***
Бухер ожидал юношу в столовой. Старик потягивал коньяк и невидящим
взглядом скользил по экрану телевизора, а когда вновь оторвал от него
глаза, заметил на пороге молодого человека. Тот уже успел переодеться в
обычную рубашку и джинсы. Бухер отметил про себя, что вошедший, как и
уверяли ученики, действительно повзрослел.
Ростом он был уже почти с отца, а сходство между ними просто
поражало.
- Ты выглядишь измотанным, - начал юноша, и Бухер обратил внимание на
то, что и голос у него стал более низким.
- Ничего. Это старость, - отозвался Бухер.
- Может, тебе лучше завязать с сексом. Бухер улыбнулся.
- В старые, добрые времена замечали, что это только на пользу. А
сейчас я стал просто как сонная муха.
Юноша сел за стол. В это время дворецкий вкатил в столовую
сервировочный столик.
- Ты ведь ко мне с каким-то делом? - поинтересовался юноша,
совершенно игнорируя присутствие дворецкого.
Бухер кивнул и полез в карман за отчетом. Не мигая, юноша пробежал
его глазами, затем бросил на Бухера острый взгляд.
- А не совершат ливийцы ошибку, как ты думаешь?
Бухер отрицательно покачал головой:
- Мы им здорово защемили хвосты, и им теперь от нас не отвертеться.
Юноша одобрительно кивнул, сложил лист с отчетом и вернул его Бухеру.
- Ладно. Значит, все идет как надо, по намеченному курсу?
Бухер нахмурился. Что-то в этом вопросе настораживало его.
- Ну, я имел в виду, что все хорошо, - улыбаясь, поправился юноша.
- Англичане пытаются устроить в Иерусалиме свой собственный
миниатюрный Кэмп-Дэвид, однако это им никак не удается.
- Отлично, - проронил юноша, заправляя салфетку за ворот рубашки. Он
обернулся к дворецкому, поблагодарил того за обед и накинулся на еду. Во
время обеда оба едва обменивались фразами. Молодой человек с аппетитом
уплетал блюдо за блюдом, сдабривая все это изрядным количеством вина и
лишь изредка задавая Бухеру вопросы:
"Я слышал, что у Саймона в Кнессете какие-то неприятности...", "Как
Бредли управляется в Белом Доме?", "Когда же, наконец, в Зимбабве
произойдет переворот?".
Бухер терпеливо отвечал. За это время он уже успел позабыть,
насколько умен этот юнец, как на лету хватал он мельчайшие подробности.
Он так похож на своего отца. Правда, ему немного недостает очарования
Дэмьена, но со временем придет и оно.
Они уже пили кофе, когда в столовую опять вошел дворецкий. Глядя на
юношу, он протянул Бухеру записку:
- Боюсь, что это опять та женщина, сэр. Юноша зевнул, пока Бухер
пробегал взглядом текст записки.
- Она пишет, что присутствовала при твоем рождении, - повернулся к
собеседнику Бухер. Джордж пожал плечами.
- Она торчит здесь уже целую неделю, сэр. Это начинает утомлять.
Бухер вновь взглянул на юношу:
- Она, видимо, жаждет получить от тебя последнее благословение?
Тот снова зевнул. Бухер скомкал записку и швырнул ее в огонь.
- Приведите ее. Только убедитесь сначала, что она действительно та,
за кого себя выдает.
- Хорошо, сэр.
Дворецкий вышел, а юноша обратился к Бухеру:
- А ты уверен насчет Бредли?
Бухер вздохнул. Юноша был просто одержим. Похоже, ничего, кроме дел,
не занимало его. Никакие события, что могли взволновать любого другого
отрока, не касались холодного ума этого человека. Однако это говорило
только в его пользу.
Дверь снова открылась, и перед ними появилась старуха. Лицо ее
избороздили глубокие морщины. Старуха сидела в инвалидной коляске, ноги
ее были укутаны каким-то грубым пледом, а на худых согбенных плечах
болтались остатки шали. Суставы на руках были такими разбухшими, что
казалось, будто пальцы срослись. Ни шаль, ни плед не могли скрыть ее
хрупкости. Бухер вдруг подумал, что старуха весит, наверное, никак не
больше восьмидесяти фунтов. Старуха коснулась кнопки на подлокотнике, и
коляска, заскрипев, подъехала поближе и остановилась у стола. Старуха
вперила в юношу взгляд. Потом ухватилась за пару костылей, прикрепленных
к коляске, и с трудом поднялась. Бухер двинулся было ей навстречу, чтобы
помочь, но она только отмахнулась от него. Кости у нее затрещали при
попытке распрямиться, и когда она встала, наконец, в полный рост, лицо
ее оказалось вровень с лицом юноши.
