приятном месте. Наверняка он мог найти здесь не только мясо и вино, но все
прочие утехи, коих был лишен много дней, во время сурового послушничества
у наставника.
Половина столов была занята - там гуляли солдаты. Судя по всему,
непростые - колесничие, отборные воины местного владыки; их боевые
повозки, сверкавшие бронзой, стояли на обочине дороги, а выпряженные кони
паслись в рощице. Конан, не желая слушать их галдеж и грохот то и дело
сдвигаемых кружек, выбрал место подальше, швырнул под лавку свой дорожный
мешок и сел. Покопавшись в кошеле, он выудил пару серебряных монет и начал
небрежно подбрасывать их в ладони, с почти детской радостью ощущая, как
струившаяся от пальцев ниточка Силы крутит и вертит в воздухе блестящие
диски.
Черноглазая служанка, оттащив на столы колесничих последний кувшин,
подошла к нему. Конан усмехнулся; пунцовые губки девушки дрогнули в
ответной улыбке. Определенно, она была очень недурна!
- Что желает чужеземец?
Он осмотрел ее с ног до головы, и черноглазка зарделась.
- Вина, моя красавица, и мяса! Много вина и много мяса!
- Больше ничего?
- Ну почему же? И все остальное, что ты можешь предложить!
Конан метнул ей монеты, и девушка ловко поймала их.
- Все остальное стоит дороже мяса и вина, - ее улыбка сделалась
лукавой. - Хотя с таким богатырем, как ты, опасно спорить и торговаться.
- Я не торгуюсь с женщинами. - Рука Конана снова прогулялась в
кошель, и теперь на его ладони сверкала горстка золота.
- О! - Черные миндалевидные глаза девушки округлились. - Почтенный
чужеземец богат!
- И щедр!
- И хорош собой!
- И ласков!
- И хвастлив... немного!
Они одновременно расхохотались, увлеченные этой игрой, и девушка
убежала, сверкая округлыми бедрами. Конан поглядел ей вслед и решил
непременно остаться ночевать. Может, она и не была красавицей, повергающей
ниц единым взглядом, ну так что ж? Много дней он не касался женского тела
- и то, что сейчас посылал случай, его вполне устраивало.
Вскоре на его столе появились два кувшина с розоватым вином, плетеное
блюдо со свежими лепешками, тарелка с тушеной бараниной, еще одна - с
двумя молодыми петушками, обжаренными на вертеле, и несколько больших
гроздей сочного винограда, выложенного на зеленые листья. Черноглазка
таскала молодому и симпатичному путнику всю эту снедь, перебрасываясь с
ним то шуткой, то лукавым словечком, то озорным взглядом; и Конан
чувствовал, что его шансы приятно провести ночь растут с каждой выпитой
кружкой вина. Кстати, напиток показался ему кисловатым, хотя мясо и
петушки были приготовлены отменно.
Покончив с первым кувшином, киммериец встал и направился прямиком к
хозяину, торчавшему у бочек подобно расплывшемуся холму на фоне горного
хребта. Он играл ленточками, вплетенными в бороду, и поглядывал на
колесничих, шумно пировавших за сдвинутыми столами - не испытывают ли
почтенные воины в чем-либо недостатка.
Конан выложил на доску серебряный кругляш.
- Налей мне вина, хозяин, за отдельную плату. Только хорошего!
Розовое у тебя кислит.
Толстяк поклонился, сокрушенно разведя руки в стороны.
- Клянусь милостью Лучезарного, путник, больше я ничего не могу
предложить! Это цельное вино, неразбавленное...
- Я и не говорю, что в него долили воды, - миролюбиво заметил Конан.
- Мне не нравится его вкус. Нет ли у тебя крепкого красного? Помнится, я
пил такое, когда заглядывал в Дамаст прежде.
- Нет... ни капли нет... - толстый хозяин поежился, и киммериец
понял, что он врет. С чего бы? Странно... Любой трактирщик отпустил бы за
серебряную монету кувшин самого лучшего вина.
