старика бессмысленно. Но и отступить уже не имел возможности.
- Зачем же вы вообще открыли? - спросил я.
- Дурацкие пережитки прошлого, как сейчас принято говорить. Подумал,
вдруг действительно женщина, случайная прохожая, ранена шальной пулей. А тут
вы... Опять обычная советская ложь и провокация.
Он сделал движение, чтобы шагнуть назад и захлопнуть дверь, не отводя
от моего живота револьверный ствол. Он даже придавил спусковой крючок,
потому что изогнутый клюв курка шевельнулся и чуть приподнялся.
- подождите. Все не совсем так, хотя вы и правы в главном. Мы не
красные, не те и не другие. Я вам все обЦясню, но сначала помогите. Ей нужна
перевязка, что-нибудь укрепляющее сердце, ну я не знаю... Положите ее
где-нибудь, я побегу искать врача. Есть же в вашем районе частнопрактикующий
врач? Я вам денег дам, сколько угодно...
- Зачем мне ваши деньги? Когда я просил районного комиссара ЧК
отпустить моего сына, взятого на улице заложником, он, знаете ли, не
снизошел. Ну а я тоже не Христос...
Я мог бы отнять у него револьвер, даже убить, только зачем? Умножение
зла, не больше. И старик по-своему совершенно прав...
Не знаю, уловил ли он мое душевное движение, но словно бы заколебался.
Пробормотал что-то неразборчиво. По-моему - просто выругался.
- Вот там, видите - флигелек, - он указал стволом револьвера. - Замок
там хлипкий. Сломайте его и заносите свою... даму. Если что - я ничего не
знал о вас. - Еще помолчал. - Схожу, посмотрю, что там у меня есть. Бинт,
кажется и йод. Не знаю...
... Людмила лежала на узком топчане, накрытом старым шерстяным одеялом,
обнаженная по пояс. В углу, потрескивая, разгоралась буржуйка, старик стоял
рядом и без любопытства смотрел на ее большие - в других обстоятельствах
весьма соблазнительные груди.
Я обработал края раны йодом, забинтовал как можно туже, израсходовав
два больших рулона бинта. Я слышал, что если пробито легкое, надо
изолировать рану от доступа воздуха. Только, наверное, все это напрасно.
Кровь из уголка рта сочилась не переставая. И пульс явно слабел. Но женщина
пока оставалась в сознании.
Никаких сердечных средств, кроме настойки валерианы и ландыша, у
статского советника, конечно, не оказалось, да и были ли они в то время
вообще?
- Займитесь собой, - сказал наконец старик, - а я попробую найти врача.
Живет тут один, насколько я знаю, в сексотах не числится... Пока не вернусь,
из флигеля не выходите. И в дом войти не пробуйте. Там только дочь, но у нее
ружье, заряженное картечью. Простите, доверять вам не имею оснований...
Он с сомнением покачал головой и вышел на улицу. Я накрыл Людмилу
ветхой, но чистой простыней, а сверху своим пиджаком.
- Интересный старик, да? - с трудом выталкивая слова, не только из-за
раны, но и сжимавшей грудь повязки, прошептала она. - А он ведь совершенно
прав. Ему надо радоваться тем сильнее, чем больше нас подохнет. А он еще за
врачом пошел. Ноя ведь все равно умираю, да?
- Глупости. Вот придет врач...
- Да чем он поможет? Операцию ведь не сделает, а в больницу меня
везти... побоится.
- Чего ему бояться? Скажет, что на улице раненую подобрал. А пока до
ГПУ эта информация дойдет, мы тебя выручим. Лишь бы операцию сделали.
- Нет, не утешай меня. Так и должно было кончиться. Я сама виновата.
Все-таки нужно было или отдать тебе фотопленку и отпустить по добру, или там
же и застрелить. Ошибка в выборе цели. Все могло быть иначе. Я догадывалась,
что ты подставка. Душа подсказывала - не связывайся. Не послушалась. Все и
всегда пользовались энтузиазмом дураков. Сначала думала - дурак ты, потом
поняла, что - я. А легла с тобой, потому что так захотела. Расслабилась
впервые за... Не помню, год, два, больше... У нас хорошо получилось. Другие
мужики здесь просто кобели. Быстрее, быстрее - и в сторону. Можно было все
изменить. Не сдавать тебя, а наоборот... Бросить все и сбежать. С тобой. Ты
денег хотел заработать? У меня денег много. На двоих на всю жизнь хватит.
