вет до востребования хорошо придумал! Незачем зря беспокоить тещу телег-
раммами, она и так достаточно подозрительна по натуре.
Однако следовало играть роль командированного. Уже на следующее утро,
якобы собираясь на объект, он с неудовольствием подумал, что давно не
жил естественной жизнью; уже, пожалуй, и не помнит, каким он был на са-
мом деле - добрым? открытым? простодушным? наивным? Все время приходи-
лось хитрить, выдавать себя за кого-то другого - то за гордеца, обижен-
ного на жену, то за субъекта, преследуемого властями. Теперь вот - за
командированного мужа, испытывающего тоску по семье.
Он положил в портфель плавки и ушел на Учкуевский пляж, находившийся
километрах в трех. Там было относительно безлюдно. Демилле переоделся и
растянулся на песке, наблюдая за отдыхающими.
Он заметил невдалеке странную фигуру, ковыляющую по пляжу от одной
группы отдыхающих к другой. Худой бородатый человек в плавках и рубахе
навыпуск, прихрамывая, нес под мышкой штатив фотоаппарата, а сам аппарат
болтался на длинном ремешке у него на груди. Через некоторое время боро-
датый подошел к Евгению Викторовичу.
- Запечатлеться не желаете на память? - спросил он без особой надеж-
ды, но Демилле неожиданно согласился. Хоть какое-то развлечение.
Фотограф щелкнул его на фоне моря, потом на фоне крутого обрыва, тя-
нувшегося вдоль берега на некотором удалении от пляжа.
Они разговорились. Фотографа звали Вениамином, на вид он был чуть
старше Демилле. Осмотревшись вокруг и убедившись, что с работой сегодня
плохо, Вениамин присел на песке рядом с Евгением Викторовичем. После
нескольких вступительных фраз о том о сем Демилле обмолвился, что оста-
новился на Северной стороне.
- У меня здесь теща живет. Может, слыхали? Серафима Яковлевна...
- Серафима - гордость Крыма. Как не слыхать... - отозвался фотограф,
и едва заметная усмешка мелькнула в его бороде. - Теща у вас - женщина
знаменитая. Вам-то лучше знать... Хотя, если наезжаете нечасто, может,
что и пропустили из ее деяний. Деяния у нас каждый месяц. Особенно, ког-
да она на пенсию ушла...
Демилле знал эту историю, под большим секретом рассказанную Лилей еще
в прошлый приезд. Серафиму выпроводили на пенсию в шестьдесят лет, уст-
роив очередной юбилей и осыпав подарками. На этот раз обошлось без орде-
на - должность все же не та и от центра далеко. Но в подарках преоблада-
ли вещи пенсионного характера, предназначенные для заслуженного отдыха:
шезлонг, хозяйственная сумка на колесиках, самовар, махровые полотенца.
Даже моряки-черноморцы вместо традиционного сувенира в виде модели крей-
сера или подлодки с выгравированной надписью подарили кухонный набор
-кастрюльки, ложечки, вилочки... Серафима, когда привезла подарки домой,
была мрачнее тучи. Она поняла намек.
Попытки выпроводить ее на пенсию начались, как только она достигла
пятидесяти пяти лет. Слишком крупна была ее фигура для сравнительно не-
большого института, где она трудилась, слишком обширны замыслы, слишком
заметны мероприятия. Например, Серафима сумела заполучить для своих нужд
списанный тральщик и наряду с научной деятельностью на его борту ис-
пользовала судно для коллективных прогулок, выращивала там рассаду для
огорода, иногда и стирку устраивала на тральщике (Михаил Лукич в шлюпке
доставлял стиральную машину) - очень удобно было сушить белье, бороздя
под ветром просторы Черного моря; тральщик, увешанный простынями и наво-
лочками, приобретал фантастический вид и получил даже прозвище "Летучего
голландца".
Говорили также, что Серафима, будучи несколько лет депутатом горсове-
та, носилась с идеей строительства метрополитена, долженствовавшего свя-
зать Северную сторону с центром и проложенного в полой бетонной трубе по
дну бухты. Очевидно, слух этот был сильно преувеличен, но соответствовал
масштабу Серафимы.