Конан покосился на столы колесничих. Люди эти казались настоящими
мужами войны, широкоплечими и рослыми, с мощными шеями и ухоженными
бородами, в добротных льняных туниках без рукавов; их кольчуги, бронзовые
шлемы и оружие лежали рядом на лавках. Опытный глаз киммерийца сразу
отличил стрелков от копьеносцев и мечников: первые глядели так, словно
целили стрелой в лоб, у вторых же правое предплечье бугрилось крепкими
мышцами. У одного из воинов - видно, десятника - на груди сверкала
серебряная цепь; прочие щеголяли перстнями и серьгами с самоцветами.
- Похоже, они пьют красное, - сообщил Конан хозяину, подвигая к нему
свою монету. - То самое красное, которого у тебя ни капли нет.
Удивительно, правда? Они что же, принесли его с собой?
Толстяк сам сделался красным, как его вино.
- Видишь ли, господин мой, - зашептал он, перегнувшись через доску, -
кабачок мой - вблизи казармы... вон того зиккурата, под которым проезд в
город. И колесничие нашего светлейшего дуона часто посещают меня... можно
сказать, я при них и состою... Люди же они благородные и гневливые...
чужим не мирволят... и уж совсем не любят, когда я подаю пришельцам вино,
заготовленное для них...
Конан вновь оглядел воителей дуона. На сей раз взгляды, которые он
бросал на их столы, были замечены; одни ответили ему вызывающими взорами,
другие - хмурой ухмылкой. Похоже, благородные колесничие дуона и впрямь не
жаловали чужаков.
Усмехнувшись, Конан выложил на прилавок еще одну серебряную монету и
склонился к уху хозяина.
- Солдаты, твои благодетели, хлещут красное бочками - так неужели и
для меня не найдется кувшина? И кто заметит, какое вино мне подали?
Толстяк вздохнул и сгреб обе монеты.
- Лучше бы ты пил розовое, - грустно заметил он. - Ну, иди к себе;
девушка принесет то, что ты хочешь.
Киммериец последовал этому совету и принялся с аппетитом доедать
петушков. За время, проведенное в пещере наставника, он совсем отвык от
мясного, и сейчас наслаждался сочной поджаристой птицей, перемалывая ее
вместе с костями. По его подбородку стекал сок, губы блестели от жира;
покончив с петухами, он обтер рот лепешкой и сыто рыгнул. Пора бы и
запить, промелькнуло в голове.
Черноглазая служанка уже спешила к нему, придерживая кувшин на крутом
бедре. Но то ли она выбрала неудачный маршрут, то ли колесничие,
разгорячившись, возжелали сладкого - попала девушка прямо им в руки. Один
из воинов ухватил ее, усадил на колено, и принялся шарить за пазухой;
другой, не обращая внимания на визг красотки, вырвал у нее кувшин - что б
приятелю было удобнее. Разумеется, он заглянул внутрь, тут же испустив
гневный рык.
- Эй, Харра! Куда твоя девка тащила это вино? - воин поднялся и, не
выпуская из рук кувшина, подошел к толстому кабатчику. Тот покраснел и
затрясся.
- Помилуй, господин мой, вам и несла! На ваши столы!
- На наши столы? - колесничий мрачно уставился на хозяина. - А я так
думаю, ты врешь, Харра! Вон к тому оборванцу неслась твоя девка, да мы ее
поймали! - он метнул яростный взгляд на Конана, объедавшего гроздь
винограда. - Ты что же, Харра, привечаешь теперь любого бродягу? Любого
ублюдка, что заглянет в твой грязный кабак?
- Но он заплатил... - пролепетал хозяин. Воины приумолкли, с
любопытством поглядывая то на толстяка, то на Конана; даже девушка
перестала визжать, съежившись от страха.
- Если и заплатил, то ворованными деньгами, клянусь бородой
Лучезарного! И тебе, Харра, полагалось вызвать стражей или обратиться к
нам, а не поить бродягу и вора лучшим вином Дамаста!
Конан встал и в три шага приблизился к стойке.
- Случалось мне водить компанию с бродягами и ворами, но ты, солдат,
будешь погнуснее их! - Голос киммерийца был негромок, но полон угрозы. -
Ну-ка, отдай мне кувшин! В конце концов, я заплатил за это вино... А ты, -
он повернулся к воину, обнимавшему черноглазку, - отпусти девушку! И
побыстрее, отродье Нергала!
