исторической части города, где-нибудь на Чистых или Патриарших прудах, все
эти Кривоколенные, Армянские, Сверчковы и Петроверигские, являли собой
узкие, едва ли не трехметровой ширины, щели, по бокам которых стояли
тщательно отреставрированные дома в стиле чудовищно извращенного ампира.
Кое-кто называл этот стиль - "вампир".
Нормальный переулок такого типа по своей длине трижды меняет название,
трижды - направление и в конце концов становится поперек самого себя. Выхода
в таком случае нет. Переулок обращается в ленту Мебиуса. Даже днем без плана
или без совета случайно встреченного старожила выбраться в цивилизованные
кварталы города крайне проблематично.
А что сказать про те же переулки ночью, да сто двадцать лет назад?
Положение практически безнадежно. Исковерканный, покрытый жидкой грязью
булыжник, мертвые стены домов, ни единого лучика света из-за глухих ставень.
То, что опрометчиво кажется выходом, оказывается углубленным в промежуток
между домами вЦездом частного владения, оберегаемым собаками с очень
скверным характером.
И вдобавок в процессе передвижения с удивлением убеждаешься, что Москва
действительно стоит на семи холмах, подЦемы и спуски чередуются с
утомительной монотонностью, и на десятой или двадцатой минуте странствий
начинаешь понимать, что от лабиринта Минотавра избранный маршрут отличается
только присутствием над головой грязно-серого, подсвеченного почти полной
луной неба. А по луне я ориентироваться не умею. Никогда не мог запомнить,
где она должна находится в каждый данный момент ночи и каковы ее фазы.
Зато я подумал - все здесь чужое, совершенно все. А вот небо - то же
самое. Как дома. Как в детстве...
Если бы я не был сейчас ранен и озабочен проблемой собственного
спасения, путешествие могло оказаться даже и романтическим.
Темные ущелья между глухими брандмауэрами, время от времени возникающие
звуки коротких огневых стычек, гул автомобильных моторов, мелькающие над
крышами лучи прожекторов. Но все это будто бы в другом мире. Словно из-за
кулис, не выглядывая на сцену, пытаешься догадаться о содержании пьесы.
Очевидно, рана моя оказалась тяжелее, чем думали и я, и доктор, или к
ней прибавился травматический шок, потому что моментами я замечал, что
сознание мое мутится.
Вместо черных низеньких домов мне вдруг начинало казаться, что бреду я
вдоль белоснежных, освещенных мертвым неоновым светом небоскребов, и
приходилось даже щурится от этого нездешнего света.
Потом сознание прояснялось, и я с удивлением отмечал, что нахожусь
совсем не там, где рассчитывал.
Однажды я вдруг понял, что стою на Тверском бульваре, по другую сторону
Никитских ворот, площадь которых пересек непонятно каким способом. Поскольку
там прямо сейчас шел довольно жаркий бой.
От Пушкинской с минутными перерывами раздавался гулкий гром пушечного
выстрела. Резкий вой проносился на уровне вторых этажей, и снаряд разрывался
где-то возле ресторана "Прага".
С крыши шестиэтажного дома на углу Большой Никитской и Леонтьевского
переулка длинными очередями отвечал орудию станковый пулемет.
Кто и с кем здесь перестреливался, я не понял. Инстинкт погнал меня
вправо, под защиту темных стен.
Вокруг беспрестанно мелькали огоньки дульных вспышек и на разные голоса
свистели пули. Идущие над головой посвистывали тонко и нестрашно. Рикошетные
отвратительно верещали, еще какие-то странным образом клекотали, будто
кувыркаясь в полете. Возможно, это были распиленные для пущей убойности
безоболочечные пули старых берданок.
Привалившись плечом к арке глубокой подворотни, я старался увидеть
людей, участвующих в ночном сражении, но освещения не хватало. От этого
казалось, что здесь бьются не люди, а какие-то уэлсовские морлоки.
Самое странное, я совершенно ничего теперь не испытывал. Ни страха, ни
боли, ни желания жить. Просто двигался, выполняя программу, как робот, даже
и не человекообразный.
