потряс бородой.
- Чего ж их спрашивать? Вестимо, ничего не ведают, - тихо сказал он.
- Оставить сыск? - спросил Сипунов. Терехов кивнул. Добродушный
Сипунов словно ожил; ему было тяжело пытать людей занапрасно и он, приняв
грозный вид, сказал:
- Ну, на этот раз идите на все четыре стороны! Молодцы, будете с них
клепы! А наперед, чтобы в нашем городе не чинили буянств. Слышь, вчера до
полуночи бражничали.
Скоморохи раз по десять ударили лбом в землю и вскочили на ноги.
Молодцы стали сбивать наручни. Сипунов и Терехов вышли.
- Слышь, - обратился Терехов к дьяку, - не откажись сегодня ко мне
зайти! Хочу другу отписать, а от этого дела отвык за время. Попишка-то у
меня старый еле видит. Писать и некому.
- Рад, боярин, за тебя живот положить, - кланяясь ответил дьяк и
веселый пошел к воеводе, торопясь успокоить его.
Угрюмый вернулся Терехов домой и тотчас позвал к себе жену. Та сошла
к нему встревоженная, с испуганным лицом.
- Ай, что стряслось, Петр Васильевич? - спросила она, едва переводя
дух. И ушел ты сегодня не во время, а теперь меня позвал?
- Садись, жена, - ответил боярин. - Действительно стряслось.
Помнмишь, мы за княжего сына свою Олюшку прочили? По рукам ударили?
- Помню, батюшка! Как не помнить! - ответила жена Терехова, - еще на
Москве то было. А что? Али полаялись?
- Пустяки, говоришь: дружбы нашей мечом не рассеч! Дело в том, что
княжего сына ономедни скоморохи с вотчины скрали!
- Ахти мне! - воскликнула боярыня и даже изменилась в лице.
- Петр Васильевич, - сказала она помолчав, - что ж теперь нам-то
делать?
Терехов нахмурился.
- Что делать, про то я знаю. А сказал тебе на тот случай, чтоб про
эту помолвку с бабами меньше языком трепала. А теперь иди!
Не успела выйти боярыня, как в горницу спешно вошел Андреев и едва
поздоровался с Тереховым, как сказал ему:
- Зачем скоморохов отпустил?
- Коли они из-под Тулы...
- Брешут! Сейчас доподлинно услыхал, что из Москвы. Разговор такой
слыхал, что дьяк Егор Егорович их вызволил, а для чего - не возьму в толк.
И окромя того, кажись и княжой сын объявился.
- Шутишь? - откинувшись в изумлении, воскликнул Терехов.
- Что за шутки! Ты слушай! Немец-то мой...
- Какой немец?..
- Ах, ты! Да вчерась-то я говорил, что мне из Москвы немца для
стрельцов прислали.
- Ну, ну, запамятовал! - успокоил его Терехов. - Дальше-то что?
- Ну, вот и слушай! Сегодня это поучил он нас всех, строй показывал,
а потом я его к себе завел. Поместил-то я его у себя пока что. На дворе
клеть есть, там он и живет...
- Ну?
- Вот он и стал про себя говорить. А потом и говорит, есть в Москве
корчма. Ее какой-то Федька Беспалый держит...
- Федька Беспалый? - повторил Терехов. - Ну, так что ж, что в Москве
корчма есть?
- Да постой, дай, кончу! - остановил его Андреев. - Так слышь, к
этому Федьке-то скоморохи мальчика привели и продали. Мой-то немец все это
видел, а на другую ночь скрал его. Говорит, Федька-то много таких ребят
для нищих держал, сарай полный, что мыши...
- Ну?
- Ну, немец-то скрал его, да к другим немцам отвел. Он теперь у них
там, на Кукуе.
- Обасурманили мальчика.
- Зачем? Я к тому, что может это княжой сын и есть.
- Княжой? Ах ты, Господи! Слышь, Семен Андреевич, расспроси ты своего
немчина, как да что, пошлем до князя нарочного.
- Беспременно. К чему я и пришел к тебе. А только ты мне скажи: зачем
ты скоморохов отпустил и к чему дьяк им мирволил?
- Ну, тоже, Сеня, откуда ты знаешь это?
