скуки? А в штатского, да издали на юродивого смахивающего, зачем стрелять?
Костылек еще возьмете... Пока подойдут, пока спросят... Документы у вас
какие-нибудь есть?
- Какие-нибудь есть, - ответил я, удивляясь мудрости статского
советника. Как е7го зовут, я так и не спросил. И он меня не спросил.
Наверное - правильно. К чему? Встретились, разошлись, а знание имени вроде
бы к чему-то и обязывает.
- А вы ведь не русский, милостивый государь, так ведь? - он снова
хитровато прищурился.
- Отчего вдруг такая мысль?
- Да вы и не отвечайте, мне и вашего вопроса достаточно. Я ведь,
думаете, по какому ведомству действительный статский? По судебному,
милейший, по судебному. В юности мне казалось, что я похож на Андрея
Болконского, а оказалось - на Порфирия Петровича... Может, обидно немного,
да что сделаешь? Не мы решаем, за нас решают... Только вы меня не отвлекайте
- ответьте, раз уж пришлось из каких краев к нам залетели?
Не помню, что за писатель, причем этого, XX века, употребил термин,
великолепно подходящий к моему собеседнику: "Обоюдный старичок". Вот уж
именно...
- Не понимаю, чем я вас заинтриговал, только русский я, стопроцентно.
- Этим и заинтриговали. Говорите по-русски, да не по-нашему. Не знаю,
где языку учились, а за час нашего с вами знакомства столько неизвестных мне
оборотов употребили, столько раз ударения неправильно ставили, и, главное -
думаете не так. Очень быстро в уме переводите, не знаю, с какого языка на
русский, но "сапиенте сат". Это вы хоть поняли?
- Чего же не понять. В латынях наслышаны.
- Изумительно! - Мне показалось, что не будь здесь покойницы, старик
зааплодировал бы. - Что начитаны и наслышаны - сомнений нет, а вот какой
стиль когда употреблять - не постигли еще. Поэтому совет примите от опытного
человека. В образованном обществе вращаться можете почти невозбранно. А с
простонародьем будьте поосторожнее. Они на такие вещи куда как чутки. Те же
солдаты, которые с командирами из немцев общались, - особенно. Да кто ж вы
все-таки есть? Попробую угадать. По облику - северный европеец. Для немца
легки и раскованны. Для англичанина - простоваты и остроумны. На француза
совсем не похожи, я сними жил, знаю. Швед, что ли, с примесью русской крови?
За интересным разговором я почти забыл не только о недавней смерти
почти близкой мне женщины, но и об одуряющей боли в раненой ноге. Коньяк,
наверное, помог, да и нервное возбуждение подстегивало.
- Знаете, господин генерал, все равно не угадаете, а тому, что скажу,
не поверите. Нет в вашем мире адекватно соответственной мне нации, посему
предпочитаю называть себя евреем шестнадцатого колена Израилева...
Старик слегка опешил. Словно бы принял мои слова всерьез.
- Шестнадцатого? Гм... Двенадцать знаю, тринадцатое вроде бы как
потерялось, а?..
- Потому что есть такой офицерский тост, не вашего, впрочем, времени.
"Повторим, сказал почтмейстер, наливая по шашнадцатой..." Отсюда, наверное,
и пошло...
Сам тост, признаюсь, я позаимствовал у отца Григория, происхождение же
его явно теряется в дали времен. Возможно, и мой собеседник мог его слышать.
- Ага. Так, значит, - кивнул генерал, делая вид, что понимает. Или и в
правду понимая намного больше, чем я предполагал. Они ведь в свои
первобытные времена тоже далеко не дураками были в рассуждении общей
сложности жизни.
- Тогда я вот что вам скажу. Дай вам Бог здоровья, конечно, но и
покойницу не грех помянуть...
Он вытащил откуда-то из-под топчана темного стекла бутылку.
- Так-то мне здоровье не позволяет и дочь препятствует, а уж тут не по
христиански будет...
Я с ним выпил. Какого-то непереносимо скверного, вонючего, обжигающе
крепкого пойла. Китайский самогон "Маотай" из проса как бы даже и не
изысканней на вкус.