Наступила тревожная тишина. Колесничие разглядывали Конана с тем
брезгливым пренебрежением, которое солдаты, мнящие себя непобедимыми,
питают к остальным представителям рода человеческого. Конечно, этот
бродяга выглядел настоящим великаном, и над плечами у него торчали рукояти
мечей, но он был один! Может ли одиночка бросить вызов двадцати воинам? И
может ли он владеть оружием так, как люди благородного сословия, привыкшие
к нему с детства?
Наконец солдат у стойки нарушил молчание.
- Ты хочешь вина, оборванец? Клянусь светом Матраэля, ты его
получишь! И добрый удар по шее в придачу - вместо девки!
Он швырнул в лицо Конану кувшин и, прыгнув к скамье, ухватился за
меч. Руки киммерийца взлетели вверх, глиняный сосуд наткнулся на
подставленные ладони и, словно упругий мяч, отскочил к столам, странным
образом перевернувшись в воздухе и пролив багряный дождь на воина, уже
обнажившего клинок. Потом кувшин свалился на землю, брызнув фонтаном
осколков.
- С тебя две серебряные монеты, парень, - сказал Конан задиристому
солдату, застывшему с мечом в руке. - Ты разлил мое вино.
- Две монеты?! - взревел колесничий. - Сейчас ты их получишь,
придорожная мразь!
Он ринулся вперед с занесенным клинком, явно собираясь рассечь
обидчика напополам. Остальные воины зашумели и начали подниматься,
разбирая оружие; каждый спешил проучить наглого бродягу, если не мечом,
так древком копья. Служанка с воплями бросилась к хозяину; тот, предвидя
драку и смертоубийство, вместе с поваром скорчился за бочками.
Конан отбил первый выпад, не вытаскивая своих мечей; просто подставил
ладонь под лезвие, одновременно пнув солдата ногой в живот. Может быть,
тем бы дело и кончилось - синяками да ссадинами, а не большой кровью; он
мог расправиться с двумя десятками воинов светлейшего дуона голыми руками,
обломать древки копий об их ребра, а шлемы и кольчуги сплавить в
бесформенный ком металла. Но тут свистнула стрела, прочертив алую царапину
на его плече, и Конан пришел в ярость.
На него напали - значит, он был в своем праве! Он помнил об этом,
несмотря на багровый туман бешенства, кружившийся в голове; и еще он
помнил о Фарале, Сером Страннике, уложившем некогда шестерых пиратов на
прибрежный песок моря Вилайет. Фарал убил, обороняясь, не нарушив обет; и
он, Конан, сейчас сделает то же самое... Перебьет этих шакалов, отправит к
их гнусным богам!
Они навалились на него толпой, и каждый тянул руки с мечом, копьем
или секирой, норовил ткнуть острием, полоснуть лезвием, ударить под
ключицу, в горло или в пах; они и в самом деле казались стаей хищников -
черные завитые бороды угрожающе выставлены вперед, крепкие зубы оскалены,
щеки багровеют краской гнева, из глоток рвется яростный рев. Один из них,
скорчившись, держась за живот, валялся у ног пришлого оборванца, наглеца,
посмевшего оскорбить и ударить колесничего! Расплатой за это могла стать
лишь смерть - или такая мука, которая страшнее смерти.
Клинки Конана свистнули дважды, и четыре обезглавленных тела
покатились по земле. Он врезался в толпу нападавших, расшвыривая их
локтями и ударами тяжелых сандалий, слыша хруст костей, сдавленные вопли,
стоны и нетерпеливое рычанье тех, кто был позади, кто не успел отведать ни
клинка его, ни кулака. О, как легко и сладостно было убивать! Как просто -
совсем не так, как раньше! Время будто остановилось; тела врагов, их руки
и поднятое оружие застыли, замерли, не в силах шевельнуться, нанести удар,
отразить гибельный выпад... А он бил и бил - со всей мощью, дарованной
небом, играя своими стремительными клинками, что испускали голубые
сполохи! Он бил - и кровь фонтаном взлетала вверх, падали чернобородые
воины, царапая скрюченными пальцами землю, закатывались яростные глаза, и
гневный багрянец щек сменялся смертельной бледностью...
