими тараканами, предельно уйдя в  небытие,  костерукие.
Чтобы  остались  жить  Гнук,  Есмар, многие горцы и десятки людей Багида. Но
теперь южанин обрел  свою  смерть.  Как,  впрочем,  и  шардевкатраны,  и  их
зловещие коконы. Возможно, все опять вышло к лучшему.
     --  Ты  знал  его, -- скорее утвердительно, нежели вопросительно сказал
Лагха.
     Эгин молча кивнул. Потом он посмотрел на юг.
     Хвала Шилолу, что подходы к Медовому  Берегу  столь  мелководны!  Хвала
Шилолу,  что  Вая никогда не была и не будет великим варанским портом! Хвала
Шилолу, что все это закончилось.
     Так думал Эгин, созерцая корабли южан, замершие в лиге от берега. Сорок
галер  и  двадцать  "черепах",  прикованных  к  галерам   длинными   цепями.
Неутопимые,  несжигаемые, непобедимые корабли Ихши. И вся эта сокрушительная
мощь, которая была призвана обрушиться на корабли Свода,  теперь  совершенно
бесполезна.  Ибо  ей не было в море достойных противников. А шардевкатран --
свирепая и послушная боевая машина -- был  здесь,  на  берегу,  сильнее  чем
многие тысячи панцирных пехотинцев. По крайней мере, пока нет солнца. А оно,
возможно, не покажется до самого вечера. А потом придет ночь. Ночь -- совсем
хорошо, ибо ночью шардевкатран втройне хозяин положения.
     И  когда  Эгин  уже  собирался  осведомиться  у  гнорра,  не пора ли им
убираться отсюда восвояси, к горцам, а оттуда через горы -- в Старый  Ордос,
ибо все уже кончено...
     Над  "черепахами"  раскатились  слышные  даже  здесь, на берегу, мерные
удары боевых барабанов. И сразу же вслед за этим железные драконы  на  носах
"черепах"  противоестественно откинули назад мощные, по-лебединому изогнутые
шеи, а под ними открылись зияющие черной пустотой провалы.
     Захрипели сигнальные трубы. Двадцать "черепах" разом исторгли  двадцать
детенышей  -- широкие, неуклюжие, но очень вместительные деревянные баркасы,
соскользнувшие в воду по наклонным направляющим. Оказавшись в воде,  баркасы
ощетинились веслами и двинулись по направлению к Медовому Берегу.
     --  Похоже,  неудача с первой высадкой не смутила южан, -- сказал Сорго
тоном бывалого стратега.
     Лорма поглядела на него с обожанием, Авелир -- с изумлением, Эгин --  с
усталостью.   Лога   на   Сорго   не   смотрел,   а   безучастно   вычесывал
благоприобретенных в странствиях по Медовому Берегу блох.
     -- Похоже на то, -- кивнул Лагха, поднося к глазам дальноглядную трубу.
     Даже безо всякой трубы Эгин  видел,  что  каждый  баркас  рассчитан  по
меньшей  мере  на  сто  тяжелых  пехотинцев. С его точки зрения это означало
всего  лишь  то,  что  недалекие  и  самонадеянные  южане  отчего-то  решили
подставить  под удары страшных жвал-захватов их шардевкатрана еще две тысячи
отборных солдат. Аррум пожал плечами.
     --  Ну  вот   что,   --   процедил   гнорр.   --   Отойдем   к   руинам
градоуправительского  дома и будем наблюдать оттуда. А вы, милостивый гиазир
Сорго, готовьтесь повелевать шардевкатраном. У вас сегодня  есть  все  шансы
стяжать себе лавры великого истребителя южан.

     x 12 x

     Баркасы  были  в  ста  шагах от берега, когда шардевкатран, побуждаемый
игрой Сорго, покинул свою канаву и пополз к морю.
     Баркасы приблизились еще на тридцать шагов, а шардевкатран уже  пересек
полосу  прибоя,  готовясь  обрушиться в самый центр цепочки посудин, набитых
под завязку отборной тяжелой пехотой.
     Расстояние между шардевкатраном и врагами сократилось еще  на  двадцать
шагов.  И  тогда, скрытые до времени за сомкнутыми щитами воинов, над тупыми
носами баркасов показались узкие жерла железных труб, запечатанные смоляными
пыжами.
     -- "Молнии Аюта"? -- не удержался Эгин.
     -- Едва ли, -- сдержанно возразил гнорр.
     А солдаты на баркасах  уже  выбивали  смоляные  пыжи  топорами.  Спустя
несколько  мгновений  первая  труба  изрыгнула длинный, восьмидесятилоктевый
язык пламени -- словно бы пробуя на вкус  затхлый  воздух  Медового  Берега,
провонявший гарью и обожженными шардевкатранами.
     Пламя  было  чадным, почти черным. Быстро набирая силу, огонь угрожающе
заревел и вслед за легким доворотом трубы  полоснул  прямо  по  перепуганным
глазам  шардевкатрана.  Не успела тварь свернуться в кольцо, пряча голову от
губительного колдовского огня, а  на  ее  фиолетовую  шкуру  уже  обрушилось
"темное пламя" с пяти соседних баркасов. И тогда Эгин услышал пронзительный,
страшный  вереск.  Так  когда-то  вопил  шардевкатран, которого сравнительно
успешно подорвали  мужики  Багида  в  Кедровой  Усадьбе.  Сегодня  пока  что
обходилось   без   этого   отчаянного  крика  боли.  Шардевкатраны  погибали
беззвучно. А этот -- нет.
     "Их"  шардевкатран  еще  пытался  бороться  за  жизнь.   Он   судорожно
сокращался   и  распрямлялся,  он  катался  по  мелководью,  стараясь  сбить
буквально липнущее на его шкуру, неотступное пламя, он даже  смог  несколько
раз  достать  своими  объятыми пламенем жвалами-захватами ближайший баркас и
оттуда просыпались в воду искалеченные меченосцы южан. Но  шардевкатран  был
обречен, ибо пламя било теперь в десять струй и казалось неиссякаемым. Лагха
вспомнил доклад Альсима. Десять коротких колоколов огня. О Шилол!
     --  Скоро  они  будут  на  берегу,  -- безучастно сказал Лагха. -- Надо
уходить.
     Сорго в сердцах отшвырнул прочь  свой  ставший  совершенно  бесполезным
инструмент пастыря шардевкатранов.
     -- Да, самое время, -- кивнул Авелир.
     Он  промолчал  о  том,  что  уходить  совершенно бесполезно. Потому что
сейчас его любезный брат-близнец уже нетерпеливо спрыгнул с ведущего баркаса
в воду и, старательно огибая агонизирующего шардевкатрана, спокойно плывет к
берегу. А уж плавать-то эвероноты умеют не хуже дельфинов.

     x 13 x

     Они бежали размеренным солдатским бегом по дороге,  уводящей  прочь  от
Ваи  в  направлении  Серого  Холма.  В этот безумный день им посчастливилось
освободить Медовый Берег от нечисти и даже залучить  одну  Измененную  тварь
себе  в  союзники,  но  теперь  они  были совершенно бессильны против грубой
военной силы южан. Ибо тушей их  шардевкатрана,  окутанной  клубами  пара  и
зловонного дыма, сейчас играли на мелководье ленивые волны прибоя.
     Главной  обузой служила Лорма. Когда выяснилось, что она не в состоянии
выдерживать тот щадящий темп бега, к которому с легкостью приноровился  даже
Сорго,  Лагха  мрачно процедил сквозь зубы пару проклятий и взвалил Лорму на
плечи, как ягненка.  Эгин  с  завистью  покосился  на  гнорра.  После  всего
случившегося у него, аррума, на такое просто не было сил.
     По  расчетам  Эгина,  у  них  все-таки  были шансы достичь Серого Холма
раньше, чем южане вышлют за ними  погоню.  Потому  что  последние  наверняка
будут  потрясены  открывшейся  их  взорам  картиной.  Потому что им, южанам,
понадобится не один час для того, чтобы определить, кого,  собственно,  надо
преследовать.  А тем временем они скроются в шардевкатрановых лазах и выйдут
на поверхность уже далеко вверху по течению Ужицы. В общем, у аррума имелась
тысяча спасительных мыслей. Ну а о том, что будет после того, как они  уйдут
от погони южан, пусть думает гнорр. Он тут главный.
     Так  размышлял Эгин и когда за его спиной раздался окрик Авелира, он не
сразу сообразил, что обращенные к  нему  и  гнорру  слова  эверонота  звучат
довольно странно: "Хватит бегать. Здесь Хеофор, здесь и прыгаем".

     x 14 x

     Глупое  это  было  зрелище.  Они  стояли  посреди  плохой дороги, между
невысоких холмов, покрытых кустарником, никак не далее чем в пятистах  шагах
от  вайской  окраины.  Где-то  совсем  недалеко  от  них  -- самое большее в
полутора  лигах   --   на   берег   сходили   сотни   панцирных   пехотинцев
Северо-Восточной провинции.
     И,  словно  бы  не  было никакой спешки, посреди дороги застыл в весьма
неестественной позе, поджав одну ногу,  Авелир.  Им,  стало  быть,  с  точки
зрения эверонота, спешить некуда.
     Снах  и его горцы недоуменно крутили носами, принюхиваясь. Дескать, что
это остановило  Куха-перевертыша?  Лагха  напряженно  всматривался  в  изгиб
дороги.  Опущенная  им  с  плеч  Лорма  сразу  же в изнеможении села прямо в
дорожную пыль. Словно бы не  гнорр  нес  ее,  а  она  гнорра.  Сорго  же,  к
великому,  хотя  и  не  до  конца осознанному неудовольствию Эгина, подсел к
Лорме и стал целовать ее пыльную шею. Нашел время и место, лирик шилолов.
     Эгин механически извлек из ножен "облачный"  клинок  и  обомлел.  Сталь
багровела алчным, неукротимым огнем. Такого арруму видеть еще не доводилось.

     x 15 x

     Эгин  не  знал  и не понимал, зачем остановился Авелир и что значат его
ничего не значащие слова. А спросить Эгин не успел, потому что  над  дорогой
неожиданно  всклубилась  пыль, промелькнула едва заметная сероватая молния и
совершенно  неподвижная  фигура  Авелира  вдруг  растворилась  в  прозрачном
воздухе, словно бы ее и не было никогда.
     Первым  смысл  происходящего  стал  ясен  Лагхе. Гнорр Свода Равновесия
молниеносно извлек из заспинных ножен двуручный меч Кальта Лозоходца.
     -- Вот что, аррум. Ты, кажется, немного научился входить в Раздавленное
Время. Если так -- входи.
     В этот момент Эгин смог углядеть  несколько  едва  заметных,  чудовищно
быстрых  промельков стали в клубящейся посреди дороги пыли. Он понял. Там --
Авелир и еще кто-то, способный входить в Раздавленное Время. И они,  похоже,
сейчас убивают друг друга.
     Лагха уже успел исчезнуть. Эгин посмотрел на вконец обалдевшего Снаха и
сказал,  тщательно  подбирая  известные  ему  горские  и несложные варанские
слова:
     -- Сейчас я исчезну. Если... потом... вы смотреть  наше  тело  мертвым,
то...
     Эгин  не  знал  что  имеет  смысл  советовать  горцам.  Наверняка  если
неведомому  врагу,  владеющему  Раздавленным  Временем,  удастся  одолеть  в
схватке Авелира, Лагху и Эгина вместе взятых, ему не составит никакого труда
убить  и  горцев, и Лорму с Сорго. И притом сделать это столь быстро, что те
даже не поймут, что они уже не жильцы на этом свете. К  огромному  удивлению
Эгина, Снах понял не только его смешанный горско-варанский диалект, но и то,
что аррум оставил невысказанным. Снах кивнул и закончил за Эгина:
     -- ...то увидеть себя мертвыми тоже.

     x 16 x

     Как  прекрасно  понимал  Эгин, к моменту его входа в Раздавленное Время
для Авелира за несколько последних мгновений  уже  успели  пройти  не  менее
десяти коротких колоколов, а для Лагхи -- около пяти.
     Один  эверонот лежал, неестественно скрючившись, вминая в дорожную пыль
таким маленьким, как оказалось, телом, обломки своего меча. Эгин  видел  при
помощи   Взора   Аррума,  что  эверонот  еще  жив,  но,  похоже,  совершенно
обездвижен.
     А второй эверонот стоял в нескольких шагах от первого. Он  был  одет  в
мокрый   плащ   Правого  Крыла  Желтого  Дракона.  И  в  его  руках  блистал
великолепный клинок неизвестной Эгину ковки.
     Да, об этом он мог бы догадаться сразу же.  Это  был  Ибалар,  страшный
учитель Лагхи, недобрый брат Авелира.
     Эверонот  был  страшен. Неимоверно быстрый, верткий и подвижный с точки
зрения Эгина даже теперь, когда аррум тоже пребывал в Раздавленном  Времени,
Ибалар,  кажется,  успел  полностью  обезвредить своего брата и сейчас вел с
Лагхой весьма странную беседу.
     -- Твой выбор  по-прежнему  невелик,  Властвующий  и  Покоряющийся,  --
сказал Ибалар спокойно.
     С  гнорром явно что-то было не так. Несмотря на то, что его устрашающих
размеров меч был занесен в готовности  над  головой  в  "стойке  скорпиона",
несмотря  на  то, что он еще явно не был ранен, Лагха производил впечатление
неудачно  оживленного  мертвеца.  Его  щеки  пылали   странным   голубоватым
пламенем,  на  лбу  выступили  крупные  капли  темного пота, в глазах стояла
непроницаемая стена страха.
     -- Ты можешь быть убит  мною  здесь  и  сейчас.  Немедленно.  А  можешь
добровольно  предаться  моей  власти,  пройти  Черное Посвящение и тогда, не
пройдет и нескольких недель...
     Лагха, похоже, устал слушать. Он с видимым усилием сделал шаг вперед  и
его  меч  в  каком-то  деревянном,  любительском ударе, попытался настигнуть
Ибалара. Но тот лишь лениво махнул мечом и...
     Эгин, плохо понимая происходящее,  увидел,  как  двуручный  меч  Лагхи,
совершив  в  точности  такое, как предыдущее, но при этом обратное движение,
вновь застыл над головой гнорра. А сам Лагха  сделал  шаг  назад.  Такой  же
точно,  как  до этого -- вперед. Казалось, что гнорр прожил сперва три удара
сердца как бы "из прошлого в будущее", а потом -- "из будущего в прошлое".
     -- Стоять! -- потребовал Ибалар и  вновь  продолжал  спокойным,  ровным
голосом:
     --  ...не  пройдет и нескольких недель, как мы завершим начатое. Я ведь
сейчас на службе у Ихши, Лагха. И моя власть над южанином сейчас  не  меньше
той,  которую я имел над глупым сыном несчастного безумца Аффисидаха, личину
которого мне пришлось носить в Северо-Восточной  провинции  последние  годы.
Если  захочешь -- мы сокрушим Тернаун изнутри. Ты, гнорр Свода Равновесия, и
я, верный сын древнего народа эверонотов. Но это будет потом. После того как
мы возведем вокруг Черного Цветка шесть башен и Хеофор вновь явится миру  во
всем  своем  древнем  великолепии.  Итак,  скорее разожми свои одеревеневшие
пальцы, Властвующий и Покоряющийся, отдай земле меч Лозоходца,  я  не  держу
зла на тебя.
     Ибалар,  похоже,  чувствовал себя в полнейшей безопасности. Воля Лагхи,
как смог понять Эгин, была полностью подавлена могущественным эверонотом.
     -- Ну что же. Я готов, учитель.
     Эгин почему-то был полностью уверен  в  том,  что  Лагха  сейчас  не  в
состоянии  связать и двух слогов, а оттого был удивлен слышать из уст гнорра
такие содержательные речи. Удивлен и испуган.
     -- Очень хорошо если так, Лагха. А теперь, прежде чем вверить мне  свой
меч,  в  подтверждение  своих  слов  о  возобновленной дружбе со мной, убей,
пожалуйста, этого невежественного аррума,  который  не  вовремя  ввязался  в
беседу просвещенных мужей.
     С  этими  словами  Ибалар,  который,  казалось,  совершенно не замечает
Эгина, повернулся прямо к нему и  в  его  неживых  глазах  саламандры  аррум
увидел свою смерть.

     x 17 x

     Солнца не было. Справа застыли недвижными изваяниями Сорго, Лорма, Снах
и горцы.  Единственное,  что  изменилось  среди них -- Лога вроде бы немного
приблизился. С их точки зрения не успело пройти и десяти ударов сердца. А  с
точки  зрения Эгина время текло быстро, очень быстро. И с каждой его каплей,
истекающей в бездну вечности,  к  арруму  неумолимо  приближался  словно  бы
заговоренный  гнорр,  в  котором  сейчас  явно  было  не больше жизни, чем в
костеруком.
     Эгин думал, что они будут втроем против одного. А оказалось -- он  один
против  двух.  Отнюдь не самое выигрышное соотношение: аррум против гнорра и
учителя гнорра.
     С Лагхой Эгину драться не очень-то хотелось и он, собрав всю свою  волю
в кулак, ринулся в сторону от приближающегося Лагхи -- против Ибалара.
     Увы, болотная тварь была быстра, как самая отъявленная гадюка. И меч ее
был отнюдь  не  самым  простым клинком под Солнцем Предвечным. От Ибалара до
Эгина было не менее семи шагов. И все  же  Ибалару  было  достаточно  плашмя
рубануть  своим  мечом по воздуху, чтобы аррум почувствовал, как на его щеку
обрушилась очень ощутимая оплеуха. В глазах у Эгина потемнело и он упал.
     -- Дерись со своим гнорром, а не со мной! -- раскатился  издевательский
смех эверонота.
     Эгин  вскочил  на  ноги.  И тотчас же был вынужден присесть -- описывая
широкое полукружие, над его головой прогудел меч Лагхи. О Шилол!
     Гнорр был совсем близко. Так близко,  что  Эгин,  которому  собственная
жизнь  была  дороже  незапятнанных  одежд  гнорра, не удержался от соблазна.
Острие его "облачного" клинка, кипящего багровыми зарницами,  погрузилось  в
бедро гнорра на пол-ладони.
     Лагха  отреагировал на это довольно необычным образом. Он вскрикнул, на
его лицо снизошло осмысленное выражение и Лагха спросил:
     -- Эгин, ты?
     -- Не верь иллюзиям, Властвующий и Покоряющийся,  --  медвяным  голосом
прожурчал Ибалар. -- Умертви видение.
     В  глазах  Лагхи  мгновенно  погасли  искры  узнавания. Гнорр был вновь
возвращен Ибаларом на путь Покоряющегося.
     -- Тварь! -- провыл Эгин, уходя из-под следующего удара меча Лагхи. Да,
похоже с гнорром придется драться в полную силу.
     Эгин понимал, что против Лагхи ему долго не продержаться. И не  ошибся.
Следующий,  косой  удар  Лагхи ему пришлось принять на "облачный" клинок. Но
меч Лозоходца  был  настолько  тяжел  и  бил  Лагха  настолько  сильно,  что
деревянные  плашки на рукояти "облачного" клинка Эгина превратились в труху.
"Не вовремя пришел ей срок", -- пронеслось в сознании Эгина, роняющего  свой
негодный меч и отскакивающего назад с самой черной хулой Шилола на устах.
     А еще... А еще можно убежать!
     Аррум  совершенно  бесславно  показал Лагхе спину и побежал. Теперь его
единственной  надеждой  было  добежать   до   горцев-изваяний,   вырвать   у
окаменевшего вне Раздавленного Времени Снаха из ножен метательный меч и... и
убить гнорра, мужа своей возлюбленной, своего ненавистника и покровителя.
     За  спиной Эгина Ибалар вновь ударил плашмя по воздуху своим, казалось,
бесконечно длинным клинком. Удар был направлен  по  ногам  Эгина.  Взвыв  от
боли, аррум упал.
     Вот  так. Перепуганный загнанный заяц, бессильная игрушка в руках самых
умелых и изощренных охотников Сармонтазары.
     Эгину захотелось плакать. Он уткнулся лицом в дорожную пыль, не в силах
больше смотреть в глаза  своей  смерти,  и  приготовился  принять  страшный,
распластывающий человека надвое удар меча Лозоходца.
     Прошло  мгновение.  Два.  Десять.  И  вместо собственного, рвущегося из
самых недр глотки, захлебывающегося горячей кровью крика боли, Эгин  услышал
чужие. Их было два -- тоскливых, нечеловеческих крика.
     Эгин  быстро  вскочил  на  ноги.  Лагха стоял в полутора шагах от него,
продолжая держать в замахе над головой меч, который так и не повстречался  с
его, Эгина, хребтом.
     А дальше...
     Дальше на коленях в пыли стоял Ибалар, выронивший меч и с ором трясущий
правой  рукой.  А  еще  дальше  --  Авелир,  под  которым  в  дорожной  пыли
расползалась пятно крови. В обеих его ногах зияли раны, а правую его  ладонь
пригвоздил   к   земле  обломок  его  собственного  меча.  А  над  Авелиром,
медленно-медленно поворачивая голову в сторону Лагхи, пялился на эверонота и
в то же время словно бы сквозь него, Лога, животное-девять.
     Не успел Эгин хотя бы приблизительно понять, что же  здесь  происходит,
Лагха  внезапно  обмяк,  словно  бы  оттаял,  и меч Лозоходца с внушительным
стуком упал в дорожную  пыль.  А  вслед  за  мечом  упал  на  дорогу  и  его
обладатель.
     -- Убей Ибалара! -- крикнул Эгину Авелир.
     Два  раза Эгина просить не надо было. Аррум подхватил с земли двуручный
меч Кальта и быстрее чем одуревший Ибалар догадался перехватить меч в  левую
руку, раскроил эвероноту череп.
     Ответом на это был новый страшный крик Авелира.

