"И вот все об этом человеке", - пришла отчего-то в голову стандартная
фраза из "Тысячи и одной ночи"
А Людмила была жива. Я оттащил ее в переулок. Тут и пригодился
шульгинский нож с фонариком. Женщина была в сознании и старалась не стонать,
однако, срезав тугие пуговицы, расстегивать которые не было ни времени, ни
сил, я увидел, что дело плохо.
Рваная ранка чуть ниже правой груди, судя по всему - осколочная,
выглядела не слишком страшно, даже почти совсем не кровила, зато кровавая
пена пузырилась на губах.
Легкие пробиты как минимум, а там еще поблизости и печень, и желудок с
кишечником... В нормальном госпитале особых проблем с такой раной не было
бы, да где ж тот госпиталь? Сколько у нее в запасе времени, я не знал. Не
врач все-таки. Может несколько часов, а может, минут...
Черт возьми, о чем думает Шульгин? Он же обещал, что будет постоянно
держать меня под контролем!
Лично мне на его контроль плевать, но как быть с раненой женщиной?
Первой, самое разумное, что мне пришло в голову, это выскочить сейчас
на улицу, размахивая белым флагом, и обратиться к милосердию врангелевских
дипломатов. Должен же быть в посольстве врач, чтобы оказать неотложную
помощь, или хотя бы телефон?
И я бы это непременно сделал, если бы немногочисленные латыши, отступая
из парка и от ограды, не подняли совершенно бешенную, абсолютно
бессмысленную стрельбу не только из винтовок, но и из оставшегося в резерве
при ротном командире "льюиса".
Выскакивать в таких условиях на открытое место с попыткой сдаться
означало лишь гарантированную пулю с той или с другой стороны. С той -
скорее, снайперы у них наверняка к толстовцам не относились.
А вскоре они окончательно разделаются с нападающими, и что потом?
Выйдут на улицу и станут добивать уцелевших? Или, соблюдая принцип
экстерриториальности, запрут ворота и предоставят убитых и раненых во власть
законных органов правопорядка, когда и если таковые появятся?
Время же уходило. Людмила чувствовала себя пока еще не слишком плохо,
жаловалась на слабость и боль в боку, но изЦявляла готовность идти сама, ну,
может быть, опираясь на мою руку.
Идти - куда?
- Давай постараемся добраться до "Мотылька", ну, то кафе, где мы
познакомились, - поясняет, как будто я мог забыть об этом за два минувших
дня, пусть и выдались они на удивление длинными. - Там наши люди, там
помогут...
Возможно, и помогут, не знаю только чем. Хотя у них, в такой
разветвленной и мощной организации, должны быть и свои врачи тоже.
Добираться туда не так уж и далеко, километра два. Если по прямой, да
быстрым шагом, за полчаса дойти можно. А в нынешнем состоянии...
Только тут я спохватился, что и со мной не все в порядке. Нога. Я
думал, просто ушиб или контузия, но боль не утихала, становилась даже
сильнее. Под коленом неприятно пекло и дергало.
Посветил фонариком и увидел, что штанина потемнела от крови. Осколок
гранаты или просто кусок металла от днища машины распорол голень вместе с
толстой кожаной крагой, хорошо еще, что ни крупные сосуды, ни сустав не
задело. Однако крови вытекло порядочно.
А у нас нет даже перевязочных средств. Усадив Людмилу под стеной, рядом
с водосточным желобом, я вернулся к машине. Там, где и сказал Герасим, я
нашел автомат, все тот же "АКСУ", подсумок с четырьмя полными магазинами. В
перчаточном ящике три ручные гранаты. Хотя они и были со вставленными
запалами, но при попадании в машину не сдетонировали. Тогда бы нам точно был
полный абзац.
Сколько я не рылся в обломках, ни аптечки первой помощи, ни даже
перевязочного пакета не обнаружил. Как-то все, и я в том числе, выпустили из
виду, что может сложиться и такая вот ситуация.
Я оборвал с окон каретки шелковые шторы и тут же, на месте, замотал,
как мог, свою рану. Поверх тряпок и штанины перетянул ногу ремнем от
подсумка. Магазины и гранаты рассовал по карманам, автомат забросил за
спину.