Запомнился момент, когда на встречу мне выскочило несколько человек, с
оружием, в коротких, перепоясанных ремнями бушлатах или телогрейках.
- Стой, эй ты там, стой! Кто такой?
Автомат оказался у меня в руках раньше, чем я подумал, что надо бы его
снять с плеча. И сам собой выплеснул вперед больше половины рожка.
Очередь прошла от стены до стены переулка, и никто больше не
шевельнулся, не попытался задержать меня или выстрелить в спину, хотя ушел я
с этого места не спеша и не пригибаясь. Так мне показалось. Но потом что-то
с размаху ударило меня чуть повыше правого уха. Я упал на колени, опершись
плечом о стену, потрогал голову.
Крови на пальцах не оказалось, очевидно, меня достала рикошетная пуля.
Кевраловая подкладка фуражки спасла, но одурел я окончательно.
Дальнейшее представляло из себя какие-то странные обрывки впечатлений.
Я ввалился в разбитую витрину магазина. Помнится, перешагнул через
бруствер из мешков то ли с мукой, то ли с сахаром. Сел на пол рядом с темной
человеческой фигурой, обозначенной алыми вспышками самокрутки.
- Эй, мужик, ты че, раненый? - спросил меня участливый голос.
- Немножко есть, - ответил я.
- Перевязать нечем, - обрадовали меня.
- Спасибо, уже перевязался...
- А за кого воюешь, за нас или за этих?.. - непонятный человек без
всякой агрессии отодвинул в сторону упершийся ему в грудь ствол моего
автомата.
- За себя воюю, остальные мне без разницы.
В темноте помолчали, хотя там угадывалось присутствие еще нескольких
дышащих, хлюпающих носами людей.
- Дык вроде и мы также. Выпить хочешь?
- Хочу...
Мне протянули жестяную кружку, где плескалась, судя по запаху, водка. Я
сделал пару глотков.
- Закусишь?
- Не хочется.
Странные люди. Для чего им я, и сами они здесь что делают?
Наверное, я спросил об этом вслух, потому что мне охотно ответили.
- Да вот ввязались сдуру в эту революцию, а потом решили, на кой оно
нам нужно? Прибарахлиться чуток, тай и годи... Две телеги добра отправили, а
сейчас и ждем. Что-то долго Митрич не возвращается. Мабуть, сбежал, мабуть,
и убили. Война, сам понимаешь. Ну, водки тут хватает, колбасы целая
поленица. До утра посидим, а там и подумаем...
Я порадовался, как просто и спокойно настоящие люди реагируют на
исторические коллизии.
- А ты, земляк, что ли из идейных?
- Почему так думаешь?
- Дак машинка у тебя серьезная. Мы вот попросту, с винтарями да
обрезами, а у тебя вона что...
- На улице подобрал, - ответил я.
- Ну-ну, понятно, - согласился прежний голос.
- Сам-то из офицеров царских или как?
Надо же, насколько был прав судейский генерал. Простой народ, он к
интонациям чуткий.
- Из анархистов я. Сам по себе, голый человек на голой земле, вот моя
философия.
Это народу тоже нравится. Когда с апломбом и непонятно.
Когда я передохнул и решил отправляться дальше, мне не препятствовали.
Что происходило в следующие полчаса или час, я не помню, но в очередной
раз очнувшись, я увидел, что стою на углу Трубной и Цветочного бульвара. То
есть я как-то сумел пересечь и Тверскую, и Петровку, и прошел гораздо
больше, чем нужно было. и от Столешникова сейчас находился едва ли не
дальше, чем в начале пути. Черт его знает, может быть, я даже прошел мимо
спасительного дома, совершенно этого не заметив.
Захотелось сесть на тротуар и заплакать. Ноги своей я не чувствовал, но
как-то она меня все слушалась, а в подсознании, наверное, пробудился
инстинкт и дух древних предков, которые и руководили моими бессмысленными
перемещениями по охваченным мятежом улицам. Я словно невидимкой здесь
оказался, и ни одна шальная или прицельная пуля не могла меня больше
перехватить.
Надо отдохнуть, подумал я, садясь на асфальт в глубокой нише перед
запертыми воротами трехэтажного особняка.