     x 18 x

     -- Ко мне... быстро... -- прохрипел Авелир.
     Но  Эгин  и так уже сидел на корточках над своим раненым другом. Он уже
успел сообразить что произошло. Логе каким-то чудом -- он ведь  все-таки  не
человек,  а  животное-девять  --  удалось  вернуть в сознание Авелира. Лога,
впрочем, пребывал вне  Раздавленного  Времени,  но  по  предположению  Эгина
Авелир  благодаря  своей  полнейшей  обездвиженности не размазывался для пса
неопределенным серым мороком и был,  видимо,  вполне  заметен.  И  еще  Эгин
понял, что же сделал Авелир. Он самоубийственно изранил себя и, поскольку их
с  Ибаларом  сковывала  "цепь  теней", его ранения на несколько спасительных
мгновений стали ранениями Ибалара. Вот чего Эгин понять не мог  --  так  это
почему  Авелир не закололся прямо в сердце, чтобы убить Ибалара наверняка. И
второе:  отчего  он,  Авелир,  еще   жив   сейчас,   после   гибели   своего
брата-близнеца. Ведь он же сам говорил, что у них одна жизнь на двоих...
     К   огромному   удивлению  Эгина,  Авелир  ответил.  И  притом  ответил
совершенно ровным, спокойным голосом:
     -- Я не убил себя и не убил тем самым Ибалара, потому что плохо убивать
своего брата. Элиен не смог и я не смог бы. И себя убивать тоже плохо. И то,
и другое должна была сделать судьба. Я хотел, чтобы ты  стал  моей  судьбой,
Эгин.  А  жив я все еще потому, что слабее и вместе с тем чище своего брата.
Его  тело  было  враждебно  его  собственной  искаженной  душе   и   теперь,
обрадованное  предоставившейся возможностью, молниеносно отторгло ее. Но и я
умру. Умру совсем скоро. Ты помнишь наш разговор сегодняшней ночью?
     -- Да, Авелир. Я помню все.
     -- Хорошо, -- Авелир едва заметно кивнул слабеющей головой. -- Я  верю,
ты исполнишь свое обещание.
     Эгин прикоснулся губами ко лбу своего умирающего друга.
     -- Да, Авелир.
     Эгин  оглянулся на Лагху, ощупал его Взором Аррума, убедился, что гнорр
действительно пребывает в совершенно бесчувственном состоянии и сказал:
     -- Я, Эгин, аррум Опоры Вещей, клянусь здесь  и  сейчас  именем  Солнца
Предвечного, именем Шилола Изменчиворукого и именем нашей дружбы, что разыщу
Черный Цветок и уничтожу его.
     --  Теперь  совсем  хорошо,  --  сказал Авелир и это были его последние
слова под Солнцем Предвечным.

     ГЛАВА 24. ЗАГОВОР ФИНИКОВ

     БАГРЯНЫЙ ПОРТ
     Тот же день

     x 1 x

     Бурая змея Ан-Эгера между убранными, соломенно-желтыми  полями  ячменя.
Теплое,  сапфирово-синее  море  Савват  -- и бурая клякса размерами в добрых
четыре лиги, пятнающая его священные волны  вокруг  Багряного  Порта.  Здесь
живородные,  жирные  илом  воды  Ан-Эгера встречаются с морем. Здесь с морем
встречается великая степь Асхар-Бергенна.
     И несколько новых деталей в этой  привычной,  постылой  глазу  картине.
Деталей,  которых  не  может  быть,  и  которые все же есть. Гости из страны
абсурда.
     Варанские парусники -- около  пятнадцати.  И  легкие  галеры  --  свыше
двадцати.  На  мачтах  кораблей красуются золотые секиры Свода Равновесия, а
под ними реют зеленые княжеские штандарты  с  гербом  династии  Тамаев.  Еще
неделю  назад  Ихша  только  расхохотался  бы  навстречу надменным варанским
самоубийцам,  дерзнувшим  показаться   в   виду   столицы   Северо-Восточной
провинции, но...
     ...его  собственный  флот,  ядро  которого  составляют  неуязвимые  для
варанских стрелометов "черепахи", сейчас  находится  на  другом  конце  моря
Савват,  где  должен  по  замыслу  Аффисидаха  едва  ли не в это самое время
истреблять проклятые корабли Свода Равновесия,  которые  Ихша  сейчас  видит
своими  глазами. Ведь ради того сын Аффисидаха и проторчал на Медовом Берегу
столько лет, чтобы гнорр и его люди решились  на  военную  экспедицию  через
море  Савват  -- по суше никаких мало-мальски серьезных сил в этот удаленный
уезд просто не доставишь. А теперь  все  смешалось.  "Черепахи"  и  отборная
пехота  впустую  теряют  время  где-то поблизости от Медового Берега, а Свод
Равновесия, набравшись  самоубийственной  отваги,  пришел  прямо  в  вотчину
Ихши...
     ...когда  гребцы  на  первых  варанских  галерах  начали табанить перед
мощной железной цепью, перегораживающей единственный проход в  гавань  между
двумя  пирсами,  Ихша  притворно  вздохнул  -- дескать, что же делать, такую
дрянь и "гремучим камнем" непросто перешибить. Что там до вашей магии!
     Аффисидах клялся Хрустальным Веком Магдорна, что сам Лагха  Коалара  не
смог бы перерубить цепь своим пресловутым мечом, выкованным, якобы, древними
жрецами  Гаиллириса.  Оба  конца  цепи  исчезали в отворах, устроенных внизу
массивных бастионов-маяков, которые были сооружены на пирсах. Там находились
поворотные механизмы, с помощью которых при появлении варанцев сотни  рабов,
надрываясь  и  стеная  под  ударами  надсмотрщиков,  вытравили цепь со дна и
подняли ее на высоту человеческого роста над  водой.  Чтобы  вновь  опустить
цепь на дно, требовалось убрать исполинские стопорные колодки и, прикладывая
усилия  едва  ли меньшие, чем при подъеме (таково было хитроумное устройство
поворотного механизма с  пружинами  и  противовесами),  выкрутить  вороты  в
обратную  сторону.  Даже  если  варанцы  высадятся  на  пирсах и проникнут в
бастионы-маяки, они  ничего  не  добьются.  Ибо  достаточно  одного  приказа
коменданта  бастиона,  чтобы галереи с рабами и механизмами, расположенные в
каменных  основаниях  бастионов,  были  затоплены  морской  водой.  И  тогда
добраться  до  стопоров  цепи будет совсем нелегко. В общем, Эгин Мирный был
воистину великим правителем. Строил на века.
     Варанских галер было четыре. Они неуклюже ткнулись выгнутыми  носами  в
цепь; на одной из них треснул плоский форштевень.
     --  Ну  что же, -- вслух сказал Ихша, обращаясь к своим телохранителям.
-- Они остановились -- следовательно, они погибли.
     Желтому Дракону очень понравилось, как  это  он  ловко  сказал.  Войдет
потом  в  историю.  "Они остановились -- следовательно, они погибли." И хотя
поначалу Ихше  было  вовсе  не  до  смеха,  теперь  он  мог  позволить  себе
расхохотаться.  И  тогда,  сперва  неуверенно  осклабившись,  а потом впав в
совершенно звериное веселье, горцы Гэраяна принялись оглушительно  хохотать,
хотя их мрачное уханье назвать хохотом было непросто.
     Два  месяца  назад великомудрое Правое Крыло дало совет Желтому Дракону
дополнить надежную, но старомодную цепь времен Эгина Мирного одной новинкой.
На всякий случай. И сейчас пришло самое время опробовать эту новинку в деле.
     Альсим, новый пар-арценц Опоры Вещей, еще будучи в звании аррума,  пять
последних  лет  по  заданию гнорра вел тайную работу против Северо-Восточной
провинции.  Багряный  Порт  и  вся  провинция  кишели   соглядатаями   Свода
Равновесия.  Альсим,  которому  Лагха поручил экспедицию против южан, знал о
враге многое, почти все. Но даже он не  догадывался,  что  сейчас  находится
прямо  под  днищами  их  кораблей  на глубине двадцати саженей. Не знал, ибо
тайным воплощением этого плана обороны Багряного  Порта  от  непредвиденного
нападения  Гиэннеры  заведовало  лично  Правое  Крыло Желтого Дракона, он же
лекарь Аффисидах, он же фактический повелитель Хилларна, он же  Ибалар,  сын
Бадалара.  Гиэннера  так  и  не напала. Напал Свод Равновесия. Тем лучше для
Гиэннеры. Тем хуже для Свода Равновесия.
     Они лежали там, на дне, в три ряда, отягощенные якорями из бесформенных
свинцовых слитков. Стоит перебить цепь -- и они вылетят на поверхность воды,
влекомые связками пустых просмоленных бочонков. Там, наверху, они взорвутся.
Причин последнего Ихша не понимал, но когда они с Аффисидахом опробовали его
"подводный гром" на старом трехпалубнике, все получилось как  нельзя  лучше.
Здоровенный  корабль,  флагман  флота  при  предыдущем  Желтом  Драконе, был
внезапно, среди умиротворенной глади вод,  превращен  в  деревянное  мочало.
Ихша   заключил,  что  внутренняя  премудрость  изобретения  Аффисидаха  ему
совершенно ни к чему. Главное -- оно действует.
     Телохранители еще ухали, когда на  излюбленной  террасе  Ихши  появился
Секретарь Жезла.
     -- У меня безумные известия, -- сказал он, тяжело и неровно дыша.
     Несмотря  на то, что с Секретарем Жезла у Ихши были особо доверительные
отношения, тот никогда не говорил с Желтым Драконом таким упавшим голосом  и
никогда не позволял себе называть известия "безумными". Прежде чем выслушать
его, Ихша несильно ткнул его кулаком в челюсть. Клацнули зубы.
     --  Успокоился?  Теперь  говори свои известия. Я сам решу, безумные они
или какие там еще.
     -- Извини, Желтый  Дракон.  От  наших  конных  разъездов  пришли  сразу
несколько  сообщений.  Варанская морская пехота -- отряды от двух до четырех
сотен -- высажены в нескольких местах  севернее  и  южнее  Багряного  Порта.
Сейчас они окружают город и, похоже, укрепляются на Пяти Медных Курганах.
     Вести  действительно были безумными. В Варане что -- решили покончить с
собственной армией массовым самоубийством?
     -- Так сколько их всего? -- раздраженно спросил Ихша.
     -- Около полутора тысяч. Среди них доспехами выделяется много  офицеров
Свода.
     С  такой  горсткой людей взять укрепленный город с суши было совершенно
невозможно. Впрочем, и выйти из Багряного Порта становилось невозможным, ибо
именно сейчас у Ихши было всего лишь три сотни личной гвардии и с  полтысячи
береговой  стражи  в  гавани.  Вся  конница  была  направлена им на север, в
солончаки Сумра, а великолепная пехота --  на  восток,  к  Медовому  Берегу,
вместе  с  флотом. На мгновение Ихше стало не по себе. Но лишь на мгновение.
Ибо что с того, что Багряный Порт будет временно обложен  с  суши  какими-то
мерзавцами,  когда  сейчас  все их корабли погибнут среди неистовства воды и
огня?
     -- Ладно, -- Ихша злорадно потер руки. -- Финик хочешь? Нет? А я съем.
     Секретарь, изумленный хладнокровием Желтого Дракона, проводил  взглядом
полную  горсть  фиников,  которая  исчезла  в  пасти  Ихши, словно несколько
монеток в бездонном омуте.
     -- Скажи... трубачам... -- Ихша сплевывал косточки одну за  другой,  --
пусть  подают  сигнал...  "подводный  гром". Тот... который ввели сорок дней
назад.
     Когда Секретарь Жезла ушел, Ихша взялся за дальноглядную трубу, чтобы в
последний  раз  посмотреть  на  хваленый  Свод  Равновесия   во   всем   его
великолепии. А ну-ка, что там за возня?
     Четыре  галеры,  которые подошли к цепи вплотную, совершили престранное
дело. При помощи подъемников,  которые  обычно  служат  в  бою  для  маневра
абордажными  мостиками,  галеры  забросили  носовые  якоря  -- на удивление,
впрочем, чистенькие и  блестящие  для  обычных  якорей  --  прямо  на  цепь.
"Сегодня варанцы играют некую новомодную пьесу", -- подумал Ихша, впервые за
день  пожалев,  что  рядом  нет  Аффисидаха.  Лекарь был, конечно, человеком
жутковатым, но определенно знал большой толк в уклонении от  всяких  опасных
неожиданностей.
     Впрочем,  яростная  песнь  меди  уже  разносилась  над гаванью и Ихша с
облегчением подумал, что варанскую пьесу ему не придется смотреть до  конца.
Потому что сейчас свершится явление главное и последнее -- "подводный гром".
     Тем  временем,  с  варанских  галер,  заякоренных за цепь, согласованно
полетели  в  воду  все  весла,  скамьи  гребцов  (оказавшиеся  съемными   --
невиданное дело), пустые бочонки и ящики.
     "Ну  же!"  --  Ихша  нервно  загреб  еще  горсть фиников. Взрывы должны
загреметь сейчас. Прямо сейчас.
     Вслед за деревянной рухлядью за борт выпрыгнули гребцы и  матросы.  Те,
кто  полагался на свое умение плавать, быстро погребли к остальным варанским
кораблям, в видимом беспорядке сгрудившимся  перед  цепью.  Самые  слабые  и
изможденные из гребцов ухватились за выброшенные с галер бочонки и тоже, как
видел Ихша, чувствовали себя неплохо. Многие чему-то улыбались. Одновременно
с  этим  каждая  галера  спустила  на  воду  по  две  лодки  с  офицерами  и
немногочисленными воинами-надсмотрщиками.
     И только теперь  Ихша  наконец  обратил  внимание  на  то,  что  галеры
постепенно погружаются в воду.
     "Какая  изощренность!  Какая  бессмысленная  изощренность!"  -- подумал
Ихша, перемалывая финики челюстями. Он не сомневался в том, что  цепь  и  ее
стопорные  механизмы смогут выдержать тяжесть не только четырех, но и десяти
галер.
     Впрочем, это не столь уж важно. Потому что сейчас варанского  флота  не
станет.

     x 2 x

     Ихша  был  прав.  Цепь  могла  выдержать  тяжесть даже двадцати обычных
деревянных галер. А раз так,  то  ей  была  не  страшна  и  тяжесть  четырех
галер-брандеров,  несмотря  на  то, что эти корабли специально были снабжены
внутренней обшивкой из свинцовых пластин  и  имели  дополнительный  чугунный
балласт  в носовой части. Самостоятельно передвигаться галеры-брандеры могли
с большим трудом -- гребцы полностью выбивались из сил за  полдня  --  и  от
самого Нового Ордоса их волокли на буксире другие корабли.
     Альсим,  пар-арценц  Опоры  Единства, и с ним девять лучших аррумов ото
всех Опор, обнажив "облачные"  клинки,  пристально  следили  за  погружением
галер.  Их  кормовые  части  уже  скрылись под водой и, по всей вероятности,
вскоре  должны  были  уткнуться  в  сравнительно  близкое   дно,   а   носы,
удерживаемые  якорями,  все  сильнее  задирались  вверх.  Исполинская  цепь,
натянувшись с натужным скрежетом,  провисла  почти  до  самой  воды,  но  не
поддалась.
     И  вот тогда пришло время для Стиха Отягощения. Первую формулу произнес
Альсим, вторую подхватили девятеро аррумов, а чеканные  слоги  третьей  были
выплюнуты  в  надменный медный лик Багряного Порта тысячами глоток офицеров,
солдат и матросов со всех варанских кораблей.
     Да, ты тяжелеешь, Гвиттар, ты тяжелеешь, да.
     Нет, не подняться тебе, не подняться вовек, нет.
     Да, ты впиваешь свинец, набираешь свинец, да.
     Десять "облачных" клинков в руках Альсима и аррумов стали матово-серыми
и сами собой уткнулись в доски палубы. Они тяжелели с  каждым  словом.  Стих
совершался.
     И  снова  Альсим, который один среди всех офицеров Свода умел правильно
растягивать слово-ключ в трех неповторимых тониках, словно бы  пропевая  его
"Гу-и-ит-та-ар":
     Гвиттар, отыми у небес долю тверди и звезд, Гвиттар.
     И с ним девять аррумов:
     Час сохрани для себя, эту тяжесть храни час.
     И  вся  веселящаяся  солдатня, для которой это вроде деревенских игр по
весне, и все серьезные офицеры Свода Равновесия,  и  все  офицеры  "Голубого
Лосося" со скептическими ухмылочками:
     Стань, словно камень и ртуть меж собою сошлись -- так!
     "Облачные"  клинки  разом  вывернулись  из  рук  и  упали на палубу. Ни
Альсим,  ни  аррумы  были  не  в  силах  больше  справляться  с   неимоверно
потяжелевшей  сталью. "Облачные" клинки вняли Стиху Отягощения и отдали свое
понимание тонущим галерам. Магическое слово-ключ "Гвиттар",  вырубленное  на
каждой   чугунной   болванке  в  трюмах  галер-брандеров,  озарилось  ровным
фиолетовым светом. Этого Альсим и его люди видеть не могли.
     Они увидели другое. Бастионы-маяки на пирсах вздрогнули, как  быки  под
ударом  бича.  Из подземных галерей на поверхность вырвался и раскатился над
гаванью треск, глухой перезвон и скрежет  искореженных  шестерней.  А  потом
двумя  змеями  из  бастионных  отворов  вырвались концы лопнувшей цепи и она
вместе с лязгом беснующихся звеньев полностью исчезла под водой,  увлекаемая
на дно четырьмя галерами, которые теперь весили как сорок.
     От  мостика  флагманского корабля "Сиятельная Княжна Сайла", на котором
стоял Альсим, до террасы Ихши по прямой было  всего  лишь  полторы  лиги.  И
теперь   ничто   не  препятствовало  мощи  Свода  Равновесия  в  преодолении
смехотворного расстояния, разделявшего "облачные" клинки  и  сердце  Желтого
Дракона.