- Откуда? Мой мальчишка видел, как скоморохи уходили. Сели это у нас
под садом, один и баит: "Спасибо дьяку, надоумил. Ляпнули бы, что из
Москвы, повисели бы на дыбе". Другой ответил: "Надо полагать, Злоба какую
ни на есть важную отписку посылал с нами". Ишь куды завернул! Обмерекать
надо, боярин. Может здесь и измена какая есть. Лях-то не дремет.
Терехов задумался.
- А что? Пожалуй, кто и мутит. Ну, а как же с князем-то? А? -
вспомнил он.
- Послать беспременно надо. Хочешь, мы этого немчина снарядем и без
отписки всякой?
- А и ладно задумал, Сеня! Накажи ему да и спосылай! Только послание
все же напишем, потому князь горячий и неравно его с первого слова на дыбу
потянет.
- И то, - согласился Андреев.
- А дьяка этого велю в шею со двора. Неравно правда что недоброе, так
беды не оберешься. Как-нибудь сам наскребу.
- Так я пойду, снаряжу его.
- Иди, иди, Сеня! Бог нам его привел, - и Терехов набожно
перекрестился. - Ежели да сразу на след напали, прямо чудо Божие.
- Воистину! - ответил Андреев. - Ну, так я пойду, а ты готовь
грамотку!
- Ладно.
Андреев ушел. Боярин прошел в свою рабочую горницу, достал перо,
бумагу и кряхтя стал составлять послание своему другу.
В тот же день вечером капитан Эхе, снабженный и казной и грамотой,
ехал назад из Рязани на своем сильном коне в коломенскую вотчину князя.
15
Князя Теряева узнать было трудно, так он изменился со времени пропажи
своего сына. Смуглое лицо его точно почернело, глаза ввалились и горели
лихорадочным блеском. Как слуга его Антон, он в знак своей печали отпустил
бы волосы, но постоянная служба при царе не допускала этого, и он
кручинился еще более.
В то время как жена его у себя, на усадьбе, могла и плакать, и
молиться, и горько сетовать, - он все время должен быть ходить с веселым,
светлым лицом, тем более, что царские приспешники, братья Салтыковы всегда
готовы были истолковать его печаль в дурную сторону.
А нельзя было не печалиться.
Почитай, два месяца прошло, а о сыне ни слуху, ни духу. Сколько за
это время боярин Колтовский по приказу боярина Нашокина скоморохов
перепытал, - никто ничего не сказал, даже следа не подал.
И Терехов-Багрев безмолствует.
Каждый раз, как наезжал князь к себе в вотчину, княгиня торопливо
спрашивала его:
- Ну, что?
И каждый раз, он должен был, потупив голову, только вздыхать в ответ,
после чего княгиня начинала горько плакать.
Верно, с силой и властью не все можно сделать.
Князь в суеверном малодушии звал к себе ворожею Ермилиху, сыпал ей
деньги и говорил:
- Найди мне сына!
Но и она не могла помочь ему. Хитрая баба брала деньги, смотрела на
воду, бормотала о злых людях, о недругах, но не могла указать ни воров, ни
на место, где укрыт княжеский первенец.
- Эх, князь, - говорил ему Шереметьев, - положись на милость Божию!
Не убивайся так! Бог поможет, - сыщется твой сын.
- Сыщется! - с горечью говорил князь, а каким? Может его ослепили
злодеи, может, ног и рук лишили. Ах, кабы знать, где мои враги.
И он злобно грозил сжатым кулаком.
А тем временем капитан Эхе уже приближался к его вотчине с радостной
вестью, и однажды, когда князь приехав из Москвы, сидел задумавшись в
своей горнице, к нему вошел Антон и, низко поклонясь, сказал:
- Слышь, княже, немчин какой-то с Рязани приехал: от боярина Петра
Васильевича грамотка.
Князь выпрямился словно от удара и воскликнул:
- Где? Давай!
Антон подал ему свиток с восковой печатью на тесемке.
Князь дрожащей рукой сорвал шнурок и, развертывая свиток, сказал
Антону:
- Гонца в избу сведи! Напой, накорми!
Антон ушел, а князь стал читать каракули боярина, своего друга.
"И слышь, немчину этому про твоего сына ведомо. С того и посылаю до
тебя. А княгинюшке твоей от нас поклон зем..."
Князь не дочитал до конца послание и, выскочив из горницы, закричал
не своим голосом:
- Эй! Кто есть!
На зов к нему подбежал отрок.