Новый директор института, из молодых, чувствовал себя крайне неуютно
в соседстве с такой сотрудницей. Поэтому, когда после юбилея Серафима
явилась к нему и прямо спросила, следует ли понимать подарки как пригла-
шение на пенсию, пряча глаза, ответил утвердительно. Это была его роко-
вая ошибка.
- Института такого теперь нет. Она стерла его с лица Земли, - сказал
Вениамин, блаженно улыбаясь. - Там сейчас нотариальная контора.
- Каким образом?
- Сначала она распустила слух, что директор - гомосексуалист, - фо-
тограф уже понял, что зять не в восторге от тещи, а потому выкладывал
все как есть. - Знаете, такие слухи труднее всего опровергнуть. Никто
прямо не говорит... Директор бежал, Серафима напустила на институт три
комиссии по письмам трудящихся, и все! Финита ля комедия!
Вениамин все больше нравился Демилле. Они побрели к далекой закусоч-
ной по пляжу, а там выпили по стакану сухого вина. Вениамин начал расс-
казывать про "деяния".
Первым деянием Серафимы на пенсии стала кампания по борьбе с амо-
ральностью. Теща взяла под свое начало добровольную народную дружину и
каждый вечер, возглавляя группу пенсионеров с красными повязками, проче-
сывала скверы и бульвары Северной стороны. Зазевавшиеся матросики, коро-
тавшие увольнения на скамейках со своими подружками в темных уголках,
извлекались на свет божий и сдавались патрулю. Девицы подвергались пуб-
личному осуждению с сообщением на работу. Очень скоро район очистился от
сомнительных парочек, и Серафима начала второе свое деяние - кампанию по
борьбе с курением.
Чистота нравов насаждалась последовательно. Курить, конечно, не пе-
рестали, но стали делать это скрытно, опасаясь штрафа. Естественно было
после такой подготовки взяться за главный бич общества - алкоголизм.
- Тут уж даже я участвовал, - сказал Вениамин, цедя сухое вино. - По-
могал оформлять стенды. Фотографировал алкоголиков. У меня прекрасная
коллекция подобралась... Но пока искореняли пьянство, снова выросла амо-
ральность, возродилось курение. Начали сначала. Про мелкие кампании я не
говорю. Проверяли рынок, репертуар на танцплощадках... Это все семечк
и... заработки. Он поблагодарил Демилле и отправился туда, где раскину-
лись на песке тела отдыхающих. Демилле в плавках и с портфелем в руках
побрел куда глаза глядят, пока не пристроился в тени чахлого деревца.
На следующий день он наведался на почту справиться о телеграмме; по-
том повторил визит. На третий раз понял: телеграммы от Ирины не будет.
Дни сначала тянулись, потом побежали один за одним, похожие друг на
друга, как тещины вареники, которыми она неизменно потчевала зятя: с
вишнями, с творогом, с абрикосами. Пару раз он встречался с Вениамином
за бутылкой сухого вина в той же закусочной, причем узнал несколько но-
вых историй про Серафиму и даже про себя с Ириной. Фотограф проникся к
Евгению Викторовичу полным доверием и на третий раз решился рассказать о
том, что известно общественности о родственниках Серафимы, опять-таки с
ее слов.
Переполняясь сначала изумлением, а потом негодованием, Демилле слушал
из уст практически незнакомого ему человека историю своей женитьбы, ис-
каженную до неузнаваемости. Он узнал о том, что добился Ирины хитростью,
обманув доверчивую девушку, и не женился бы на ней, если бы теща сама не
привела его в загс; что он бездельник, пьяница и потаскун (отчасти вер-
ные, но очень уж гиперболические определения); что Ирина проклинает тот
день, когда вышла за него замуж; что он диссидент, да-да! - и что он,
наконец, спит и видит, когда станет хозяином особняка на Северной сторо-
не после смерти тещи и тестя. Вениамин излагал это, сардонически улыба-
ясь.
- Будете опровергать? - спросил он.
- Попробуй опровергни! - Демилле нервно рассмеялся.
По словам Вениамина, сведения, сообщенные им о Демилле, знал каждый
второй житель Северной стороны. Фотограф советовал выбросить все из го-
ловы, поскольку бороться с инсинуациями не представлялосъ возможным.