Но все в конце концов кончается, и эта импровизированная тризна не
могла более длиться, чтобы не стать очередным фарсом.
Мне ведь еще идти и идти, как бы это ни казалось ненужным.
Я уже встал, собираясь откланяться, но старик меня остановил.
- А вот это? - он показал на тело Ванды. Наверняка с моей головой
что-то случилось. Я будто бы забыл о ней. Смотрел и не видел. Словно думал,
что умерла и все, а остальное меня не касается.
- Вы уж знаете, господин-товарищ, с чем пришли, с тем и уйти извольте.
Не ставьте меня в трудное положение.
Слова его, по контрасту с нашим душевным разговором, прозвучали почти
бестактно.
А мне что с ней делать? Вопрос, конечно, глупый, и не этому
гостеприимному старику его задавать. Он и так сделал для нас куда больше,
чем можно было ожидать.
- А может быть, вы позволите ее здесь до утра оставить? Я найду машину
и заберу... А сейчас куда же? Денег вот в залог оставлю...
Не понял, чего было больше в голосе и выражения лица хозяина -
возмущения или презрения.
- Послушайте, любезнейший, кажется, вы переходите все мыслимые рамки.
Сожалею, если дал повод. Пусть живым я не сумел от чего-то отказать, но
устраивать из моего дома мертвецкую!
Нет, как здорово он выразился: "живым"! Словно не только Ванда, но и я
уже не слишком живой. Вдруг?
И мне опять вспомнился Артур, который видел меня в "серой зоне". А
сейчас я в какой?
- Не будем говорить о худшем, - словно бы прочел мои мысли старый
судейский волк, - но вообразите, что в следующем квартале вас тоже
подстрелят. И что мне прикажете делать? в саду вашу даму закапывать или в
милицейский участок с заявлением бежать? Нет, уж, будьте так любезны...
И снова сменил гнев на милость.
- Если вам действительно сейчас некуда ее девать, послушайте совета.
Вынесите на улицу, положите там, под кустиком где-то. Только уж попрошу, от
моей калитки подальше. Утром успеете забрать - хорошо. Нет - и без вас
подберут и похоронят. В общей могиле, конечно, но уж это... Реалии
гражданской войны. Не нами начато... А меня избавьте. Я так и сделал для вас
больше, чем можно требовать от порядочного человека. Не смею вас
задерживать. Разве что на посошок...
- Благодарю, ваше превосходительство. Здоровье более не позволяет.
Но...
А в принципе старик ведь прав. И в практическом смысле, и в том, что я
действительно перешел некие нравственные пределы.
Я поднес стакан к губам. От запаха меня чуть не вывернуло наизнанку,
однако я сдержался, пригубил, с омерзением наблюдая, как генерал выцедил
свою порцию до дна.
- Ну хорошо, господин генерал. Спасибо за все, что вы для нас сделали.
Я не хочу думать, что у вас останутся ко мне претензии.
Я взял куртку Людмилы, обшарил карманы, чтобы не оставить там
чего-нибудь нужного. В левом кармане - "браунинг", запасная обойма,
облепленная табаком от раздавленной пачки папирос.
А зато во внутреннем кармане - перетянутая резинкой солидная пачка не
чего-нибудь, а как раз фунтов стерлингов. Не о них ли она говорила, помина о
своем богатстве?
Без всяких эмоций я протянул их генералу.
- Возьмите. В память о нашей встрече. И о рабе Божьей Ванде. Она
католичка, но Богу, думаю, это безразлично. Поставьте свечку за упокой ее
души. Или там молебен, не знаю, как оно принято... - я махнул рукой. -
Понимаю, что давать деньги благородному человеку оскорбительно, но в
нынешние времена какой может быть этикет? Возьмите, жить-то как-нибудь
надо...
Что самое интересное - он взял. А я почему-то думал, что откажется из
глупой гордости.
Взял, как получил карточный долг, не пересчитывая сунул в карман
халата.