Теперь за себя можно не опасаться как минимум до полудня. Даже если
начнется заражение, к этому времени моя судьба как-нибудь да определится.
С Людмилой хуже. Перевязать ее сумею, но что толку? Если бы хоть рана
была сквозная. А так... Я не хирург, и не могу судить о реальной тяжести ее
состояния. В самом оптимистическом варианте осколок мог застрять между
ребрами, а кровотечение изо рта - просто следствие контузии...
И надо еще решить, куда мы все же пойдем? В ее "Мотылек" или...
примерно такое же расстояние отделяет нас от Столешникова переулка, где
размешается главная база "Братства". Я был там всего один раз, но знаю, что
если суметь добраться туда, все проблемы будут решены автоматически.
Браслет! С его помощью и я, и Людмила будем здоровы сегодня же. Вот
только как мне ее туда дотащить?
Женщина сидела тихо, стараясь почти не дышать. Мне показалось, что она
теряет сознание.
- Как себя чувствуешь? Тебе плохо?
- Нет, ничего. Терпимо. Только при глубоком вдохе больно очень...
- Подожди, сейчас пойдем. Глотни для бодрости, - я протянул ей фляжку,
где оставалось еще граммов триста коньяка.
- Только немного, глоток-два...
Если бы обстановка вокруг была нормальная, я бы смог донести ее до
места на руках, не слишком она тяжелая, а сейчас...
Как раз там, куда нам нужно было попасть, стрельба разгоралась с новой
силой. Можно представить, что верные Троцкому войска, завершив первый,
оборонительный этап, перешли наконец к активным действиям. И расширяют зону
своего контроля как раз в том направлении, где нас ждет спасение. Если бы я
был один, я все равно пробрался бы или прорвался, смотря по обстановке,
невзирая даже на раненую ногу, а с Людмилой...
Мысль оставить ее здесь и выбираться в одиночку пришла мне в голову
вроде бы неожиданно, однако я знал, что она уже давно ворочалась в
подсознании, вызревала исподволь, и только когда окончательно оформилась,
выбралась наружу.
А что - вполне разумная и логичная мысль. Кто она мне? Никто. В лучшем
случае - женщина, с которой невзначай, по пьяному делу провел ночь. А не в
лучшем - она мой враг, предавшая не только меня лично, но и "Братство", на
которое работала, высказывавшая недвусмысленное желание при первой же
возможности убить меня собственными руками. И это же благодаря ей, в
конечном итоге, я оказался в теперешнем невеселом положении.
Встать сейчас тихонечко, бочком, бочком, за угол - и... Она сразу не
поймет, в чем дело, а когда сообразит, я уже и голоса ее не услышу. Самое
неприятное и трудное - суметь не обернуться, когда тебя позовет слабый,
задыхающийся голос. Дальше - проще. Убедить себя, что война есть война,
будет не слишком сложно...
Я же определил, что в этом "хождении за три мира" главная задача -
выжить самому. Остальное - как получится.
Я протянул Людмиле руку:
- Встать можешь?
- Могу. - Она, придерживаясь рукой за водосточную трубу, поднялась
медленно и осторожно, словно боясь что-то там внутри себя расплескать. - И
идти смогу, если не очень быстро... - голос у нее был тихий, но ровный. -
Вот как неудачно вышло, - она слабо улыбнулась. - Хочется думать - это не
смертельно?
- Если не наповал, то, как правило не смертельно. Пойдем потихоньку.
Держись за мой ремень, а я тебя вот так придерживать буду. Ну, потихоньку...
Она обернулась.
- А там что?
За спиной у нас было тихо.
- Там все. Не по зубам вы себе цель выбрали. Кто бежал - бежал, кто
убит - убит. Завтра из газет узнаем, что тут на самом деле случилось.
- Извозчика бы встретить, - прошептала Людмила, - он бы нас вмиг
домчал. Так хочется оказаться в тихом, надежном месте, лечь, втянуть ноги...
- Скоро ляжешь, - успокоил я ее.