     x 3 x

     Ихша  поперхнулся  последней  косточкой  финика  и  теперь яростно тряс
головой и бессильно хрипел, призывая на помощь телохранителей. Он  был  и  в
гневе,  и  в  ужасе.  Почему,  почему  на  варанцев  до сих пор не обрушился
"подводный гром", хотя сигнальные трубы  ревели  так,  что  из  Пяти  Медных
Курганов   могли   подняться   не   только   мертвые  грюты,  но  и  все  их
козы-овцы-лошади? Как сволочи смогли сокрушить несокрушимую  цепь  Эгина?  И
что  теперь делать, что делать перед лицом подавляющей мощи противника, в то
время как Багряный Порт окружен со всех сторон?
     Желтый Дракон, удушаемый финиковой костью, не видел, что за его  спиной
этот   непростой   вопрос   Секретарь   Жезла   обсуждает   знаками   с  его
телохранителями. Когда-то эти громилы из "красногребенчатых"  чувствовали  в
Ихше  всеподавляющую  силу  и души в нем не чаяли еще с тех времен, когда он
был Пламени Равным во дворце Оретов. Но с тех пор как помыслами и душой Ихши
завладел Аффисидах, они потеряли любовь к  своему  хозяину.  Остался  только
страх,  вспыхивающий  в  них  с  новой  силой  всякий  раз,  когда  их глаза
встречались со жгучим, неистовым взором Аффисидаха.
     И вот теперь все складывается как нельзя хуже, а в довершение ко  всему
хозяин  подавился  фиником  --  в  точности как тогда, семь лет назад. Тогда
Аффисидах первый раз был принят Ихшей без обычных  насмешек,  а  Адорн,  его
бывшее  Правое Крыло, едва не поплатился жизнью. Но теперь нет ни Адорна, ни
Аффисидаха -- оба очень далеко, и никто не знает  что  стряслось  с  ними  в
Наирнском проливе. Зато варанцы близко, очень близко. И их много.

     x 4 x

     Через  полчаса,  почти  без  кровопролития  рассеяв в порту ошарашенных
солдат береговой стражи, Альсим, его избранные аррумы и пять сотен "лососей"
вошли в малолюдный дворец наместника Северо-Восточной провинции. Большинство
слуг успело попрятаться. Когда они проходили через тенистый внутренний  двор
с  анфиладой  роскошных фонтанов, прямо навстречу Альсиму выскочила ошалелая
девчонка. Из всей одежды на ней были только малиновые грютские шаровары. Она
ойкнула и хотела бежать, но тучный и  с  виду  неповоротливый  Альсим  ловко
схватил  ее  за  локоть.  "Лососи" одобрительно заржали. Молодой аррум Опоры
Единства, еще совсем недавно возглавлявший стражу  Сиятельной,  а  на  время
экспедиции  Свода  подсунутый  Лагхой  прислеживать за Альсимом, обернулся и
погрозил шумным "лососям" кулаком. Дескать, не в бардак пришли, а в  столицу
враждебного государства.
     -- Ты кто будешь? -- осведомился Альсим.
     Пойманная    девчонка    наконец   догадалась   символически   прикрыть
внушительную грудь ладошкой, расплакалась и отрицательно замотала головой.
     -- Ты понимаешь по-варански?
     Та зарыдала еще громче. Альсим вздохнул. Лающий грютский  говор  он  на
дух не выносил. Не говоря уже о корявом наречии Тернауна.
     -- Ты... это... немного болтай-говори асхар-бергенна?! -- рявкнул он.
     Девчонка подняла на него удивленные и не столь уж заплаканные глаза.
     -- Болтай немного...
     --  Тогда  топай-веди  где  есть  здесь Желтое Драконство, Шилол бы его
разодрал!
     Расхожую варанскую хулу Альсим изрыгнул, разумеется, по-варански.

     x 5 x

     -- Кто здесь Желтый Дракон? -- настороженно поводя "облачным"  клинком,
вопросил  Альсим  на ненавистном корявом наречии Тернауна (которым, впрочем,
по долгу службы владел в совершенстве).
     На террасе были пятеро. Точнее, шестеро. Четверо здоровенных  бородатых
воинов  и  тощий  гражданский с кипой дощечек и вязанкой железных грифелей у
пояса. Шестой, которого Альсим  не  засчитал  вполне  оправданно,  ибо  Взор
Аррума недвусмысленно свидетельствовал о его кончине, лежал близ балюстрады,
ограждавшей террасу.
     --  Желтый  Дракон  подавился  косточкой  финика,  --  сказал  один  из
бородачей, недвусмысленно потирая едва сочащуюся кровью прокушенную руку.
     -- Вот как? -- ухмыльнулся Альсим. -- Разрешите взглянуть?
     -- Извольте, -- с готовностью залебезил гражданский,  жестом  радушного
хозяина  приглашая  Альсима подойти к обмякшей горе мяса, которая еще совсем
недавно звалась Ихшей.
     Аррумы и "лососи" тем  временем  полностью  заняли  террасу,  держа  на
всякий случай оружие наготове. Многим из них еще не верилось, что с Багряным
Портом  все  вышло  в  действительности столь просто, как и уверял Альсим на
военных советах. Ведь чем блистательней план, тем  реже  он  претворяется  в
жизнь.
     Альсим  вгляделся  в  посиневшее  одутловатое  лицо  Ихши. Закатившиеся
глаза, вывалившийся язык, розовая пена  на  губах,  кровь  на  подбородке...
Альсим  скользнул  взглядом  по  шее  Желтого  Дракона.  А вот и синие следы
пальцев доблестного телохранителя. Живуч, однако, был этот Ихша --  прокусил
мужику руку, это надо же было так исхитриться...
     "Похоже,  люди  тут  у них исключительно понятливые", -- удовлетворенно
подумал Альсим, подымая глаза на гражданского.
     -- Ну а ты кто будешь? Небось, Секретарь Жезла?
     -- Точно так, -- кивнул тот.
     -- Это хорошо что Секретарь. А где Крылья Дракона? -- Альсим в общем-то
знал ответ на этот вопрос, но хотел услышать подтверждение своим  мыслям  из
уст персоны, приближенной к наместнику.
     -- Так ведь флот повели. И Адорна-генан, и Аффисидаха-генан...
     --   Генан-хренан...   --   пробормотал  Альсим,  оценивающе  оглядывая
Секретаря с головы до ног. Пар-арценц был очень доволен.
     -- Я хочу, чтобы вы знали -- я всегда был против войны  с  Вараном!  --
неожиданно   выкрикнул   Секретарь   Жезла,   не  выдержав  испытующих  глаз
пар-арценца. --  Ихша  в  последние  годы  совсем  сбрендил  с  этим  буйным
лекаришком!
     --  Я  тебе  верю,  я тоже всегда был против войны с Вараном, -- сказал
Альсим таким тоном, что расхохотались даже телохранители,  хотя  они  сейчас
имели  все  основания  дрожать за свои шкуры. -- И я очень признателен лично
тебе, что бешеный пес наконец удавлен. Да и твой император Юта  Орет  скажет
тебе  спасибо  за то, что удалось наконец избавиться от этого вероломнейшего
слуги двух господ.
     Этого Секретарь не понял. Этого не понял никто.
     Повременив немного, чтобы сполна насладиться  недоумением  Секретаря  и
тех  аррумов,  которые понимали язык южан, Альсим без замаха дважды полоснул
"облачным" клинком по левой руке Ихши. Совершенно  не  смущаясь,  он  присел
рядом  с  телом Ихши, запустил пальцы в рану и, немного покопошившись в ней,
ловко выдернул окровавленный прямоугольник размером с панцирную пластину.
     -- Лови! -- крикнул он Секретарю и тот, в ужасе отшатнувшись,  все-таки
поймал в последнее мгновение загадочный предмет.
     Секретарь  поспешил  протереть  металлическую  пластину  от  крови  и с
изумлением увидел выгравированную двухлезвийную секиру с изображениями  глаз
--  открытого и закрытого. И две надписи по-варански, полукружиями обымавшие
секиру сверху и снизу. Варанского языка Секретарь не знал.
     --  Я  помогу  тебе,  --  сказал  Альсим.  --  Сверху  написано   "Свод
Равновесия". А внизу -- "Синц, эрм-саванн Опоры Единства".
     --  Слыхал,  небось,  что  в  каждом  из  нас  зашита такая? -- добавил
пар-арценц, подымаясь на ноги.
     Обалдевший Секретарь мог только едва заметно кивнуть.
     -- Вообще-то тебе этого знать необязательно, --  продолжал  Альсим,  --
но... Кстати, как тебя зовут?
     -- Гамал.
     --  Ну  так  вот,  Гамала-генан. Я расскажу тебе правду о твоем мертвом
хозяине, но прежде я хотел  бы  услышать  от  тебя  самое  главное.  У  Ихши
наверняка должна была быть совсем простая договоренность с флотом и конницей
в  солончаках Сумра. Три-четыре условных знака, с помощью которых он сообщал
им приказы войны и мира.
     -- Таких знаков было два, -- сказал  Секретарь,  постепенно  приходя  в
себя.  Ему  по  рангу  не  было положено почтительное "генан" и от обращения
Альсима он возомнил себя уже новым Желтым Драконом. --  Лист  с  его  личной
печатью означал "война", пустой лист -- "мир".
     --  Простота  впечатляющая,  --  причмокнул  губами  Альсим.  --  У вас
найдется в Багряном Порту почтовый альбатрос и один хороший скакун?
     -- С тех пор  как  Ихша  пригрел  Аффисидаха,  альбатросов  найдется  и
двадцать. А скакунов в Хилларне всегда хватало.
     --  Раз  так,  тогда  пусть эти, -- Альсим кивнул на телохранителей, --
сопроводят  моих  людей  куда  надо.  Для  верности  пусть   отправят   трех
альбатросов  и  трех  гонцов с пустыми листами бумаги. Альбатросов -- флоту,
гонцов -- в солончаки Сумра.
     И, предупреждая вопрос Гамала, пар-арценц пояснил:
     -- Гонцов проведут через наши войска, осадившие Багряный Порт, мои...
     Слово "офицеры" поглотил грохот, который донесся со стороны моря.
     -- Спокойно! -- проревел Альсим "лососям", которые с перепугу  захотели
расправиться с Секретарем и телохранителями Ихши на месте.
     Пар-арценц подбежал к самому краю террасы и впился взглядом в гавань, у
входа  в которую по его приказу были оставлены пять сторожевых галер. На тот
случай, если бы Ихша и его приближенные решили  выскользнуть  из  города  на
какой-нибудь  неприметной  лодчонке.  И  вот  теперь, на том самом месте где
около часа  назад  сбился  в  кучу  перед  цепью  весь  варанский  флот,  на
поверхности  моря со страшным треском распускались огромные цветы огня, то и
дело к небесам подымались ревущие столбы  воды,  все  быстро  заволакивалось
паром  и  водяной  пылью.  Ни  одной из пяти галер не существовало больше, а
взрывы все гремели  и  гремели.  Если  бы  остальные  варанские  корабли  не
поспешили  расположиться у причалов Багряного Порта, если бы цепь не удалось
одолеть столь быстро...
     Альсима прошиб холодный пот. Такого отвратительного страха, страха  как
бы "задним числом", пар-арценц не испытывал уже давно.
     Альсим  обернулся  к  Секретарю.  Тот  тоже  был напуган до смерти. Это
немного успокоило пар-арценца. Вот если бы Секретарь  с  фанатичным  хохотом
заявил, что совсем скоро взрывы загремят в самой гавани, у причалов...
     Подойдя вплотную к Гамалу, Альсим тихо осведомился:
     -- Что это значит?
     --  Я точно не знаю. Клянусь, не знаю, -- горячо зашептал Секретарь. --
Что-то там учиняли Ихша и Аффисидах, в глубокой тайне, об  этом  знали  лишь
немногие...  Меня  не посвящали... Знаю, что не так давно ввели новый сигнал
для комендантов маяков -- тех, что с  цепями.  Сигнал  назывался  "подводный
гром".
     --  Это  не  тот  сигнал, который у вас сыграли, когда мы только начали
рвать цепь? -- прищурился Альсим.
     -- Да-да-да, -- поспешно подхватил Секретарь. -- Тот самый.
     -- Так почему же эта шилолова матерь сработала только спустя целый час?
Что проку взорвать пять наших галер, когда варанские клинки уже  близ  самых
ваших сердец? -- мрачно осведомился Альсим, не надеясь получить ответ.
     -- Не могу знать.
     Так он и думал.

     x 6 x

     Весь  вечер  и полночи этого дня, который придворный поэт Сорго Вайский
со временем воспоет как "Славой прекрасный денек"  в  своей  развеселой  оде
"Погубление  погубителей",  пар-арценц  Опоры  Вещей  Альсим, отказавшись от
покоев во дворце наместника и ворочаясь на лежанке в своей  более  уютной  и
безопасной   каюте   на   борту  "Княжны  Сайлы",  будет  разбирать  мозаику
происшедших событий по крошечным цветным кусочкам.
     Альсим будет смаковать Стих Отягощения. Он будет думать о  том,  что  в
жизни  не  встречал  человека  могущественней и странней, чем Лагха Коалара,
который уверял, что увидел слова Стиха во сне и, проснувшись, записал их  на
стене  пальцем,  смоченным  в  вине,  ибо ему было лень подыматься и идти за
письменными принадлежностями, а недопитый кувшин стоял у самого изголовья.
     Альсим будет вновь радоваться тому, что лучших кораблей  его  флота  не
было  у  входа  в гавань в то мгновение, когда грянул "подводный гром" и еще
тому, что приспешники Ихши удавили Дракона до их появления во дворце,  иначе
комедию пришлось бы играть изощренней.
     Альсим  вновь  вспомнит  дивную  историю,  поведанную  им  Секретарю за
ужином. История эта была составлена пар-арценцем, одобрена Лагхой и  звучала
так.
     Синц  -- молодой и чрезвычайно талантливый эрм-саванн Свода. По личному
приказу предыдущего гнорра Карувва его  внедряют  в  Магдорн  как  бродячего
борца.  Там под именем Ихша он проходит свое головокружительное возвышение и
становится Пламени Равным. Синц теперь может многое. Может  в  доверительных
беседах  с  вельможами и самим императором влиять на политику империи. Может
попытаться истребить ныне здравствующую  династию  Оретов,  которую  не  так
давно  защищал от мятежных придворных кавалеристов. Синц может почти все что
угодно и заочно получает в Своде высокий чин аррума. Но,  помимо  присвоения
этого  высокого  звания,  в  Своде  не  спешат принимать конкретных решений,
предпочитая многообразие возможных выгод одной свершившейся. В этот момент у
Свода появляется  новый  хозяин  --  Лагха.  По  неизвестным  причинам  Синц
добивается  от  императора  должности  Желтого  Дракона  и, став наместником
Хилларна, обставляет все так, будто впал у императора в немилость и  тот  по
собственной воле убрал его из столицы. Синц слишком хорошо входит в роль. Он
очень  неохотно  говорит  с  лазутчиками  Свода, зато как наместник Хилларна
разворачивает военные приготовления и все вынюхивает --  что  это  за  новый
гнорр в Своде?
     Дальше  --  хуже.  Синц  спелся  с  Аффисидахом.  Синц вообще отказался
признавать  тайных  агентов  Свода  за  своих,  а   нескольких   выловил   и
показательно  казнил -- в том числе Саданга, весьма крупного посланца в чине
аррума. Покушения, которые готовились  против  него  Сводом  в  отместку  за
Саданга,  провалились. Наконец, совсем недавно Своду стало известно о тайных
сношениях Синца с... что, с  Гиэннерой?  Нет,  хуже  --  с  северянами!  Это
явствует  из  перехваченного  в Нелеоте письма, тайнопись которого открылась
офицерам Опоры Писаний лишь десять дней назад. И тогда все стало ясно.  Синц
вел  сложную  игру,  направленную  в  конечном  итоге на то, чтобы, сокрушив
Варан, предать и его, и  Северо-Восточную  провинцию  северянам.  При  таком
фатальном  сокрушении  равновесия  северяне  поглотили  бы  и  Варан, и весь
Тернаун. Но почему северяне? Ясно ведь почему. Как мы полагаем, Аффисидах --
один из лучших, если не просто лучший маг северян. Скорее  всего,  верховный
жрец  Гаиллириса,  который  давно  уже  обитал  инкогнито  в Багряном Порту,
выжидая удобного момента...
     Альсим мог наконец позволить себе рассмеяться. Искренний  детский  смех
душил  пар-арценца,  он  сучил  толстыми  ногами  и колотил кулаками в стены
каюты. Ну как  складно  получилось!  Ай  да  я!  Даже  Лагхе  в  свое  время
понравилось, а уж у Секретаря просто челюсть отвалилась.
     Да,  всей  правды  в  истории  Альсима  были только известные любому из
приближенных Желтого Дракона факты его возвышения в столице,  да  еще  казнь
Саданга.  Действительно,  был  такой  незадачливый  аррум, его действительно
разоблачили  и  казнили  в  Багряном  Порту.  Остальное   --   ложь.   Ложь,
убедительность  которой построена на пластинке из заговоренной стали, громко
именуемой "Внутренней Секирой".  Эх,  давно  никто  не  показывал  Секретарю
простых  фокусов  с  гадательными карточками, когда при достаточной ловкости
рук можно их не то что из раны, а хоть из носа у  человека  целыми  колодами
вынимать!  Ихша  --  эрм-саванн Свода Равновесия? Приятно познакомиться. Вот
Юта Орет, тернаунский император, порадуется!
     И,  отсмеявшись,  Альсим  вдруг  неожиданно   глубоко   вздохнул.   Да,
действительно все получилось наилучшим образом. И войны не будет...
     Но  почему,  почему,  почему все-таки "подводный гром" опоздал на целый
час? Ни допросы комендантов, ни осмотр останков подводных  запальных  шнуров
--  в  которые Аффисидах вложил больше магического искусства, чем, наверное,
было затрачено некогда на все "облачные" клинки вместе взятые --  ничего  не
дал. Да, коменданты выполнили приказ, подожгли шнуры, те прекрасно горели...
Они  сами  ничего  не  понимают,  простите великодушно, Альсима-генан. Да уж
простим  как-нибудь  сукиных  детей,  все-таки  солдаты,   все-таки   приказ
выполняли и, главное -- так толком и не выполнили.
     Альсим  не  любил  загадок. Но и мучаться бессонницей он не любил тоже.
Влив в  себя  три  чары  гортело,  он  быстро  захмелел  и  заснул,  целиком
погруженный в мысли о том, что завтрашний день надо начать нежным разговором
с  той бойкой грютской девчонкой, которую сегодня утром поймал за локоть под
гогот "лососей".

