без всякого ответа...
- Надо было в пушкарский приказ посул послать, вставил воевода.
- Ин и не надо! Я через князя Терентия послал-то. Прямо в царевы
руки.
- Ну?
- Ну, а теперь, глядь, сегодня ко мне приехал немчин. Таково смешно
по нашему лопочет. Слышь, по приказу цареву его Ласлей [Лесли] ко мне
прислал. Теперь учить будет.
- Ереси еще наведет, прости Господи! Слышь, они, басурманы, постов не
уважают, икон не чтят, - сказал губной староста.
- Тьфу! Еретики! - отплюнулся Терехов-Багреев, потом сказал: - У тебя
новость и у меня тоже новость есть. Только нерадостная. Собственно к тому
я вас, гости честные, и просил, - и он поклонился воеводе и старосте. Те
ответили ему поклоном тоже.
- Что же за новости, боярин? - спросил староста.
- А уж не знаю и сказать как, - начал Терехов. - Слышь, получил я
сегодня грамоту от друга своего, князя Терентия Петровича
Теряева-Распояхина.
Староста и воевода кивнули.
- И пишет он в ней, печалится, что его сына скоморохи скрали...
Воевода вдруг поперхнулся медом и закашлялся, отчего лицо его
налилось кровью.
- А в том и мне горе и супруге моей, - печально продолжал Терехов, -
а потому как ведомо вам, за сына этого самого моя Олюшка просватана.
Воевода оправился и смело заговорил:
- А тебе что с того печалиться? Коли жених пропал, для твоей
дочушки-то их не мало найдется. Не в монастырь же ее!...
Терехов тихо покачал головой.
- Неладно говоришь, боярин, прости на слове! Что она пяченая [пяченая
невеста: от которой жених отказался; такая девушка считалась опороченной и
ей одна оставалась дорога - в монастырь] у меня, что ли? Ульщать
вздумал... последнее дело от слова отректись! А еще вот, пишет он, -
заговорил боярин снова, - что сыск делает. Так просит и меня ему пособить.
Коли вернется скоморох, попытать его малость, не знает ли чего. Так я на
этом вам низко кланяюсь.
Терехов встал из-за стола и, кланяясь так, что рукой касался пола,
сказал:
- Не оставь уж меня, сиротинушку, боярин Семен Антонович! Не оставь и
ты меня, Иван Андреевич!
- Что ты, что ты, боярин! - в один голос вскрикнули воевода и
староста, а староста прибавил:
- Слышь, к нам тут какие-то скоморохи пришли. Так я завтра же их в
застенок возьму: хочешь, приди сам допрос чинить!..
- Буду милостив! - сказал боярин.
Староста кивнул головой.
- Теперь же и ухвачу: чай, сидят в кружале да бражничают! И староста
взялся за шапку.
Вскоре ушли и воевода с Андреевым.
Воевода, лишь только вернулся к себе домой, как тотчас послал за
дьяком, Егоркой Балагуровым.
Егорка, а по городу - особливо промеж мещан и посадских - Егор
Егорович, являлся типичным дьяком того времени. Был он толстый и жирный, с
отвислым животом, пьяница горький, до наживы жадный, со старшими
раболепен, с младшими дерзостен. В переводе на наше время и понятия
воеводский дьяк был в роде правителя дел канцелярии губернатора, с
несравненно большими полномочиями, потому что соединял в себе власть и
исполнительную, а за безграмотностью воеводы был не ограничен в своем
произволе.
Войдя в горницу и низко поклонившись, дьяк с трепетом увидел, что
воевода хмурится и не в духе.
- Слышь, заговорил воевода, - через кого ты отписку получил от Федьки
Беспалого?
Дьяк откашлялся.
- Так, от смерда, скоморошника!
- Вот то-то! А завтра этого скомороха Ивашка Сипунов на дыбу потянет.
Слышь, князь нашему-то боярину отписал, а он нам челом бил. Ты вот тут и
смекни!
- И смекать, боярин, нечего. Пойду на кружало, - чай они еще там
бражничают, и скажу им. Так они так-то сгинут отсюда!..
- Дело! Так поспешай. Егорка!
- Твой раб, боярин! - ответил дьяк, низко кланяясь и пятясь исчез за
дверью.
Воевода облегченно вздохнул и прошел в терем к жене своей.
