миру! Конан понимал, что такие советы не даются людям, к чьей судьбе
испытываешь полное безразличие.
Итак, он сохранял внешнее спокойствие и не терял надежды - ибо что
еще ему оставалось? - но мира не было в его душе. Иногда ему вспоминались
речи наставника о Великом Равновесии между добром и злом, что надлежит
установить как во внешнем мире, так и в человеческом сердце, однако этот
совет не находил у него отклика. Он весьма неотчетливо представлял, что в
данном случае является злом, и что - добром, не говоря уж о попытках
как-то уравновесить эти сущности. Пожалуй, злом являлось убийство солдата,
молившего о пощаде, но можно ли было считать добром наложенную на него
кару? И если нет, то каким добрым деянием предстояло ему искупить
свершенное?.. Только Учитель знал об этом - или мог узнать; но пока он
молчал.
Его угрюмая задумчивость росла изо дня в день - по мере того, как
старец, проводивший ночное время в своем саду, возвращался утром и, в
ответ на вопросительные взоры Конана, отрицательно покачивал головой.
Митра не спешил выносить приговор - или Учитель не мог расслышать его
слово? Вряд ли, думал Конан. По его мнению, у бога была достаточно крепкая
глотка, чтобы глас его дошел туда, куда нужно.
Чтобы убить время и избавиться от тягостных мыслей, киммериец
попробовал занять себя домашним хозяйством. Однако тут царила Рина, новая
Ученица, и успевала она абсолютно все - и готовить похлебку, и печь
лепешки, и заниматься с наставником. Через день-другой Конан обратил
внимание, что пламя в очаге все еще разжигает сам Учитель - вероятно, Рина
пока не овладела подобным искусством. Это удивило киммерийца, ибо он
чувствовал, что девушка уже умеет накапливать Силу и использовать ее. Тело
Рины было крепким, литым, движения - легкими и грациозными; она отличалась
редкой неутомимостью и могла от восхода до заката трудиться на учебной
арене, то надолго замирая в самых невообразимых позах, то танцующим
стремительным шагом проскальзывая по дорожке из бревен или над ямой с
пылающими углями. Этот последний фокус Конан уже не сумел бы повторить;
Сила оставила его, и теперь плоть киммерийца была столь же беззащитна
перед огнем, как и прежде.
Иногда они с Риной вели долгие беседы - ближе к вечеру, когда Учитель
спускался в сад и сумерки начинали окутывать склон вулкана. Конан,
погруженный в свои думы, не пытался выяснить, откуда девушка пришла в
обитель старца и что она делала раньше; Рина же лишь однажды
проговорилась, что жила у моря, в каком-то рыбачьем селении на берегах
Вилайета. Она больше предпочитала спрашивать и слушать, чем говорить о
себе, и постепенно Конан поведал ей свою историю. Вернее, одну из многих
историй, которые он мог бы рассказать - ту, что второй раз привела его к
Учителю.
Это были странные беседы. Они сидели на каменной скамье под дубом,
касаясь друг друга плечами, и Конан, вдыхая чистый аромат девичьего тела,
ронял слово или фразу; Рина отвечала, покачивая головкой в ореоле пушистых
волос, потом спрашивала, наклонившись вперед и заглядывая киммерийцу в
глаза. Ее интересовало все: где и когда он встречался с другими Учениками,
как пересек пустыню, добираясь к наставнику, чему учился, что приобрел и
как использовал приобретенное. О последнем Конан говорил мало и неохотно;
лицо умирающего солдата, чернобородое, с оскаленными в смертной муке
зубами, нередко преследовало его во сне мрачным напоминанием о свершенном.