     ГЛАВА 25. ДЕВКАТР

     Тот же день

     x 1 x

     Когда Эгин  вышел  из  Раздавленного  Времени,  Сорго,  Лорма  и  горцы
только-только  успели  разглядеть три обездвиженных тела и великолепный меч,
оставшийся без хозяина.
     --  Гнорр...  тоже?  --  первым  делом  спросил  у   Эгина   совершенно
обескураженный  Сорго,  который  успел  влюбиться  в  Лагху  чистой  любовью
молодого эрм-саванна.  Ему  почему-то  возомнилось,  что  гнорр  обязательно
сделает его офицером Свода Равновесия.
     --  Нет,  --  устало  отмахнулся Эгин, -- хотя гнорру сегодня досталось
крепко.
     Эгин тяжело вздохнул. Он снова стал старшим офицером  Свода  Равновесия
на   Медовом   Берегу.  И  вообще  самым  старшим,  самым  главным  и  самым
ответственным, Шилол разодрал бы эту проклятую жизнь! Сейчас придется  опять
отдавать  приказания,  убегать,  волочь  тело  этого  проклятого Лагхи и его
распроклятый меч... ведь никто же не отменял двух тысяч пехотинцев Хилларна,
которые сейчас продираются через руины Ваи, опасливо обходя  зловонные  туши
шардевкатранов,   обездвиженную   плоть   костеруких  и  своих  растерзанных
сослуживцев, которым не повезло попасть в первую волну высадки...
     Думая так, Эгин оценивающе взвесил в руке чудовищный  двуручник  Кальта
Лозоходца.  А  то  когда  он  кроил  череп  Ибалару,  как-то толком не успел
распробовать... Отменная стальная дубина. Если не убьешь таким с трех ударов
-- отвалятся руки. И как только Лагха с ним управляется?
     Лога восторженно перетаптывался у ног аррума и Эгин благодарно потрепал
пса за холку.
     -- Ты у нас сегодня герой... -- пробормотал Эгин. "Хотя кто сегодня  не
герой?"  --  подумал  аррум  и  уже собирался гаркнуть "Ну ладно, раздолбаи,
отдышались и хватит!", как вдруг за его спиной раздался  жуткий,  клокочущий
хрип-клекот  Сорго.  "Все  ему  неймется, пииту!" -- с отвращением, которое,
впрочем, довольно быстро  сменилось  дружеским  сочувствием,  подумал  Эгин,
оборачиваясь.
     Сорго  снова  входил  в  свой  мрачноватый  вещий танец. Его левая нога
как-то сама  собой  судорожно  подобралась.  Учитель  чудом  удерживался  на
правой, раскачиваясь из стороны в сторону и балансируя двумя руками, которые
вдруг  обрели  поистине змеиную подвижность. Сорго был бы смешон, если бы не
был страшен.
     К огромному удивлению Эгина, прежде чем уста Сорго успели отверзться  и
произречь  хоть что-нибудь, помимо еле слышного бормотания, к нему подскочил
Снах и одним деликатным  пинком  под  колено  уронил  учителя  на  заботливо
подставленные  руки.  Затем  горец  опустил Сорго на землю и пару раз звонко
хлестнул по щекам.
     -- Теперь хороший, -- сообщил Снах Эгину, ухмыляясь до ушей.
     Да, теперь Сорго был если и не вполне "хороший", то, по  крайней  мере,
более  или  менее приемлемый. Его глазам вернулось осмысленное выражение, он
прокашлялся и испуганным голосом сообщил:
     --  Милостивые  гиазиры...  Я  не  знаю,  как  назвать  то,   что   мне
открылось... Мне было бы удобнее восьмистопным трехдольником Астеза...
     Лога,  который  до  сего  момента  был сравнительно спокоен, сорвался в
безудержный заливистый лай, обращенный в сторону Ваи. И если Сорго еще можно
было  приписать  излишнюю  впечатлительность,  то  Логе  Эгин  доверял   как
"облачному" клинку.
     --  Нет!  --  рявкнул  Эгин,  которого  начали одолевать самые недобрые
предчувствия. -- Быстро, внятно и прозой!
     -- Хорошо... -- поморщился Сорго не то от ужасной разламывающей боли  в
висках, не то от аррумского рыка Эгина. -- Я узрел под землею нечто... И это
нечто...
     -- Шардевкатран? -- осведомился Эгин.
     --  Нет,  --  сказал Лагха, который пришел в сознание и теперь стоял на
колене, не в силах подняться, ибо его левое бедро было проколото  "облачным"
клинком Эгина. -- Это девкатр.
     Лагха был бел, как молоко, и вид у него был совершенно пришибленный.
     --  Милостивые гиазиры, может быть кто-нибудь поможет подняться на ноги
гнорру Свода Равновесия? -- осведомился Лагха спустя десять  ударов  сердца,
на  протяжении  которых  Эгин  лихорадочно  пытался  вспомнить,  знает ли он
какие-нибудь способы борьбы с девкатрами. Может, они боятся криков "кыш"?

     x 2 x

     Много путей исхода из мира Солнца Предвечного имеет душа, освобожденная
от оков  плоти  сталью,  магией,  болезнью  или  беспощадным   временем   --
неусыпным, слепым и неумолимым вершителем любой жизни.
     Душа  праведного  воина  восходит  к  Зергведу,  как учили в Харрене во
времена Кроза, далекого пращура Элиена Звезднорожденного, или к Намарну, как
принято называть Зергвед в Синем Алустрале. Но многие посвященные  говорили,
что  восхождение  к  Зергведу  --  пустая поэзия, а в действительности после
смерти человека семя его души попадает в Земли Грем, из которых Святая часто
поминается всуе по всей Сармонтазаре, а о Проклятой мало кто знает.  Знающие
же  предпочитают  словам  молчание  и  потому  о Проклятой Земле почти никто
ничего не слыхал.
     После попадания в Земли Грем, говорили  посвященные,  семя  души  может
разрешиться в нескольких судьбах.
     Первая  Судьба -- для душ, отягощенных злом. Такое семя души попадает в
зловонные  болота  Проклятой  Земли  и  произрастает  в  ней   химерическими
растениями,  равных  которым  не  знают под Солнцем Предвечным. Разве только
вспомнить Огненную Траву ноторов.
     Смотрители  и  служащие  Смотрителям  Твари  Проклятой  Земли  собирают
горькие  плоды  с  этих  невиданных и неописуемых растений долгие столетия и
назидательно сжигают их, наставляя душу, заключенную в  безмолвствующей,  но
вечно  внемлющей  растительной  плоти,  приносить  плоды сочные и сладкие. И
когда это наконец происходит -- а рано или поздно начинает плодоносить  даже
самый  закоренелый грешник -- из добрых плодов приготовляют сладчайшую росу,
которой одною и питаются  Смотрители  и  Твари  Проклятой  Земли.  Напившись
хмельной  росы,  ликующие  Смотрители и Твари торжественно испепеляют доброе
растение, ибо в нем нет больше простого  зла  и  нет  нужды  наставлять  его
больше,  но  и  плодоносить  в  Проклятой  Земле  оно  больше  не  будет.  А
освобожденное семя души, подхваченное  Ветрами  Воплощения,  возвращается  в
Круг  Земель, избавившись и от зла, и от памяти о своем очищении. Вот почему
новорожденный приходит в мир как бы в беспамятстве и его  надо  учить  всему
заново. Таково большинство живущих.
     Вторая  Судьба -- для душ, чистых в земной жизни. Эти семена попадают в
Святую Землю Грем и произрастают там  растениями  дивными,  похожими  то  на
кедры, то на маки, то на дубы, но несоизмеримо более прекрасные. Смотрителей
и  Тварей  в  Святой Земле нет. Каждый цветок, каждое дерево, каждый стебель
там обретают себя в абсолютном  и  совершенном  блаженном  покое  до  Исхода
Времен. Постигшие верхние ступени искусства та-лан отражений могли сохранять
память  о  тех  местах и сознательно побуждать свое растение произвести семя
собственной  души,  которое,  будучи  уловлено  Ветрами  Воплощения,   вновь
приходило  в  Круг  Земель.  Та-лан  Отраженные  возвращались  в  мир Солнца
Предвечного, дабы вновь вкусить от его убогих, но  неповторимых  радостей  и
способствовать другим душам скорее обрести покой в Святой Земле.
     Но  эти две Судьбы еще не вся правда. Потому что со времен Хуммера Пути
искажены и с каждым  его  Вздохом  их  первоначальный  узор  искажается  все
сильнее.  Золотые  Цветки кочуют с места на место вслед за скрещеньями Путей
Силы, и всегда есть опасность появления Черных Цветков. Иногда -- чаще волею
направленной магии, нежели случая, хотя происходит и так,  и  этак  --  семя
души  не  выходит  на Путь Пустоты, выводящий его в Земли Грем, а остается в
ловушке искаженных Путей Силы. Веками семя души может блуждать во  тьме  или
покоиться  на  дне  Цветка  --  Золотого  или Черного -- пока могучая воля и
тайное искусство не  пробудят  его  к  жизни-вне-плоти,  воплощению  в  теле
Сделанного Человека или в Измененной материи девкатра.
     Многое еще говорят посвященные и о многом спорят в ученых местах Ита, о
многом  молчат  Предписывающие Гиэннеры и пар-арценцы Свода Равновесия. Но и
это не вся правда. Ибо с тех пор как Дышит Хуммер и Грядет  Тайа-Ароан,  мир
утратил простоту.
     Та-лан  Отраженный  теперь  может  прийти  не из Святой, а из Проклятой
Земли, и притом прийти не очищенным, и сам  не  подозревать  об  этом  после
воплощения,  пока  он  не  втянется  в разрушительные и преступные деяния по
наущению Хуммера.
     Семя души можно расщепить на две  раздельных  половины  и  воплотить  в
разных телах, как сделал некогда Авелир над телом Ибалара.
     Семена  разных  душ  можно связать вне-чувственной, но нерушимой связью
"цепи  теней"  и  одна  душа,  покидая  свою  телесную  оболочку,   выдернет
прикованную к ней душу из чужого тела, хоть бы то и находилось за пять тысяч
лиг.
     А о семенах душ идущих Пестрым Путем не ведомо ни одного слова правды.

     x 3 x

     Ирония  Лагхи пропала всуе и никто не помог ему подняться. Потому что в
этот момент кокон девкатра раскрылся.
     Земля сотряслась один раз. Беззвучно. Но сильно. На ногах не  удержался
никто.
     Свист,  который  быстро  перешел в гнетущее гудение, оставляющее в душе
чувство полной и конечной безысходности, обрушился на них,  казалось,  прямо
из поднебесья, а не со стороны Ваи как следовало ожидать.
     --  Да  что  же  это  такое?  --  пролепетала Лорма, потирая ушибленное
колено.
     Вслед за воем миру Солнца Предвечного явился девкатр.
     Он вышел к свету за восточной окраиной Ваи, скрытой от Эгина,  Лагхи  и
их  спутников холмами. Там, где вся земля была изрыта "гремучим камнем", где
исходили паром грязные  озерца,  заполненные  останками  костеруких,  где  в
затопленных  лазах быстро разлагались коконы его сородичей, пробитые ударами
костяных конечностей Переделанных Человеков, ему  повезло  уцелеть.  А  миру
повезло, что уцелел лишь он один.
     Фонтан  жидкого  огня,  испаряющего  на своем пути и воду, и останки, и
самую землю, взметнулся над холмами, предвосхищая его появление. А вслед  за
ним  из  вмиг образовавшейся шахты поднялся и завис на высоте трехсот локтей
девкатр.
     Девкатр, Измененный  в  сравнении  со  своими  древними  пращурами  как
солнце, будь оно Измененной луной. Девкатр, словно бы погруженный в багровое
облако   крыльев,  трепещущих  с  неподвластной  глазу  быстротой.  Девкатр,
огромный как "черепаха"  южан.  Девкатр,  поводящий  из  стороны  в  сторону
исполинской  головой,  более всего похожей на увеличенную многократно голову
тура. Тура, которому бы Измененная  природа  повелела  родиться  плотоядным.
Холодные  полусферические  глаза,  впивающие  каждую  мельчайшую подробность
сущего, каждую былинку на склонах Большого Суингона и каждый солнечный  блик
на  морской  глади,  были  лишены  блеска  и  черны,  как  уголь  в  наглухо
запечатанном  сосуде.  Девкатр  оценивал  мир,  неспешно  поворачивая   свое
исполинское  тело,  которое,  казалось,  держится  в  воздухе не биением его
крыльев, а крепчайшими невидимыми нитями небесного кукловода.
     Казалось, сами  небеса  содрогнулись  при  виде  этого  исчадия  бездн,
древних  магий и извращенных Путей Силы. Тучи были разорваны лучами солнца и
разошлись в стороны -- столь же стремительно, как до этого они  захлопнулись
на небосводе, пряча Медовый Берег от дневного светила.
     Девкатра видели все.

     x 4 x

     Южане,  занявшие  Ваю, были почти прямо под девкатром. Трепеща в ужасе,
они под окрики командиров сбились на уцелевшей части площади в некое  жалкое
подобие "ежа".
     Южане,   оставшиеся   на  "черепахах"  и  галерах,  испытывали  двойное
изумление и страх. Ибо, появившись полчаса назад из плотной дымки на юге, со
стороны проклятого Сим-Наирна, и описав  вокруг  флота  Хилларна  дугу  так,
чтобы  оказаться  от заякоренных до времени "черепах" на востоке, в море как
раз напротив девкатра замер трехмачтовый быстроходный парусник под  аютскими
и,  к огромному удивлению Адорна, варанскими княжескими знаменами. На боевой
галерее парусника красовались жерла готовых к бою "молний Аюта".
     Аффисидах покинул Адорна вместе со второй волной десанта еще  до  того,
как  парусник обнаружил свое присутствие. Адорн не осмелился на свой страх и
риск атаковать загадочного гостя. Во-первых,  неприятельские  "молнии"  были
куда дальнобойней и разрушительней "темного пламени", а, во-вторых, все-таки
с  Аютом  Ихша  вроде бы воевать не собирался. И вот теперь, когда надо всем
этим бедламом зависла невиданная  тварь...  Адорн  приказал  задрать  повыше
стволы-огневержцы  и  ждать.  В  конце  концов, Вая захвачена, что думают на
аютско-варанском паруснике -- неизвестно, а что помышляет  гудящее  чудовище
--  и  подавно.  Все  еще  может  обернуться к лучшему. Может, тварь угробит
неприятелей, а их, южан, не тронет. Как знать?

     x 5 x

     "Как знать?" -- эта же мысль билась в висках Вирин, изучающей  девкатра
в  дальноглядную  трубу с борта "Лепестка Персика". За ее спиной раздавались
резкие команды Куны-им-Гир.
     --  Позволительно  ли  мне  будет  узнать,  дамы,  что  происходит?  --
осведомилась  Сиятельная  Княжна  Сайла исс Тамай, не отваживаясь смотреть в
сторону исполинского пламенного бражника.
     Вместо этого она восхищенно наблюдала как на  просторной  палубе  между
мачтами  строятся  в  пять  шеренг лучницы Гиэннеры. Полутораростные тисовые
луки... Ладные колчаны со стрелами, покрашенными в разные цвета --  красный,
желтый, зеленый, ядовито-синий и черный... Блестящие наручи на левой руке --
чтобы  тугая  тетива  не  била  по  запястью...  Легкие пурпурные блузы, под
которыми, как не сомневалась Сайла, укрыты  нагрудники  из  шардевкатрановой
кожи  (сама княжна с утра облачилась в такой же по настоянию Куны-им-Гир)...
Пышные сафьяновые береты, полностью закрывающие от взора стальные  шлемы  на
головах  лучниц...  И, чего Сайла уже совсем не понимала -- десять мужчин, в
число которых вошел и муж Куны-им-Гир. Все -- с длинными двойными  флейтами.
Не войско, а блистательный придворный смотр. И что может быть лучше этого?
     --  Вам,  услада  губ  моих,  позволительно  все,  -- кивнула Вирин, не
отрывая глаз от девкатра. -- Мы готовимся уничтожить тварь  как  только  она
станет опасна.
     -- А когда она станет опасна? -- с дрожью в голосе осведомилась Сайла.
     --  Она  уже  очень опасна, -- вздохнула Вирин. -- Но есть надежда, что
первым делом девкатр примется за  южан.  И  если  так,  то  мы,  разумеется,
препятствовать ему не будем. А потом мы расстреляем его.
     --  А  вдруг  он просто улизнет от вас и набросится сразу на Сим-Наирн?
Или на Новый Ордос?
     -- Не улизнет, -- с удивительной уверенностью заметила Вирин. -- Кто бы
там ни был, он обязательно начнет убивать здесь и сейчас. Потому что сегодня
вокруг Ваи собралось слишком много сладких ему жертв.
     -- Что значит "кто бы там ни был"? Там ведь девкатр -- и больше никого.
     Вирин резко обернулась и посмотрела на Сайлу в упор.
     -- Не искушайте судьбу, услада губ моих. Ответ  на  этот  вопрос  может
убить вас.

     x 6 x

     --  Это,  надо  полагать, и есть девкатр, -- пробормотал Лагха, отвечая
Лорме. -- Как вы думаете, аррум?
     Эгин лежал в пяти шагах от Лагхи лицом вниз, накрывая телом меч  Кальта
Лозоходца. Эгин не ответил Лагхе. Наверное, не расслышал вопроса.
     -- Аррум?! -- настойчиво окликнул его Лагха.
     Эгин даже не пошевелился.
     Наверное,  без  сознания.  Лагха  наскоро прощупал Эгина своим Взором и
обомлел.
     Эгин, аррум Опоры Вещей, был мертв. А что еще сказать о  человеке,  чье
тело оставлено семенем души?

     x 7 x

     Девкатр  переместился неожиданно. Басовито гудящее "ж-ж-ж-ж", несколько
неуловимых мгновений -- и девкатр, проскользив боком в  сторону,  уже  завис
над  вайской  площадью, над замершим "ежом" южан, которых удерживал на месте
страх, лишивший их последних сил. А там, где девкатр  был  раньше,  осталась
лишь дрожь знойного марева.
     -- Сыть хуммерова, -- ахнула Сайла, позабыв обо всем на свете.
     -- Да, -- процедила Куна-им-Гир. -- Она самая.
     -- Отлично! -- щелкнула пальцами Вирин. -- Он выбрал первую жертву!
     С  этого момента события сорвались в головокружительный галоп и едва ли
были в тот день хоть одни человеческие глаза, которые воспринимали  бы  вещи
так, как они свершались в действительности. Подлинная суть вещей открывалась
лишь угольно-черным зракам девкатра.
     Клочья  деревянных  вайских  строений,  клочья мертвой шардевкатрановой
плоти, тела костеруких и южан,  погибших  в  первой  волне  высадки  --  все
разнообразие  косной  материи  в  окружности  полулиги  от панцирной пехоты,
сгрудившейся  на  площади   --   пришло   в   движение,   ибо   на   неживое
распространилась  власть тонких тканей Изменения девкатра. Пришло в движение
и  поднялось  стеной  вокруг  обреченного  десанта.  Один  короткий  колокол
напряженной тишины, нарушаемой лишь ровным гудением девкатра -- и, вспыхнув,
словно   ворох  обрывков  рисовой  тернаунской  бумаги,  немыслимое  сонмище
изуродованных  предметов  ринуло  к  центру  площади,  одновременно  с  этим
закручиваясь в слитный пламенный вихрь.
     Конец панцирной пехоты, красы и гордости Северо-Восточной провинции.
     А потом, к огромному неудовольствию Вирин и великому облегчению Адорна,
девкатр  плавно  опустился  вниз  --  туда,  где  развеянные  в золу и пепел
смешались останки Руама,  сына  Аффисидаха,  солдат  и  костеруких.  Девкатр
сложил за спиной крылья и замер в дрожании раскаленного воздуха.
     --  Заснул,  что ли? -- в сердцах спросила Куна-им-Гир у обескураженной
Вирин.