- Я Мэри Ламонт, - представилась старуха. - Я была медсестрой и
присутствовала при твоем рождении. Юноша молчал.
- В тот момент, когда ты появился, у меня начался приступ артрита, и
с тех самых пор боль не отпускает меня. Я принимаю лекарства, но от них
мне еще хуже. Во сне мне кажется, что это Бог наказывает меня.
- Он может, - промолвил юноша.
- Я не в силах дольше терпеть эти муки и скоро сведу счеты с жизнью.
Но прежде, чем умереть, я хотела видеть тебя. Хоть раз глянуть на то,
чему я помогла появиться на свет.
Юноша широко распростер руки и повернулся в профиль.
- Надеюсь, ты довольна.
Старуха двинулась, и вновь раздался скрип ее костей.
- Не благословишь ли ты меня?
Юноша поднялся со стула и в упор взглянул на скрюченную фигуру у
старой женщины. Он опустил на ее лоб руки, и она прикрыла глаза. И
вдруг, вздрогнув, посмотрела на него:
- Я всю жизнь служила ему. Я помогла и при твоем рождении, и ради
твоего отца убила младенца.
Пальцы юноши впились в ее кожу, и лицо его исказилось гримасой
негодования.
- Я присутствовала на том сборе, когда отец твой приказал перебить
всех младенцев, родившихся в один день с Сыном Божьим. Я выполнила свой
долг и всегда надеялась...
- И на что же ты надеялась? - резко перебил юноша ледяным тоном.
- Я надеялась, что именно мне удастся уничтожить Божье Дитя.
- Так вот, твоя надежда умрет с тобой вместе, - яростно отрезал юноша
и сделал шаг назад, брезгливо вытирая о рубашку руки, будто они касались
яда.
- Вы предали его. Вы все предали его. Сын Божий до сих пор жив. День
за днем изливает он на человечество свое снисходительное внимание, свою
добренькую, лишенную плотских радостей любовь. И влияние его час от часу
возрастает. Он всегда настороже и ожидает меня.
Сын Дэмьена отступил назад, брызжа слюной прямо в лицо старой
женщине.
- Вы предали его, и вы предаете меня.
Старуха беззвучно разрыдалась, слезы струились по глубоким морщинам,
собираясь в уголках рта. Она подняла скрюченную руку, чтобы отереть их.
Тут юноша снова в упор глянул на нее.
- И ты полагаешь, будто твоя боль - это проделки Бога? - Он покачал
головой. - Нет. Бог наказывает человечество за многие грехи. Мой же отец
ни за что не карал. Только за предательство. Только этого он не прощал.
Не простил и тебе.
Старуха с мольбой глядела на юношу.
- Но я все исполнила, что от меня требовали. Я больше ничего не могла
сделать. Что же еще?.. Юноша отвернулся от нее:
- Убирайся отсюда.
Старуха сделала шаг назад и рухнула в кресло-коляску. Ничто более не
сдерживало ее слез.
- Пожалуйста, прости меня, - рыдая, просила она.
- Вы предали его. - Он повернулся спиной к старухе. - И пусть душа
твоя навеки погрузится в мертвое море лицемерия.
Стон вырвался из старческой груди, и Бухер бросился было к коляске.
- Оставь ее, - сухо приказал юноша. - Пусть катится отсюда.
Бухер застыл на месте, раздираемый желанием хоть как-то успокоить
старую женщину и страхом перед силой этого юноши.
Старуха развернула коляску и медленно направилась к двери. В
напряженной тишине раздавалось поскрипывание колес и старушечье
всхлипывание. Затем дверь захлопнулась.
Поль взглянул на юношу:
- Тебе не кажется?..
Оборвав Бухера на полуслове, сын Дэмьена стремительно прошел мимо
него и покинул столовую. Внутри у него клокотала ненависть.