Впрочем, Рина сама старалась избегать неприятных киммерийцу тем - не
то в силу врожденного такта, не то чувствуя его настроение. Более же всего
она любопытствовала насчет Маленького Брата. Не суровый Фарал, победитель
стигийского колдуна, и не доблестный Рагар, усмиривший огненных демонов
Кардала, пленяли ее воображение, а этот веселый невысокий бритунец, с
которым Конан встретился на степной дороге много лет назад. Он не умел
испускать молнии, не мог закутаться в непроницаемый плащ, сотканный из
нитей Силы, не метал огненные копья, прожигающие камень и песок - и
потому, быть может, казался Рине более близким, чем грозные бойцы вроде
Серого Странника или Утеса. Снова и снова она выпытывала у Конана все
подробности тех давних событий, тихонько посмеиваясь, когда он скупыми
фразами повествовал о схватках с офирскими разбойниками, о славной битве
на перевале, о звонких колокольчиках и хитроумных проволоках, о потоках
пылающей браги, что пролились с небес на жуткого стража Адр-Кауна.
Случалось, рассказывая об этом, Конан словно бы воочию ощущал целительное
присутствие малыша-бритунца, прислушивался к его быстрому веселому
говорку, и начинал улыбаться сам. Кром, - думал он в такие мгновенья, -
этот парень в самом деле умел влезать в душу! Даже переселяться от одной
души к другой, как сейчас от Конана к Рине...
Но вероятней всего интерес девушки к Маленькому Брату вызывали не
только забавные истории; их таланты, как мнилось Конану, были во многом
схожи. Временами, сидя на каменной скамье под дубом, он ощущал такое же
благожелательное и доверчивое внимание, то же ровное тепло, что исходило
от бритунца - пожалуй, даже более сильное и заметное. Запах Рины окутывал
его ароматным облачком; негромкий голос успокаивал, убаюкивал, прогонял
тяжкие мысли, сулил надежду, вселял уверенность. Да, эта девушка владела
даром врачевания не только тел, но и душ человеческих! И, возможно, дар
сей был куда ценней, чем мастерство великих и грозных бойцов, исторгавших
астральную Силу потоком смертоносных молний...
И все же беседы их заканчивались на печальной ноте. Когда край
солнечного диска касался песков пустыни, Конана охватывало тревожное
беспокойство; рука его непроизвольно тянулась к поясу, к фляге с арсайей,
взгляд становился угрюмым, губы сжимались, и разговор мало-помалу замирал.
В такие моменты киммериец испытывал острое желание остаться в одиночестве;
присутствие Рины стесняло огромного варвара, словно она собиралась
подглядеть за неким постыдным и недостойным действом, к которому его
вынуждали обстоятельства. Стараясь не обидеть девушку, он желал ей доброго
сна, затем поднимался и шел на верхнюю площадку либо в свою пещерную
келью, чтобы в урочный час вдохнуть вендийское зелье. Шли дни, текло
время, порошка в бронзовом сосудике становилось все меньше и меньше, а
наставник по-прежнему не говорил ни слова.
Но однажды утром он возвратился из сада с просветленным челом и велел
Рине собрать праздничную трапезу - лучший, самый чистый мед, самые крупные
и сладкие гроздья винограда, ягоды и плоды, свежие лепешки и напиток из
сока березы. Они сели втроем за стол, и Учитель прикоснулся к пище - хотя
раньше, как было известно Конану, старец не ел в светлое время дня.
Вероятно, в минувшую ночь случилось нечто такое, что он желал отметить -
пусть не вином, но хотя бы возлияниями меда и березового сока.
Отпив из глиняной чаши, наставник отщипнул пару золотистых
виноградин, повернулся к Конану и произнес:
- Омм-аэль! Благой бог наконец-то явил свою волю, Секира! Ее передали
мне... - Он смолк на мгновение, потом внезапно усмехнулся и покачал
головой: - Впрочем, это неважно; неважно, _к_т_о_ передал, я хочу сказать.
- Надеюсь, гонцы Митры - надежные люди? - буркнул Конан, разламывая
лепешку; добрые новости пробудили у него аппетит.
- Они не люди, хотя когда-то были людьми, - с прежней загадочной
улыбкой сказал Учитель. - Старые мои друзья, к слову и доброму совету
которых нужно прислушаться, ибо теперь они восседают у трона Подателя
Жизни. А потому сказанное ими - сказано самим Пресветлым.
На лице Рины отразилось благоговение. Она потянулась было за
персиком, потом быстро отдернула руку: негоже слушать слово божье,
наслаждаясь сладостью плода. Учитель, заметив ее жест, благожелательно
кивнул и отставил чашу.