     x 8 x

     Невесомые  пепельно-серые  листья,  беззвучно  облетающие   с   мертвых
деревьев. Сухое дно колодца и не шорох, но лишь ожидание сколопендр, которые
приползут прислушаться к тому, как молчит твое сердце.
     Вечность,  которая  есть  миг. Миг, который есть вечность. Неразрешимое
уравнение небытия. Он закричал и понял, что обречен на безмолвие. Ни  звука.
Только страх, непонимание, оставленность. Неужели это и есть Проклятая Земля
Грем,  о  которой  никогда  не  говорят  вслух? В таком случае -- когда же я
проросту?
     И вдруг...
     -- Кто ты, воин, проливающий кровь как воду?
     Он не услышал так. Этот  вопрос,  сотканный  из  образов,  из  чьего-то
расплывчатого  лица в контражуре листьев смоковницы, из горного водопада, из
победного звука, с которым меч находит дорогу меж пластинами чужого панциря,
из ножа, холодящего кадык, из женской улыбки в сумраке  незнакомой  комнаты,
из  строчки,  нацарапанной  на глиняном черепке, не был услышан, нет, но был
воспринят и понят, да. Но если то,  что  породило  эти  образы,  можно  было
назвать   голосом,   значит,   голос  был  раздраженный,  настороженный,  но
вызывающий необъяснимое доверие. Он ответил:
     -- Эгин. Назови себя.
     Он не ответил так. Но образ  своей  Внешней  Секиры,  собственное  лицо
вместе  с  зеркалом,  его  отражающим,  готовность  убивать,  которую всегда
невольно испытывает рука, возложенная на рукоять меча --  все  это  ушло  от
него  в  пустоту,  прежде  чем  он  успел  осознать, что не может шевельнуть
губами, ибо их нет у него  больше.  Пустота  была  глухой  и  черной,  перед
которой  все его чувства были бессильны. Что-то убило его, убило мгновенно и
бесчувственно -- ибо он помнил свое падение от  подземного  толчка,  но  был
бессилен вспомнить боль или мертвящий металл в своем теле.
     Хохочущая жаба и удивленный ребенок.
     --  Ты  называл  меня  Прокаженным,  Кухом,  Авелиром.  А теперь я стал
пустотой, облаченной в Измененную плоть.  Но  прости  --  я  не  верю  тебе,
Назвавшийся Эгином, ибо я не видел твоей смерти. Докажи себя.
     Если это действительно Авелир, то он поймет.
     Черный Цветок -- он не знал как помыслить лучше и помыслил черную розу,
-- клятва, зеленые виноградины, "Овель".
     -- Странно, Эгин. Ты очень непохож на себя. Я, впрочем, наверное тоже.
     --  Ты  видишь  меня!!?  --  тысяча солнц и тысяча глаз, слитых в одном
образе. Самое немыслимое в этой тьме без конца и начала.
     -- Конечно же вижу, иначе как бы я мог говорить о  тебе  как  о  воине,
проливающем  кровь  как  воду?  --  невозмутимое  спокойствие, едва заметная
улыбка, дуновение морского ветра. -- И ты сейчас увидишь меня.
     Колодец  не  был  бездонным.  Высоко-высоко  наверху  появилось  слабое
нежно-зеленое  сияние.  Не  образ  сияния -- но именно само оно как таковое,
будто бы Эгин  увидел  его  глазами  своего  старого  доброго  тела.  Сияние
опустилось (или Эгин был поднят Авелиром?) и теперь он смог различить внутри
него  золотистый  силуэт,  в  котором  пробегали  крошечные  язычки  черного
пламени. Силуэт, к удивлению Эгина, ничем не  напоминал  саламандроподобного
эверонота.  Авелир  выглядел  словно  среднего  роста и среднего же возраста
человек,   набросанный   несколькими   уверенными   штрихами    тернаунского
художника-каллиграфа.
     -- Это и есть ты?
     -- Да, это и есть истинный я.
     -- Но ведь ты не человек, а выглядишь как...
     --  Не  вполне  верно.  Семя души у меня, о невежливый Эгин, совершенно
человеческое, как и у всех эверонотов. А вот мое  саламандровое  обличье  --
это  плата нашего народа за спасение в войне Хуммера и Лишенного Значений. А
вообще -- ты бы на себя посмотрел. По тебе какая-то черная  трещина  змеится
от левой пятки до правого уха.
     --  Что-о?!  Какая  трещина,  я ничего... -- Эгин воспринимал зрительно
лишь семя души Авелира. Себя же он не видел  вовсе.  Словно  был  совершенно
прозрачен  для  собственного  взора,  хотя какой может быть "взор" без глаз?
Правда, Взор Аррума...
     -- Правильно, ты видишь только меня, а вот я --  и  себя,  и  тебя.  Не
забывай,  я  все-таки  и  при жизни мог несколько больше. А вообще -- хватит
болтать. У нас мало времени.
     Что значит "довольно болтать" и "мало  времени"?  У  них  что  --  есть
какие-то другие развлечения до того момента как Пути Пустоты вынесут их души
в  Земли  Грем,  где их личности сотрутся вместе с памятью о прожитой жизни?
Эгин так и спросил.
     -- Довольно болтать -- это значит, что  пора  действовать,  --  отрезал
Авелир.  -- Сейчас я постараюсь воздействовать на эту крылатую тюрьму, чтобы
ты понял о чем я говорю.

     x 9 x

     Напряженное ожидание. Вирин молча смотрела на сложенные крылья девкатра
в дальноглядную трубу, а Куна-им-Гир нервно постукивала по бронзовому поножу
коротким тупым мечом из безупречно отполированного металла,  который  служил
ей вместо некогда принятого в варанском флоте командирского жезла. Сайла исс
Тамай  не  отваживалась  нарушить  их  молчание.  Ото  всей  души она желала
девкатру сдохнуть на месте, грозным "черепахам" южан -- всем скопом пойти ко
дну на ровном киле, а себе -- проснуться в своей княжеской постели  рядом  с
Лагхой Коаларой.
     Но нет.
     Вздымая  клубы  пепла  и пыли, девкатр вновь взмыл вверх, в то же время
поворачиваясь вокруг своей оси так,  что  его  голова  оказалась  обращенной
прямо на "Лепесток Персика".
     -- Подавай "готовность"! -- выпалила Вирин.
     Куна-им-Гир  вздрогнула  всем  телом, словно ей за шиворот упал паук, и
воздела вверх свой  офицерский  меч.  В  нем  послушно  блеснуло  утомленное
послеполуденное  солнце месяца Гинс. Разом взвизгнули флейты в руках мужчин,
стоявших на флангах разбитого на два прямоугольника строя  лучниц  Гиэннеры.
Четыреста  Стражниц в одном слаженном многоруком движении извлекли стрелы из
колчанов. Первая шеренга зарядила луки красными стрелами, вторая -- желтыми,
третья -- зелеными, четвертая -- ядовито-синими, пятая  --  черными.  Теперь
они были полностью готовы к Танцу Ткачей.
     --  Неужели они дострелят? -- не удержалась Сайла. Княжна мало смыслила
в военном деле,  но  все-таки  несколько  раз  вместе  с  покойным  супругом
присутствовала  на  стрелковых состязаниях. Она знала, что стрелу больше чем
на пятьсот шагов никак не пустить. А до девкатра на глаз  было  больше  двух
тысяч.
     -- Этими стрелами -- да, -- не без гордости заявила Вирин.
     --  Чего  мы  ждем?  --  осведомилась  через  плечо Куна-им-Гир. -- Все
готово, пора начинать.
     Вирин подошла к ней и, нежно поцеловав в шею, проворковала:
     -- Потерпи немного и ничего не бойся. Он пока лишь смотрит на  нас.  Мы
успеем всегда.

     x 10 x

     Если  дух  и душа не есть одно -- значит, у Эгина захватило дух. А если
все же одно -- значит, образ духа.
     Он видел. Он снова видел. И не смрадные болота Проклятой  Земли,  и  не
благоуханные долы Святой Земли, а привычный мир Солнца Предвечного. Но видел
не так как раньше.
     Море  --  невесомое,  прозрачное до самого дна, будто бы это не вода, а
едва замутненный сизой дымкой воздух. На его поверхности  парит  гармоничное
сооружение,  о  котором  Эгин  доподлинно знает, что оно мертво, но когда-то
состояло из множества безмолвных  живых  существ,  именуемых  кедрами.  А  в
центре   сооружения  --  смертельная  опасность.  Там  бьется  и  пульсирует
неведомая сила, готовая в любой момент  получить  свободу  и  сокрушить  его
новое  тело.  Да,  сооружение  мертво,  но  живы  его  повелители.  А правее
сооружения -- большая группа черных чечевицеобразных  монстров  и  их  тощих
коричневых  спутников.  Эти гораздо уродливей, но зато они безопасны, и этим
сразу же вызывают у Эгина симпатию.
     Где-то "за спиной" и в то же время внутри него заговорил Авелир:
     -- Кое-что получилось. Ты видишь, но, увы, твое восприятие  уже  сильно
Изменено  материей  девкатра.  Боюсь,  трещина в твоем семени души отнюдь не
случайна.
     Последнее Эгин оставил без внимания.
     -- Девкатра?!
     -- Да, мы с тобой теперь вдвоем одухотворяем одного девкатра, как  двое
мужиков  на  ярмарке  изображают одну корову, олух ты аррумский! -- на Эгина
вывалился полный мешок издевательских образов. Среди них особенно впечатляла
матерчатая лупоглазая кукла, на лбу  которой  было  написано  тушью:  "Эгин,
аррум Опоры Олухов". Авелир тем временем продолжал:
     --  Дело  в  том,  что  девкатры  с тех пор как они Изменились -- твари
совершенно неживые и уж  заведомо  безмозглые.  Они  --  как  бы  ловушки  и
мучители  человеческих  душ.  Правда,  как я понимал раньше, одному девкатре
положена одна душа. Теперь оказалось -- можно и две. Точно не  знаю  почему,
но скорее всего из-за того, что мы оказались в жерле Черного Цветка и семена
наших  душ, подхваченные Путями Силы, вошли в плоть рождающегося девкатры. Я
вот только не понимаю, как смог попасть сюда ты, если тебя никто не убивал.
     Эгину было немного  обидно  за  "аррумского  олуха".  Желая  впечатлить
Авелира своей сообразительностью, он сказал:
     -- Наверное потому, что я человек Пестрого Пути.
     Как не странно, это действительно впечатлило Авелира.
     -- Откуда ты знаешь про Пестрый Путь?
     К неприятному удивлению Эгина, надо вопросом нависал созданный Авелиром
образ глухой железной стены.
     -- От бесплотной Тары, одной из Говорящих Хоц-Дзанга.
     --  А,  Говорящие  Хоц-Дзанга,  --  в  образах  Авелира, перенасыщенных
засохшим шиповником, Эгин  уловил  что-то  сродни  облегченному  вздоху.  --
Хорошо,  оставим  все  это.  Теперь,  зная  что  ты  смотришь на мир глазами
девкатра, который висит сейчас над сожженной Ваей, ты понимаешь, что это  за
гармоничное  сооружение,  в  котором тебе видится одна лишь опасность, и что
это за стечение уродов западнее его?
     -- Уроды  --  это  "черепахи"  и  галеры  южан.  А  вот  этот  одинокий
корабль...  Наверное,  к  южанам  подоспела  подмога. Какой-нибудь секретный
плавучий монстр, который оснащен при помощи Ибалара смертоносным оружием.
     -- Продолжим, -- Авелир словно пересыпал сухой песок из ведра в  ведро.
--  К  твоему  сведению,  до  того как начать разговор с твоей исключительно
странной  и,   честно   признаюсь,   местами   настораживающей   тенью,   я,
воспользовавшись  могуществом  нашего  нового  тела,  сжег  за пять коротких
колоколов две тысячи панцирных пехотинцев Хилларна. И, раз уж  выпала  такая
редкая  возможность,  я  намерен  продолжить  искоренение скверны, пока свет
моего семени не угаснет окончательно. Тебе вопрос, ученик. Кого нам  избрать
следующей жертвой?
     Слишком   много  всего  навалилось...  Вспомнить  хотя  бы  собственную
смерть... И вот, неожиданно -- такое могущество. Мнилось, что  все  кончено,
что  южане займут Медовый Берег и выгребут весь мед, а теперь оказалось, что
он, Эгин, еще  может  победить.  "Тайный  советник  Йен  окс  Тамма  спасает
вверенный  ему уезд от вторжения", -- неплохое полотно для кабинета вайского
градоуправителя. Интересно, как девкатр смотрится со стороны?
     -- Отвечай на вопрос, ученик. Кого нам избрать  следующей  жертвой?  --
напомнил   Авелир  о  своем  существовании  образом  молота,  чеканящего  по
бронзовой плите слог за слогом вопроса.
     -- Того, кто опаснее  всего.  Флагмана  южан.  Самый  крупный  корабль,
стоящий в стороне от других.
     Суковатый    учительский    посох    обрушился    на   бритую   голову,
принадлежащую... ему, Эгину!
     -- Ответ неправильный, ученик. Во-первых, потому что  на  этом  корабле
знамена  Варана  и  Аюта, которых твоя треснувшая душа не видит. Не понимаю,
правда,  почему,  но  факт  есть  факт  --  корабль  явно  дружествен  Своду
Равновесия.  Для  Медового  Берега  ваши  костоломы во главе с Лагхой все же
лучше, чем костоломы южан. Во-вторых,  ответ  неправильный  потому,  что  на
палубе  корабля  изготовились  к  стрельбе  лучницы  Гиэннеры. Это -- верная
гибель девкатру. Стоит его  Измененной  плоти  погибнуть  --  и  наши  души,
подхваченные  Ветрами  Пустоты, уйдут из мира Солнца Предвечного. И обе -- в
Проклятую Землю Грем.

     x 11 x

     Как и в первый раз,  девкатр  совершил  свое  перемещение  с  быстротой
молнии.
     --  Я  же  говорила,  --  облегченно  ответила Вирин и вновь поцеловала
Куну-им-Гир в шею. Та подала своим мечом  команду  "разрядить  луки",  затем
резко  повернулась  на  каблуках и ответила своей подруге долгим благодарным
поцелуем.
     -- Ты мудра,  --  улыбнулась  Куна-им-Гир,  чуть  отстраняясь  и  вновь
подставляя свои уста устам Вирин.
     Сия  идиллическая пара имела удовольствие целоваться на фоне "черепахи"
южан, которую быстро раскаляло докрасна огненное дыхание девкатра, зависшего
над ней буквально на высоте вытянутой  руки.  Соседние  "черепахи"  пытались
спасти  свою  сестру  по  несчастью,  обрушив  на  девкатра десятки фонтанов
"темного   пламени".   Но   то,   что   совсем   недавно    прошло    против
шардевкатрана-гусеницы, было взрослому девкатру-бражнику за ласковый дождик.
Огонь  хлестал  по крыльям, по сегментированному тулову, по глазам девкатра,
но он был неуязвим и лишь гудение его стало громче, басовитей  и  настырней.
Железный дом южан полностью потонул в густом молочно-белом паре, из которого
то  и  дело  доносился  грохот  разрушающейся обшивки, а после раздался один
громоподобный  булькающий  звук  --  и  все.  "Черепаха",  изощренное   чудо
кораблестроительного  искусства  южан,  считавшееся  неуязвимым  для  любого
оружия в мире (кроме, разумеется, "молний Аюта"), благополучно пошло ко дну,
унося с собой четыреста воинов, матросов и обслуги стволов-огневержцев.
     А девкатр уже сменил позицию и завис над соседней "черепахой"...

     x 12 x

     Дышащее жаром брюхо девкатра с поджатыми  к  нему  суставчатыми  лапами
теперь было прямо у него над головой.
     "Все  погибло!!!"  -- беззвучно возопил Адорн, изо всей силы обрушив до
боли сжатые кулаки на перила мостика.
     До последнего момента  он  надеялся,  что  судьба  улыбнется  ему,  что
девкатр  сменит гнев на милость или же просто сгинет как ночной кошмар -- но
нет. Адорн был обречен на надежду памятью о гневе Желтого Дракона. Адорн  не
мог  отступить  --  он  мог  только  победить  или  погибнуть.  И еще Адорна
поддерживала уверенность в  том,  что  ужасный  Аффисидах,  который  сегодня
поутру  обнаружил  свой  истинный  нечеловеческий облик и назвался Ибаларом,
смог одержать победу там, на берегу. Значит, думал Адорн, Аффисидаху-Ибалару
будет по зубам и девкатр.
     Так или иначе, теперь уже было поздно что-либо  приказывать.  К  Адорну
внезапно  пришло  удивительное спокойствие и он сел на палубу, подняв взор к
злым небесам, затянутым багровой смертью.
     Так вот значит что видел капитан той "черепахи"...
     Внешний мир  растворился  в  зыбкой  пелене,  замкнувшейся  грандиозным
малиновым пузырем вокруг "черепахи". Железные листы обшивки пропитались едва
ощутимой  вибрацией,  которая,  казалось,  проникает  в самую суть вещества,
заставляя его мельчайшие частицы трепетать с несвойственной им  скоростью  и
тем стремительно нагреваться. Сидеть на палубе стало совершенно невыносимым.
     Адорн  вскочил  на ноги. Скоро загорятся подошвы сапог. Мокрый насквозь
от пота, Адорн решительно выхватил из ножен почетный  кортик  Левого  Крыла.
Да, он примет смерть воина, а не окуня на раскаленной сковородке.
     Адорн  взял  кортик  обеими  руками  и прикоснулся его острием к своему
горлу, примеряясь.  Бить  надо  наверняка,  иначе,  если  рана  окажется  не
смертельной,  останешься  при сознании и умрешь как окунь, да еще вдобавок и
зажаренный  в  собственной  крови.  Интересно,  есть  ли   такие   блюда   у
каких-нибудь народов? Может, у смегов? Адорн примерился еще раз.
     Он  тянул  время.  Где-то  в самом глухом, самом запыленном закутке его
сознания еще теплилась надежда на всемогущего Аффисидаха, на чудо, на Солнце
Предвечное, на  этого  варанского  Шилола  в  конце  концов,  Шилол  бы  его
разодрал!
     Адорн  в  последний раз глубоко вздохнул и отвел кинжал подальше. Краем
глаза он видел как десятки  солдат,  в  отчаянии  застывших  на  палубе,  не
решаясь  броситься  в  кипящую  воду,  собираются  последовать  его примеру,
обнажив короткие абордажные клинки.
     В такие моменты всегда тянет на какую-нибудь громогласную глупость.  Но
вместо  "Тысячу лет здравия, вечность славы -- императору!" глотка Адорна от
волнения породила лишь спазматический  кашель.  А  когда  он,  перегнувшийся
пополам, вновь распрямился в полный рост, девкатра над "черепахой" больше не
было.
     На палубе истошно вопил молодой солдат, поспешивший неудачно заколоться
прежде своего командира.