Идеи - плевать на все идеи. Я бы тебя уговорила, ведь правда?
Я кивнул. Щеки у нее разгорелись, она покашливала все чаще, и тогда
лицо у нее мучительно кривилось. Похоже, скоро потеряет сознание. Язык уже
заплетался.
Я намочил тряпку в ведре, положил ей на лоб. Людмила благодарно
кивнула.
- Ты бы согласился. Ты меня не любишь, а я вот, кажется, да... Сама
поражаюсь. Думала, давно разучилась, и надо же... Ну, в постели любовь не
обязательна. Года два-три мы бы с тобой продержались. Я тебя в Торунь
повезу. У меня там дом. Торунь красивый город...
- Знаю, я там был. Там Коперник родился, костел есть, такой громадный,
красный, ратуша с часами, стена высокая и городские ворота к реке выходят...
- К Висле... Правда, был... Видел. Все так и есть. У меня дом недалеко
от рыночной площади. Из окна Вислу видно. Скоро поедем. Я мечтала быть
польской Жанной д'Арк, не получилось. Теперь буду... - она снова захрипела и
наконец потеряла сознание.
Сделать я все равно ничего не мог, просто сидел возле нее и курил,
пуская дым в сторону приоткрытого окна, и вспоминал красивы город Торунь,
где оказался двенадцать лет назад, всего на один вечер и две половинки двух
дней. Ничего, кроме тех достопримечательности, о которых сказал сейчас
Людмиле, нет, теперь уже окончательно Ванде, я и не запомнил. Осталось
только впечатление - миниатюрный, как макет в архитектурном музее,
средневековый город, в котором можно с приятностью провести несколько дней.
Но вот как там жить постоянно, да еще с такой женщиной, как она - не
представляю.
Хотя именно как женщина она была интересна. В отличие от Аллы и всех
других, что у меня были, - первобытная страсть, изобретательность,
удивительное отсутствие предрассудков. На Аллу я ее, конечно, не променял
бы, однако отводить с ней время от времени душу было бы приятно.
Удивительно, какие мысли могут приходить в голову у одра умирающей
женщины. Истинно сказано - мозг не имеет стыда.
Ванда начала бредить. Теперь исключительно по-польски, русский язык уже
ушел от нее, как уходила и придуманная жизнь. Бессмысленно и страшно -
молода женщина, генетически созданная, ну не для любви, может быть,
утверждать не берусь, но для чувственной и роскошной жизни, умирает в жалком
сарайчике, в ненавидимом ей городе ради совершенно бессмысленной идеи.
Польский я знал плохо, да и говорила она быстро и бессвязно, так что
понять в ее предсмертных словах почти ничего не смог.
Я ведь и не знаю, о ней ничего кроме имени и фамилии, кто она на самом
деле, сколько ей лет. Вряд ил и тридцать исполнилось.
... Когда пришел хозяин в сопровождении такого же, как он, а может быть
и более старого врача, Ванда уже умерла. Слишком, по-моему быстро. Но зато
легко, в забытьи.
Врач профессионально поднял ей веки, опустил, вздохнул, изобразив
сдержанную скорбь. Он ведь не догадывался, кем она мне приходятся. Вдруг -
жена или сестра.
- Да-с, ну что же... Мой приход на полчаса раньше ничего бы не изменил.
Вскрытие покажет, но... - он развел руками. - А что у вас?
Моя рана его, очевидно обрадовала. Здесь он мог проявить свои
способности, не неся никакой последующей ответственности.
Хотя и выглядела она откровенно погано. На мой непросвещенный, но
заинтересованный взгляд. Ржавый перекрученный осколок металла разворотил
икру так, что поразительным казалось, как нога вообще уцелела.
- Заживет. Недели через две непременно заживет, - приговаривал он,
закончив ковыряться в ране, без всякой анестезии надергав оттуда массу
всякой дряни, включая обрывки металла, чешуйки ржавчины, лоскуты от брюк и
кожаных краг. При экзекуции я громко шипел сквозь зубы, а иногда даже и
вскрикивал.