Та еще не ложилась спать и клала земные поклоны в молельной, когда
воевода окликнул ее; она обернулась.
Это была высокая, сухая женщина, с черным, цыганского типа лицом, с
злыми глазами и тонкими губами.
- Что еще? - спросила она грубо.
Воевода вздохнул.
- Ох, Матрена, сказал он, - скаредное дело с тобою мы учинили! Беда
нам будет.
- Говори толком, Бога для! - нетерпеливо крикнула Матрена. - Что еще
неладно? Али купцы...
- Купцы пишто... Что купцы?.. Князь Теряев-то нашему боярину грамотку
прислал...
- Ну? - Лицо Матрены приняло сосредоточенное выражение.
Пишет, что евойного сына скрали. Сыск просит сделать...
- Эх! - вздохнув успокоилась Матрена. - А ты что ж думал, что князь
этакое дело да так и оставит? Эх голова, голова!
- Не то, Матрена, а как здесь эти самые скоморохи и их Сипунов
возьмет...
- А ты дьяка напередки пошли...
- Я и то! Егорка-то уже побег...
- Матрена опять вздохнула с облегчением.
- Так о чем ты гнусишь-то?
- А о том, что занапрасно все это: я боярину-то закинул, так оно
так-то повернул мне слово! - воевода сокрушенно махнул рукой. - Не отдаст
он своей Ольги за нашего Ванюшу, ни в жисть!
- Дурак! - гневно сказала Матрена. - Ей-то еще четыре годика. О чем
говорить загодя? Иди спать лучше!
Она гневно покачала головой и прибавила:
- Лишь бы у князя сыновей не было, а то мое уже дело...
- Мальчонка-то жаль... - вздохнул воевода.
Жена его презрительно усмехнулась.
- Эх, горе-воевода! Тебе бы в мамки идти, а не на воеводстве быть, -
сказала она.
Воевода снова вздохнул и стал креститься на образа.
14
Опоздал дьяк Егор Егорович. Когда он вошел запыхавшись в кружало, там
еще все гости были в великом смущенье.
- Слышь, заговорил пыхтя дьяк, - скоморохи, что из Москвы, не здесь
ли?
Целовальник низко ему поклонился и ответил:
- Были здесь, господин честной, только сейчас их от нас забрали.
- Кто, куда? - Дьяк выпучил глаза и грузно упал на скамейку.
- Надо-быть, по какому татебному делу, - ответил кланяясь
целовальник: - приходили стрельцы и отвели по приказу судебного старосты.
В яму полагать надо!
- В яму, в яму! - передразнил его дьяк.
- Что глаза-то таращишь? Не видишь, что испить хочу! Борода тоже!
Целовальник со всех ног бросился исполнять приказ дьяка и поставил
перед ним целую ендову меда, а гости тем временем, боясь нового соседства,
друг за другом оставили кружало.
- В яму! - ворчал недовольно дьяк. - Нет, чтобы спрятать их, голова с
мозгом! А теперь перед воеводою я в ответе. У-у, песьи дети! Так и норовят
дьяка своего подвести. Ну, да ты у меня погоди! Изловлю я тебя с табашным
зельем, отрежу твой длинный нос!
Целовальник в страхе даже ухватился за свой нос и стал торопливо
кланяться дьяку.
- За что гнев твой? - заголосил он жалобно. - Сам знаешь, что и я, и
животишки мои, все в твоей руке. Я ли скуп для тебя? А ты не за что
грозишь мне!
- Погоди вот ужо! - бурлил и грозил дьяк, притягивая мед и в тоже
время думая, как бы ему обелиться перед воеводою.
А с задержанием скоморохов поспешил Андреев, радея о друзьях своих.
Едва он услыхал от губного старосты про скоморохов, как тотчас послал в
кружало стрельцов, чтобы схватить их.
- Их было трое из тех, что посетили двор князя Теряева, хотя ни один
из них не знал про кражу княжеского сына. Их тот-час привели в разбойный
приказ и всех троих заперли в клеть до утра.
- Они сели на грязный, вонючий пол и сперва стали догадываться, за
что их взяли, потом ругаться, а там, чуя беду неминучую, горько заплакали.
- На другое утро, ни свет, ни заря, губной староста Сипунов оповестил
боярина, что скоморошные люди забраны, и коли будет его желание, пусть
придет в губную избу, чтобы вместе допрос чинить этим ворам.