- Что, плохо тебе, герой? - раздался голос из-за моего правого плеча,
оттуда, где никого быть не могло, потому что я ощущал спиной и грубую,
холодную каменную стену, и твердые, внахлест сколоченные доски.
- Ну плохо, а тебе какое дело? - ответил я, сразу узнав этот голос.
- По-прежнему не хочешь к нам присоединиться? - спросил Артур.
- К вам?
Что удивительно, услышав голос покойника, я вновь стал мыслить ясно,
отчетливо и логично. Как мне тогда казалось. Подобное бывает в процессе
длительной, перешедшей все границы разумного гулянки. Вдруг, в три часа
ночи, наступает момент холодной, стеклянной, нечеловеческой трезвости.
Видишь себя и собутыльников как будто со стороны, говоришь пророческие,
мудрые слова. Кажется, еще чуть-чуть, и постигнешь главную истину. Или -
научишься летать. Помню, еще в студентах, на встрече какого-то Нового года,
именно в такой час я осознал себя сидящим на подоконнике кухни, в чужой
квартире, перед распахнутым окном. Внизу было тридцать этажей, на уровне
глаз пролетали крупные снежинки, по ту сторону Москвы-реки сверкал огнями
Кремль.
За руку меня держала незнакомая девушка с несколько растрепанной
прической и тоже не слишком трезвая. А я ей доверительно сообщал, что если
достаточно сильно пожелать, то вполне можно сейчас оттолкнуться от
подоконника и воспарить над городом.
- Новый год, все же, ночь чудес. Полетели вместе...
Уверен, что если бы она сдуру согласилась, я бы постарался воплотить
эту идею в жизнь, но девушка оказалась или слишком умной, или слишком
трусливой, и изо всех сил потащила меня внутрь квартиры.
Наверное, она была права. Мы с ней еще выпили на брудершафт и
отправились искать свободную комнату, чтобы познакомиться поближе...
Кажется, кто-то у меня ее по дороге отобрал, но это уже не существенно.
- Зачем, Артур? Зачем опережать события? Шлепнут меня сегодня -
воссоединимся, никаких проблем. А сейчас я еще побарахтаюсь. У меня две
сотни патронов и граната. Если сумею встать, то еще до Столешникова
доковыляю. Дорогу покажешь, по старой дружбе? Или еще чем-нибудь сумеешь
помочь?
Его фигура выступила на фоне стены, словно нарисованная светящейся
краской голограмма.
- Летать, к сожалению, не могу, - ответил он, словно читая мои мысли. -
В материальном виде, разумеется. а то бы донес, никаких вопросов. Хочешь -
пойдем. Буду указывать дорогу и предупреждать об опасностях.
- Как Вергилий Данте? - спросил я. - И куда приведешь? На Елисейские
поля? В Элизиум? Или в тот самый утренний сад с теплым озером и обнаженными
девушками? Гуриями в мусульманском понимании?
- Рад бы, - ответил мне печально Артур. - Нам с тобой там было бы куда
как интереснее. И ты опять очень близок к переходу. Раз я тебя вижу. Ты
помнишь прошлый раз?
- Как не помнить? - Мне стало легко и тепло, словно замерзающему в
степи ямщику. - "Путь далек ли, жид?" но что-то пока еще мешало отдаться
убаюкивающему умиротворению духа.
- А ты, не иначе, уже прилетел, будто стервятник на свежую падаль? Не
терпится тебе? Ну, попробуй. И посмотрим...
- Снова не доверяешь? Напрасно. Я не скрываю - хотел бы увидеть тебя
здесь. Навсегда. Но... Ты, может, и не поймешь... Я заблудился. Потерял
Веру... А ты можешь указать мне путь. Если пока задержишься, у себя...
- Знать, бы как это сделать, - ответил я с тоской, понимая, что брежу
наяву и дела мои, значит, плохи. Контузия, шок, а то и сепсис начал
развиваться.
- Тогда слушай совет. Сюда направляются вооруженные люди. Идут по
Неглинной. По твоим следам. Через пять минут будут здесь. Убежать ты не