     ГЛАВА 26. ЭГИН СВЕТЛЫЙ И ЭГИН ТЕМНЫЙ

     Тот же день

     x 1 x

     Всесокрушающий  шквал чужих беспощадных образов. Пасть, заменившая небо
и поглотившая солнце. Пасть, затянутая липкой паутиной,  в  которую  падаешь
вниз головой и пробиваешь только затем, чтобы обнаружить под ней такую же --
и  так  без  конца,  все ниже и ниже по трубе, обросшей изнутри суставчатыми
волосками, лапками, усиками?
     Он снова не видел ничего и это было еще хуже, чем в первый  раз,  когда
он   ощущал   себя  на  дне  колодца.  Ибо  теперь  колодец  был  подвижным,
бездушно-живым, и выход из него был наглухо запечатан  тысячью  тысяч  слоев
паутины.
     Потом  неведомый враг наделил его, Эгина, образом кожи. И это было хуже
всего -- ибо теперь суставчатые лапки колодца, обратившись  пиявками,  могли
терзать его всласть, всю вечность.
     "Ну  это  уж точно Проклятая Земля Грем. Но где же голоса Смотрителей и
их Тварей. Где же наставления?" -- подумал  Эгин,  готовый  плодоносить  чем
угодно,  хоть  чистым  сахаром,  лишь  бы  утратить  сознание и вместе с ним
избавиться от мучений, обрушившихся на него из беспощадной пустоты.

     x 2 x

     Девкатр, еще несколько мгновений назад торжествовавший над  "черепахой"
южан,  исчез. Это произошло столь быстро, что Куна-им-Гир и Вирин, полностью
поглощенные друг другом, были вынуждены довольствоваться сбивчивым рассказом
Сайлы.
     -- Он... Вроде как опрокинулся кверху брюхом, потом оказался в  воде...
И утонул.
     Рассказ  вышел  слишком  коротким,  чтобы  им могли удовлетвориться два
офицера Гиэннеры.
     -- Утонул? -- недоверчиво  переспросила  Вирин,  вытирая  губы  тыльной
стороной ладони.
     -- Ну... вроде как утонул. Исчез под водой.
     -- Он что -- искупаться решил? -- раздраженно спросила Вирин у Сайлы и,
сообразив, что вопрос направлен явно не по адресу, обратилась к Куне-им-Гир.
     -- Ты что-нибудь о таком слышала?
     --  Никогда,  --  решительно мотнула головой Куна-им-Гир. -- Но если ты
помнишь отчеты времен Второго Вздоха Хуммера и те, с нашей западной границы,
девкатр, если он того желает, может проходить сквозь большинство "неплотных"
веществ, не причиняя вреда ни им, ни себе.  Например,  пятьдесят  лет  назад
девкатр  прошел  сквозь  кедровый  лес  так,  что там не загорелось ни одной
иголки. Через воду, как мне кажется -- еще проще. По той же причине, кстати,
против девкатра бессильно пламя. Он сам как  пламя  --  порою  испепеляющее,
порою холодное.
     -- Ну это ясно, -- отмахнулась Вирин. -- Значит...
     Вирин осеклась.
     Ни  малейшего облачка пара. Ни всплеска. Только настырное, рассерженное
гудение.
     Девкатр вышел из воды  в  ста  шагах  по  правому  борту  от  "Лепестка
Персика" и теперь смотрел прямо на Вирин. А Вирин смотрела на него.
     --  Подавай  "полный  поворот  фронта", "готовность" и "бой", -- устало
вздохнула Вирин.
     -- Что -- и это все? -- ахнула Сайла. -- То есть я хочу  сказать...  он
нападает на нас? Но почему?
     --  Да  откуда  мне  знать! -- вспылила Вирин, торопливо надевая шлем с
непривычно большим назатыльником и протягивая  такой  же  Сайле.  --  Откуда
вообще  знать,  что  творит  чужая  душа  на  самом краю бездны?! Может, она
принимает нас за морское чудовище, или за свою  злую  мамашу,  или  за  саму
смерть с арканом и мешком?!

     x 3 x

     А вот и Смотритель, надо полагать.
     Кожа Эгина, образ кожи Эгина -- впрочем, какая ему была теперь разница,
если душа,  обживая  любую  новую  обитель,  приноравливается называть новые
образы их старыми привычными именами -- испытала  боль.  И,  поскольку  боль
после  смерти  была  Эгину  далеко не внове, он поначалу не заметил, что эта
боль отлична от той, что доставляли ему пиявки на стенах его узилища.  Более
острая,  и  в  то же время перемещающаяся, вызывающая образ кинжала, которым
кто-то чертит на коже таинственные знаки.
     Эгин даже не пытался  представить,  сколько  прошло  времени  с  начала
возникновения  этого  образа  до  того  момента,  когда он смог узнать в нем
несколько слов, которые невесть откуда взялись на его коже.
     "Здравствуй, варанец. Чтобы ответить -- вспомни главного конюха  Багида
Вакка."
     Конечно,  как  только Эгин распознал фразу, он, прежде чем удивиться ее
появлению, против воли вспомнил главного конюха. Вспомнил первую  встречу  с
ним  в  Вае,  когда  тот  привез  приглашение  от Багида. И вторую, а заодно
последнюю  встречу  на  Медовом  Берегу  --  когда  нашел  его   лежащим   в
раздавленном южном панцире близ руин дома Люспены.
     "Хорошо.  Я,  которого ты знаешь как конюха Вакка -- в действительности
зовусь Руамом,  сыном  Аффисидаха.  Хочу,  чтобы  ты  знал  --  мы  с  отцом
победили."
     Главный конюх? Откуда?! Неужели девкатр может вмещать три семени души?!
Но с каким  еще  отцом  они  победили?  То  есть понятно, что его отца звали
Аффисидах, но это имя Эгину не говорило ровным счетом  ни  о  чем.  При  чем
здесь вообще отец?
     "Мой  отец  --  великий  маг,  который сегодня пришел на Медовый Берег,
чтобы уничтожить  вас  всех,  но  был  убит  Прокаженным.  Я  пришел,  чтобы
насладиться  победой,  которая тем слаще, что сегодня ("Сегодня? Значит, все
еще "сегодня"?" -- изумился Эгин, уверенный, что провел в безвременье долгие
годы) мы уже изведали поражение. Прокаженный, как и ты, ввергнут моим  отцом
в  небытие.  Вам  нет возврата. А мы во плоти девкатра, которая станет вашей
Проклятой Землей навеки, будем вместе всегда. Вместе -- я и мой отец."
     И тут Эгин наконец понял. Авелир в день встречи с ним, с Эгином, принял
облик Куха. Авелир, чтобы говорить с Лагхой от лица Ибалара, принимал  облик
какого-то  северянина  (имени  уже  не упомнить), чей облик, в свою очередь,
Лагха воспринимал за подлинное тело  Ибалара.  Значит...  Значит  Ибалар,  с
которым  Авелир  по-братски  поделился  своим бессмертием, впоследствии взял
обличье какого-то неизвестного Аффисидаха и выставил себя  этим  Аффисидахом
перед его собственным сыном, этим проклятущим Руамом! "Я и мой отец", ха-ха!
     "Не смей!"
     Но  чудовищная  боль,  которая  затопила Эгина расплавленным оловом, не
смогла разрушить беспощадный  строй  его  мыслеобразов,  которые  он  двинул
против  своего  бесплотного  врага. Врага, уже изведавшего от аррума не одно
поражение и тем приученного быть побежденным.
     "Ты...  не  есть...  сын   той   сущности...   которая   именует   себя
Аффисидахом...  Тухлая  жаба,  балаганный  фокусник, император лжецов Ибалар
обманул тебя даже здесь, в посмертии, о воистину безголовый Руам!"

     x 4 x

     Взвизгнули флейты. Четыреста разноцветных стрел  устремились  навстречу
девкатру.
     И  хотя  Сайла  надела  свой  шлем  весьма бестолково и мало что смогла
разглядеть, увиденного ей вполне хватило, чтобы едва не свалиться в обморок.
     Большинство стрел не попало в девкатра и должно было  пройти  мимо.  Но
вместо этого они, поравнявшись с тварью, равно как и те, которые вошли в его
Измененную  плоть, разом обратились разноцветными сполохами пламени. И когда
четыреста вспышек  разорвали  в  клочья  призрачную  пелену  иллюзии,  Сайла
увидела    монстра,    закрывающего    полгоризонта.    Это   был   девкатр,
распространившийся в частицы воздуха и  полностью  готовый  к  нападению.  О
ужас!
     -- А-атлично! -- рявкнула Вирин. -- Давай дальше!
     Но  Куна-им-Гир,  видимо, и без своей начальницы знала что надо делать.
Знали  это  и  мужчины-флейтисты,  распоряжавшиеся  темпом,  очередностью  и
цветами стрел -- всем, что в совокупности и составляло Танец Ткачей.
     Следующий  залп был куда более замысловатым. Вышколенные лучницы знали,
в какой момент в зависимости от поданной команды им надлежит стрелять,  хотя
со  стороны  их  действия  выглядели  смятенным хаосом. Стрелы вылетали то с
правого фланга, то с левого, то из центра, по пять,  по  двадцать,  по  две.
Девкатр,  похоже,  не  был  готов  к такому повороту событий и, неподвижный,
раздираемый многоцветными вспышками, казался приблудным миражом  из  пустыни
Легередан.
     --  Что  они  делают?  --  спросила  Сайла,  понемногу привыкая к этому
грандиознейшему иллюзиону на памяти Великого Княжества Варан.
     -- Они пришивают его к месту, -- злорадно ответила Вирин. --  Чтобы  не
рыпался. А потом вышьют на нем Фигуру Небытия.
     Всего  Первая Фигура растянулась на три коротких колокола. А вот Вторую
Фигуру довести до конца не  удалось.  Потому  что  девкатр,  уже  наполовину
"пришитый",  вдруг  заливисто  взревел  и в его реве к огромному ужасу Сайлы
было что-то от членораздельной человеческой речи. И, стоило  стрелам  Второй
Фигуры  начать  вспыхивать  вокруг  него  отблесками  погребального  костра,
девкатр  сорвался  с  места  и,  переместившись  по  своему  обыкновению   с
удручающей  быстротой, застыл над самыми верхушками мачт "Лепестка Персика".
Тотчас наверху что-то лопнуло, на палубу просыпался дождь крохотных  зеленых
осколков и подтянутые к верхним реям паруса с радостным треском загорелись.
     -- Какой матерый! -- выдохнула Вирин.
     -- Этого быть не должно, -- прошептали бледные губы Куны-им-Гир.
     Сайла  исс  Тамай не поняла, что за зеленая мишура просыпалась сверху и
почему "этого быть не должно". Но зато она поняла другое -- обе  ее  подруги
перепуганы  до смерти. Как только могут быть перепуганы две женщины при виде
близкой, неотвратимой и мучительной смерти.

     x 5 x

     Давай, аррум, давай, побольше краснобайства. Пока он  слушает  --  надо
говорить.   Точнее,   мыслить.  Хорошо  хоть  он  буквально  видит  насквозь
распластанное семя моей души и видит, что я не лгу. Потому что он видит  мою
память,  в  которой  запечатлена  истинная  смерть  Ибалара  в  его истинном
обличье, когда я разрубил эвероноту череп.
     "Ты был клинком превосходной  закалки,  Руам.  Но  ты  был  всего  лишь
клинком,  всего  лишь  орудием,  а  истинным мастером клинка и коварства был
Ибалар. Он не открывался тебе, потому что знал -- ты никогда не простишь ему
убийства отца, даже если он подчинит твою волю себе целиком и  полностью.  И
ты  действительно  не  простишь  этого  проклятому  эвероноту,  чье  обличье
таково."
     Эгин послал образ эверонота, постаравшись придать ему как  можно  более
уродливые черты. Впрочем, для этого особых стараний и не требовалось.
     "Правда, Руам?"
     "Да!"

     x 6 x

     Лучницы Гиэннеры, теряя самообладание, вместо Второй Фигуры выпустили в
девкатра  свои  стрелы  одним залпом. И еще одним. И еще. Стрелы вспыхивали,
как и прежде, обнажая распространенную плоть девкатра. Тварь снова медлила и
снова было неясно, что происходит и, главное, что может за этим  последовать
в любой момент.
     На боевую башенку взбежал ее побледневший супруг.
     -- Что мы должны делать? Начинать Танец сначала?
     Куна-им-Гир бросила вопросительный взгляд на Вирин. Та молчала, закусив
губу.
     --  Хорошо,  --  сказала  Куна-им-Гир  неожиданно  севшим  голосом.  --
Начинайте сначала.
     С верхушек мачт вниз осыпались  огненные  хлопья  горящих  парусов.  На
палубе одновременно появились воины пожарной команды (в отличие от лучниц --
все сплошь мужчины) и офицеры личной охраны Сайлы исс Тамай.
     --  Госпожа, вам лучше покинуть корабль, -- сказал старший из офицеров,
взбегая по лестнице навстречу спускающемуся вниз супругу Куны-им-Гир.
     -- Мы сейчас все его покинем. И не только его,  --  с  нервным  смешком
сказала Вирин.
     -- Я не понимаю... -- начал офицер.
     --  Сейчас  лучницы  повторят  Танец,  --  ничего не выражающим голосом
сказала Куна-им-Гир. -- Если девкатр успеет опередить их, он сожжет нас всех
заживо. Если лучницы опередят его  --  плоть  девкатра,  обратившись  огнем,
испепелит "Лепесток Персика" еще быстрее.
     --  Отлично, -- горько вздохнула Сайла. -- Хваленая Гиэннера на поверку
оказалась сбродом шлюх-самоубийц.
     -- Этого бы никогда не произошло, -- извиняющимся тоном сказала  Вирин,
--  если  бы тварь не уничтожила охранительный камень на центральной мачте и
не  зависла  прямо  над  нами.  Все  нормальные  девкатры  должны   чураться
охранительного камня как человек -- огня. Но этот девкатр ведет себя подобно
безумцу. Он чересчур прыток и силен даже для девкатра.
     Словно  бы желая подтвердить слова Вирин, девкатр взревел, стремительно
сорвался с места и  исчез.  И  снова  никто  толком  не  смог  понять,  куда
подевалась проклятая тварь.
     --  Наверное, еще раз решил искупаться, -- тихонько сказала Сайла после
минутного молчания, не смея поверить в спасение.
     Сиятельная  Княжна  в  определенном  смысле   не   ошибалась.   Девкатр
действительно  был под водой. Но теперь он удалялся от "Лепестка Персика" со
скоростью мысли.

     x 7 x

     "Проклятый братец! Его семя души столь черно, что я  не  смог  заметить
его  появления  во  плоти  девкатра,  хотя  он и был здесь с самого начала и
заодно покрывал от  меня  своего  приемного  сына!  Он  лишь  ждал  удобного
момента, чтобы завладеть плотью девкатра! Чуть не сжег лучниц Гиэннеры."
     Они  снова  были вместе -- Эгин и Авелир. Теперь к ним прибавился еще и
слабеющий с каждым мгновением Руам. Свечение силуэта семени  души  Руама  --
самое  слабое  из  тех,  что  собрались в тот день немыслимой волею судеб во
плоти  девкатра  --  постепенно   тускнело   и   меняло   образ   окраса   с
изумрудно-зеленого  на  нежно-розовый.  Ибалар,  запечатанный их совместными
усилиями в образ свинцового шара, пребывал  за  гранью  чувствования.  Эгин,
впрочем,  не  имел ни малейшего желания по примеру Руама проникнуть к нему с
торжествующим "мы победили!", а самое главное Авелир и  без  того  прочел  в
душе Ибалара перед заточением.
     Самым  главным  был  Багряный  Порт.  И  "подводный  гром", поджидающий
корабли Свода Равновесия перед цепью.
     "Мой беспутный брат был искусным магом при жизни и, как мы  только  что
убедились,   очень   силен   и   в   посмертии.  Он  умудрился  пользоваться
заклинаниями, даже пребывая во плоти  девкатра.  Ему  удалось  сокрушить  на
корабле  Гиэннеры  весьма изощренный магический предмет, назначение которого
было в том, чтобы заставить девкатра держаться  на  безопасном  удалении.  В
общем,   Гиэннера  никак  не  могла  предвидеть,  что  встретит  противника,
соединяющего мощь Измененной материи девкатра и магические искусства  семени
души  эверонота.  Но заметь -- когда мой братец насыщал воды Багряного Порта
"подводным громом", он тоже никак не мог предвидеть, что ему придется  иметь
дело со своим братом, окрыленным материей девкатра."
     "Не  понимаю.  До  Багряного  Порта  -- сотни лиг, самому быстроходному
паруснику нужно по меньшей мере пять суток..."
     "А если бы над парусником было властно Раздавленное Время?"

     x 8 x

     Нет, этого ему не забыть никогда. Словно бы не девкатр беспрепятственно
ушел в толщу вод морских, а весь мир преобразился и морское дно стало сушей,
морская вода -- едва заметным туманом, повисшим над  землей,  а  корабли  --
невесомыми  шелковыми  драконами,  парящими  где-то  над головой, на границе
тумана и кристально-чистого воздуха.
     Вот, вот оно -- стадо этих нелепых драконов. Неуклюжие, беспомощные  --
им не пройти над тонкой цепью сверху, им не поднырнуть под ней снизу. Четыре
тощих  дракона  зацепились  за  цепь  железными  коготками и повисли на ней,
опустив поджарые зады на дно. Они хотят порвать цепь, наверное.  А  вот  две
стены,  выставившие  гребни из сизого тумана -- это пирсы Багряного Порта. А
вот, на близкой земле (даром что эта близкая земля -- морское дно, где рыщут
кальмары и колышутся водоросли), к которой прижимается  девкатр,  чтобы  его
спина  не  выглянула из вод морских прямо посреди кораблей Свода Равновесия,
на близкой земле -- рукотворные деревья-уроды  Ибалара.  Корнями  им  служат
свинцовые  слитки,  стволами  --  цепи,  а  смертоносными плодами -- вязанки
бочек-поплавков и бронзовые сосуды с "гремучим камнем". Запальные шнуры  уже
горят.  Это  Эгин и Авелир видят глазами девкатра столь же ясно, как если бы
созерцали их не сквозь толщу  воды  и  водонепроницаемую  обмотку,  а  прямо
изнутри.
     Сотни  огоньков  сползаются со всех сторон, чтобы уничтожить разом весь
цвет Свода Равновесия. И  прикончить  бедолагу  Альсима,  которого  Эгин  не
видит,  но  ощущает  След его "облачного" клинка и "облачных" клинков девяти
аррумов, которые  на  палубе  флагманского  корабля  сейчас  подступаются  к
какой-то неведомой ему, но, как он чувствует, довольно безобидной магии. Они
явно  не  подозревают  о  том,  что  смерть  придет  к  ним  через считанные
мгновения.
     "Мы опоздали, Авелир?"
     "Не знаю."
     Эгину  стало  ясно,  что  Авелиру  просто  некогда  пояснять  ему  свой
очередной замысел. Авелир явно пытался задействовать сейчас Измененную плоть
девкатра   для  того,  чтобы  она  распространилась  на  запальные  шнуры  и
преобразила их. Эгин видел,  что  это  удается  отнюдь  не  лучшим  образом.
Огоньки продолжали свое неумолимое движение.
     "Остановить нельзя", -- мрачно заметил Авелир.
     И  тут  Эгина  внезапно осенило. Если нельзя остановить -- значит, надо
попытаться хотя бы замедлить неумолимый бег огней к "гремучему камню". И, не
советуясь с Авелиром, он обратил заклинание  Раздавленного  Времени  вспять,
чувствуя,  как  его  таинственная сила уходит через распространенную материю
девкатра прямо к запальным шнурам.