Терехов велел поднести посланцу ковшик пенника, сказал что будет, и
сейчас же после заутрени, наскоро отдав приказание управителю, оделся в
темный будний кафтан и важно опираясь на палку, пошел в губную избу, - она
же служила, так сказать, и местным разбойным приказом.
Там уже ждал его губной староста.
- Здраву быть! - сказал кланяясь Терехов.
- И тебе, боярин! - ответил Сапунов. - Там их и допрашивать станем!
- Ин быть по-твоему! - согласился Терехов.
В это время в избу вошел воеводский дьяк, Егорка Балагуров, и,
помолясь иконам, низко поклонился обоим.
- Прости, милостивец, заговорил он униженно, - поскольку боярин,
воевода наш, со вчерашнего в опохмелке, так и заказал мне, непотребному
рабу, Егорке, на сыске стоять.
- Что же, - согласился Сипунов, - воевода в своем праве. Пойдем,
боярин!
Они вышли из избы на двор, обнесенный высоким частоколом с крепкими
воротами. Против ворот, снова за изгородью тянулись ключи (ямы), где
сидели уголовные преступники, вместе с несчастными неплательщиками, во
дворе, по трое и десятками, смотря по помещенью.
Впереди, против избы, стоял мрачный сарай с широкою, как ворота
дверью. Это и был застенок. На земле перед дверью стояла окровавленная
плаха, валялись колодки и обрывки ржавых цепей.
Сипунов открыл дверь, которая заскрипела на петлях, и они очутились в
страшном помещении. Полутемный сарай с поперечными балками вместо
настланного потолка, с земляным полом, как бы делился на две части. На
лево стоял длинный стол с письменными принадлежностями. Позади него
тянулась скамья, по бокам стояли табуретки, недалеко от стола стоял
аналой, с крестом на нем; направо же валялись доски, стоял небольшой
помост, на котором на боку спускалась веревка с толстым крюком на конце; в
углу, треща горящими углями, дымилась жаровня и в полутьме виднелись
страшные орудия пыток: палки, веревки, доски с набитыми гвоздями, плети,
кнуты и острые клещи с длинными ручками.
Два заплечных мастера встретили пришедших низкими поклонами.
- Приведите-ка, молодцы, скоморохов, коих вчера забрали: сыск малый
сделаем, - распорядился Сипунов и стал залезать на скамью, позади стола.
- Садись, боярин, пока что, - пригласил он Терехова, который с трудом
уселся на конец скамьи.
Дьяк покашливая сел на табурет, у края стола, приготовил бумагу и
очинил перо.
В это время до них донеслось бряцание цепей, заскрипела дверь, и в
сарай друг за другом вошли со скованными руками три скомороха.
Они вошли, упали на колени и в голос завыли:
- Смилуйтесь, бояре, во имя Христа! Ни в чем не повинны! Ни татьбою,
ни убийством не занимались! Отпустите, Бога ради! Ходим мы нищи и ноги: с
того, что дадут, только и живы!
- Ну, вы! - закричал на них дьяк, - волчья сыть, молчать! Правьте
лучше ответы боярину!
И при этом они хитро подмигнули ближайшему к нему скомороху. Тот,
маленький, подслеповатый, словно сразу понял знак дьяка и смиренно
замолчал.
- Сказывайте имена ваши, - сказал Сипунов. - Пиши Егорий Егорьевич,
если взялся за дело!
- Ну, вы! - окрикнул их снова дьяк и ткнул пальцем на первого. - Тебя
как?
- Иван, а прозвищем Наливайко!
- А тебя?
Красивый, лет девятнадцать, парень, тряхнув головой, бойко ответил:
- Антошка Гусляр!
- Тебя?
Третий парень, лет тридцати, стукнул в землю лбом и жалобно сказал:
- Емелька Беспутный!
- Чем занимаетесь и откуда пришли? - повторил дьяк вопрос и прибавил:
- В Москву идете, што ли?
Иван Наливайко ответил за всех.
- Скоромошьим делом, милостивец! Скоромошьим, да песенным. А пришли
прямо из-под Тулы, на Москву идем, милостивец!
Дьяк довольно крякнул, и по губам его скользнула улыбка.
Сипунов взглянул на Терехова, а Терехов только печально вздохнул и