- Ну, Бог в помощь. Не скажу, что наша встреча была слишком приятна, но
все же... Желаю дойти туда, куда идете... И автоматик свой не забудьте.
Пригодится. Только под пальто от греха спрячьте...
Мудрый старик. Держа Ванду, обернутую простыней, на руках, я вышел в
переулок, постоял, не зная, что делать дальше. Странно все это, в такой
ситуации я еще не оказывался никогда. Не знаю, для чего, почему, но я
вернулся назад, к перекрестку, где все началось и кончилось. Бой давно утих.
Настолько, что тишина была даже неестественна. Я положил Ванду рядом с
исковерканным корпусом автомобиля. Постоял, склонив голову. Вроде так
принято. Но скорби я не испытывал, к стыду моему, даже наоборот. Облегчение.
Теперь я ничего не боялся и отвечал только за себя. Как тогда, в
Сан-Франциско. А это гораздо проще. Постоял, потом захромал обратно.
Только вот сейчас я почувствовал, насколько плохо лично мне. Нога
опухла, будто бревно, хотя рана была благополучно очищена,
продезинфицирована, и кость не задета, от колена дергало вверх до пояса, и
наступать было почти невозможно.
И куда идти? Район, в котором я оказался, представлял себе весьма
приблизительно. С тем, как эти места выглядели в нашем мире, эти улицы и
переулки не имели ничего общего, аза истекшую неделю я выучить наизусть
карту Москвы, конечно, не успел. Безошибочно я мог выйти к цели одним из
двух кратчайших маршрутов: через Бульварное кольцо до Большой Дмитровки или
же по Поварской до Моховой, а там на Тверскую или ту же Большую Дмитровкиу,
только снизу. Даже с моей покалеченной ногой я бы добрался за час, беда
только в том, что как раз на этих магистралях появляться никак нельзя.
Именно там уже начинался или вот-вот начнется давно задуманный и
тщательно подготовленный моими друзьями, теперь в этом сомнений не было,
процесс ликвидации мятежа. И все с этим связанное - планомерное выдвижение
войск, блокирование перекрестков, прицельная и беспорядочная стрельба во
все, что движется, бессудные расстрелы подозрительных, и так далее и тому
подобное.
Сутки-двое благоразумным обывателям лучше сидеть за закрытыми ставнями
и крепко запертыми воротами. Во избежание...
Глава 22
Я решил, что пробираться к цели следует самыми глухими непроезжими
переулками. Но при том возрастала опасность заблудиться, они здесь идут под
совершенно непонятными углами и вполне способны вывести как раз туда, где
появляться не следует.
Меня вдруг охватила острая тоска. Не от страха за свою жизнь, а от
бессмысленности происходящего. Даже на улицах Сан-Франциско, преследуемый
умелыми убийцами, я подобного чувства не испытывал.
Чужой город, чужой мир, чужое время. И для чего-то я тут нахожусь.
Стоило радоваться избавлению от смертельных опасностей дома, чтобы
попасться в ловушку здесь.
Был бы я местным, я бы так не нервничал. Даже в разгар ожесточенных
уличных боев обыватели ухитряются как-то перемещаться по улицам, не слишком
и рискуя. Именно потому, что это их город и их время, они интуитивно знают,
как себя вести и как разговаривать с вооруженными людьми, хоть красными,
хоть белыми. Я этого не знаю, и каждый легко увидит во мне чужака. Как,
например, сообразил этот статский советник. Чужаков же проще всего убивать
на месте, а не конвоировать куда-то для выяснения.
И значит, у меня теперь один выход - при малейшей опасности стрелять
первым, как мне ни претит такая перспектива.
Размышляя подобным образом, я брел вперед, ориентируясь по памяти и
отчетливо представляя только одно - что двух опасных рубежей мне не
миновать, но преодолеть их все-таки можно, если сохранять постоянную
бдительность и выдержку.
Московские переулки, они даже в благополучном и цивилизованном двадцать
первом веке представляли собой проблему. Старательно сохраненные и даже
злонамеренно реставрированные на потребу иностранным туристам в самом центре