     x 9 x

     "Хвала Шилолу, это была не напрасная жертва,  Эгин.  Но  за  этот  час,
отыгранный у мироздания, нам придется платить."
     Для  девкатра  и  запальных шнуров прошли несколько коротких мгновений.
Для внешнего мира -- час. Эгин едва успел  уследить,  как  четыре  штурмовых
галеры,  представлявшихся  ему тощими драконами, полыхнув неизвестным словом
"Гвиттар", молниеносно рухнули на дно, увлекая за  собой  сокрушенную  цепь,
как  корабли  Свода  Равновесия  рванулись  внутрь  гавани,  как  взмыли  на
поверхность  воды  обвязанные  пустыми  бочками  подрывные  заряды   и   как
разлетелись  в щепу пять галер, оставленных перед пирсами на страже. Но пять
-- не пятьдесят. Альсим и главные силы Свода были спасены.
     Девкатр возвращался на Медовый Берег. Возвращался, чтобы  погибнуть  от
стрел Гиэннеры и освободить семена душ, заточенные в его Измененной плоти.
     "Ты видишь, Эгин, что случилось с Руамом?"
     Теперь  Эгин  видел.  Силуэт  семени  души  Руама  стал едва различим в
непроглядной тьме-пустоте девкатра и полностью утратил  сходство  с  фигурой
человека.   Теперь  Руам  походил  на  какой-то  ажурный  ветвистый  шар  --
перекати-поле, что ли?
     "Да, Эгин. Только это  не  перекати-поле,  а  скелет  алчной  и  слепой
жестокости,  который,  увы,  есть  в  каждом  человеке,  ибо  каждый человек
становится зверем, когда  его  воля  слабеет  и  растворяется  в  Измененном
первоначале.  Если  бы мы с тобой сейчас не владели плотью девкатра, то, что
кажется тебе перекати-полем, распространило бы на нее свои отростки и  тогда
девкатр  воплотил  бы  собою  Ужас,  подобный тому, который семь веков назад
владел степями Асхар-Бергенны под именем Югира.  А  самое  печальное,  Эгин,
заключается в том, что нам с тобой уготована та же участь, что и семени души
Руама."
     Эгин пристрастно изучил силуэт Авелира.
     "Но  я  не вижу в тебе таких изменений... Впрочем, нет. То, что кажется
мне языками черного пламени,  стало  проворнее  и  крупнее.  Оно  словно  бы
пожирает тебя."
     "Вот  именно.  Конечное  превращение  -- вопрос времени, и притом очень
небольшого. А ты, человек Пестрого Пути, уже почти до конца расколот  надвое
уродливой  трещиной. Я не могу понять, что с тобой происходит. Боюсь, это не
сулит тебе ничего хорошего."

     x 10 x

     Он вернулся, когда уже никто не ожидал его возвращения.
     Адорн, чудом избежавший гибели от огненного  дыхания  девкатра,  провел
эти  полтора  часа  в тягостных раздумьях и настороженном ожидании. Его воля
была полностью парализована. С начала дня он потерял на Медовом Берегу и  на
потопленной  "черепахе" свыше трех тысяч человек. Аффисидах исчез среди руин
Ваи в полной неизвестности. Равно как и Руам, который выполнил  свою  задачу
из  рук  вон  плохо.  Никаких  новых указаний от Ихши вместе с альбатросовой
почтой не поступало. Чудовище, которое чуть  было  не  восторжествовало  над
"Лепестком  Персика",  отказалось  от своих намерений и исчезло. Оно явно не
было союзником ни южанам, ни варанцам, ни аютцам. Оно служило  только  своей
прихоти.  По  крайней  мере,  такой  вывод  мыслился  Адорну самым разумным.
Значит, последние надежды на помощь твари развеяны. А вести свои корабли  на
самоубийственную  атаку  "молний"  аютского  парусника Адорну по-прежнему не
хотелось.
     На "Лепестке Персика" к  этому  моменту  были  уже  полностью  потушены
пожары  и  даже  заменены  на  запасные  сгоревшие  паруса  верхних  ярусов.
Четыреста лучниц сидели на палубе, ожидая приказаний. Но их не было.
     Вирин, Куна-им-Гир и Сайла рассматривали в дальноглядную трубу Лагху  и
его  спутников, которые наконец пробрались через руины Ваи на берег и теперь
мялись там, недоуменно поглядывая на "черепахи"  южан  и  аютский  парусник.
Варанские  штандарты  были  сожжены на "Лепестке Персика" девкатром вместе с
верхними ярусами парусов. Но, в отличие от парусов, запасных  штандартов  на
корабле не было, поэтому он вновь стал как бы сугубо аютским.
     Когда  Сайла  увидела,  что Лагха здоров и невредим, ее радости не было
предела. Вирин была более сдержана в проявлении своих чувств, а Куна-им-Гир,
разглядев тела, которые несли с собой горцы Снаха,  с  удивлением  отметила,
что два из них, увы, не являются вполне человеческими, третье же принадлежит
тайному  советнику  уезда  Медовый  Берег Йену окс Тамме. Этого сравнительно
молодого офицера Куна-им-Гир помнила превосходно и  ей  было  искренне  жаль
его. Тайный советник был так любезен и обходителен с нею...
     Истошный  визг  Сайлы  и  тревожный  бой  колокола прервал воспоминания
Куны-им-Гир. В тысяче локтей от  "Лепестка  Персика"  дрожало  в  изменчивом
мареве тело долгожданного девкатра. Девкатр приближался.

     x 11 x

     "Итак,  Эгин,  теперь  всем  нам пора покинуть наконец Измененную плоть
девкатра и вместе с ней мир Солнца Предвечного. Я подставлю  тварь  лучницам
Гиэннеры,  но  дальше тебе придется действовать самому. Тебе понадобится все
лучшее, что только есть в твоем семени души, аррум."
     "Но почему, Авелир? Я надеялся, мы встретим аютские стрелы вместе."
     "Вместе лишь в том смысле, что бывшее раньше семенем  моей  души  будет
по-прежнему  пребывать  во  плоти  девкатра.  Но  это  буду уже не совсем я,
Авелир, сын Бадалара. Потому что я должен оказать  последнюю  помощь  семени
души  своего  темного  брата.  Я  постараюсь  слиться  с ним в одно целое. В
противном случае он пробудет в Проклятой Земле Грем не  одно  тысячелетие  и
вернется в мир Солнца Предвечного самым распоследним поденщиком."
     "Значит, он заслуживает этого. И, возможно, большего. А тебя, Авелир, я
хотел бы встретить в Святой Земле завтра же."
     Образ  печальной  улыбки,  посланный  в ответ Эгину Авелиром, был столь
трогателен, что Эгин не смог сдержать образа слезы.
     "Не знаю, Эгин, что было бы суждено мне, но тебе Святая Земля еще долго
не светит. Как и каждому, кто следует Пестрым Путем."
     "Я не понимаю тебя, Авелир!!!"
     "Я тоже. Прощай."
     Это произошло слишком неожиданно.  Авелир  вдруг  исчез  внутри  образа
свинцового  шара,  в  котором  было заточено семя души Ибалара. Понимая, что
бессмысленно взывать к Авелиру, равно как и к  ветвистому  перекати-полю,  в
которое   превратился  Руам,  чьи  полуслепые  отростки  принялись  обвивать
свинцовый шар с такой алчностью, будто оттуда  вдруг  бурным  ключом  забила
живительная  влага,  Эгин  все  внимание  сосредоточил  на  происходящем вне
Измененной плоти девкатра.
     Да, Авелир не солгал ему и вывел девкатра в точности под стрелы  лучниц
Гиэннеры.
     Какой  длинный  день!  Кажется,  прошла  вечность, а все по-прежнему на
своих местах.
     Вот  они  --  неуклюжие  "черепахи"  южан,  уродины  рядом  с   аютским
красавцем,  на  палубе  которого  сотворяется смертельная для девкатра магия
Танца Ткачей. Вот она -- Вая. Вот... А эт-то что еще такое?!
     Взор Эгина-девкатра сосредоточился на  группе  живых  существ,  которые
появились на вайском берегу.
     Сонмище  ослепительных  разноцветных  вспышек  повсюду вокруг его тела,
тела девкатра, помешало  Эгину  рассмотреть  людей  (бесспорно,  эти  "живые
существа"   были   людьми)   получше.   Лучницы  Гиэннеры  совершили  первый
пристрелочный залп.
     Если бы у Эгина была грудь, он бы вздохнул. А так некому  было  послать
даже образ вздоха. Все-таки, арруму очень не хотелось умирать. Но кто же это
там, на берегу? Эгин вновь сосредоточил зрение девкатра.
     Да,  это,  бесспорно,  Лагха.  Не  узнать  меч  Кальта  Лозоходца  было
невозможно. Ну а где Лагха -- там Сорго, Лорма, Снах и его горцы.  А  еще  с
ними  три  тела,  в  которых  сейчас  нет ни капли жизни. Ибалар -- понятно,
Авелир -- понятно, и...
     Понимание того, что он увидел  свое  собственное  бездыханное  тело  со
стороны,  пришло  к  Эгину  в тот момент, когда лучницы Гиэннеры творили над
телом девкатра Первую Фигуру.  Снова  вспышки  и  вместе  с  ними  --  дикое
ощущение того, что ты всего лишь заплата, которую пришивают суровыми нитками
к  парусу.  Для  Эгина  это ощущение было в новинку, потому что когда меньше
двух часов назад Гиэннера пыталась  "пришить"  девкатра,  тварью  заправляли
Ибалар  и  Руам.  "Что  творят,  шилоловы  суки!"  -- мысленно возопил Эгин,
чувствуя, что его переполняет клокочущий гнев.
     Нет,  все-таки  он  должен,  он  обязан   увидеть   свое   тело   перед
окончательной смертью.
     Гиэннере  в этот день не везло. Впрочем, какое может быть везение, если
в теле девкатра оказалось отнюдь не семя души какого-нибудь  невежественного
пастуха (как это, кстати, и случалось раньше), а четверо разномастных магов,
чье магическое искусство приумножилось Измененной плотью девкатра?
     Едва  не  взвыв  от  досады,  Вирин  увидела, как полупришитый девкатр,
изрыгнув из своей пасти шипящий Завет Освобождения,  метнулся  к  берегу  --
прямо к гнорру Свода Равновесия и его спутникам.
     --  Сделайте  что-нибудь!  --  взмолилась Сайла исс Тамай, вцепившись в
руку Вирин мертвой хваткой.
     -- Да что же я могу, услада губ моих? -- еле слышно пробормотала Вирин.
-- Мы не можем сейчас стрелять ему вдогон. Слишком велика опасность случайно
прикончить гнорра собственными стрелами.

     x 12 x

     Все-таки Эгин не был столь  искусен  во  владении  телом  девкатра  как
Авелир.  Чересчур резко приблизившись к тем, кого еще три часа назад называл
своими союзниками и друзьями, он сбил  воздушным  потоком  с  ног  всех  без
исключения. Даже Лагху.
     Судя   по  перекошенным  ртам,  они  что-то  кричали  и  были  насмерть
перепуганы. Даже Лагха.
     Но Эгину на все это было наплевать. Зависнув над своим телом, уложенным
на импровизированные носилки, он смотрел на него, то есть на себя.  На  свои
широкие  плечи, на густые волосы, в которых копошился приблудный муравей, на
закрытые навечно глаза,  на  недоуменно  приоткрытый  рот  --  на  все,  что
называлось  Эгином, аррумом Опоры Вещей, и теперь совершенно отчетливо видел
причину своей смерти.
     Вот она -- глубокая рана в спине,  нанесенная,  вне  всякого  сомнения,
мечом  Кальта  Лозоходца.  Сама по себе уже смертельная. Но, словно бы этого
было мало, рядом с ней тесно гнездилось  еще  множество  ран  --  больших  и
малых,  рубленых и колотых. Они приложились все. Наверняка. И Лагха, и Снах,
и его горцы, и Сорго, и даже Лорма, чьи коготки оставили посиневшие царапины
на его шее.
     Его совершенно не смущало, что все раны -- в спине, а его тело обращено
лицом вверх. Он все равно  Видел  свои  раны  и  все  равно  Знал,  кем  они
нанесены. Хороши друзья, ничего не скажешь.
     Эгин  захотел  испепелить их всех. И в первую очередь -- Лагху, который
сейчас  беспомощно  ворочался  под  гудящими   крыльями   девкатра,   совсем
неподалеку  от  носилок. Да, он испепелит всех вместе со своим изуродованным
телом. И их смерть станет искупительной жертвой на его похоронах.
     Эгин начал распространение тонкой плоти девкатра. Да, все  как  обычно.
Несколько  коротких  колоколов -- и прибрежный песок, закручивающийся сейчас
воющим  ураганом,  вспыхнет  неугасимым  огнем  и  поглотит  предавших   его
союзников.

     x 13 x

     "Прибрежный песок, закручивающийся воющим ураганом?"
     Девкатры  наделены превосходным зрением, но почти напрочь лишены слуха.
Этим они словно бы отражают в кривом зеркале свойства шардевкатранов,  своих
личинок -- те имеют отменный слух и более чем посредственное зрение.
     Он  слышит рев вокруг себя. И не только рев. Женский плач. "Слава Князю
и Истине!" -- чей-то истеричный  выкрик.  Голос  противный  и  знакомый.  "Я
согласен, Ибалар! Шилол тебя раздери, я согласен!" А вот этот голос он точно
знает. Это Лагха. Какой, интересно, Ибалар, и на что он согласен?
     Что-то было не так. Совсем не так.
     Он,  Эгин,  видел  глазами  девкатра  их  всех -- обреченных на гибель.
Чувствовал, как наполняются смертью воздетые им массы песка. И в то же время
-- слышал. Это было дико. Требовались объяснения.
     И они пришли. Муравей, сорванный ветром с пряди  волос,  залетел  прямо
ему в ноздрю и аррум громко чихнул. А потом открыл глаза.
     Эгин  Светлый  увидел  исполинское брюхо девкатра, зависшего над ним на
высоте самое большее десяти локтей, увидел его колючие суставчатые лапы, его
голову и угольно-черные глаза. И, одновременно с этим, Эгин  Темный  увидел,
как его изрубленное тело открыло глаза и ни на одно мгновение не усомнился в
том,  что  это  обманная  иллюзия,  которую  посылает ему злокозненный Лагха
Коалара. "Я убью  тебя!"  --  неразборчиво  проревел  девкатр  и  совершенно
членораздельно выплюнули уста Эгина-человека.
     Рассудок  работал  безотказно.  Он сразу же понял очень и очень многое.
Авелир говорил верные вещи о его "испорченном" зрении и о  трещине,  которая
рассекает  его  семя  души надвое. Два часа назад прихоть проклятого Черного
Цветка швырнула семя его души прочь из  тела  прямо  во  плоть  девкатра.  А
теперь вернула обратно. Но не все семя целиком. А лишь половину.
     Самое  грозное  и  тревожащее  было  в  том,  что  Эгин  понял  наконец
слова-образы Авелира  о  "воине,  проливающем  кровь  как  воду".  Он,  Эгин
Светлый,  подымающийся  сейчас  на  четвереньки  и озирающийся по сторонам в
поисках оружия, воспринимал облик себя, Эгина Темного, воспринимал так,  как
его   начатки  виделись  Авелиру.  Это  была  страшная  тварь.  Мстительный,
коварный, изощренный в убийстве и выживании, аррум Опоры Вещей был жесток  и
холоден,  как спрут. Мало того! Помыслы этого аррума становились все чернее.
Он видел вещи не такими, какие они есть, а совершенно извращенными. Так, ему
хотелось увидеть себя предательски убитым Лагхой Коаларой и он  увидел  раны
на своем теле. Раны, которых в действительности не было и быть не могло.
     В общем, аррум оказался редкой свиньей. Эгин был о себе ощутимо лучшего
мнения.  "С  другой  стороны, -- совершенно не ко времени подумалось ему, --
есть ведь и другой я, то есть этот я, тот есть тот, кто  сейчас  смотрит  на
девкатра со стороны и одновременно с этим ищет оружие."
     Эгин  Темный  видел,  как  его  израненное  тело  куда-то  поползло  на
четвереньках прочь от носилок. Все-таки Лагха -- последний мерзавец изо всех
мерзавцев Круга Земель. Кажется, он  умудрился  использовать  южные  секреты
Переделывания  и  теперь  его,  Эгина, телу, приуготовлена незавидная участь
костерукого. Но это  все  чушь,  обман,  многокрасочная  иллюзия,  насланная
Лагхой Коаларой. И этой иллюзии суждено стать черной реальностью. Потому что
песок  уже  стоит  высокой стеной поперечником в пол-лиги и стена эта сплошь
обращается жидким огнем. Он отмоет дочерна и иллюзии, и череп их хозяина.
     Хорошо что Лагха сегодня  слаб  после  ранения.  Хорошо,  что  короткий
колокол  назад  он  трусливо  отбросил  от себя меч Кальта Лозоходца, будучи
уверен, что девкатр сейчас представляет волю Ибалара. Хорошо, что  на  свете
есть  Овель  исс  Тамай, ради которой имеет смысл сносить все измывательства
мироздания над своим естеством. Хорошо, что все хорошо.
     "Хорошо, что все хорошо!!!" --  с  таким  боевым  кличем  Эгин  Светлый
воздел  меч  Кальта Лозоходца, ринулся к девкатру и, выпалив слова Легкости,
подпрыгнул вверх, устремляя меч прямо в угольный глаз твари, откуда  смотрел
на  себя  самого  через  замутненное сознание Эгина Темного. Этот последний,
недоумок, до последнего мгновения полагал, что перед ним -- иллюзия, гнусная
иллюзия Лагхи, ведь не может же в самом деле труп с тридцатью предательскими
ранениями размахивать двуручным мечом как здоровый офицер Свода Равновесия!

     x 14 x

     Сегэллак, жрец Гаиллириса из далекого северного города Ласара,  не  был
лучшим воином своего времени. Но лучшим провидцем и одним из лучших кузнецов
Круга Земель -- был. Он знал, кто придет за его последним детищем. И он знал
против кого в конечном итоге будет обращена сила его меча.
     Меч  Кальта  Лозоходца  вошел  в глаз девкатра по самую рукоять, словно
игла в масло. Меч Кальта Лозоходца молниеносно пробил в  Измененной  материи
девкатра  широкую  брешь  и  воссоединенное  семя  души  Авелира  и Ибалара,
бесформенное семя души Руама и тяжелое,  налитое  ослепленной  яростью  семя
души Эгина Темного вернулись Путям Силы, ибо плоть твари больше не имела над
ними  власти.  А меч Кальта Лозоходца, к огромному удивлению Эгина, выскочил
из глаза девкатра, словно пробка из бутылки шипучего  оринского  вина.  Эгин
быстро  подобрал клинок, заметив, что вся его поверхность клокочет багряными
и темно-фиолетовыми сполохами.
     Девкатр рухнул на  землю.  Вслед  за  ним,  стремительно  остывая  и  с
оглушительным треском разваливаясь на ломкие куски, опали стены раскаленного
песка.
     Потом  они  со Снахом волокли хромающего Лагху подальше от неподвижного
девкатра, разбухающего под напором какой-то неведомой,  порочной  внутренней
несообразности,  вызванной  мечом  Кальта  Лозоходца, и вместе с ними бежали
остальные горцы и Лорма.
     Потом Эгин понял, что пора падать. Они  кубарем  скатились  в  огромный
котлован, воняющий "гремучим камнем" и заполненный неприглядной бурой водой.
А  за их спиной встал невиданной, жестокой красоты столб алого огня, которым
обратился первый и единственный девкатр, родившийся на Медовом Берегу.