И Лилина история, оказывается, была известна, правда, вывернутая на-
изнанку. В частности, переезд семьи в Севастополь трактовался как
единственная мера по спасению чести дочери. Убивши любовь и ребенка,
мать спасала Лилину честь! Каково? Слушая фотографа за бутылкой вина,
Демилле шепотом матерился.
- Вы не думайте. Некоторые люди Серафиме Яковлевне не верят, - успо-
каивал Вениамин.
- Некоторые! А большинство?
- А что вам большинство? Вы же тоже из "некоторых".
Это тонкое замечание фотографа заставило их выпить еще одну бутылку.
Здесь Демилле дал промашку, ибо бдительное антиалкогольное око Серафимы
мигом засекло, что зять слегка под мухой, когда Евгений Викторович вер-
нулся домой. Это послужило сигналом к наступлению.
Через пару дней Демилле стал ощущать внимание соседей и незнакомых
людей. Его провожали взглядами, перешептывались. Однажды удалось расслы-
шать: "Бесстыжие глаза..." Демилле нервничал. Серафима Яковлевна
по-прежнему кормила варениками и расточала гостеприимство, особенно на
людях.
Лиля разъяснила ситуацию в одной из вечерних бесед, которым они пре-
давались наверху, в гостевой комнате, когда прохлада опускалась на рас-
каленный город.
- Женя, пойми меня правильно. Тебе лучше уехать.
Демилле и сам это чувствовал, но все же спросил: почему?
Оказывается, он бросил жену с ребенком в Ленинграде, а сам под видом
командировки пьет и валяется на пляже (донесли доброхоты); теща, надры-
ваясь, как ломовая лошадь, тащит хозяйство, а он палец о палец не уда-
рит. Вот в таком разрезе. Лиля сказала, что об этом твердит уже вся ули-
ца.
Демилле расстроился. Уезжать надо было немедля, но куда? В Ленинграде
все в отпусках, придется снова искать пристанище... Кроме того, удержи-
вала начавшаяся уже Олимпиада и тещин цветной телевизор, перед которым
он просиживал вечерами, наблюдая за соревнованиями.
- Как ты можешь с нею жить? Как ты можешь с нею жить, Лиля? -со-
чувственно повторял Демилле.
- Привыкла... Почему-то у меня нет на нее зла. Я сама удивляюсь.
Вскоре стемнело, над бухтой зажглись крупные, величиною с кулак,
звезды. Под окном возник шум - вернулся пьяненький тесть. Михаил Лукич
последнее время стал попивать; он и раньше не чурался, но с тех пор, как
Серафима вышла на пенсию и усилила размах хозяйственной деятельности и
общественной работы, Михаил Лукич стал прикладываться чаще, несмотря на
антиалкогольные устремления жены. Его страждущая порядка душа не могла
выносить безалаберности и показухи, когда стряпанье обедов, кулинарные
заготовки, хозяйственные нововведения делались больше для того, чтобы
поразить воображение соседей, чем для дела; причем Серафима обычно лишь
начинала очередную кампанию, а доводить дело до ума приходилось тому же
Михаилу Лукичу. Он поневоле топил протест в вине: начинал шуметь, но не
конкретно; а вообще производил разного рода крики, среди которых излюб-
ленным был: "От винта!!!" Обычно Серафима легко его утихомиривала, и
бедному Михаилу Лукичу приходилось в течение двух-трех дней зарабатывать
горбом прощение.
Вот и сейчас, как только Серафима вернулась из дружины с повязкой на
голой руке, она сразу задала мужу перцу, и он сдался на удивление быст-
ро, так что Серафима даже не размялась как следует. "Да перестань, заяц!
.. Ну что ты, заяц..." - бормотал Михаил Лукич примиряюще. А она кричала
(опять-таки с расчетом на соседей): "Я тебе покажу ,,заяц"! Ты думаешь,
раз ты мой муж, я тебе прощу?! Я и в своем доме пьянства не потерплю!" И
тому подобное. Через пятнадцать минут разбитый наголову заяц Михаил Лу-
кич уже храпел в постели.
Но заяц Серафима только-только вошла во вкус. Демилле знал по опыту,
что это - надолго. Устроившись под навесом с теткой Лидой, Серафима до
поздней ночи выпускала пар и перемывала мужу косточки.
Демилле еле дождался, когда они утихомирятся и уйдут в дом, после че-