- Беги в избу! Вели Антону немчина сюда привести. Живо!
Давно никто не видал такого оживления в лице и в движениях князя. Он
не мог сидеть и бегал по горнице. Заслышав шаги, он сам отпахнул дверь и,
увидев Эхе, с порога закричал ему:
- Что знаешь про сына?
Эхе смутился и почесал правой рукой за ухом.
- О каком сыне?
- О моем, моем! - закричал нетерпеливо князь.
Эхе покачал головой.
- Про мальшик говорил. А мой не знайт, ваш сын, не ваш сын, - ответил
он.
- Про какого мальчика? Ох, да говори же!
- Дозволяй мне пить! Горло сохло. Жарко.
Князь захлопал в ладоши.
- Меду ковш!
Мед появился тотчас. Эхе выпил с половину ковша и, вытерев рукавом
усы, медленно начал свой рассказ.
Князь жадно его слушал, не прерывая до самого конца.
Эхе кончил и замолчал. Князь сидел, опустив голову, что-то соображая,
и вдруг вскочил на ноги.
- Антон, зови слуг! - приказал он и, взяв Эхе за рукав, потащил его к
крыльцу, куда Антон торопливо согнал дворню.
- Был рыжий скоморох с теми? - спросил князь у слуг.
- Был, князь-батюшка! Поводырем был, - ответило несколько голосов.
- А с ними щуплый такой, был?
- Был, был! И мальченка еще. Да много их, чтоб им пропасти не было! -
раздались снова голоса.
Лицо Теряева просветлело.
- Коней, Антон! - закричал князь. - И ты, немчин, со мной! Едем к
твоему приятелю! Ну, живо!
И через десять минут они мчались по дороге в Москву.
Эхе и Антон не могли на своих конях поспеть за кровным аргамаком
князя, и он скакал далеко впереди их; но когда они сделали роздых на
полпути в съезжей избе, князь не гнушаясь посадил с собой за стол Эхе и
Антона и снова стал расспрашивать немчина.
- Расскажи мне, какой он из себя?
И эхе опять описывал мальчика, описывал сарай, в котором нашел его,
рассказывал о своих мытарствах с ним и, наконец, про доброго
немца-цирюльника и его сестру.
- Не приметил ли ты складня на нем? Цепка из золота, кольчужками?
- Нет! - покачал головой немец. - Голая шея, ничего не было.
- Не он! - упавшим голосом сказал князь. - У того складень, наше
благословение.
- Эх, князь! - вмешался Антон. - Да нешто вор этот, Федька, оставит у
него золото?
- И то! - оживился князь. - Верно! Он, он, мой Михайло! Но уж этому,
- лицо князя потемнело, и он стукнул кулаком по столу, - Федьке, вору и
разбойнику, будет солоно! Завтра же его в разбойный приказ уведут и там...
- Он не окончил, но Эхе, взглянув на него без слов понял, что ожидает
содержателя рапаты, и вздрогнул.
Князь забылся: его увлек поток мыслей и чувств, и он продолжал
говорить вслух:
- Но кому нужен был мой Михалка? Может, они просто крадут и ждут
выкупа... Не слышал я про такие дела... Крадут для нищенства да для
скоморошьего дела, так больше от посадских да торговых людей... Ну, да уж
доберусь я до правды: огнем и водою, дыбой и плетью, всем, что в застенке
есть! А пока, - вдруг очнувшись, резко сказал он, - поедим да соснем
малость!
И, сразу оборвав речь, он подвинул к себе миску с вареной курицей и
ендову с вином.
Была глубокая полночь, когда они вновь сели на коней и помчались в
Москву. Они ехали молча. Князь, почти уверенный, что его сын найден, думал
о том, кому понадобилось это страшное преступление, и и горел местью и
ненавистью к неизвестному вору.
Антон, как верный слуга, зная опасности большого путешествия по
большой дороге, на которой шалили и скоморохи, и беглые тягловые, и
заблудыжный посадский, зорко осматривал в ночной полутьме и прислушивался
к тишине; а Эхе, - видавший за свои походы и кровь, и резню, и разбой, и
преступления, - с размягченным сердцем мечтал о минуте, когда он увидит
прекрасную Каролину и скажешь ей... Нет, он ничего ей не скажет, а только
посмотрит на нее нежно-нежно и вздохнет от полного сердца: вот так!
