крайней мере, в известном ему мире не напишут. И, значит, не суждено ему
вести в бой этих людей, и никого из тех, кто мог бы доложить о его участии
и роли в Киевском сражении, в живых не останется. Или, если кто и остался,
то за всем последующим просто забыл об этом кратком эпизоде.
Не мог же знать Воронцов, что после его отъезда генерал, так и не
избавившийся от своих сомнений, решил не ввязываться в авантюру, в успех
которой не верил, и предпочел с остатками своей дивизии и группой майора
Карпова прорываться по кратчайшему направлению на Житомир.
И уж совсем непредставима для Воронцова была такая повлиявшая на
Москалева причина, как обнаруженное генералом сходство между дивкомиссаром
из Ставки и теми, ныне исчезнувшими комдивами и комкорами, которые читали
в академии лекции о тактике глубоких операций и перспективах грядущей
мировой войны, командовали округами и армиями, считались гордостью и
надеждой РККА, и вдруг... Ради своих бонапартистских замыслов предавшие
дело Ленина-Сталина, пошедшие в услужение троцкистам, фашистам, японским
милитаристам, и понесшие справедливую кару, они ведь предали и лично его,
генерала Москалева. Хотя бы тем, что оставили его один на один со страшной
немецкой военной машиной.
Он, генерал Москалев, готов был идти в бой под командой прославленных
полководцев, а они его бросили... Возложили на него огромной тяжести груз,
вынудили играть роль, к которой он совсем не был готов, а сами ушли... Они
и виноваты в его сегодняшнем поражении.
И вдруг появляется дивизионный комиссар, который говорит, думает и
держится очень похоже на тех, бывших... Вновь требует от него
самостоятельных, ни с кем не согласованных решений, пытается подорвать
веру в слова, сказанные товарищем Сталиным в речи от третьего июля... Нет,
хорошо, что дивкомиссар уехал, избавив его от необходимости обращаться в
особый отдел фронта.
Как только Воронцов покинул КП, генерал начал действовать по-своему.
Отчаянным рывком он пробился через слабое еще кольцо окружения, вывел свою
группу в расположение наших войск и тут же оказался в самом центре
сражения, развернувшегося на южном фланге фронта. И судьбы его и его людей
неразличимо слились с судьбами всех тех, кто сражался и умирал в жестоких,
трагических боях лета сорок первого года.
Кто знает, не вспомнил ли в свой последний час Москалев погибая в
новом окружении под Уманью, странного дивизионного комиссара с его
непонятными речами, со смелым до безрассудства и все же реальным планом,
не подумал ли, что все могло повернуться иначе, и не он бы сейчас
расстреливал последние патроны из самозарядной винтовки, готовясь к
смерти, а немецкий генерал, застигнутый врасплох со всем своим штабом,
поднимал бы перед ним руки, сдаваясь в плен...
Ничего этого не предвидя, Воронцов, убедившись, что все идет по
плану, подозвал батальонного комиссара.
- Я сейчас отлучусь. Передайте генералу, что все остается в силе.
Когда будете готовы - начинайте движение. Проводите на соединение с нашей
группой. Пусть принимает командование у майора Карпова Начало операции -
как условлено. Я вас найду...
Он уже садился в броневик, когда к нему подбежал лейтенант
Долгополов.
- Товарищ комиссар, а как же мы со старшиной? Мы с вами. Вам нельзя
одному ехать...
Воронцов твердо было решил, что не будет брать с собой никого, чтобы
потом, возвращаясь домой, не оставлять бойцов одних в глубоком тылу. Но
глядя на лейтенанта, он изменил свое решение. На войне быстро привыкаешь к
людям, да и действительно, мало ли что может случиться? В одиночку и
машину из колдобины не вытолкаешь.
А как быть потом, он сообразит исходя из обстановки. В крайнем случае
- кто или что помешает ему забрать лейтенанта и старшину с собой, если не
будет иного выхода? Не форзейли же...
При этой неожиданной мысли он усмехнулся.
- Хорошо, Долгополов. Зовите старшину...
8
Вновь броневик неспешно пылил по дороге. Воронцов стоял, опираясь
спиной о кромку правого люка, лейтенант сидел за рулем, а старшина Швец
шевелился и погромыхивал какими-то железками в тесной коробке пулеметной
башни.
Как известно, обстановка на войне - дело темное, даже и в
сравнительно спокойные моменты, а уж тем более - в разгар ожесточенных
маневренных боев.
Броневик, взревев мотором, пробуксовал в песке, выскочил на крутой
перегиб дороги, и Воронцов буквально в двух десятках шагов увидел перед
собой целое стадо тяжелых мотоциклов "цундап", именно стадо, потому что
двигались они во всю ширину дороги без всякого видимого порядка, грохоча
выхлопами, окутываясь струями и клубами синего дыма, на каждом - по три
веселых немца образца сорок первого года, которым война еще в охотку и в
удовольствие, напрочь свободные от неарийских мыслей, настроенные только
на скорую и неизбежную победу.
Каски свалены в коляски, рукава закатаны до локтей, воротники
расстегнуты, наверно и фляжки со шнапсом далеко уже не полные...
Воронцов еще только начал реагировать, а старшина, не успев даже
упереть в плечо приклад пулемета, нажал на спуск.
Длинная, патронов на тридцать, очередь прошла поперек колонны,
вышибая из седел и водителей, и стрелков.
Потом Швед поймал обтянутую черным дерматином подушку приклада и стал
стрелять прицельно.
На дороге мгновенно возник завал, несколько мотоциклов вспыхнули
высокими факелами светлого пламени, задние еще пытались развернуться под
пулями, но ни времени, ни простора для маневра у них не оказалось.
Безусловно, немцам не повезло, просто невероятно не повезло. На их
стороне были все шансы, только один какой-то крошечный - против. И он как
раз и выпал.
Полсотни солдат - против троих, пятнадцать пулеметов - против одного.
В любых других условиях тут бы и говорить не о чем было. Развернулись бы
веером и прямо с колясок изрубили струями пуль жестяную броню, закидали
гранатами, не дали бы и наружу никому выскочить.
Подвел сбой по фазе. Если бы немцы первыми оказались на гребне -
тогда все!
Впрочем, и это еще неизвестно. Скорость реакции тоже кое-что значит.
Старшина Швед пять лет служил в кавалерии, воевал с басмачами, бывал в
сабельных рубках, умел на полном аллюре поднимать зубами фуражку с земли,
без промаха бил в цель с седла из карабина и нагана. Так что и при прочих
равных молодые подвыпившие немцы могли не успеть.
А дальше уже понятно.
Кинжальный пулеметный огонь с предельно короткой дистанции,
практически в упор, способен вырубить толпу и побольше этой.
И растерянность конечно, и паника - все, спрессованное в секунды. И
принимать осмысленные решения уже некому.
Меньше чем за минуту старшина расстрелял два двойных диска, и вдруг
стрелять стало не в кого. Много мятого железа и тела, лежащие по одному и
грудами. Как кого застигли пули.
Сдернутый с места грохотом пулемета, Воронцов вывалился через правую
дверцу наружу, дернул затвор автомата. На другую сторону выскочил
лейтенант с револьвером.
- Вроде все, товарищ дивкомиссар... - крикнул из башни старшина,
поводя стволом.
Воронцов тоже не видел никакого шевеления. Кто убит - убит, а живые
если и есть, то затаились.
Для Дмитрия все произошло слишком внезапно. Вот тебе и неторопливая
война! Минута - и полсотни трупов.
Но рефлектировать некогда. Подняв автомат, он резко скомандовал:
- Долгополов, Швец, быстро осмотреть... Взять пленных, если есть.
Мотоцикл исправный, пулемет, пару автоматов, патроны...
А сам сел за руль и начал разворачивать броневик.
"На сей раз повезло, вывернулись, - думал он. - Спасибо старшине. Но
теперь бы дал бог ноги унести, потому что если это разведка, за ней
следует серьезная часть. Но на карте-то моей ничего в этом районе не
обозначено. Что ж получается? Мои здесь действия уже настолько меняют
реальность? Тогда через сутки-двое карты вообще можно выбрасывать, потому
как все пойдет совсем по-другому? Вот и парадокс: знание прошлого ничего
не дает тому, кто в нем оказался, поскольку для него оно становится
неопределенным будущим. Неужели форзейли этого не заметили? Или как?.."
Вдали бахнуло несколько выстрелов. Воронцов вышел из броневика. Швец
махнул ему рукой: все, мол, в порядке. Потом они с лейтенантом выкатили на
дорогу мотоцикл, стали что-то грузить в коляску.
Минут через пять старшина подошел, и не просто так, а с двумя
автоматами на плече, в левой руке он, как рыбу на кукане, нес десяток
магазинов в узких кожаных пеналах, а в правой - гроздь обтянутых серым
сукном продолговатых не по-нашему фляжек.
Свалил все добытое добро внутрь броневика, перевел дух.
- Живых нет, товарищ дивкомиссар. Там один лейтенант у них был,
остальные рядовые и унтера.
- А в кого стрелял?
- То так, из жалости. Пользы с них уже не было... Я там мотоцикл
подготовил, загрузил кой-чего. И еще пошукаю...
Воронцов понял, что если дать ему волю, то по своей старшинской
натуре Швец нагрузит броневик так, что рессоры не выдержат. И по-своему он
прав. Но не в данном случае.
- Хватит. Ты что, лавку открыть собрался?
- Та товарищ комиссар, жалко же... Добра столько, а шо оно дальше
будет?
- Сказал - хватит. Давай лучше с лейтенантом вперед проскочите... У
немцев карта была?
- Была, да пустая...
Действительно, убедился Воронцов, типичная лейтенантская карта.
Кое-как обозначена ближайшая задача и предположительно - линия боевого
соприкосновения с советскими войсками.
- В общем, проскочите на пару километров, посмотрите. И сразу назад.
Объезд искать будем. Не зря же они тут катались...
Воронцов едва успел перекурить, как из-за поворота, нарастая и
отдаваясь гулом в органных стволах сосен, донесся рев терзаемого на
неподходящей передаче мотора. "Цундап" выскочил на закругление дороги как
глиссер, с веером песка из-под заднего колеса. Старшина почти лежал грудью
на руле, выкручивая манжетку газа, а лейтенант, выставив ногу вперед,
собирался выпрыгивать из коляски.
- Товарищ комиссар, немцы! Близко, метров пятьсот! Транспортеры и
танки. Много...
- Давай вперед, не останавливайся! - махнул рукой Воронцов. Включил
вторую скорость, резко взял с места. "Как у "жигуля" приемистость, -
отметил Воронцов, - и песок нипочем. А старшина чего так виляет, никак с
рулем не справится?"
Разогнавшись, броневик резво полез на очередной пологий подъем. Через
открытую дверцу Дмитрий то я дело поглядывал назад. Из-за поворота, где
они только что были, появился низкий, скошенный и пятнистый лобовик
полугусеничного "Бюссинга". "Это ерунда, - подумал Воронцов, - от этого
уйдем, у него парадный ход тридцать километров..."
С угловатого железного корыта прогремела первая очередь.
Возможно, все дальнейшие события развернулись бы совсем иначе, если б
местность имела здесь другой рельеф. Но дорога протянулась впереди
совершенно прямой линией, сжатая с обеих сторон лесом и, наверное, очень
хорошо смотрелась через оптику прицелов. И сама дорога, и все, что на ней
было.
Первый снаряд из танковой пушки ударил далеко впереди, но ведь то был
только первый. Наводчику не нужно даже менять установку, достаточно
неподвижного заградогня.
Так и получилось. Мотоцикл старшины буквально влетел в следующий
разрыв. Его швырнуло в сторону, поволокло боком, однако осколки никого не
задели. Швец сумел выровнять руль, еще прибавил газу и, высмотрев справа