Глава 3
Добравшись до такси, она уже вполне овладела собой. Старуха даже
улыбнулась пару раз шоферу и всю дорогу болтала с ним о каких-то
мелочах. Машина притормозила у ее дома. Старуха очутилась, наконец, в
своей квартире. Она пересекла гостиную и направила свое кресло-качалку в
святая святых - в спальню, куда вход был строжайше заказан кому бы то ни
было.
Все в спальне: и стены, и потолок, и пол - было выкрашено в черный
цвет. На стене висели два портрета:
Дэмьена Торна и молодой женщины. Из мебели здесь находились только
кровать, письменный стол и стул. И еще две книжные полки. На первой
стояли библейские справочники и словари, на другой - порнография.
Старуха протянула руку и коснулась корешков книг, затем внезапно
схватила со стола пресс-папье и запустила им в фотографию Дэмьена Торна.
Но силы покинули ее. Пресс-папье ударилось об пол, даже не задев
портрета. Старуха чуть не задохнулась от отчаянья. Медленно и с трудом
она выпрямилась в кресле, встала, сняла со стены другую фотографию и,
как пришибленное насекомое, заковыляла к кровати. Старуха прилегла на
постель, не отрывая глаз от портрета, что держала в руках. На нем была
запечатлена сама Мэри Ламонт всего за пару месяцев до того, как она
покинула отчий дом. Девушку сфотографировал тогда отец. Мэри являла в
тот момент классический образчик идеальной девушки: скромная, наивная,
недоступная. До тех пор, пока не встретила парня, который сам себя
называл "искусителем". И покатилось. А потом наступил хаос.
На первых порах Мэри пыталась противостоять искушениям, однако,
единожды переступив черту, она предалась соблазнам со всей страстью
обращенной. В обществе ее приняли безоговорочно, ибо она работала
медсестрой и имела доступ к самым сильным наркотикам.
Оргии длились месяцами, дни и Ночи сливались воедино. Однажды утром
Ламонт очнулась от ночного кошмара, но оказалось, что это был не сон, а
действительность. Ее заставили сношаться с огромным псом. Когда Мэри
смывала со спины засохшую собачью слюну, она вдруг обнаружила на своем
теле маленький шрам - три крошечных шестерки в виде клеверного листочка.
А на стене в изголовье кто-то нацарапал слова из "Откровения":
Кто имеет ум, тот сочти число зверя:
ибо это число человеческое. Число
его шесть сот шестьдесят шесть.
Охваченная паникой, Мэри бросилась к родителям, умоляя простить ее.
Она рассказала им лишь часть всей правды, но и этого оказалось
достаточно, чтобы родители отвернулись от нее. И тогда на прощанье
ожесточенная Мэри выложила им всю грязную и страшную правду.
Когда Ламонт вернулась в общество к своему "искусителю", ее
восторженно приняли, ибо теперь знали наверняка, что она принадлежит им
со всеми потрохами.
Старуха прикрыла глаза и глубоко вздохнула. Она вспомнила, как,
следуя указаниям Дэмьена, убила в инкубаторе младенца. Как это оказалось
просто! Мэри всего лишь на несколько секунд отключила кислород. Она даже
помнила имя этого ребенка: Майкл Томас. Крошечное существо, помещенное в
палату интенсивной терапии. Младенец только-только начал набирать вес,
когда она отключила кислород.
Старуха опять вздохнула и вновь закрыла глаза... Расплывшись в
белозубой улыбке, над ней склонился невысокий мужчина в сутане. Рядом с
ним застыла собака. От ее ошейника пахло почему-то мятой. Мэри взглянула
на руки священника и заметила в них спичечный коробок. Мужчина вытянул
спичку и зажег ее. Мэри была тогда совсем ребенком, едва-едва на пороге
зрелости. Она наблюдала, как священник придвигается к ней все ближе и
ближе. Мэри доверяла ему, ведь родители учили ее подчиняться
священникам, ибо все они суть Божьи посланцы. Вспыхнувшее пламя ослепило
девочку, и, все еще чувствуя запах мяты, она вдруг услышала прямо над
ухом: "Ты только вкуси это, если грешна..." Мэри завизжала, когда пламя
спички обожгло ей руку.
- Не отступай от пути Господнего, или душа твоя сгорит...