Людмилу нельзя бросать еще и потому, что она теперь, наверное,
единственная, кто знает подробности происшедшего. Ее нельзя потерять, думал
я и в то же время видел, что никуда мы с ней не дойдем. Она слабела на
глазах, ноги у нее начали заплетаться. А мы прошли едва один не слишком
длинный квартал.
Второго она не осилит, теперь это очевидно. Людмила закашлялась и стала
обвисать у меня на руке.
- Сейчас, сейчас, это пройдет, - булькающим голосом прошептала она. Я
на секунду включил фонарик и увидел, что крови на ее губах стало больше. Но
все же не струей льется. Может, все действительно не так плохо?
- Подожди, присядь, я сейчас...
Мы стояли рядом с небольшим, но аккуратным особняком, стоящим в
переулок тремя окнами. По местному обычаю на ночь они были закрыты
деревянными ставнями.
Рядом с резной дверью под железным козырьком - глухие ворота и калитка
с массивным кольцом вместо дверной ручки. Я потрогал ее, и калитка легко
открылась. Мощенная кирпичом дорожка вела в глубь двора. Дом вытянут в
длину, вдоль стены - открытая веранда. В самом ее конце - наклонная лесенка.
Еще одна дверь и окно, за стеклами которого подрагивает слабый желтоватый
свет.
Стараясь ступать бесшумно, я вернулся за Людмилой.
Глава 21
Я подвел Людмилу к двери и сделал шаг в сторону, прижавший спиной к теплой,
обшитой досками стене.
Она постучала в окно. Несколько долгих секунд в доме было тихо, потом
из-за двери раздался спокойный мужской голос:
- Кто там?
Ей не пришлось играть, и говорила она совершенно искренне, и голос
звучал так, как надо.
- Откройте, пожалуйста, я ранена, я истекаю кровью... Помогите, ради
Бога...
Еще одна пауза, не слишком долгая, но Людмиле она должна была
показаться бесконечной. Брякнул засов или массивный железный крюк. Дверь
открылась.
На пороге стоял, с керосиновой лампой в одной руке и револьвером в
другой, пожилой мужчина, одетый в темный стеганый халат.
Людмила держалась из последних сил но, увидев этого человека, а
возможно, ощутив исходящее из дома тепло, начала оползать вниз вдоль
притолоки двери.
- Спокойно, - произнес я как можно более мирным голосом и шагнул в круг
света, держа перед собой открытые ладони. - извините за беспокойство. Мы не
причиним вам вреда. Женщина действительно ранена. Тяжело, в грудь. Я тоже,
но в ногу. Нам нужна помощь. Хотя бы перевязка. Утром я найду врача.
Мужчине было лет около шестидесяти. Правильное умное лицо, твердо
сжатые губы. Коротко подстриженные волосы с сильной проседью и совсем белые
усы. Револьвер в руке не дрожал. Теперь он был направлен мне точно в
солнечное сплетение.
- Ранены? Где? Кто вы?
- Во время перестрелки у посольства. Вы ее слышали, надеюсь? Мы ехали
на автомобиле, в него бросили гранату...
- Просто ехали и все? Говорите лучше правду. Вы кто - троцкисты или из
тех, из других? Почему пришли именно ко мне?
- Это долгий разговор. Если угодно, я расскажу все. Но помогите сначала
хотя бы женщине...
- Нет, - ответил мужчина спокойно. - Я вам не буду помогать. Кем бы вы
не были. Меня теперь ничего не касается. Я бывший статский советник. В
молодости служил в гвардии. Штаб-ротмистр, лейб-улан. Так что стрелять умею,
имейте это ввиду. Мой старший сын погиб на фронте в пятнадцатом году.
Младшего расстреляли большевики в восемнадцатом. Осталась одна дочь. Я вас
пущу, следом придут... не знаю кто, все равно, и увезут меня на Лубянку, за
помощь врагам революции. Или наоборот. Уходите. Каждый сам хоронит своих
мертвецов... Чем больше вы будете убивать друг друга, тем лучше. Уже неделю
я с нетерпением жду, когда же начнется очередная Варфоломеевская ночь...
голос его был настолько ровен и равнодушен, что я понял - уговаривать