     x 15 x

     Все, все вопросы, тысячи вопросов будут заданы позже и едва ли половине
из них сыщутся ответы. А сейчас они стоят, не зная что сказать  друг  другу,
на  краю  котлована,  а  в  двух  сотнях шагов от них исходит смрадным дымом
черная, радужно-искристая проплешина. Все, что осталось от девкатра.
     Все, все вопросы будут заданы позже, а пока гнорром  будет  задан  лишь
один.  Лагха  Коалара  переводит шалый, безумный взгляд с лица Эгина на свой
меч в его руках, потом на место гибели девкатра и обратно, на Эгина.
     Эгин тоже молчит.  Эгин  чувствует  необъяснимую,  чудесную  ясность  в
сознании и дивную легкость в теле. Он смотрит на меч Лагхи так, словно видит
его  первый  раз  в  жизни. Эгин разжимает пальцы и меч с еле слышным стуком
падает на припорошенную пеплом землю.
     Потом Эгин подносит к глазам свои руки,  легонько  шевелит  пальцами  и
вдруг  начинает  громко,  заразительно  хохотать. Эгин перегибается пополам,
падает на колени, откидывается назад и колотит руками по земле. Нет,  Авелир
был  не  прав.  Здесь он ошибся. Ему, Эгину Светлому, единственно достойному
жизни человеку по  имени  Эгин,  трещина  в  семени  души  не  причинила  ни
малейшего вреда. Напротив, она принесла великую пользу, ибо отныне он, Эгин,
свободен.
     -- Какого Шилола?! -- наконец не выдерживает Лагха.
     -- Я жив! -- кричит Эгин, стремительно вскакивая на ноги.
     -- Я жив!!! -- сообщает он синим небесам Медового Берега.
     На лице Лагхи появляется тень улыбки.
     -- Да, Эгин. Ты жив.
     --  Ты  жив  и  ты  победил,  -- добавляет гнорр и, не стесняясь Сорго,
Снаха, Лормы, не стесняясь никого под Солнцем Предвечным,  опускается  перед
Эгином на колени.
     ЭПИЛОГ
     МЕДОВЫЙ БЕРЕГ, 63 ГОД ЭРЫ ДВУХ КАЛЕНДАРЕЙ
     Месяц Гинс
     Какое  замечательное  слово  --  "завтра". Какое замечательное слово --
"сегодня". Какое замечательное слово  --  "всегда".  Таком  размышлял  Эгин,
когда  одни  события  остались в прошлом, другие -- только маячили в неясной
дымке будущего, а он покачивался на  ласковых  волнах  настоящего  в  лодке,
приближавшейся к временной вайской пристани.
     Где-то  за  спиной,  среди шелеста волн, посмеивались победительницы из
аютской Гиэннеры, посмеивались на палубе "Лепестка Персика", которому совсем
скоро было суждено перейти во владение Свода Равновесия. На скамье  рядом  с
Эгином,  привалившись к его плечу, покачивался пьяный в стельку, но довольно
бодрый  с  виду  Тэн  окс  Найра.  Выражение  его  лица  было  мученическим,
трагический   излом  брови  принадлежал  мужчине,  переживающему  нешутейный
внутренний разлад. "Хвала мирозданию, что наступило-таки время  когда  вновь
можно  позволить  себе  переживать  из-за  баб!" -- вздохнул Эгин, понимающе
похлопывая Тэна по плечу. В том, что Тэн бледно-зеленый именно "из-за  баб",
у Эгина сомнений не было.
     Сегодня  Тэн  окс  Найра  окончательно рассорился с Куной-им-Гир, а она
окончательно рассорилась с ним. Торжествующая женственность офицера Гиэннеры
манила, но и пугала Тэна, а  терпение  образованной  и,  вдобавок,  замужней
Куны-им-Гир тоже имело свои пределы. Одним словом, все. Этого Эгин, конечно,
не  знал.  Но  ведь  Тэн был не единственным страдальцем на этом свете. Эгин
понимающе вздохнул.
     -- Милостивый гиазир! Я  имею  вам  сообщить  нечто  важное,  --  вдруг
встрепенулся Тэн и уставился прямо в переносицу Эгину.
     -- Мне? -- полушепотом спросил Эгин.
     --  Вам.  Я знаю, кто убил рах-саванна Гларта, -- глаза Тэна загорелись
недобрым огнем.
     -- Ну и кто же? -- Эгину было и  впрямь  интересно  послушать,  что  по
этому  поводу  думает  Тэн.  И хотя он знал ответ с точностью до волоска, но
ведь даже на этом волоске может повиснуть  целая  телега,  груженая  всякими
новыми обстоятельствами.
     -- Его убила Лю... то есть Куна-им-Гир. Она его убила, поскольку он был
близок  к  тому, чтобы понять, кто на Медовом Берегу заправляет этими шар...
шар... (как уже успел заметить Эгин, слово  "шардевкатран"  с  первого  раза
давалось  далеко  не  всем) этими выползками! -- нашелся Тэн, но вмиг скис и
смущенно опустил глаза.
     "Э, браток, да это я знаю и сам!" или, например, "Да? А  как  это  она,
собственно,  умудрилась?"  Вот, что мог бы сказать на это Эгин. Но он сказал
не так и не эдак.
     -- Понятно, -- Эгин апатично пожал плечами. -- Но не очень-то  уместно,
друг  мой, было бы вспоминать об этом сейчас. Сейчас, когда все равно ничего
не докажешь, а добрые отношения с Аютом стоят дороже лежалой  истины.  Да  и
вообще  --  победителей не судят, -- добавил он себе и Люспене в оправдание.
Все-таки, она была славной, обходительной и очень неглупой,  а  это  большая
редкость среди женщин.
     Любопытная  ухмылка  судьбы могла бы позабавить Эгина в ту минуту, если
бы он мог неслышно и невидимо проникнуть в каюты "Лепестка Персика".
     В тот самый момент, когда  с  губ  Эгина  слетела  эта  сакраментальная
фраза,  те  же  самые  слова  произнесла  княжна  Сайла,  сидевшая  на  краю
неохватного ложа, занимавшего половину гостевой каюты. На этом  ложе  вполне
могли бы разместиться на ночлег семеро гвардейских офицеров вместе со своими
лошадьми. У Сайлы, правда, были на это ложе другие виды.
     Минуту  назад  Лагха,  ее  небесный  красавец,  правда, мятый и бледный
(Сайла  говорила  "бледненький"),  шипя,  словно  аспид,  распекал   ее   за
самодеятельность и самонадеянность. Конечно, когда она, не посоветовавшись с
ним,  отдала Аюту Медовый Берег в обмен на помощь и "Лепесток Персика" -- то
была самодеятельность. Но когда  она  явилась  на  Медовый  Берег  вместе  с
"девочками"  --  так  Сайла  называла теперь Вирин и ее соратниц, -- это уже
была самонадеянность. Но ведь она, Сайла,  в  конце-концов  княжна  и  имеет
право на любую самодеятельность!
     На  это  Лагха  не  нашел  что  возразить, но в душе дал себе слово как
следует проучить зарвавшуюся Сайлу при  случае.  Хорошие  дела  --  потерять
Медовый  Берег!  Не  то  чтобы  уж  он  так  важен, но что может быть важнее
принципов?
     Взгляд Лагхи пронизывает  Владычицу  Морей  до  самого  сердца,  словно
взгляд  неподкупного  и серьезно настроенного судьи. "Но ведь победителей не
судят!" -- в отчаянии молит Сайла и Лагха наконец  расцветает  в  улыбке.  О
такой мечтает каждый столичный любезник, потому что это единственное оружие,
которое разит без промаха и горничных, и цариц.
     -- Разить без промаха! -- прокомментировал Снах свою удачу -- трухлявая
деревянная  колода  разошлась надвое под его "облачным" клинком. Собравшиеся
вокруг горцы издали одобрительный ор, вздымая ввысь свои приспособления  для
перерубания надвое трухлявых колод.
     --  Был  бы  номер, если бы он еще и промахнулся, -- дохнул в ухо Эгину
перегаром Тэн окс Найра. Поначалу он немного сердился на Эгина  из-за  того,
что  его  судьбоносные  откровения  касательно  Люспены  нисколько аррума не
впечатлили. Но, к счастью, скоро отошел.
     "Сколько волка не корми..." -- вздохнул Эгин, устало улыбаясь горцам  и
размышляя о том, что сколько ратных подвигов горцы не соверши, а меч для них
все  равно  остается  в  первую  очередь  приспособлением  для  колки дров и
разделки туш. Он был готов побиться об заклад,  что  ни  одному  варанцу  не
придет  в  голову  пробовать  "облачный"  клинок  на  крепость на деревянной
колоде. А вот горцам  --  пожалуйста.  И  все-таки,  это  очень  приятно  --
сдержать  обещание.  В первую очередь потому, что такая приятность случается
крайне редко. Непосредственная, детская радость, в волнах  которой  купались
получившие  обещанные диковинки горцы, напомнила Эгину о Кухе. А Кух, в свою
очередь, об Авелире, о еще одном данном обещании,  сдержать  которое  будет,
пожалуй,  сложнее,  чем  любое другое из тех, какие приходилось ему давать в
своей жизни.
     Черный Цветок. Он должен сорвать его  и  развеять  черные  лепестки  по
ветру. Все до единого.
     Это  будет  сложно,  но  кое-что  он  уже успел. Час назад на "Лепестке
Персика" он попросил у Лагхи отставку. А Лагха отпустил его, даже не спросив
о причинах столь необычного решения. То  ли  он  в  самом  деле  умнее  всех
живущих и ему впрямь куда лучше Эгина известны все причины и все следствия в
пестром  клубке  происходящих  событий.  То  ли  ему  не интересны причины и
следствия из его, Эгина, клубка. То ли он  рад  тому,  что  Эгин  решил  все
именно так. То ли не рад.
     Впрочем,  последнее  вряд  ли. В соответствии с Уложениями Свода Лагха,
если он не рад, должен был зарубить Эгина на месте, ибо нет  такой  традиции
--  молодым  аррумам  уходить  в  отставку.  По хорошим делам, за одну такую
просьбу офицера ожидало Жерло Серебряной Чистоты.
     Но Эгин остался жив. Причем прожил еще неделю, как вдруг за его  плечом
запел женский голосок, подернутый рябью смущения.
     -- Гиазир тайный советник? -- Эгин обернулся.
     Лорма  Гутулан. Нарядная, цветущая, раскрасневшаяся. Похоже, для нее он
до гроба останется гиазиром тайным советником.
     -- Рад тебя видеть, -- совершенно искренне отозвался Эгин.
     Так получилось, что последние дни выдались  настолько  хлопотными  (все
эти  торжества,  описи, довыяснения, похороны и отчеты), что ни ее, ни Сорго
он просто не замечал. А может, не хотел замечать.
     Лорма опустила  глаза  и  часто  заморгала.  Без  всякой  необходимости
расправила  подол  платья.  Покраснела  еще гуще. И продолжала молчать. Эгин
тоже молчал. Наверное потому, что сказать ему было ровным счетом  нечего.  А
беседовать  о  погоде  с  симпатичными  девушками он как-то не привык. Когда
пауза, словно на дрожжах, выросла до невероятных, можно сказать, неприличных
размеров, Лорма наконец заговорила.
     -- Вы не сердитесь на меня, а? --  спросила  Лорма,  виновато  поджимая
губки.
     Эгин  не  сразу  понял  о чем вообще идет речь. За что он должен на нее
сердиться? Но наконец сообразил. Он должен бы сердиться на нее из-за  Сорго.
За  то,  что  она  один раз "спала" с ним, с Эгином, а потом стала "спать" с
Сорго. Как в авантюре  со  смачным  мордобитием  за  сценой  и  криками  "Ты
изменила мне, о бессердечная!" Эгин едва удержался от хохота.
     -- Нет, милая. Я желаю тебе и господину учителю... ну, всего хорошего.
     -- Правда? -- переспросила повеселевшая Лорма. Всю ее грусть-печаль как
рукой   сняло.   И   смущение  тоже.  --  Тогда  в  полнолуние  свадьба,  мы
приглашаем... Вы понимаете, советник, когда я поближе узнала Сорго, я  сразу
почувствовала,  что  готова  на  все  ради  него  и  любви  к нему. Он такой
образованный! -- неподдельному восторгу Лормы Гутулан, кажется, и впрямь  не
было пределов.
     "И  впрямь,  какой  образованный!"  --  Эгин  стиснул  зубы,  набираясь
терпения, ослабил пояс и отвалился на спинку скамьи. На свадебном  пиру  он,
несмотря на весь свой пресловутый аррумский опыт, присутствовал первый раз в
жизни.  А  терпение было отнюдь не лишним, ибо жених, то есть Сорго, как раз
взбирался на стол. Чтобы прочесть  запев  из  своей  новой  оды  "Погубление
Погубителей". Зная пристрастия Сорго, Эгин был уверен, что ближайшие полчаса
можно   смело   вычеркнуть  из  жизни.  По  крайней  мере,  таким  ценителям
героической поэзии, к каким он себя причислял.
     -- Просим, просим, -- захлопал в ладоши потный,  словно  вынесенная  из
погреба  бутыль  вина,  Вица.  Остальные  с  большим энтузиазмом подхватили.
Всеобщее свадебное веселье уже вошло в ту стадию, когда всем все равно  что,
кто и зачем делает. Лишь бы весело.
     Эгин   стал   снова   разглядывать  присутствующих.  Среди  сидящих  на
противоположном краю стола  Эгин  заметил  того  самого  плешивого  пастуха,
который  в  конце  весны  надеялся  разжиться  золотишком из отрезанной руки
Гларта. Надо же. Уцелел.
     После разбирательства Есмар отвел плешивого и  безымянного  придурка  в
Ваю.  Там  его  посадили в голодную яму, из которой его вынули, оказывается,
сердобольные соплеменники. Вынули перед самым  бегством  из  Ваи.  Благодаря
строгости  Эгина,  пастух,  как  особо  важный  преступник, был спасен Вицей
впереди всех. А теперь, когда сбежавшие из Ваи жители вновь возвратились  на
Медовый  Берег,  заручившись  милостивым  разрешением аютцев селиться там до
конца срока аренды, он возвратился вместе со всеми.  Только  никому  уже  не
было  дела  до  его  шутейно-серьезного  преступления  в  уезде,  пережившем
неистовство девкатры, подземные игрища шардевкатранов, разгул  костеруких  и
всю остальную неразбериху.
     "...И врагу, преисполнившись мужества зверского,
     Показал, где Шилолова мать обретается..."
     --  нараспев  декламировал  Сорго, то и дело запрокидывая голову далеко
назад, словно цирковой акробат,  который  вот-вот  поймает  губами  падающую
из-под самого купола грушу.
     Эгин встрепенулся. Чего-чего? "Мужества зверского"? Или он ослышался? И
про "Шилолову  мать", кажется, было? Или он снова ослышался? Но переспросить
не было никакой возможности, ибо за столом царила такая густая тишина, какую
нечасто встретишь и в родовых склепах. Чувствовалось, что Сорго  удалось  не
на  шутку  тронуть  сердца  слушателей и если кто-то сейчас осмелится задать
хоть один вопрос, его наверняка зашикают как мужлана и невежу.
     Эгин бросил взгляд на невесту -- ее  распирала  гордость,  а  на  глаза
набегали пьяные, радостные слезы, которые она не находила нужным утирать. Ее
мамаша,  переодевшаяся  по  такому случаю в варанское платье, Сестра Большой
Пчелы, "барыня Хена", сидела по левую руку от нее с блаженнейшим  выражением
лица,  какое,  наверное,  бывает  у  просветленных  горцев, достигших страны
Страны Обильной Еды, за которой будет только еще больше счастья, а потом еще
больше еще большего счастья, а вовсе не болезнь, не старость и не  страдания
в  Проклятой Земле Грем. Эгин отвернулся. Подглядывать за счастливыми людьми
-- это все равно что подглядывать в щели нужника.
     Даже горцы и те хранили почтительное молчание.  Во-первых,  потому  что
никто  ничего  не  понимал.  Даже  Снах  и его приближенные, поднаторевшие в
варанском говоре за последнюю неделю, не  понимали  ничего  кроме  отдельных
слов. (Правда, когда звучало имя Лагхи, а оно звучало с той же частотой, что
и  слова  "жрать", "хорошо" и "счастье молодоженам!", они заметно оживлялись
-- за гнорром здесь определенно скучали). А во-вторых, потому что перед тем,
как привести на гулянье в развороченную Ваю Детей Пчелы, Хена недвусмысленно
дала понять им, что если они вынесут  свой  воровской  кодекс  доблестей  за
пределы своей кедровой рощи, то она будет очень на них сердита. А потому все
до  единого  горцы,  сидящие за столом, были озабочены решением головоломной
задачи. Как украсть что-нибудь, что само просится  в  руки  и  при  этом  не
рассердить Сестру Большой Пчелы. Да и возможно ли это в принципе?
     "Мановеньем руки Лагха доблестный вызвал в подмогу нам
     Корабли, что огромны и очень собой впечатляющи."
     Эгин  невольно  улыбнулся этому "очень собой впечатляющи". Это явно про
варанский флот под  предводительством  Альсима.  Правда,  он  прибыл,  мягко
говоря,  к  шапочному разбору, даже к самому окончанию шапочного разбора, то
есть через неделю после десанта южан и выхода девкатра, и никакой "подмоги",
воспетой Сорго, из себя не  представлял.  Но  чего  только  не  наплетешь  в
хвалебной  оде,  которую  ты  посвятил  самому  гнорру Свода Равновесия? Как
сказал по этому поводу Альсим,  "История  еще  оценит  нас  как  победителей
девкатра, спасителей Медового Берега и усмирителей Юга" и, похоже, был прав.
Тенденция  имелась.  Но  не  было  за  столом  ни  Альсима,  ни Лагхи, чтобы
разделить с Эгином эти соображения.
     "Сейчас они уже в Пиннарине", -- подумал Эгин. Имя столицы вонзилось  в
самое  беззащитное, мягкое подбрюшье его души острейшей ледяной иглой, ибо в
нем, словно маленькая шкатулка в большой, содержалось другое имя -- Овель. И
с этого момента Эгин уже не слушал ни  поэтических  всхлипываний  Сорго,  ни
собственных  мыслей, ибо они пустились бешеным галопом вслед кораблям Свода,
прямо по морю.  Пустились  в  столицу,  где  Овель,  незабытая  чужая  жена,
прогуливается  по  Террасам,  вышивает крестом, беззастенчиво лопает сладкий
щербет и, возможно, иногда вспоминает о нем.
     Смежив веки среди всеобщего веселья, Эгин просто сидел и думал  о  том,
что ради этого "иногда", ради этого "возможно", нетрудно пройти весь путь от
Медового  Берега до Пиннарина пешком, с посохом и переметной сумой на плече.
Что ради него можно инкогнито вернуться в столицу и простоять на краю  скалы
с  видом  на  "Дикую  Утку",  место  замужнего заточения Овель, сутки, двое,
неделю. Что ради этого  можно  научиться  летать  и  принимать  облик  Лагхи
Коалары,  разыскать  ключи  от империи сна, чтобы властвовать хотя бы над ее
ночами. Что для того, чтобы отобрать у гнорра эту каштанововласую тень,  чьи
глаза  вмещают в себя море Фахо так, что еще хватает места для зимнего неба,
не жаль трех, пяти, десяти лет.
     Издалека донеслись переливы аютских труб. Во временном лагере Гиэннеры,
который был разбит выше по течению Ужицы --  поближе  к  Большому  Суингону,
горцам  и  их  медку  --  отходили ко сну лучницы, заступали на посты ночные
дозоры,  в  объятиях  своего  странного  мужа  постанывала,   должно   быть,
любвеобильная  Куна-им-Гир,  военный  комендант  Медового  Берега.  Мысль об
аютцах, которые наверняка арендовали это проклятое, увы, место  из-за  меда,
вернула Эгина к реальности.
     Прежде  всего,  прежде  Овель и гнорра, стояла для Эгина клятва, данная
Авелиру. Завтра он, Эгин Светлый, должен идти и искать. Искать точный  венец
Черного  Цветка,  искать  его  силу  и слабость, искать, как искоренить его.
Впрочем, он, Эгин Светлый, уже слишком многое понимает,  чтобы  тратить  дар
Пестрого  Пути на искоренение. Черному Цветку можно уготовить иную судьбу...
Авелир был бы доволен.

Ваша оценка:	Подпишусь под каждым словом (+3) Понравилось (+2) Нормально (+1) Посредственно (-1) Ерунда какая-то (-2) Чушь собачья (-3)
Комментарий:
Подпись:	(Чтобы комментарии всегда подписывались Вашим именем, можете зарегистрироваться в Клубе читателей)
Сайт: