сможешь. Сделай так - разбей ближайшее окно, в этом доме советская контора.
Там есть телефон. Звони своим друзьям. Пусть тебя заберут. Не успеют -
встретимся окончательно... Спасешься - не забудь обо мне. У тебя появится
возможность. Пожалуйста... - его печальный голос растворился в тишине, как
шелест ветерка в прибрежных камышах. Самым краем сознания я еще успел,
кажется уловить слова: - Выбирай сам...
Артур исчез, а в сотне шагов вверх по улице я действительно услышал
грохот кованых каблуков по брусчатке.
Совет был здрав и современен. Цепляясь руками за выступы стены, я
добрался до окна. Затыльником автомата ударил в нижний угол. Толстые стекла
обрушились с грохотом, осколки едва не рубанули по рукам и голове, зазвенели
по тротуару.
- Эй, эй, кто там, стоять! Руки вверх... - Оранжевая вспышка озарила
улицу. Кто-то выстрелил из пистолета. Кажется в воздух. И не попал.
Я ответил тремя короткими очередями, услышал, как дернулся и замер в
задней позиции затвор, отбросил на мостовую пустой магазин, в долю секунды
воткнул в приемник новый и с непостижимой даже для меня самого ловкостью
подтянулся на руках, перевалился через подоконник внутрь помещения.
Чтобы прекратить раздражающие звуки снаружи, выбросил на улицу две
гранаты. Переждал слитный грохот разрывов и стал искать телефон.
О том, что телефонная станция захвачена мятежниками или
правительственными войсками и соответственно отключена, я старался не
думать.
Аппарат нашелся в соседней комнате. После трех оборотов ручки индуктора
станция ответила. Грубым мужским голосом:
- Центральная слушает.
- Товарищ, станция у нас? Слава Богу. Дай мне 22-17. Поскорее...
- Бога нет. Соединяю.
До чего здесь простодушный народ! Я физически чувствовал, как боец
мятежников, или наоборот, чекист, шевеля губами ищет нужные гнезда и сует в
них длинные штекеры на толстых шнурах с противовесами.
А те, на улице, подобрав убитых и раненных, перегруппировались, с
непостижимой для меня настырностью решили все же достать обидчика. Сквозь
приоткрытую дверь я видел, как темные силуэты заслонили проем окна. И бросил
свою последнюю гранату, так, чтобы она пролетела над головами и лопнула на
тротуаре.
Гениальное изобретение человеческого разума - осколочная граната "Ф-1"
в чугунной рубашке, не претерпевшее за век с лишним никаких принципиальных
изменений.
Пламя метнулось за окном оранжевым парусом, раздались крики боли и
негодования. Кому-то отчего-то моя акция не понравилась.
Но пару минут я выиграл. Пока там не нашелся сообразительный человек,
который ответит мне тем же.
- Кирсанов слушает, - прозвучал в трубке перебиваемый треском разрядов
голос.
- Кирсанов, здесь Ростокин. - Я не стал излагать ему свое возмущение
тем, что меня бросили на произвол судьбы. - Меня зажали крепко, продержусь
минут пять. Выручайте, мать вашу...
- Понял. Ты где?
Я ответил.
- Вот черт! Наших близко нет. Посылаю броневик. Продержись хоть минут
десять... - Я слышал, как прикрыв ладонью микрофон трубки, он кричит что-то
людям поблизости. - Выехали. Держись. Голову не высовывай. Позиция у тебя
приличная?
- Черт знает! Если с тыла не обойдут и фугас не грохнут, вроде
приличная. Две комнаты, окно на улицу одно. Патроны есть. Вот он!..
Навскидку я дал короткую очередь по мелькнувшей за окном тени. Что этим
людям надо? Шли бы себе мимо. А то ради того, чтобы убить совершенно им
незнакомого человека, лезут под пули и взрывы, кладут головы безо всякого
личного интереса и пользы.
Я толкнул дверь, ведущую из комнаты, где находился, в следующую,
возможно, имеющую выход во двор или на улицу.
Заперта. Сломать ее сил у меня больше нет. Таща за собой уже совершенно
мертвую ногу, я вдоль стены добрался до окна. Мои противники (а может быть,
даже и единомышленники) суетились по обеим сторонам Неглинки, перебегали
через площадь, чтобы, наверное. Зайти мне в тыл со стороны монастыря. И было
их больше взвода.
Вот дураки... Чего им нужно? Небо ясно... Под небом места хватит всем,
но беспрерывно и напрасно один воюет он - зачем?
Сколько времени требуется, чтобы БРДМ доехал от Столешникова сюда?
Пусть даже заведется не сразу? Квартал по переулку, крутой поворот налево с
визгом покрышек на Петровку, тут же направо Петровские линии, налево на
Неглинную и...
Я выставил автомат за окно и отжал спуск. Расстрелял, водя стволом, как
брандспойтом, целый магазин, вставил третий. Выпалил и его, не целясь, но
распугивая нападающих. Здесь до сих пор боялись автоматического огня.
Четвертый и последний использовать не успел. Услышал рокот дизельного
двигателя. Вот они! Броневик вывернул на Неглинную, и тут же характерным, ни
на что не похожим грохотом застучал башенный тяжелый пулемет Владимирова
("КПВТ"). Его 14-миллиметровая пуля свободно пробивает навылет бетонную или
кирпичную стену, а также любую туземную бронетехнику вместе с экипажем. Но
стреляли пулеметчики явно лишь на устрашение, поверх голов, потому что я
видел оранжевые плети трассирующих очередей, летающие вдоль улицы.
Бронеавтомобиль остановился прямо под мои окном, два человека в
камуфляже выскочили на брусчатку из низкой треугольной дверцы. Такие они
были резкие, худые, подтянутые, а главное - непринужденные, ничего здесь не
опасающиеся, что уцелевшие местные солдаты торопливо рассосались по
окрестностям, как тараканы в кухне при внезапно включенном свете.
Я крикнул что-то слабым задыхающимся голосом и, упав грудью на
подоконник, почувствовал, как судорожно сокращается в рвотных позывах
пищевод.
* ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. Привилегия живого *
Право на смерть - привилегия живого.
Л. Н. Гумилев
Глава 1
К некоторым вещам невозможно привыкнуть. Даже если разумом понимаешь их
обЦективную реальность, эмоционально все равно испытываешь растерянность и
недоумение. К разряду таких явлений для меня относится и браслет-гомеостат.
Разглядывая гладкую загорелую кожу на том месте, где еще несколько
часов назад присутствовала рваная, с размозженными краями, наполненная
черными кровавыми сгустками рана, я старательно убеждал себя, что
определенным образом возбужденный внутриатомный резонанс активизирует
латентные программы регенерации тканей... В сущности, просто в сотни раз
ускоряет процессы, которые и так сами собой происходят в организме... Но чем
в таком случае обЦяснить, что естественным образом мышечная ткань не
восстанавливается, на месте любой раны всегда и обязательно образуется рубец
или шрам, у меня самого на теле их раньше было не меньше десятка, а здесь -
смотри не смотри - никаких следов.
Одна из таких мелочей, которые способны перевернуть представления о
действительности сильнее, чем явления не в пример более масштабные и
величественные, вроде старта нового типа звездолета.
Прошлый раз мое чудесное спасение с помощью этого же браслета удивило
меня гораздо меньше, вытесненное в подсознание бурным потоком последующих
событий, а сейчас я мог размышлять спокойно, лежа в широкой и мягкой
постели, никуда не спеша и разглядывая новенькую, с иголочки ногу.
В квартире было тихо, как в подводной лодке, лежащей на грунте. Сквозь
раздвинутые шторы пробивался серый свет, глядя на который, невозможно
сообразить, утро сейчас или ранний вечер.
Как бы в ответ на мои сомнения из соседней комнаты донесся густой и
низкий бой часов. Досчитав до двенадцати, я убедился, что за окнами полдень.
Проспал я почти восемь часов, и этого хватило, чтобы лечебный процесс
завершился полностью. Экран гомеостата светился сплошным зеленым светом, что
по предыдущим обЦяснениям Новикова означало стопроцентное здоровье, не
только в клиническом, но и в генетическом смысле тоже. То есть в моем
организме не осталось ни одной поврежденной клетки, ни малейшего возрастного
или благоприобретенного дефекта. Грубо говоря, я как бы только что родился,
и теоретически имею теперь шанс прожить ровно столько, сколько запланировано
было для меня природой, даже, пожалуй, на тридцать пять лет больше,
поскольку счетчик моего жизненного "моторесурса", фигурально выражаясь,
"сброшен на нули".
Судя по тишине в квартире, здесь, кроме меня, не было никого. А ночью,
кажется, когда меня втащили на руках двое басмановских рейнжеров, здесь дым
стоял коромыслом. В памяти всплыло лицо Кирсанова, который о чем-то меня
спрашивал, и я, кажется, ему отвечал, но что именно - не помню.
Меня положили на диван, раздели, сунули в рот горлышко бутылки и я,
давясь, пил холодную минеральную воду.
Потом откуда-то возник Шульгин, одетый в советскую военную форму. Он и
распорядился перенести меня в эту спальню, и сам защелкнул на моей руке
браслет. И сразу наступил глубокий сон без сновидений или просто обморок.
Не одеваясь, я обошел все пять комнат, заглянул и в кухню.
Действительно никого, квартира чисто убрана, невозможно представить, что всю
ночь здесь толпились, следили грязными сапогами и непрерывно курили
многочисленные военные люди.
Словно бы голландская хозяйка только что завершила еженедельную уборку,
после чего отправилась по своим делам в город.
В этом тоже было что-то неестественное. Впрочем, Шульгин принадлежал к
тому типу начальников, которые в состоянии заставить своих подчиненных
поддерживать корабельный порядок даже в прифронтовой землянке.
В обширной ванной с зеркалом во всю стенку я тщательно осмотрел себя. В
самом деле, ни одного из украшавших меня ранее шрамов, начиная с полученных
в детстве и вплоть до последнего момента, я не обнаружил. Нет - и все.
Да, если бы я успел дотащить сюда Ванду или, как догадался сделать это
часом позже, просто позвонил по телефону, женщина была бы сейчас жива...
Мне стало ужасно стыдно за собственную глупость. Или не глупость то
была, а подсознательное желание избавиться от неудобной личности? Кто это
говорил, Шульгин или Новиков: "Нет человека, нет проблемы"?
Но постой, Игорь Викторович, сказал я себе, ты разве сам догадался
позвонить или?.. Померещился мне в полубреду явившийся по мою душу Артур или
он все же был в этом мире, чтобы... Чтобы что? Чтобы уговорить меня
присоединиться к себе в прекрасной загробной реальности, или "прослышал", то
есть учуял, что Алла вновь занялась проблемой "фактора Т"?
Кстати, как она, где сейчас находится? С момента встречи с Людмилой я
почти и не вспоминал о ней. Не потому, что увлекся прелестями случайной
любовницы, а просто - на войне, на переднем крае гораздо реже вспоминают о
тех, кто сейчас в тылу и в безопасности, чем наоборот.
Я растерся махровым полотенцем и, совершенно голый, подобно античному
герою, прошлепал в спальню, поискать, во что здесь можно одеться.
Белье в шкафу нашлось, а из одежды подходящего размера я обнаружил
только черно-зеленый полосатый банный халат.
Для начала сойдет, а там появится кто-то из хозяев и озаботится моей
экипировкой.
В этой квартире я был всего однажды, и не больше получаса, но о ее
непостижимой сущности кое-что знал.
Вместе с гомеостатом она была явлением какого-то иного, одинаково
чуждого и моему, и здешнему миру. Никаких реальных предпосылок для
существования подобных артефактов ни в ХХ нынешнем веке, ни через полтора
столетия в куда более высокоразвитом нашем нет, и даже теоретической
возможности их появления не просматривается.
Возможно, именно постигнув суть этого феномена, мне удастся