- Тебе предстоит долгий и опасный путь, Секира. Теперь я знаю,
г_д_е_ ты должен молить об искуплении, но _к_а_к_и_м_ оно будет, мне не
ведомо.
- И то хорошо. - Конан, обмакнув лепешку в мед, принялся
сосредоточенно жевать. Внезапно он почувствовал голод - может быть, виной
тому было волнение. - Куда же я отправлюсь, Учитель? - спросил киммериец,
покончив с лепешкой.
- В храм Митры, сын мой, к Его священному алтарю. Там тебя ждет
исцеление, либо... - наставник запнулся, - либо Владыка Света возвестит,
как ты должен его заслужить. Или то, или другое, Секира! Иди в храм и
молись, чтобы бог отвел от тебя свою карающую руку!
Киммериец облегченно вздохнул.
- Ну, это нетрудно сделать, Учитель. В Дамасте есть большое святилище
Митры... правда, там называют его Матраэлем, ну так что ж? Есть храмы
Светозарного в Селанде и в Аграпуре, а самые великие и знаменитые - в
Аквилонии и Немедии, где Митру чтят и простолюдины, и воины, и знать. Путь
туда в самом деле далек, но не слишком опасен, наставник.
Старец отрицательно покачал головой.
- Нет, Секира, когда я говорил о храме Подателя Жизни, я не имел в
виду жалкие строения, возведенные людьми, и каменные алтари, у которых
справляют службу жрецы Дамаста или Аквилонии. Есть лишь один истинный храм
Митры, и в него ты и отправишься! - Учитель помолчал, затем брови его
задумчиво сдвинулись, а отрывистый клекочущий голос словно бы сделался
мягче. - В давние времена, сын мой - такие далекие от нас, что прошедшее
время не исчислить людской мерой - мир принадлежал гигантам,
Первосотворенным детям Митры, любимцам его сердца... Они-то и воздвигли
святилище великому своему Отцу, храм, достойный Его могущества и силы!
Алтарь, что высится в нем, сияет ослепительным светом, колонны уходят
вверх на тысячи локтей, камни, из коих сложены стены, больше гор, двери
подобны пропасти, а крыша - куполу небес! Туда ты пойдешь, Секира, к этому
сверкающему алтарю, и преклонишь перед ним колени! Омм-аэль!
Конан мял в руках лепешку, не решаясь отправить ее в рот, что
нарушило бы торжественность момента. Он покосился на Рину - глаза девушки
блестели одушевлением, губы едва заметно двигались, шепча молитву. Она
походила сейчас на светлого гения воздушных пространств, летящего впереди
солнечной колесницы Митры.
- Хорошо, я пойду в это святое место и буду просить об искуплении, -
произнес наконец киммериец. - Но где оно? Где этот истинный храм
Пресветлого, где сверкающий алтарь, где колонны и стены, подобные горам?
На севере или на юге, на западе или на востоке? В каких странах, в каких
землях?
- Ты не найдешь его, Секира, ни в ледяных краях, ни в южных лесах и
пустынях, ни на восходе, ни на закате солнца. Ныне храм древних гигантов
уже не высится на поверхности земли, а погружен в ее глубины - как и сами
Первосотворенные.
- Они держат мир... - прошептала Рина, не сводя очарованного взгляда
с Учителя.
- Да, дочь моя, они держат мир, навеки слившись с земной твердью, и
плоть их, некогда теплая и живая, стала прочнее камня, крепче железа! И
там, у их коленей, в глубине, - Учитель направил палец вниз, - находится
истинный храм Митры и Его сияющий алтарь. Там, скрытый от глаз людских, он
и будет пребывать до самого конца, когда мир дрогнет на плечах гигантов и
боги соберутся на великий совет, чтобы решить его судьбу.
- Камни больше гор... крыша, словно купол небес... - мечтательно
произнесла Рина. - Хотелось бы мне посмотреть на это, Учитель!
Старец усмехнулся.
- Все в руке бога... Может быть, и посмотришь!
- А тебе, тебе самому доводилось там бывать? - зрачки Рины сверкали