- Может вам морфия уколоть? - поинтересовался врач, на что я замычал,
отрицательно мотая головой, дотянулся до фляжки и допил коньяк до конца,
пусть и было там не более ста граммов.
- Ну, вы молодец. Фронтовик, наверное? - сказал он, густо засыпая поле
своей варварской деятельности отвратительно воняющим порошком йодоформа. -
Полежать придется, само собой, перевязки через день, усиленно питание...
Коньяк не возбраняется, в меру потребности. Если желаете, могу продолжить
вас пользовать. Вы далеко проживаете?
- Далековато. Так что уж простите великодушно...
- Ничего, ничего, случай не сложный. Любой фельдшер справится... - То,
что нам не придется больше встречаться, врача обрадовало еще больше. - Тогда
я пойду, с вашего позволения, - он посмотрел на часы. - Четвертый час уже, а
у меня с утра визиты... - и кашлянул смущенно.
Я понял. Вытащил из кармана на ощупь несколько бумажек. Белые советские
червонцы. За вызов на дом и перевязку многовато, конечно, хватило бы и
десятой части этой суммы, здешний трудящийся на такие деньги полгода
проживет, да мне-то чего скупиться? Я их не зарабатывал.
Однако доктор, видимо, считал, что пациент сам знает, во что ценит свое
здоровье. Взял, не чинясь, аккуратно уложил в бумажник, вежливо раскланялся.
Хозяин проводил его до калитки, возвратился, сел напротив.
- Ну и что мы с вами будем делать? - поинтересовался он, выразительно
посмотрев на мой раскрытый портсигар.
Прикурив, и похвалив, как здесь водится, мою папиросу, он взял небрежно
брошенный мной на скамейку автомат, повертел в руках рассматривая.
- Понапридумывали... Бьет хоть хорошо?
- Получше "маузера", похуже винтовки. Тридцать патронов, на сто метров
попасть в человека можно...
- Вот-вот. Легко это у вас.
- Да как будто у вас труднее получалось...
- Тоже правильно. Я-то в настоящих войнах не участвовал, на турецкую не
успел, на японскую опоздал, так что в людей, слава Богу, стрелять не
пришлось, а учиться учился. Не только стрелять, а и палашом рубить, и пикой
колоть...
- Знаете, я сейчас уйду, но не найдется ли у вас какой-то старой
шинели, например? Я поменяю ее на свою кожанку, она очень хорошая, я могу
еще и деньгами добавить... В шинели за рядового проще сойти, а с рядового
какой спрос, глядишь, и доберусь до дому.
- И далеко идти?
- На Столешников...
- Может и дойдете. Однако мне кажется, что положение на улицах с каждым
часом будет осложняться. Поверьте моему опыту. Пять лет гражданских войн -
это кое-что. Куда там Великой французской революции...
Старик, как принято в этом возрасте, вдруг замолчал, посидел, пыхая
папироской, посмотрел на меня со странной смесью удивления и сочувствия.
- Поищем, а что же. Поищем. Генеральская шинель с красными отворотами,
наверное, не подойдет, а другая... Где- то была старая, наверное, молью
траченная, так вам это неважно... Главное рост у нас с вами почти
одинаковый, слишком нелепо выглядеть не будет.
Он ушел, на какое-то время оставив меня наедине с телом Ванды. Я не мог
спокойно смотреть на ее профиль, отчетливо просвечивающий сквозь тонкую
простыню. Все время казалось, что она вдруг шевельнется и начнет вставать со
своего ложа. Слишком быстро все произошло, слишком недавно она была живой,
не желавшей умирать и вдруг сделавшей это. Просто так, без всякого усилия.
- Вот, возьмите. - Старик вошел, неся через руку отнюдь не шинель, а
темное, тоже старое пальто, пахнущее табаком, и какой-то нелепый котелок.
- Я тут подумал - шинель, зачем шинель? Вас любой просто так
подстрелит. Ночь, человек издали похожий на военного, пусть и мало похожий,
- старик лукаво улыбнулся. - Что ж и делать, как не стрельнуть, хотя бы от
